Текст книги "Стражи Кремля. От охранки до 9-го управления КГБ"

Автор книги: Петр Дерябин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Данное обстоятельство облегчало им выполнение своих обязанностей по обеспечению личной безопасности Сталина и его приближенных, едущих по Москве или за город, где находились занимавшиеся ими дачи. А когда Грузин отправлялся на юг, чтобы отдохнуть там или провести свой отпуск, вместе с ним устремлялась туда же и половина сотрудников службы наблюдения.

В обязанности групп наблюдения входило также принятие необходимых мер, чтобы уберечь вождя от лицезрения тяжелых, неприятных сторон жизни. Одно из заданий, полученных охранниками в связи с этим, касалось лишившегося ног ветерана Великой Отечественной войны. В 1947 году этот калека на протяжении нескольких вечеров катал свою инвалидную коляску по тротуару возле грузинского ресторана на улице Арбат, по которой регулярно проезжал Сталин, и попрошайничал деньги и папиросы у посетителей сего заведения, рассказывая им о ратных своих подвигах и показывая им врученный ему за боевые заслуги орден Красной Звезды. Сотрудник службы наблюдения, одетый в штатское платье, не раз увещевал инвалида перебраться отсюда куда-нибудь еще, поскольку опасался, что этот человек может произвести на Сталина плохое впечатление. Но калека был глух к тому, что ему говорили, и тогда в дело вмешались другие сотрудники ОПЕРОДа, которые, не тратя лишних слов, арестовали его. Ветеран, с тех пор уже никогда не появлявшийся более на Арбате, успел-таки в момент схватки с охранниками обозвать своих обидчиков опричниками «Сталина Грозного», после чего швырнул им свой орден в лицо. Чтобы впредь никогда подобного рода лица не создавали угрозу душевному покою вождя, Власик издал распоряжение, призывавшее его подчиненных «проявлять большую бдительность и убирать всех нищих с улиц», по которым пролегал маршрут Сталина и его приближенных.

Допросом всех подвергавшихся задержанию граждан занимался следственный сектор, и если в его распоряжении оказывался какой-либо «компрометирующий» материал или кем-то из подследственных и впрямь был совершен некий противоправный проступок, соответствующие лица подлежали аресту. Вместе с тем одна из главных обязанностей следственного сектора, которыми он должен заниматься изо дня в день, заключалась в составлении списков «подозрительных» лиц и передаче этих списков органам государственной безопасности, где официально регистрировали всех упоминавшихся в подобных бумагах. Для того чтобы оказаться «помеченным», то есть угодить в передаваемые органам безопасности «черные» списки, человеку достаточно было, неразумно проявляя беспечность, побывать два или три раза в «поднадзорной» зоне и провести там более получаса. Имя сей «подозрительный» личности незамедлительно вносилось в картотеку органов государственной безопасности с соответствующей пометкой типа «замечен в зоне особого наблюдения» или «часто появляется неподалеку от мест, находящихся под особой охраной».

Применявшаяся следственным сектором техника допроса «подозрительных» лиц была довольно проста, вполне соответствуя предписаниям самого Ленина, заявлявшего в том духе, что юридические процедуры не означают отказа от террора. Мол, наоборот, процесс должен опираться на террор совершенно открыто. Поскольку проводившие допрос следователи ОПЕРОДа входили в элитарный слой сотрудников органов государственной безопасности, у них никогда не возникало связанных с методикой Их работы вопросов, и они, стараясь вовсю, пошли даже дальше того, что было рекомендовано причисленным к лику святых давно уже почившим вождем.

Следователи ОПЕРОДа всеми правдами и неправдами добивались от заключенных «добровольно-принудительного» признания, что достигалось, использованием «чудодейственной» комбинации самых различных методов, к коим относились проведение с подследственными «душеспасительных» бесед, применявшиеся инквизицией различные способы воздействия на психику и, наконец, допросы с применением пыток. Долгое время внешний мир принимал на веру подобные «признания». Примерно так же обстояло дело и в Советском Союзе. Рядовой советский человек не сомневался в достоверности того, о чем ему говорили. Полагая, что каждый, кто оказался за решеткой, действительно совершил тот или иной тяжкий проступок, обыватель, естественно, считал вполне закономерным, что арестованный признался в своей вине.

Техника допроса обуславливалась одновременно как соответствующими предписаниями Ленина, так и личной мотивацией следователя. При совётской системё работы с подследственными сотруднику заранее, когда он только заводил формально дело, поручалось в обязательном порядке обеспечить получение от арестованного признание его вины. Кроме того, в рамках той же системы выдавалось за постулат утверждение, будто органы «никогда не арестовывают невиновных».

Стремление следователя добиваться признания вины лицами, чьими делами он занимался, проистекало, однако, не только Из его желания получить повышение или просто сохранить себе жизнь. Он исходил при этом и из практической целесообразности защитить и собственных агентов, и осведомителей, работавших на органы государственной безопасности, которые несли главную ответственность за открытие того или иного дела. Если сотрудник следственных органов вынужден был во время судебного разбирательства привлекать для дачи свидетельских показаний своих осведомителей, то он тем самым автоматически разрушал отлаженную им агентурную сеть. Поэтому он старался повернуть дело так, чтобы обвиняемый начинал внезапно испытывать настоящий ужас, когда он знакомился с собранными следователем «свидетельствами» его вины и когда до его сознания вдруг доходило, что донес на него кто-то из близких. Сам же следователь, если ему удавалось добиться признания, был вправе хранить в тайне источник полученной им информации.

При проведении следственной работы сотрудник Охраны мог черпать уверенность в том обстоятельстве, что официально выступал от лица Советского государства. А оно никогда не ошибается. В контексте советской действительности из данного утверждения следовало, что если кто-то и допускает ошибки, так только отдельные личности, которые преднамеренно «извращают» или «фальсифицируют» суть ясных коммунистических принципов. Сам же следователь вооружался этими «принципами» еще до того, как впервые встречался с подследственным в камере или комнате для допросов.

Объективности ради отметим, что после смерти Сталина прямое насилие в отношении подследственных стало применяться значительно реже. Однако, несмотря на различные «смягчения» в политической жизни, наблюдавшиеся при преемниках грузинского диктатора, исходные «теоретические» посылки, касавшиеся методов ведения следственной работы, не изменились ни на йоту: от них не отказались ни на практике, ни на словах.

В глазах Поскребышева и Сталина наиболее ценным элементом в структуру охранной службы являлся сектор, занимавшийся приведением смертных приговоров в исполнение. Истинное предназначение данного органа, естественно, никак не отражалось в таком безобидном его названии, как «спецподразделение». Однако, независимо от употреблявшейся в данном случае терминологии, он представлял собой специфичную группу, к которой всякий раз обращались диктатор со своим «Пятницей», когда эта пара принимала решение от кого-то избавиться.

В роли главного палача в период всевластия Сталина выступал полковник Окунев, человек крайне болезненный, которого его сподвижники считали «выдающимся» чекистом. Помимо того что ₍его отличало особое пристрастие к столь необычному ремеслу, как лишение людей жизни, он слыл также заядлым пьяницей, каковым был уже к 1947 году, когда вступил в новую для себя «должность». Настоящий психопат, проявивший себя в полной мере и в предшествующий период, он продолжал вести себя так же, как прежде. Со временем безудержное потребление им алкогольных напитков перешло все мыслимые и немыслимые границы и привело в конечном итоге к нарушению речи, что проявлялось не только в заикании, но и в длительных паузах, делавшихся им поневоле, когда он пытался что-то сказать. После того как этот кровавый «экзекутор», лично уничтоживший немало людей, «ушел в отставку», что произошло в 1952 году, он безуспешно пытался устроиться на работу в печально известной лаборатории Министерства государственной безопасности, именовавшейся «камерой». По-видимому, данное учреждение не случайно влекло его к себе: там ставились опыты на живых людях – заключенных и Лицах, приговоренных к смертной казни, – чтобы выявить степень воздействия на человека различных ядов и инъекций, а также определить степень эффективности использования гипноза и наркотиков в процессе допроса. (Хотя указанная лаборатория непосредственно не входила в структуру Управления охраны, «камера» тем не менее рассматривалась всеми как важное, исключительно полезное вспомогательное подразделение в системе органов государственной безопасности, готовое в любой момент оказать охранной организации необходимое содействие.) Занимая пост главного палача Управления, Окунев жил в своем маленьком, замкнутом мире. Его коллеги – другие служащие Охраны – сторонились его, и не из-за отвращения к возложенным на него обязанностям, а лишь потому, что слишком уж часто приходилось им видеть, как брел он шаткой походкой по коридорам штаб-квартиры охранной службы в здании на площади Дзержинского, держа в руке неизменную бутылку водки и не замечая слюны, стекавшей из его рта.

Одной из первых крупных акций, совершенных для Управления полковником Окуневым, стало убийство выдающегося еврейского актера и режиссера Соломона Михоэлса. Хотя в годы Великой Отечественной войны Михоэлсом, которому удалось привлечь на сторону своей страны граждан США из евреев и представителей других национальностей, был внесен значительный вклад в победу Советского Союза над фашистской Германией, Сталин не только решил, что более Михоэлс ему не нужен, но и задумал по политическим и некоторым иным причинам осуществить целый ряд «мини-погромов». Частью этой антисемитской программы явились Закрытие еврейского Театра Михоэлса в Москве и расправа с такими принадлежавшими к евреям известными почитателями этого деятеля культуры, как жена Молотова, бывший министр иностранных дел Литвинов и его заместитель Лозовский. Что же касается самого Михоэлса, то Поскребышев понимал, что обычная советская процедура устранения неугодных лиц, неотъемлемыми элементами которой были инсценированный «судебный процесс», выбитое силой «признание» и, наконец, вердикт, приговаривавший подсудимого к отбытию того или иного срока в исправительно-трудовом лагере или к смерти, вызовет слишком уж мощную негативную реакцию не только в антисемитской по сути России, но и на Западе. Поэтому было принято решение поручить Окуневу подстроить «трагическую и прискорбную автокатастрофу». Данная операция прошла столь гладко, что по истечении какого-то времени Окунев и его команда были отмечены службой безопасности особыми наградами.

Другими, уже не столь сложными, делами, которые «провернул» в 1949–1950 годах тот же Окунев, стала ликвидация Кузнецова, Вознесенского и Родионова, занимавшего до этого пост Председателе Совета Министров РСФСР. Кузнецов сразу же после ареста был доставлен на Лубянку, где его даже никто не допрашивал. После того как он пробыл в одиночном заключении около трех недель, его вывели во внутренний двор тюрьмы, где Окунев выстрелил ему в затылок. Соблюдение «законности» проявилось при этом лишь в том, что врач Охраны выдал свидетельство о смерти Кузнецова, подписанное Абакумовым и засвидетельствованное Окуневым. Данный документ доставили незамедлительно лично Поскребышеву. Единственным различием в судьбах Кузнецова и Вознесенского было то, что последний провел сперва несколько месяцев под домашним арестом, а затем – еще несколько месяцев в одиночной камере на Лубянке перед тем, как его вывели наружу, чтобы Окунев и его отправил на тот свет. Свидетельство о смерти своей новой жертвы этот полковник снова передал непосредственно Поскребышеву. Родионова тоже казнили примерно так же, как и Кузнецова.

Надо заметить, что отнюдь не все инсценированные Окуневым «автокатастрофы» знаменовались смертельным исходом, как это произошло в случае с Михоэлсом. Особенно безобидной была та из них, которую он подстроил по распоряжению Сталина зимой 1949/50 года, когда «красных» китайских гостей – Мао Цзэдуна и Сопровождавших его лиц – разместили на одной из дач Грузина, находившейся в Липках, неподалеку от Москвы, с которой этот населенный пункт связывало Дмитровское шоссе. Встречаясь неоднократно с гостями, Сталин решил, что ему необходимо в течение часа или двух поговорить с Мао Цзэдуном С глазу на глаз, без присутствия Лю Шаоци, китайского коммуниста № 2 и второго по счету «человека века», который во время предыдущих бесед практически неотлучно находился при своем начальнике. Окунев разрешил возникшую было проблему, организовав столкновение принадлежавшего охранной службе мусоровоза с лимузином, в котором водитель, сотрудник Охраны, вез Лю Шаоци, желавшего поприсутствовать на встрече Мао со Сталиным. Окунев выполнил порученное ему задание столь превосходно, что «инцидент» даже не пробудил ото сна высокого гостя, устроившегося на заднем сиденье автомобиля. Однако для завершения милицией всех положенных в подобных случаях формальностей и очистки пути потребовалось два часа– время, достаточное для того, чтобы Сталин смог наедине побеседовать с Мао Цзэдуном. Последний акт этой «драмы» был разыгран столь же убедительно, как и все предыдущие. Шофер, который вел машину с Лю Шаоци, был уволен с работы, а водитель мусоровоза получил год тюремного заключения. Впоследствии, однако, все было переиграно: шофер лимузина вновь стал возить знатных зарубежных гостей (только не китайцев), а водитель принадлежавшего Охране мусоровоза вскоре был освобожден из заключения и направлен на работу с более высокой зарплатой, чем прежде, в один из районов страны.

В тот же период всесилия Управления на Дмитровском шоссе произошел инцидент, ставший лишним свидетельством всемогущества ОПЕРОДа. На шоссе практически ежедневно появлялся некий генерал-майор, совершавший поездки между принадлежавшим ему частным домом, находившимся примерно в двенадцати милях от Москвы, и главным зданием Генерального штаба. Этого офицера раздражало ограничение скорости, установленное на использовавшемся им отрезке шоссе, по которому ездили, кстати, Сталин и младшие по отношению к нему иерархи, И генерал постоянно требовал от шофера нарушать правила. Когда же тот так и делал, то чаще всего связанные со службами наблюдения офицеры ОПЕРОДа, которые, облачившись в милицейскую форму, дежурили вдоль всего требовавшего особого внимания маршрута, останавливали машину и проводили беседы с недисциплинированным шофером армейского офицера. Но это мало что меняло; поскольку, как только охранники в милицейской форме отходили от машины, генерал говорил своему шоферу, чтобы он не обращал внимания на претензии со стороны младших чинов. Подобное положение вещей оставалось неизменным до тех пор, пока любивший скорость генерал не приказал своему шоферу обогнать лимузин, ехавший впереди на предельно дозволенной скорости. Однако в обогнанной лихачом машине оказался не кто иной, как Ворошилов, возвращавшийся тем же путем к себе на дачу. На следующий день группа «милиционеров» – сотрудников ОПЕРОДа – остановила машину генерала, арестовала его водителя, которого тут же увезли на допрос, и предоставила высшему офицеру Генштаба полную возможность побывать в положении человека, лишенного транспортных» средств. В последовавшем затем разговоре потерпевший обозвал «милиционеров» грязными словами и потребовал от них с почтением относиться к его воинскому званию, на что один из офицеров ОПЕРОДа ответил, что завтрашний день покажет, останется ли «товарищ генерал» генералом или будет разжалован в рядовые.

Об этом происшествии тут же было доложено Власику Начальник Управления приказал маршалу Александру Василевскому, возглавлявшему в то время Генеральный штаб, поговорить как можно строже с генералом по поводу значительного превышения им максимально дозволенной скорости на шоссе, по которому ездит сам Сталин. Василевский вызвал к себе генерала, отчитал его и потребовал, чтобы тот лично обратился с извинениями к начальнику Московского ОРУДа, находившегося в то время под контролем со стороны ОПЕРОДа. Генерал сперва было отказался просить извинения у какого-то всего-навсего сотрудника «милиции», но Василевский предупредил его, что в таком случае он может лишиться генеральского звания. Тот, оценив реальную обстановку, усмирил свою гордыню и принес в конце концов извинения начальнику управления дорожным движением, который оригинально расквитался с генералом – заставил генштабиста прослушать длинную лекцию на тему о том, как следует вести себя на дорогах. А вскоре несчастного военного перевели из Москвы в какое-то захолустье и предали забвению.

Хотя в 1952 году Главное управление охраны было лишено прежних полномочий (силы), ОПЕРОД вполне определенно не перестал существовать. В 1953 году он был поставлен под контроль органов государственной безопасности как Секретное политическое управление (СПУ) и затем был слит с отделом «Т». Эти два подразделения получили безобидные названия Четвертого и Пятого управления СПУ. А еще позже весь этот конгломерат стал называться Вторым главным управлением (внутренняя контрразведка) КГБ. Именно оно было ответственно за защиту правящего режима и устранение его оппонентов, если в том возникала необходимость.

Личный состав

Подборка всех без исключения офицеров для работы в Главном управлении охраны производилась самим руководством этого ведомства, и таким образом если кого-то брали туда, то вовсе не по его личной просьбё, хотя, как будет сказано ниже, имелись и исключения. В то же время никого из отобранных лиц не принимали на работу в Охрану против его желания. Но кандидаты в будущие сотрудники этой Организации и не думали уклоняться от предоставившейся им возможности служить в данном учреждении, что объяснялось их дисциплинированностью как членов партии или комсомола, высокой зарплатой, которую они стали бы получать, соображениями престижности и, наконец, различными благами, которыми пользовались сотрудники ГУО.

Как правило, Охрана при подборе новых кадров в первую очередь рассматривала кандидатуры, предложенные партийными и комсомольскими организациями и спецслужбами, с которыми она поддерживала тесные отношения. Некоторые кандидаты отбирались также из личного состава таких военизированных служб, как внутренние и пограничные войска и кремлевская комендатура, но только после того, как они отслужили трехлетний срок, установленный для лиц, отбывающих воинскую повинность. Некоторых офицеров сразу же, без соблюдения положенных в таких, случаях процедур для обычных кандидатов в сотрудники ГУО, брали на службу в охранное ведомство, но это происходило только тогда, когда их направляли туда непосредственно ЦК КПСС или министр государственной безопасности, отобравший их из числа служащих различных подразделений подведомственного ему учреждения. Отметим также, что одну из групп кандидатов образовывали лица, обладавшие той или иной редкой и необходимой для ГУО специальностью и работавшие в данный момент в университетах и прочих высших учебных заведениях. Наконец, в виде особого исключения рассматривались и кандидатуры тех граждан, которые, воспользовавшись личными связями с кем-то из сотрудников Охраны, выражали свое желание служить в этом ведомстве.

Претенденты в сотрудники ГУО должны были отвечать определенным требованиям, к коим относились хорошее здоровье, умение вести себя, безупречное прошлое, отсутствие родственников, проживающих за границей, и конечно же непременное членство в коммунистической партии или комсомоле. Иногда, в особо редких случаях, на работу в Охрану брали и беспартийных, за которых ходатайствовали или трое сотрудников органов государственной безопасности, или трое членов партии, однако данное исключение делалось только для специалистов, которым предстояло и впредь заниматься своим специфическим делом, но не для тех, кто желал бы работать охранником.

Обычно раз в году ЦК КПСС издавал по просьбе министра государственной безопасности и начальника Главного управления охраны приказ за подписью Маленкова, предписывавший провести среди членов коммунистической партии и комсомола вербовку в органы государственной безопасности. Численность подлежавших вербовке лиц колебалась, как правило, От пятисот до тысячи двухсот человек.

От Маленкова данное постановление направлялось в Московский городской комитет партии, который в свою очередь рассылал его на предмет исполнения в столичные райкомы. Число кандидатов, которых должен был отобрать каждый район, варьировалось в зависимости от общей численности его населения и от численности проживавших на этой территории членов партии. Больше всего кандидатов подбиралось в таком промышленном районе, как Сталинский, где располагался автозавод, носивший имя диктатора. Наименьшее число кандидатов поступало на рассмотрение ГУО из центральных районов столицы, таких, например, как Свердловский, жители которого были представлены в основном государственными служащими и интеллигенцией. Отбор кандидатов осуществлялся на протяжении всего года, и на проводившихся раз в месяц заседаниях Московского горкома партии непременно рассматривался вопрос и о том, как проходит данное мероприятие. Обычно подобные заседания проходили под председательством второго секретаря столичного комитета партии, обязанности которого в рассматриваемое нами время исполняла Екатерина Фурцева.

После отбора кандидатов их список направлялся в отдел кадров Главного управления охраны, который проверял не только личные качества отобранных лиц, но и степень их благонадежности, поскольку данное подразделение представляло собой в действительности еще один орган государственной безопасности, но уже при ГУО. Кадровики, рассматривавшие самым тщательным образом все без исключения предложенные им кандидатуры, особое внимание уделяли все же тем из них, кому предстояло стать охранником, тем более если речь шла о потенциальных телохранителях самого Сталина.

Обычно благонадежность кандидата в сотрудники Охраны должна была подтверждаться рядом документов, включая и анкетные данные.

К документам относились в первую очередь рекомендации, личные дела кандидата и заявление от него.

Рекомендация от райкома партии, которую представлял в отдел кадров ГУО отобранный из числа членов партии кандидат, должна была быть подписана и проштампована первым секретарем указанного партийного органа, и содержать примерно следующий текст: «[Такой-то] комитет партии города Москвы принял решение рекомендовать [такого-то], члена партии с [такого-то] года (партийный билет № [такой-то]), на службу в органах государственной безопасности».

Для беспартийных письменные рекомендации от трех членов партии, в которых бы указывалось, сколь давно каждый из них знаком с кандидатом, и говорилось, что их протеже обладает хорошим характером и что он рекомендуется ими для «секретной» или «особой» работы в органах государственной безопасности.

Военнослужащий предоставлял также рекомендацию от политотдела своего подразделения.

Что касается личных дел, то к ним относились в первую очередь подробные характеристики кандидатов, составлявшиеся как соответствующими райкомами комсомола, так и по месту их работы.

В тех случаях, когда не имелось никаких оснований скрывать место будущей работы потенциального сотрудника Охраны, – например, потому, что ему предстояло заниматься самым что ни на есть заурядным делом, – учреждение, в котором он числился, информировалось о том, кто и куда берет их сотрудника, и тогда на папке с его личным делом, хранившимся в данной организации, появлялась надпись: «направить в Главное управление охраны».

Если же из-за предосторожности учреждение, где работал кандидат, не извещалось о планах ГУО в отношении данного человека, возникавшая в связи с этим проблема разрешалась с помощью райкома партии, который, не объясняя причин, обращался к соответствующему учреждению с требованием переслать ему личное дело сотрудника, вошедшего в число кандидатов.

В особых, случаях когда даже райком партии держался в, неведении относительно возможных перемен в судьбе того или иного кандидата, «сверху» обращались непосредственно к первому секретарю данного партийного учреждения с тем, чтобы тот «в порядке его обычной работы» переслал наверх личное дело соответствующего лица.

Кандидат в сотрудники Охраны перед тем, как быть зачисленным в ряды работников данного ведомства, должен был подать в отдел кадров заявление за личной подписью, в котором говорилось бы, что он просит органы государственной безопасности принять его на работу. Это делалось для того, чтобы впоследствии нынешний претендент не смог ссылаться на то, что его, мол, взяли туда в принудительном порядке и вопреки его воле.

При приеме на работу того или иного человека учитывались и его родственные связи. Если у кандидата в сотрудники Охраны или у его жены имелись родственники за границей, то ему нечего было рассчитывать попасть в это ведомство. Кандидату отказывали в работе даже тогда, когда лица, состоявшие с ним или его женой в родственных связях, являлись советскими гражданами, работавшими за рубежом в качестве дипломатов, торговых представителей, журналистов и т. д. И конечно же на работу не брали и тех, кто связан родством с кем-либо из заключенных, отбывавших наказание в тюрьме или в исправительно-трудовом лагере.

Кроме рассмотренных выше документов, кандидат заполнял исключительно подробную анкету, в которой указывались социальное происхождение кандидата (или иначе, кем являлись его родители: крестьянами, рабочими, дворянами, буржуями или кулаками), дата и место рождения, его ближайшие родственники, о которых необходимо было сообщить ряд сведений, касавшихся, в частности, рода их занятий или отношения к советскому строю. Кадровики изучали самым тщательным образом полученные характеристики, а также деловые качества, моральный облик, привычки, отношение к спиртному и друзей кандидата. Само собой разумеется, претендент не должен был иметь партийных или административных взысканий. Одновременно с проверкой уже имевшихся сведений о кандидате за ним устанавливалось наблюдение, которое не снималось с него и после того, как его брали на работу. К тому времени, когда предварительная проверка, включавшая в себя и наблюдение за кандидатом и его друзьями, сослуживцами и соседями, уже близилась к завершению, хранившееся в отделе кадров личное дело потенциального сотрудника Охраны разбухало обычно страниц до трехсот.

Отдел кадров, занимаясь изучением предложенной ему кандидатуры, мог обращаться при этом за помощью к оперативным бригадам и другим подразделениям органов государственной безопасности. Однако подобная практика нередко вызывала яростный протест со стороны местных спецслужб, которые жаловались на то, что обращение к ним Главного управления охраны с требованием оказать ему необходимое содействие мешает их собственной работе; Когда межведомственные разногласия принимали исключительно острую форму, в дело вмешивался министр государственной безопасности, который лично приказывал своим подчиненным выполнить все без исключения просьбы ГУО и к тому же в наикратчайший срок – дней за десять, а то и менее того. Подчиняясь подобному распоряжению, жалобщики приостанавливали свою обычную работу до тех пор, пока Главное управление охраны не получало от них все то, что хотело.

Столь тщательное изучение степени благонадежности кандидатов не только сверх всякой меры загружало работой сотрудников отдела кадров, но и одновременно приводило к резкому сокращению списков потенциальных охранников. Было вполне обычным делом, когда в ходе проверки примерно пятисот претендентов кадровики Управления проводили беседы с более чем двумя тысячами граждан. Имея в своем распоряжении довольно объемистый список кандидатов, ГУО могло спокойно отбирать тех, кто отвечал всем предъявлявшимся «новобранцам» требованиям, хотя порою оказывалось и так, что выдержавших все проверки оставалось не так уж и много. В 1950 году, например, сотрудник отдела кадров предписал Свердловскому району Москвы одобрить только пять кандидатур из рекомендованного списка в двадцать человек. И в том же году в Коминтерновском районе столицы, где особенно много театров и различных государственных учреждений, доля нежелательных для ГУО «интеллигентов» в общей численности кандидатов оказалась столь велика, что в конечном итоге Из двадцати граждан, включенных ранее в список, было одобрено лишь семь человек. В тех случаях, когда районные организации Москвы не могли по каким-либо причинам подобрать необходимое число претендентов для последующего отбора из них лиц, полностью соответствовавших требованиям Охраны, свободные вакансии заполнялись кандидатами из пригородных районов, в основном из тех, где были расположены небольшие фабрики и заводы. (В этой связи нелишним было бы упомянуть об одном эпизоде из истории Охраны. Сразу же после окончания Великой Отечественной войны возникла острая нехватка допущенных к секретной работе кадров, необходимых для замещения уходивших на пенсию охранников. Абакумов разрешил эту проблему: перевел в «дворцовую гвардию» несколько сот человек из контрразведывательных служб наблюдения и транспортной охраны.)

В особо исключительных случаях, когда Москва с Подмосковьем оказывались не в состоянии подобрать достаточное число кандидатов для вербовки, Управление обращало свой взор на пограничные и внутренние войска, кремлевскую комендатуру и даже на республиканские и областные партийные и комсомольские организации. Оценка благонадежности служащих пограничных и внутренних войск и кремлевской комендатуры являлась сравнительно простым делом, поскольку все они уже проходили надлежащую проверку, проводившуюся их собственными ведомствами. Точно так же не столь уж трудно было проверить и кандидатов из других республик и областей, поскольку лица, возглавлявшие органы государственной безопасности в указанных административных единицах, почти всегда входили в состав высшего партийного руководства в соответствующей республике или области. Однако имелась одна весьма сложная проблема, которая значительно затрудняла вербовку «рекрутов» в других республиках и областях и перевод в столицу сотрудников органов государственной безопасности, размещенных в отдаленных районах страны, а именно – нехватка жилья в Москве, В результате старались в первую очередь брать на работу в Охрану лишь холостых или тех, у кого были жены москвички, имевшие жилую площадь в столице. Одинокие мужчины, которым удавалось перебраться в Москву, неизбежно сталкивались с огромными трудностями, пытаясь обрести крышу над головой. Этим-то в основном и объясняется тот факт, что за редким исключением «дворцовая гвардия» состояла преимущественно из москвичей, в то время как служившие в ней иногородние, которым посчастливилось жениться на москвичках, обеспеченных жилплощадью, составляли ничтожно малое число. И хотя данное обстоятельство упрощало для сотрудников отдела кадров проверку на благонадежность кандидатов в ГУО, дефицит жилья никак не мог содействовать повышению эффективности охранной службы. И все же, судя по всему, подобное положение вещей не заботило никого из властей ни в те годы, ни в предшествовавший период.