Текст книги "Солнечные узоры"

Автор книги: Петр Пинчуков

Соавторы: Борис Зайцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Близ центральной усадьбы Горки вниз по течению Пахры расположилась на крутом берегу деревня Старое Сьяново. Дорога к деревне идет резкими перепадами, раскрывая на долину Пахры живописнейшие виды. Особенно хороша даль в сторону станции Ленинская. В мареве морозного воздуха будет чуть заметен высокий шпиль вокзала. Там, поодаль от мемориального комплекса, сохранилось до наших дней деревянное здание вокзала станции Герасимове. С этой станции в последний путь отправился траурный поезд. В холодный январский день 1924 года жители окрестных деревень прощались с Владимиром Ильичей Лениным.

Дорога в деревню тяжелая, круто берущая вверх. Но только нам открылись первые дома деревни, как мы тут же забыли про усталость. Дом под номером 8 принадлежал Н. П. Кутихиной, но хозяйки дома не было. Мы, пожалуй, набрели на самый древний дом в Ленинском районе. Рубленая изба настолько обветшала, что ее пришлось обмазать глиной и побелить наподобие мазанки. А в сущности, перед нами стояла изба с традиционной трехчастной композицией. Ее кровля, видимо, не раз переделывалась и не представляла художественного интереса. Самым главным в этой избе являлись ее наличники. Они как бы передавали нам чистую мелодию народного искусства. Рисунок наличников был таким четким и правильным, что казалось, будто не плотник их ладил, а ювелир.

Мы уже видели в Коломенском щедрый набор образцов глухой резьбы. Но здесь встретили настоящий праздник мастерства безвестного умельца. Если бы произведениям резчиков присуждать места, то этот наличник был бы, без сомнения, первый во всем Подмосковье. Сложность его резьбы подчеркнута строгими крестообразными знаками по углам лобовой доски. Но так сияют плотницкие солнца символом благополучия и счастья, что не остается места раздумьям о причинах появления суровых нот в общей мажорной композиции безвестного автора.

У Н. Лескова в его знаменитом сказе о тульском Левше в последней главе написано: «Собственное имя Левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства…» А жаль, очень жаль…

Обходим избу и за крыльцом на окнах холодной клети видим другие наличники, более простого сочного рисунка, состоящего из одного полукружия солнечного диска с широким выемом рельефа.

Дом оказался уникальным. А мы и не надеялись увидеть нечто подобное вблизи от центральной заповедной усадьбы. Впоследствии в южном Подмосковье мы таких изб не встречали.

Мы заходим в соседний дом № 10 к Егорову Степану Степановичу. Его дом аналогичен кутихинской избе, но наличники украшены витиеватой пропиловочной резьбой нового архитектурного направления 10-х годов XX века.

По выходе из деревни попалась нам на глаза еще мазанка, почти украинская. Действительно, юг в такой близости от Москвы уже четко влиял на облик селений.

Ниже по течению у деревни Новлинское река Пахра с шумом перекатывается через порог. Здесь ее перегораживает плотина. Вот и маленькая несудоходная Пахра работает с большой пользой для окрестных хозяйств. И сравнить нельзя эту плотину с мощью гигантов советской индустрии, но Новлинская электростанция была одной из первых, и в этом ее заслуга.

В деревне мы увидели дома почтенных возрастов, но не столь уж древние, все больше начала нашего века. Прорезные гуськи стройными рядами поддерживают свесы четырехскатных кровель, отбрасывая причудливые тени на зашитые вагонкой стены домов. Утомительное однообразие вроде бы разнообразных прорезных наличников. Каждый раз думаешь найти в них новый мотив, а отходишь, внутренне досадуя. Но вот мы подошли к дому № 23 и сразу угадали под обшивкой основательно рубленный сруб большого шестистенка.

Мы вошли в дом и познакомились с хозяйкой Лапшиной Марией Сергеевной. Высокие и просторные комнаты. Гладко-тесаные стены. Потолки из массивных плах, забранных между двумя матичными балками с искусными калевками по краям. Большая печь с кафельной стенкой, обращенной на «чистую», жилую половину.

Обычно в сени ведут двери с низкими косящатыми колодами, а здесь они высокие и широкие. Через сени мы попали в холодную часть. Она, как и полагается, без печи, с тремя окнами. Да, рублена изба капитально.

– А раньше еще и хоздвор был на всю длину дома, – вспоминает Мария Сергеевна. – Амбары, житница… Все на дрова во время войны пошло.

Обшивка сруба – дань моде – снижает выразительность постройки. Ее суховатый облик подчеркнут такими же суховатыми наличниками с небольшими солнышками, охваченными фронтончиками. Подобный шестистенок, развернутый вдоль улицы с двухрядной связью хозяйственного двора, – типичный представитель старой застройки южных районов Подмосковья.

От Новлинского Пахра поворачивает на северо-восток. Как-то вдруг ее левый крутой берег становится пологим, и вдали на правом берегу открывается высокая колокольня церкви в Колычеве. Наш путь к древнейшему селу проходит через деревню Чурилково, где, кроме одного, похожего на дом Лапшиной, жилья, мы не замечаем примечательной стройки. Зато отсюда открывается великолепнейший вид на древний памятник архитектуры в селе Колычеве. На высоком берегу Пахры вот уже триста лет без малого стоит белокаменный храм.

Больше древностей в селе нет. Мы прошлись по трем его улицам, выходящим к реке, к белокаменной церкви с красивыми наличниками, напоминающими морские раковины. Вспомнили историю села Колычева, которому вместе с соседней на той стороне Пахры деревней Шестово при Екатерине II был даже дан статус города, названного Никитском. Но все же Пахра не была той рекой, где, кроме Подольска, мог бы быть еще город, и вскоре Никитск упразднили.

Ныне село сплошь новое. Красиво выкрашенные мягкими пастельными тонами его дома облицованы керамзитовыми плитами, а вот прообраз изб они все же сохранили. Те же три окна по фасаду, а у некоторых окон устроено даже нечто подобное наличникам.

Через Пахру к деревне Шестово был перекинут мостик. Река продолжала разделять два населенных пункта, которые давно живут по соседству друг с другом и, пожалуй, не считают реку границей между собою. Состоит деревня Шестово из одного довольно-таки протяженного уличного порядка домов.

Мы как-то нехотя прошлись вдоль долгой улицы, не ожидая встречи с народным творчеством. И, выходя к околице, снисходительно покосились на утлую избушку, вросшую в землю. Но у этой неказистой с виду избенки под № 33 оказались прекрасные наличники с глубинной резьбой плотницких солнц. Правда, лучи были покрыты густым, чуть ли не в палец толщиной, слоем голубой масляной краски. Закрытые наглухо ставни окон свидетельствовали об отсутствии хозяев.

Такие двухчастные избы – жилая комната и сени – яркие памятники бедняцкого уклада дореволюционной деревни. Они скромны, но по-своему гордо поглядывают оконцами на дорогу. И здесь нам стало ясно, что при создании музеев народного деревянного зодчества напрасно мы забываем об этих бедняцких избах, а гонимся за большими домами, удивляющими нас плотницким мастерством. Верно ли? Так-то уж русская деревня состояла из шестистенков и пятистенков? Так ли уж по всем наличникам гуляла затейливая резьба? Порой в жизни и не до резного коня-охлупня на крыше. Рад будешь и обычной, простецкой избе.

Посмотрите, как милы эти скромные избы. Нет, они не убогие были! Народный строитель органически ощущал масштаб постройки, ту мерку, что отличает истинное произведение искусства. Да, искусства! Это не громко сказано, ибо к каждой вещи из предметного мира, ее окружавшего, мастер относился творчески, образно решая свое произведение; будь то сама изба или простая деревянная ложка.

От Шестова рукой подать до бывшего Лукина монастыря. Громада его собора розовеет в морозной дымке. Суждена собору и краснокирпичным стенам монастыря новая жизнь в Государственном историческом заповеднике «Горки Ленинские». Снова над собором, господствуя над просторами полей и березовых лесов, забелеют его пять глав, которые когда-то служили ориентиром на охоте Владимиру Ильичу и его спутникам.

От монастырского холма раскрывается живописнейшая панорама окрестностей. На юге, через Пахру, видна высокая колокольня в селе Колычеве, восточнее едва различимы избы деревни Куприянихи, а севернее, через долину, видна кромка березняка. Из того леса, охотясь вблизи от лесных местечек с трепетными для охотничьего сердца названиями Можжевеловая поляна и Горелый пень, и выходил Владимир Ильич с братом Дмитрием Ильичей. Перед ними возникало широкое поле и над всем матово светились под солнцем белые главы монастырского собора. Тогда охотники забирали вправо и направлялись в сторону Горок.

Поистине лирична природа южного Подмосковья. Спокойные, задумчивые речки, в которых летом отражаются плакучие ивы, а с высоких песчаных крутояров опрокинуты в воды кроны великанов сосен. Зимой же эти речки не угрюмы, а уютны и тянут к себе на чистый лед звонкоголосую детвору.

Пахра, Рожая, Лопасня… Что громкого в этих названиях? А с ними связаны великие имена в нашей культуре. Л. Н. Толстой, П. И. Чайковский, А. П. Чехов жили и творили на их тихих берегах, запечатлевали в своем творчестве каждый по-своему напевные пейзажи этих мест.

В прибрежных деревнях почти не сохранилось черт прежнего облика крестьянских построек. Время неумолимо диктует свои законы. Новый быт колхозных и совхозных поселков тяготеет к современному комфорту. Нередко среди полей видишь группу блочных, а то и кирпичных пятиэтажных домов – этакие микрогородки с собственной теплосетью и прочими атрибутами коммунального хозяйства.

Процесс влияния города на деревню начался давно, еще в капиталистической России. Тогда оно было чуждым селу и большей частью не считалось с удобством крестьянского жилья. Капиталистический рынок навязывал свою продукцию деревне. Ныне социальные условия жизни в корне другие. Процесс слияния города и деревни – процесс тонкий и требует деликатного подхода к работе зодчих села, социологов, экономистов. Глубокое изучение традиционных приемов в выборе места для поселений, строительной техники, отношения к материалу строительства – вот те непреложные правила, выполнение которых обеспечивает успех в формировании нового, социалистического облика села.

Когда впервые сходишь с автобуса в Мелихове, то сразу обращаешь внимание на ухоженный вид села. Дома сверкают свежею краской, будто поджидают дорогих гостей. Действительно, так оно и есть. Ведь в Мелихово едут не только со всех уголков Советского Союза, а со всего мира, отовсюду, где читают и любят Чехова.

Мы приехали в Мелихово в погожий весенний день. Лед на мелиховских прудах давно уже растаял. Земля подсохла, и травы, цветы, молодые листья деревьев набирали силу. Приехали мы поздновато. Музей закончил работу. На аллеях усадьбы было пустынно, тихо. Казалось, что семья Чеховых только что отошла ко сну, а в глубине сада в знаменитом флигеле, где родилась «Чайка», еще не спит Антон Павлович, дописывая последние строчки уходящего дня.

И мы ушли из усадьбы, чтобы никого не тревожить. Чеховское Мелихово – это своя тема. Здесь и чеховская лирика, и чеховское раздумье. И во всех произведениях писателя возникает перед нами удивительный чеховский пейзаж, созвучный с пейзажами Левитана. Так живо ощущаешь и сырость предзакатного вечера, и влажность утренних туманов над росными травами. Ищешь в окрестностях «чеховское настроение» и находишь в задумчивости мелиховских прудов.

…У этого малого прудика на окраине села, куда ранним утром приходил писатель, стоит редкая для Подмосковья деревянная церковь, рубленная в Мелихове еще в 1757 году. И она связана с именем писателя. И она была в кругу его мелиховских впечатлений. Правда, была не такой, как ныне, после реставрации, когда ей вернули ее древний облик, сняв обшивку, убрав купол, восстановив два восьмеричка над большим восьмериком.

В ней много общего с церковью в селе Веретьеве Талдомского района. И открытость восьмериков внутри вверх, и покрытие трапезной на три ската, и та же некоторая неуверенность плотников в завершении постройки. Что ж, в XVIII веке время былых эпических шатров миновало, а русский плотник продолжал рваться вверх. Срубил один восьмери-чок над большим – показалось мало. Срубил еще – показалось странным, непривычным глазу. И тогда увенчал свое произведение длинной шейкой с главкой.

Отражается в зеркале прудика старинная церковь. Ее бревна сохранили следы топора творца-плотника. Положишь ладонь на теплую, умытую дождями, обласканную ветрами и солнцем поверхность дерева и слышишь, слышишь удары закаленной стали.

Мелихово очаровывает. Здесь незримо присутствует чеховское настроение. И тогда не замечаешь худосочного узкого машинного теса восстановленной постройки, незавершенность оконных обрамлений, прощаешь и висящую на высоте двух метров дверь в церковь, будто не было раньше крыльца. Эти огрехи уходят на задний план, и в памяти остается главное – лиричный образ чеховской усадьбы и старинного села, где помнят и любят великого русского писателя, дорожат его именем.

В переделанных до неузнаваемости, более схожих с сараями, нежели с памятниками деревянного зодчества, из которых пытались вытравить сам дух народного творчества, узнавали мы порой вестников плотницкого мастерства. Так мы встретились и с церковью Николая Чудотворца в селе Васильевском Серпуховского района. Дорога туда либо прямая по Симферопольскому шоссе до 97-го километра, либо от Мелихова через совхоз «Новый быт», в прошлом Давыдова Пустынь, что на реке Лопасне. Эти дороги приведут к селу, расположившему свои дома на увале, окнами к омутам-прудикам речки Бирючевки.

Можно в село зайти и со стороны поля, если идти от станции Шарапова Охота. Впрочем, не ищите короткого пути. Дороги к селу так живописны, что и не заметишь лишних верст. А как великолепно там летом! Идешь вдоль сине-серебристых полей пшеницы и овса, через липовый подлесок и юную дубраву, следишь в звонком небе за жаворонком, а опустишь голову и видишь красные огоньки земляничных ягод. И все окрест настолько уравновешено и композиционно выверено, что так и просится в раму и в музей!

Вот и тихий погост, наводящий на элегические размышления. Вековые липы окружили деревянную полуразрушенную церковь XVII столетия. Сруб храма ушел в землю по окна, и его легко было принять за брошенный сарай. Лишь по «повалу», слегка выгнутым наружу верхним венцам четверика, угадывалось, что перед нами одно из древнейших произведений плотницкого мастерства.

Памятников деревянного культового зодчества XVII столетия в Подмосковье остались считанные единицы. Все они несут на себе печать времени. «Благолепные» переделки XIX века исказили их первоначальный облик. Но эти памятники при внимательном исследовании открывают уникальнейшие элементы народной архитектуры.

Впервые село Васильевское упоминается в 1627 году:

«…по писцовым книгам Серпуховского уезда в окологород-ном стану находилось поместье, за Ондреем Ивановым сыном Семеновым сельцо Васильевское». По числу построек: «в том его сельце двор его помещиков, да двор людской, два двора крестьян и два двора бобылей», сельцо мало чем отличалось от современного Васильевского, где основной доминантой является та же небольшая церковка, построенная Афанасием Андреевым – сыном Семеновым.

Об этой церкви известно, что «в 197 г. (1689) января в 29 день бил челом великому господину св. Патриарху стольник Афанасий Андреев сын Семенов. Обещался он-де построить вновь церковь деревянную во имя Николая Чудотворца в Серпуховском уезде, в окологородном стану, в вотчине своей, в сельце Васильевском, и по построении той церкви благословенная грамота ему дана. В 198 г. (1690) октября 24 дня, по указу св. Патриарха велено ту церковь новопостроенную освятить».

Конечно, говоря об этом памятнике, мы не можем утверждать, что он собой представлял в первоначальном виде. По-новления, характерные для второй половины XIX века, особенно сокрушительно прошлись по нему. Тем не менее приблизительную картину первоначального облика храма мы можем восстановить по сохранившемуся срубу и по оставшимся фрагментам и следам утраченных деталей, существующих на аналогичных памятниках.

Церковь в Васильевском представляет собой распространенный в Подмосковье простейший тип ярусного храма. Ее схема плана обычна: клеть, пятигранный прируб алтаря, рубленный в лапу, и на ширину клети храма прямоугольный притвор трапезной, соединенной с основным срубом редким строительным приемом «в крюк с потемком» (напоминает рубку в лапу, только из торца бревна вырубается треть древесины; применяется при внутренних соединениях).

Четверик храмовой части более высокий, чем прирубы, покрыт на четыре ската и имеет повал в пять венцов. Завершает храм низкий восьмерик, обычно венчающийся луковичной главкой на круглом барабане-шейке, а здесь покрытый металлической шлемовидной главой. Алтарный прируб храма пятискатный и также имеет повал. Крыша трапезной двускатная.

На срубе храма сохранились следы галереи: спил нижнего венца и следы врубок кровли на северном и западном фасадах. Также сохранились косящатое окно, обрамление двери выхода на галерею северного фасада храмовой части и следы аналогичной двери на западном фасаде трапезной. Переруб, отделяющий в интерьере церкви храмовую часть от трапезной, не сохранился.

Самым интересным элементом в этом переделанном храме явились потолочные резные балки-матицы. Их в церкви было три: две поддерживали потолок трапезной и одна – храмовой части. Дошедшие до нас в хорошей сохранности, они избежали поновления. Спасло балки то, что их оштукатурили вместе со стенами.

После расчистки и промывки балки поразили нас богатством геометрического орнамента. Они выполнены из прекрасной кондовой сосны с ярко выраженной текстурой. Все балки пятигранные. Четыре их грани украшены розетками, рисунок которых не повторяется. На балках трапезной он мелок. Рассчитан на восприятие с небольшого расстояния: ведь высота трапезной всего 2,5 метра.

Розетки, а их по пять штук на каждой грани, лентой опоясывают балку с четырех сторон. На пятой грани лежит потолок. Между розетками тело балки переходит в бочкообразные граненые утолщения. Последние перехвачены четырьмя поясками: две пары зубчатых поясков чередуются с парой поясков-жгутиков. Бочкообразные утолщения подходят к пояскам плавным переходом «в гусек».

В данном случае текстура дерева играет активную роль в украшении балки. Сбег годичных колец ствола начинается от центра бочек и переходит от широких и редких к более мелким и частым кольцам, что создает определенную динамику. Из тела балки как бы органически расцветает бутон-розетка, в которой текстура древесных волокон приобретает совершенно неожиданный, фантастически причудливый законченный рисунок.

В розетках разыгрываются вариации традиционного орнамента солнышка и растительного – лепестков. При первом же взгляде на рисунок вспоминаются резные украшения вологодских и олонецких прялок с богатой трехгранно-выемочной резьбой.

До настоящего времени на наличниках, причелинах, воротах старинных изб Подмосковья можно встретить аналогичные по мотивам орнаменты, но нигде мы не найдем такой сочной, доведенной до совершенства резьбы с великолепно выявленной текстурой материала и разнообразием рисунка.

Наше внимание к матичным балкам в церкви села Васильевского объясняется тем, что подобные архитектурные элементы не встречаются ни на одном из сохранившихся памятников деревянного зодчества. Не попадались нам и упоминания об аналогичных балках на утраченных памятниках. Тем не менее мы считаем, что это высокохудожественное решение не было чуждым народному зодчему и не пришло извне. Декоративная обработка дерева приемами глубинной резьбы широко была распространена при исполнении плотниками столбов галерей и крылец, а мотивы орнамента розеток встречались в большом количестве на архитектурных деталях крестьянских изб и предметах домашней утвари. Так что скорее можно говорить о незаурядном таланте резчика по дереву в церкви села Васильевского, прекрасно знавшего и чувствовавшего материал, владевшего выразительными приемами обработки дерева, а также о том, что в церковную догму народные мастера привносили живую струю своего понимания прекрасного и привычно земного.

Окрестные селения, особенно по берегам Лопасни в соседнем Ступинском районе, отличаются органической слитностью с природой. Здесь, может быть в силу известной отдаленности от большого города, меньше кричащих, спорящих с окружающей средой строительных материалов, примененных в сельской стройке. По конструкции крыши домов четырехскатные, так называемые «вальмовые». Дома же выстраиваются или перпендикулярно фасадами к улице, или продольно.

Более всего нас поразили хозяйственные постройки в деревне Сьяново. Правда, там не было ни риги, ни мельницы, но зато срубы ледников, утопленные в землю, амбары, крытые под жердь соломой, баньки на отшибе от домов – все в работе и все нужно сьяновцам до сих пор. И суть здесь не в этнографическом чуде, а в том, что живы еще традиции плотницкого искусства в наших селах, и разумно ли нам поспешно от них отказываться?

К Сьянову подступают леса, тянущиеся на много километров. В деревне нет старинных домов. Все дома или начала нашего века, или довоенные. Но зато здесь обилие, как говорят архитекторы, малых форм. Помимо десятка амбарчиков, традиционно крытых тесом, словно грибы, вырастают перед нами соломенные шалашики картофельных ям.

До сих пор стоят на особинке, взобравшись на холм, два амбарчика – «сиротские», так называют их в деревне. По всему видно, что они рубились искусным плотником, до того амбарчики ладно скроены и живописны. А сиротскими их называют оттого, что когда-то принадлежали они брату и сестре, оставшимся без родителей. Стояли эти две житницы, хранили самое ценное для крестьянина – хлеб.

А ныне в амбарчиках давно уже нет сусеков, да и где найдешь сейчас настоящую житницу? Не нужна она в нашей жизни с элеваторами и каждодневным свежим хлебом в магазинах. Хотя иногда, скучая по домашней выпечке, ставят старые женщины хлебы в русскую печь. Но это такая редкость, что нам лишь однажды довелось в долгих путешествиях по Подмосковью вкусить от самодельного каравая. Случилось это здесь же в Сьянове (счастливое для нас название, памятуя об одноименной деревне в Горках Ленинских) при следующих обстоятельствах.

– Устали поди? – неожиданно с участием спросила нас женщина на краю деревни.

– Попить бы, – ответили мы ей робко.

– Да заходите, молока попейте, – пригласила она.

Так мы и попробовали душистый домашний хлеб с парным молоком. Что сказать о крестьянском хлебе? Был каравай немного черствоват. Ведь не каждое утро печет хлебы хозяйка. Отличался ли на вкус ее хлеб от заводского? Сейчас трудно утверждать это смело, но тогда молоко казалось нектаром, хлеб – лучше всякого пирожного. И мы погружались в блаженную истому, отгоняя роящиеся сомнения в верности избранных путей. Зачем ходим, что ищем? Все ушло безвозвратно, как забытые старые песни. Да стоит ли в век индустрии и высотных домов со скоростными лифтами искать следы топора ушедшего навсегда старого мастера?

Так мы думали иногда, уставая на длинных дорогах. Так мы думали иногда, возвращаясь в Москву и не отсняв ни единого кадра фотопленки. Не по себе становилось нам, когда приходили сомнения: а не бросовым ли делом занимаемся?

– А что вы все на дома поглядываете? – спросила нас хозяйка. И тогда рассказали мы ей о своих поисках. Старались говорить доходчивее, боялись, что вдруг она, пожилая деревенская женщина, нас не поймет и тогда абсолютно станет ясна никчемность нашей затеи создать областной музей деревянного зодчества. Кому он будет нужен?

– Старельцы, значит, – обворожила наш слух редким словом хозяйка.

– Вот-вот, – обрадованно закивали мы, еще не вдаваясь в смысл незнакомого слова, но чувствуя по его благозвучию, что слово хорошее и глубокий смысл заложен в нем. А потом хозяйка при расставании немного поговорила с нами. Очень жаль, что не записали мы тогда ее образный язык, но смысл напутственных слов, если передать их современным книжным языком, был таков.

Старое уходит – этот процесс закономерен и необратим, но вместе со старым не должны исчезать традиции строительного мастерства, заключающиеся в любви к материалу, в умении поставить здание так, чтобы оно радовало глаз и органически вписывалось в окружающий пейзаж. Прекрасное обязательно должно быть в нашей повседневной жизни.

Подытоживая наши наблюдения в путешествиях по южному Подмосковью, можно сказать, что в облике народного жилища этих районов встречаются специфические черты архитектуры южной России. Трехчастные дома в селениях в основном расположены продольной стороной к улице. Очень редко, но попадаются соломенные кровли вальмовых крыш, несколько чаще – избы, крытые дранкой или тесом, а вообще дома крыты по-современному, железом.

Трехчастный тип жилища (изба, сени, клеть) сочетается с хозяйственными постройками либо двухрядной связью, либо поперечной, либо надворные строения стоят отдельно.

К наиболее древним постройкам относятся те же трехчастные дома, но с поперечным расположением к улице. Древнейшие кровли – самцовые, с наличниками окон, обработанными глухой резьбой с солнечными корунами.

Не сохранились и не отмечались нашими предшественниками дома с косящатыми и волоковыми окнами. Подобные древнейшие строительные приемы мы могли видеть лишь на памятнике XVII века – церкви в селе Васильевском.

Из других характерных типов жилища наиболее распространены в южном Подмосковье пятистенок, двухчастные избы (изба, сени). Избы же с покоеобразной связью, хотя и в обилии встречаются на южном направлении, распространены повсеместно в Подмосковье. Это тоже последние могикане мокрых дворов – примитивной планировки дореволюционной крестьянской усадьбы.

В целом же хотелось еще раз обратить внимание на определенное различие в облике народного жилища северного и южного Подмосковья, этих двух полярных направлений, тяготеющих к своим близлежащим областям – русскому Северу и Украине.