Текст книги "Солнечные узоры"

Автор книги: Петр Пинчуков

Соавторы: Борис Зайцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Когда-то в Древней Греции мастер-резчик решил украсить капитель колонны узором в виде непритязательного листа аканта, растущего на каменных россыпях под палящими лучами солнца. Наверно, сомневались его собратья по искусству, видя столь бросовый образец для резьбы. Но произошло чудо! Лист аканта обернулся дивным растением и дал начало пышному коринфскому ордеру, который применяли только для возведения храмов и дворцов. А на Руси ждал своего часа дальний родственник аканта – красноголовый репей. Пришел и его черед.

Листья аканта на нашей дощечке скорее были похожи на зубчатые листья репейника. Да и как могло быть иначе? Свыше сил для древнего русского художника было бездушно переносить узоры заморского растения на свои левкасные доски. И из-под кисти невольно выходил милый сердцу репейник, устоявший под копытами татарской конницы, неповерженный нашествиями прочих басурман.

…Нас звал к себе северный край Подмосковья. Сколько реликтов поджидало нас на дорогах по Дмитровскому и Талдомскому районам! Но это наша догадка. Необходимо было самим проверить зыбкие сообщения краеведов и людей, бывавших там по своим, не относящимся к нашим поискам, оказиям.

Нам говорили, что на речке Веле, проходящей по границе Дмитровского и Загорского районов и впадающей в Дубну где-то близ Вербилок, еще можно увидеть водяные мельницы. Конечно, они, как и ветряки, не действуют, но все же стоят на берегах речонки на исконных своих местах.

Попалась нам в Москве редчайшая книга-«К. Л. Соловьев. Жилище крестьян Дмитровского края. Дмитров, 19130». Этнограф К. Соловьев в конце 1920-х годов скрупулезно обследовал Дмитровский район. Правда, он особенно не выделял избы, отмеченные высоким плотницким искусством, ставя их в один ряд с постройками маловыразительными, чей образ сложился в эпоху проникновения капиталистических отношений в деревню. Но все же в наших руках был весомый материал. О чем же можно было судить по прочтении книги?

В 20-х годах в Дмитровском уезде облив крестьянских усадеб еще сохранялся таким, каким он сложился при резком расслоении деревни в последние предреволюционные годы. Состоятельная часть крестьянства любила строить крепко, рубленные из хорошего леса избы. Их сразу узнаешь по кряжистому виду и показному декору, который был так близок сердцу мужика – скопи дома, если уж собравшего деньги на стройку, так строившегося так, чтобы вся деревня видела его богатство и уважала Силу Никанорыча или Никанора Силыча.

Где же приглянулся сей «богатый» наряд крепнувшему, набиравшему от урожая к урожаю силу сельскому кулаку? Далеко ходить было не надо. Большое умиление чувствовал он, дивясь в уездных городах на личины домов своих мещанско-купеческих собратьев. Вот и выходило, что если претенциозный купеческий домина имел надстроенную чердачную светелку с залихватским обрамлением окна-слуха, то непременно нечто подобное должно быть и у сельского богатея. Но, как правило, чердачное помещение в деревне не использовалось под жилье и становилось архитектурным излишеством, столь чуждым традиционному народному строительству.

Итак, нам предстояло выяснить, что же сохранилось из дореволюционной стройки в деревнях и селах бывшего Дмитровского уезда и ранее принадлежавшего к нему Талдомского района. Ведь после исследований К. Соловьева прошло без малого полвека. Да к тому же огненная коса войны задела эти земли. А о Талдомском районе мы ничего не знали. Нас ждало путешествие. Мы отправились в путь, но прежде решили внимательнее пройтись по старым улочкам двух городов – Дмитрова и Талдома и вглядеться в облик сохранившихся старых домов.

В городе не было нужды в хозяйственных постройках типа амбаров, хлевов. Облик немногочисленных деревянных домов, построенных в начале нашего века, которых более сохранилось в Талдоме, ставшем городом лишь в советское время, явственно демонстрирует те стилевые истоки, которые питали дореволюционную стройку на деревне.

Эта архитектура пренебрегала традиционными народными приемами как в возведении самого дома, так и в убранстве его фасадов. Не имея достаточных средств для постройки каменных зданий, представители мещанско-купеческого сословия тем не менее страстно стремились строить капитальные, «под камень» здания. Образцом считался облик дома хоть и бревенчатого, но обязательно обшитого досками, с. про филированными тягами карнизов, покрашенного – словом, внешне не отличающегося от кирпичного.

Тогда же на смену деревенской манере украшения избы орнаментом, исполненным глухой глубинной резьбой, в провинциальных городах расцвел так называемый псевдорусский стиль, вернее, одна из его ветвей. Поначалу в своих лучших образцах этот стиль как бы отражал формы древнерусской архитектуры. Затем стало размножаться вычурное ажурное сплетение пропиловочной резьбы, заполнившее оконные обрамления. Потребительский угар на безвкусную орнаментику с избытком удовлетворялся образцами, запечатленными на оберточной бумаге широко распространенного мыла фирмы «Боккар».

Принарядить таким орнаментом фасады домов считалось модным и почетным. Поэтому чем большим достатком обладал хозяин дома, тем пышнее распускались на наличниках окон аляповатые узоры. Как здесь не вспомнить прекрасное стихотворение И. А. Бунина, написанное в 1891 году:

Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою.

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

Архитектура псевдорусского стиля, возникшая в провинциальных городах и заразившая село, явилась порождением новых, капиталистических отношений, привнесших в сельское строительство принципиально новые формы.

Нет, не ищите в тех постройках встроенных лавок, голбцев, воронцов и других нужных крестьянину, как сами стены и крыша над головой, атрибутов извечного бытия. Да и сами струганые стены исчезли под цветистыми обоями.

Зажиточная часть крестьянства безоговорочно приняла новый стиль. Дома строились добротные, на кирпичных фундаментах, крылись железом, реже дранкой, оттого и сохранились они, хотя и в небольшом количестве, до наших дней. В свое время К. Соловьев фиксировал среди крестьянских жилищ Дмитровского уезда срубы с самцовыми кровлями, с волоковыми и красными косящатыми окнами, с наличниками, украшенными глухой резьбой солнышек. Что из старины сохранилось ныне?

И мы пошли в путь. Стоит ли говорить, сколько на наших дорогах встретилось разочарований? Те, кто пойдет за нами, не будут повторять наших блужданий. Мы же не жалеем затраченного времени.

Километрах в тридцати на северо-восток от Дмитрова на левом высоком берегу Бели расположено село Ильино. Здесь нам сразу повезло. До Ильина мы только раз покидали автобус, чтобы осмотреть деревню Жестылево, подробно описанную К. Соловьевым, но в ней ничего примечательного для нас не оказалось. А в Ильине нам тут же указали на длинный сарай. Это и была бывшая водяная мельница. Мы взволнованно подошли к ней, глазами жадно ища главное. Где же колеса, когда-то весело пенившие речную воду? И когда нам сказали, что их давно уже нет, а до недавнего времени мельница работала на подведенном электричестве и теперь нет в ней нужды, стало опять грустно. Что ни говорите, а главное в мельнице или ее крылья, или водяные колеса. А это что же, бабочка без крыл!

Не так уж широка речка Дубна, но стремительная и полноводная, будто нарочно создана для байдарочников. Исчезли и на ее берегах водяные мельницы. По тихим омуткам, по остаткам от развалов замшелых бревен узнаешь их места.

Вспомнилось, как мы, путешествуя по Калининской области, все пытались увидеть живые мельницы. Как много ветряков сохранилось в Кашинском районе. Поистине то была мельничная сторона! Но и там ветряки, конечно, не махали крыльями. А знаете, очень трудно передать то чувство, настигающее, захватывающее вас, когда по полям на всхолмьях то слева, то справа возникают застывшие великаны. Они словно одухотворены. При взгляде на них едва ли останется спокойным сердце даже сухого человека, чей взор не простирается далее дел насущных. О, как мы тогда понимали рыцаря Печального образа, который воистину принял их за великанов и пришпорил Россинанта!

Вспомнилась нам и романтичная картина ветхой водяной мельницы в селе Городок. Давно уже не пробегала вода по выщербленному лотку. Давно уже иссохшееся колесо не вспенивало омуток. Да и омуток обмелел. Лишь лягушки звонко шлепались в бочаг, испугавшись наших шагов.

А где-то недалеко стрекотали моторы тракторов, где-то над нами в обозримом небе пролегал воздушный коридор лайнеров Аэрофлота, где-то конструкторы изобретали еще невиданные по мощности двигатели, а здесь окончило свою жизнь мельничное колесо – один из первых моторов человечества. Так не стоит ли поклониться ему и чуть посидеть в раздумье над омутком у отслужившей век кормилицы?..

Мы шли берегом Дубны, направляясь в село Всретьево. Мы знали, что там сохранился памятник плотницкого искусства, рубленный в 1778 году.

На крутом холме, окруженный торжественным кольцом высоких деревьев, стоял бревенчатый колосс. Что-то было недосказанное в облике церкви. Могучий сруб на высоком подклете и маленькая несоразмерная главка с красивым крестом кузнечной работы.

Подходим ближе и восхищенно останавливаемся перед высоко, в два человеческих роста, подвешенной дверью с крепким косящатым обрамлением, украшенной коваными жиковинами и личиной замка. Все ясно. Здесь была галерея. Но отчего непропорционален верх храма? Не шатер ли венчал его поначалу? Если это так, то перед нами уникальнейший памятник. Представьте себе, вдруг в Подмосковье обнаружена родная сестра дмитровской церкви, что на Верхней Уфтюге!

И вот, подсаживая друг друга, взбираемся по рубленой стене к окнам трапезной – от земли до подоконников почти пять метров (да простит нам наше нетерпение местный сторож). Лес, пошедший на стройку, некрупный, 20–25 сантиметров в поперечнике. Торцы бревен обрублены топором – верная примета древности. Это замечаешь по чуть волнистой поверхности обруба.

Мы карабкаемся по южной стене. Нас выручают расщелины в бревнах. Наконец протискиваемся в косящатое окошко и попадаем внутрь. Здесь нас поджидает новое испытание. Под ногами зияет провал в подклет.

Стены и потолок церкви светлы и чисты, словно их перед нашим приходом обтесали. Балансируя, пробираемся по поперечному брусу до лагм. Здоровый вид древесины и ощутимая прочность конструкции успокаивают. Неужели прошло более двухсот лет! Перед нами будто раскрылся театральный занавес. Мы добрались до порога в храм, и тесаные золотистые стены высоко взметнулись вверх.

Нигде не видно ни единого пятнышка гнили. Все так великолепно пригнано друг к другу, будто здесь проходил показ плотницкого мастерства.

Мы оглядываем стены и не видим следов от штраб потолка. Его здесь не было. Стены, уходя ввысь, повторяют наружный объем четверика храма, прорезанного двумя ярусами окон. Далее угловыми парусами разбиваются на восьмерик, освещенный окнами «третьего» света, и сходятся конусом в сумеречной вышине.

Мы переступаем по сохранившемуся полу храма, усыпанному щепками, стружками. То ли здесь была недавно столярная мастерская, то ли использовали светлое, просторное помещение под какие-то другие нужды, но мы до того остро испытывали присутствие плотничьей артели, что казалось, будто мастера, окончив работу, только что покинули здание, не успев еще вымести щепу. Ведь, срубив избу ли, храм ли, оставляли плотники на конец работы отеску внутренних стен «в угол».

На восточной стене храма сохранились лишь остатки каркасного, со следами позолоты иконостаса, но иконных досок, конечно, не было. На южной и северной стенах четверика видны гнезда от трех тябл – каркасных прогонов иконостаса, из храма также выводила двойная дверь. Подойдя к ней, мы отшатнулись от разверзшейся пустоты под ногами. Эту дверь мы и заметили снаружи.

Заглянули мы и в алтарную часть храма. Стены были такие же. Лишь на северо-восточной грани вместо волокового окна, обычно в древних храмах освещавшего «жертвенник», здесь было устроено большое косящатое окно – новые веяния XVIII века.

И все же, отмечая достоинства памятника деревянного зодчества, мы не могли избавиться от двойственного впечатления. Венцы высокого сруба здания, рубленные не из великих сосен, постепенно кверху переходят в бревна средние, а выше даже мелковатые в сечении, что не соответствует величине церкви.

Конечно, нельзя было забывать, что здание построено во второй половине XVIII столетия. Уже к этому времени стал наблюдаться некоторый упадок в традиционном плотницком мастерстве. Но сдвиги в худшую сторону еще были еле уловимы. Пожалуй, неоднородность леса в срубе этой церкви можно объяснить теми трудностями в заготовке бревен, которые наступали из-за неуемной щедрости Екатерины в раздаче земель и угодий выслужившемуся дворянству. Да и подмосковные боры были не те, что ранее. Начиналось интенсивное освоение земель уходящим со службы «вольным дворянством». Плотничьи артели уже не могли «по пригляду» выбирать материал для своей стройки.

Впрочем, наши наблюдения никоим образом не умаляют достоинства памятника народного зодчества в селе Беретьеве. Тем более что, как мы позднее выяснили, в стройке участвовали «пришлые», украинские, мастера.

Сплав двух школ плотницкого мастерства дал интересные решения в возведении монументальных сооружений. Возьмите, к примеру, соседнюю с Подмосковьем ярусную Церковь Вознесения в Торжке, построенную в начале XVIII века. Присущее русскому мастеру стремление придать красоту своей постройке – а по его понятиям, высота являлась синонимом красоты – сочетается в памятнике с характерным южным приемом открытых восьмериков в интерьере. Легкий, изящный храм, вознесшийся над Тверцой, занял достойное место в наследии народного зодчества.

Наш же подмосковный храм в селе Веретьеве построен скромнее, но зато он сохранил редчайшие детали, которые так живо передают мир образного мышления древних мастеров. Великолепные косящатые обрамления окон и дверей с коваными навесами и жиковинами, сохранившими огненные удары кузнечного молота, дверные полотнища, сбитые из трех мощных плах, – все это надолго запечатлевается в памяти, Восстановите еще мысленно несохранившуюся галерею и парадное крыльцо, чтобы художественный образ памятника стал цельнее, законченнее. И конечно, место этому ценному памятнику в новом подмосковном музее деревянного зодчества.

Соседнее с Веретьевом село Стариково еще сохраняет свой старый облик. В живописный вид села с избами, крытыми дранкой, неприятно вторглась уродливая церковь, построенная перед первой империалистической войной.

Среди застройки села мы обратили внимание на дом с так редко встречающимися помочами-консолями, слеговой кровлей и рубленым фронтоном. На глаз сруб избы не казался старым. Но когда мы рассматривали причелины фронтона со скромным орнаментом из насечек и жгутиков и «солнечной» поперечной доской – «огнивой», нам стало ясно, что эти детали крестьянской избы сохранились от ее предшественницы и перенесены хозяевами на новую стройку.

Среди однообразия незамысловатых наличников на некоторых избах села сохранился древний мотив, изображающий головы коней, вплетенных гривами в витиеватый растительный орнамент. Бег пролиловочной резьбы выписывал «коруну» и спадал по косякам наличников. Давно был забыт языческий символ коня-бога солнца, но как прочно сохранилось в народном творчестве его изображение. Крестьянское искусство, затухая, нет-нет да и вспыхивало как смутное воспоминание дней детства, запечатлевалось яркими всполохами на наличниках окон – красном лике избы.

На другой стороне Дубны на фоне дальних гребней лесов стройной вырисовывалась колокольня XVIII века в селе Зятькове, Она свидетельствовала о старинном происхождении села, но мы не нашли там ни одной постройки, возле которой можно было бы задержаться.

Далее, вверх по реке, рассыпались когда-то оживленные и крупные села и деревни. Их дома то забирались двумя порядками на высокий изволок, то, как брошенные из горсти камушки, спадали в лощину. И везде по этим селам стояли внешне непримечательные, но добротные дома, крытые на три ската с неизменной сединой драночной кровли. Избяной сруб, посеребрившийся от вьюжных ветров, долгих осенних дождей и лучей солнца, казался пришедшим из напевных русских сказок.

В этих дубнинских селах редко мелькнет свежерублеными венцами изба. Разве что старый сруб забелеет новой обшивкой, справленной хозяевами скорее для тепла, чем для ушедшей моды. И только вид обширных колхозных дворов с коровниками на двести голов и водонапорных башен, соперничающих со старыми колокольнями, не дает подумать, что попал в край пошехонской старины.

Какова же она, страна М. Е. Салтыкова-Щедрина? Позже мы отправимся по этому маршруту, а сейчас на автобусе проедем от Старикова в город Талдом – оплот деревянной застройки. Вот там-то мы воочию сможем убедиться, откуда пошла пресловутая архитектурная мода, ставшая характерной для облика большинства сел и деревень нынешнего Талдомского района, а в прошлом для всего Дмитровского уезда.

Полстолетия назад Талдом являлся крупным селом. Таковым его центральное ядро сохранилось до нашего времени без заметных изменений, поскольку современная многоэтажная застройка города распространяется на северо-восток и юго-запад.

Немного осталось городов типа Талдома, где в неприкосновенности сохранилась не только планировочная структура, но и весь небогатый набор старых общественных зданий – торговых рядов и купеческих особняков, построенных в кирпиче и этим подчеркивающих свое особое положение в общей деревянной застройке.

Весь старый Талдом состоит из четырех длинных перекрещивающихся улиц, занятых двухэтажными кубоватыми, или, если сказать вернее и образнее, комодообразными, домами. Эти дома, как правило, обшиты тесом с раз найденным и исполненным будто одной рукой украшением – плетеным орнаментом сквозной резьбы.

По карнизам домов проглядывает нечто напоминающее классический архитрав с дальним отзвуком триглифов и метопов, совершенно чуждых народному зодчеству. Обрамление слуховых окон светелок преувеличено до немыслимого барочными формами надстроек, анекдотически схожих с треуголкой Наполеона или с головным убором городничего из гоголевского «Ревизора».

Но, присмотревшись внимательнее, замечаешь едва уловимые детали, разряжающие монотонность впечатления. То покажется на наличниках резной конек, а то и нечто оригинальное, как, например, на окнах дома № 60 по Горской улице. Эти двойные арочные фрамуги окон переносят нас в мир билибинских иллюстраций теремного зодчества. И, как бы подтверждая наше сравнение, на наличниках окон проглядывают остатки полихромной росписи, размытой дождями я временем. Все же легко представить себе яркость голубого, красного, терракотового и белого цветов, когда-то пылавших на фасаде этого дома.

Мы были в Талдоме зимой. Мороз стоял крепкий. Мы стоически переносили его. Было что-то поэтичное в кажущейся стандартной монотонности домов, над трубами которых стояли дымы. Жили мы в гостинице, расположенной в типичном для Талдома деревянном двухэтажном доме с манерной кровлей светелки. В гостинице было хорошо натоплено – мечта всех промерзших до костей путников. Наш номер с высоким потолком был так уютен. И что мы привередничаем, ищем постройки с охлупнями, причелинами, посомами и помочами? Отжили они свое. Народные мастера стали строить проще, больше думая о добротности построек и вольготности жилых помещений.

Живет дальний в Подмосковье город Талдом. Сюда не проложена еще электрическая дорога. Но тем, кто живет здесь, очевидно, так нравятся и этот край и эти дома, теплые в стужу и прохладные в зной, что строят они на старом месте взамен обветшавших домов подобные им жилые хоромины. Такова здесь сила традиции, идущей от здравого практического смысла.

В Талдоме на площади близ торговых рядов стоит кирпичный особняк, облицованный глазурованной «муравленой» плиткой. Он красив, этот купеческий образчик стиля модерн. В таких особняках интерьеры, освещенные зеркальными окнами, всегда просторны и удобно расположены. Ныне в здании размещается экспозиция краеведческого музея.

Здесь мы узнали, что имя города финского происхождения, смутно обозначающее некий хозяйственный дом. Но слово «талдум» есть и в татарском языке. Перевести его на русский можно примерно так: «стой», «устал», «остановка». Как бы там ни было, село образовалось на старинном пути, связывающем Москву с верхневолжскими городами. Вполне вероятно, что и существовал здесь путевой стан, где можно было отдохнуть. Первое документальное упоминание о Талдоме относится к 1677 году. Тогда Кашинская летопись сообщила, что село состоит всего лишь из семи дворов и принадлежит тверскому архиепископу.

Впоследствии Талдом хотя и медленно, но подрастал, и к 1917 году это уже было крупное село, промышлявшее скорняжным и кожевенным делом. В 1920 году Талдом становится городом, признанным центром производства обуви.

В краеведческом музее города, основанном в том же 20-м году, один из залов занят под экспозицию предметов из усадьбы М. Е. Салтыкова-Щедрина в селе Спас-Угол Талдомского района. Усадьба не сохранилась до нашего времени, а село стоит на том же месте, преображенное до неузнаваемости.

На околице села сохранилась церковь XVIII века. Сколько мы ни пытались, будучи впоследствии в селе, разыскать следы от страны Пошехонской, все было тщетно, а когда-то:

«Местность, в которой я родился и в которой протекло мое детство, даже в захолустной пошехонской стороне, считалось захолустьем. Как будто она самой природой предназначена была для мистерий крепостного права. Совсем где-то в углу, среди болот и лесов, вследствие чего жители ее, по-простонародному, назывались «заугольниками» и «лягушатниками», – так свидетельствовал сам писатель.

Ни в селе Спас-Угол, ни в имении матери писателя – селе Ермолине, расположенном неподалеку, к глубочайшему сожалению, не сохранилось домов, связанных с жизнью Михаила Евграфовича. Поэтому вы можете представить себе наше волнение, когда смотрительница музея, заинтересовавшись тем, что мы так дотошно рассматриваем старинные фотографии салтыковских мест, посоветовала нам пойти и посмотреть здесь же, в Талдоме, ныне здравствующий господский дом из Ермолина! Именно этот дом изображен крепостным художником-резчиком на инкрустированной «красными» породами дерева картине, помещенной в экспозиции. Но каким образом сохранилось до нашего времени и в 1926 году было перевезено за двадцать верст в Талдом громоздкое сооружение, состоящее из основного двухэтажного дома о двадцати окнах по фасаду и двух флигелей с башнями?

Мы пошли по адресу, и все оказалось верным. Огромное бревенчатое здание занимает сейчас Талдомский райвоенкомат. Ермолинский дом выдержал схватку со временем, но потерял свой лоск. Исчезли шпили на крышах флигелей, наличники на окнах.

Многое пережил ермолинекий дом, но выглядит еще довольно исправно. Судя по маркировке бревен (перед разборкой сруба бревна венцов метили цифрами, а в древности насечками, для последующей сборки), после перевозки замен в срубе немного. Там, в Ермолине, дом был обшит тесом и, как изобразил крепостной художник, выкрашен в малиновую краску. Теперь обшивка сохранилась только на угловых башнях, а на срубе следы врубок от кронштейнов и подзоров напоминали о былом наряде ермолинского дома.

Мы расставались с ним, твердо уверенные, что со временем этот живой свидетель крепостнического уклада жизни, так мастерски описанной Салтыковым-Щедриным, вернется на свое место и положит начало первому в Подмосковье мемориальному музею великого сатирика. Со временем будет восстановлено и родовое гнездо Салтыковых в селе Спас-Угол. Все эти места и усадьбы великолепно, с исчерпывающими подробностями описаны в 'Пошехонской старине», в «Господах Головлевых», в знаменитой «Истории города Глупова». К тому же в Талдомском краеведческом музее сохранились картины и фотографии, изображающие эти памятные дома.

Сколько же достопримечательных мест в Подмосковье, оставляющих такое сильное впечатление, что и проходящее время не стирает их в памяти. Видно, никогда уже не забыть нам села Ратмина на стрелке у слияния Дубны с Волгой. Ведь именно в таких местах над «вечным покоем» селились первые племена человеческие. Именно здесь после весеннего половодья вымывает на берег предметы древних культур: то черепок чернолощенного горшка, то бронзовое колечко, то стершуюся монету. И вот уже целую домашнюю коллекцию, собранную деревенским сорванцом, показывает нам его мать в крайнем от церкви шестистенке, рассчитанном на большую семью, да улетели дети из родительского гнезда. Ратмино – село небольшое. Всего лишь десяток шестистенков, часть которых поновлена. Большинству из них более ста лет. Особенно примечателен дом № 3 с тесовой кров-лея. Его дверные колоды рублены по старинке, полотнища на шпонках. Дом четко делится на теплую зимнюю часть с русской печью и, через сени, летнюю – холодную. Правда, в холодной половине уже стоит печь-голландка.

В сенях дома, как и полагается по старинному заводу, устроен чулан с косящатыми колодами и кованой личиной замка на двери.

На тулове печи сохранилась скоба. В нее вставлялась лучина. Сохранился еще крепкий рубленый под опечья, или же, как его по-другому называют, «рассадник».

Представьте себе осенний долгий вечер. За стенами стонет ветер, а в избе пышет жаром печь… Помните, как у Есенина?

Я любил этот дом деревянный,

В бревнах теплилась грозная морщь,

Наша печь как то дико и странно

Завывала в дождливую ночь.

Замерло тихое Ратмино при слиянии двух рек, будто специально созданное природой для отдыха от ритмов городской жизни. И как приятно было узнать о решении разместить здесь детвору. Пусть над стрелкой раздаются ребячьи голоса, пусть их гомон потревожит тишину старинного сельца. За Ратмином новая жизнь. И мы наяву видим на косогоре изволока запыхавшегося от быстрого бега подростка, вдруг остановившегося, оглядевшего эти удивительные места и, может быть, впервые сердцем понявшего прекрасное слово «Родина!».

Мы уходили низким пойменным берегом дубнинского притока Сестры к селу Медведева Пустынь. Старинные названия сел и деревень еще сохранились в Подмосковье. Будто тайный от нас смысл содержат они в себе. Местные жители произносят их заученно, по привычке, не вдаваясь в значение, а ведь каждое название имеет свою историю.

Стоял когда-то в древности на берегу Сестры монасты-рек-пустьшь, не богат, не велик. Подобные обители во множестве существовали по лесам, берегам озер и рек Древней Руси. Выбрать красивое место монахи умели, строительного рвения им было не занимать, но не каждой обители везло в благоустройстве. Необходим был сильный покровитель от мира сего.

Так и жила бы Медведева Пустынь, украшая скромными деревянными постройками берег Сестры, не случись в ее истории событие, повлекшее за собою расцвет обители.

В 1553 году по пути в северные монастыри-крепости Медведеву Пустынь посетил Иван Грозный. То ли монахи ему приглянулись, то ли место обворожило грозного царя, как бы там ни было, но после путешествия отпустил московский государь большие средства на постройку здесь каменного собора. Он до сих пор стоит на высоком правом берегу Сестры, напоминая о Руси XVI века.

В 1809 году к собору (монастырь к этому времени не обзавелся достойным покровителем, захирел и был упразднен) перевезли из соседнего села Дорохова деревянную церковь. Она и сейчас стоит поодаль от собора.

Деревянные церкви на рубеже XVIII–XIX веков строились «на каменное дело» и по формам не отличались от кирпичных построек в стиле классицизма. Бревенчатые срубы четверика и восьмерика дороховской церкви обшиты тесом, окрашены охрой, и издалека вряд ли примешь это сооружение за деревянное.

Может быть, до перевозки церковь и содержала в себе нечто от облика плотницких строений XVII столетия. Но естественно, во время сборки на новом месте она приобрела черты господствующего стиля в зодчестве того времени. Ее обшили тесом и снаружи и внутри, лишь косящатые двери с коваными замками напоминали о ее возрасте.

Стоят ныне на угоре три архитектурных памятника: собор, колокольня и деревянная церковь, каждый повествуя о своем времени, а вместе – сохраняя название увянувшей в истории Медведевой Пустыни.

Подъезжая к Рогачеву, мы увидели за поворотом силуэт то ли горы, то ли пирамиды, угрюмо возвышающейся над обозримым миром полей и лесов. Мы узнали его – грандиозный, увеличенный до чудовищных размеров собор Рогачева. Он подавил все село. Улицы села с трепетом обходят по сторонам гиганта, На главной площади Рогачева, довольно просторной, но кажущейся миниатюрной рядом с псевдовизантийским храмом, стоят одновременные две-три земские кирпичные постройки – никчемные кубики, брошенные за ненадобностью возле каменной горы. Если бы не этот храм – яркая иллюстрация архитектурного безвкусья прошлого века, то село Рогачево, пожалуй, даже красивое. Правда, застройка улиц села обычная.

Вернуться в Москву из Рогачева можно по трем автобусным направлениям: через Клин, через Дмитров либо минуя станцию Лобня. Все эти дороги до транзитных пунктов идут по холмам. Леса то подступают к шоссе, то убегают к дальнему горизонту, и тогда перед глазами возникают просторные поля.

Но все же путь на Дмитров более интересен. Всего в двух километрах от Рогачева вдоль старинного тракта вытянулась деревня Подрезково. По обочинам дороги поникли ветвями великие, пожалуй екатерининских времен, ветлы. За ними кряжисто стоят шестистенки конца прошлого-начала нашего века. Возле дома № 26 мы останавливаемся. Вот они, наши любимые солнышки, на наличниках! Как давно мы их не видели, как соскучились по вестникам плотницкого искусства!

На лобовой доске дома красовалась дата – редчайший случай! Будто знал плотник, что когда-нибудь остановятся исследователи перед его постройкой, и чтобы не приводить их в затруднение, он и вырубил на «лобане» – «1884 го…» Буква «д» и твердый знак не выдержали времени и исчезли, обветренные и размытые дождями.

Рубленная из толстых бревен изба делится на теплую, зимнюю, часть и сени. Вход в дом расположен слева, с улицы, справа пристроен хозяйственный двор с воротами. Такую планировку крестьянской усадьбы обычно называют «глаголем», но здесь эта форма неразвитая. Вероятно, хозяйственный двор пристроен позже. Его бревна мелки и как бы случайно оказались под рукой у плотника.