Текст книги "Солнечные узоры"

Автор книги: Петр Пинчуков

Соавторы: Борис Зайцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Так что пристальнее всматривайтесь в облик современной деревни. Под новой раскрашенной обшивкой подчас кроется могучее тело старого елового сруба, под масляной краской дышит живая резьба солнышка на наличниках. И как радостна встреча с чистым родником народного искусства! Это вам еще предстоит испытать.

Социалистическая деревня в корне изменила патриархальный быт крестьянства. Канули в прошлое последние приметы натурального хозяйства. Нет нужды сегодня на деревне заниматься молотьбой, печь хлебы, ткать и прочее. Уже не увидишь в сельском пейзаже крыльев ветряных мельниц, исчезли житницы, бабушкины прялки пылятся на чердаке, а в старом амбаре брошена за ненадобностью седельная сбруя.

Все реже и реже встречаешь приметы старой деревни даже в самых глухих уголках Подмосковья. Пусть. Не жалко. Но с ними исчезают народные постройки, отмеченные мудрой красотой плотницкого искусства. Трудно их сохранить на местах. Новая жизнь диктует новые формы быта. Все реже слышишь на крестьянских дворах звук пилы и удары топора. Уходят в прошлое поленницы дров, такие живописные для праздного глаза, но такие громоздкие, захватывающие территорию вполдвора, штабеля. Ныне вид крестьянского двора становится иным. На месте разобранного навеса, где покоилась трудяга-телега, посажены яблони. Там, где стоял амбар, белой кипенью обливаются по весне вишни. Двор крестьянский превращается в сад с тенистой беседкой, цветочными клумбами и дорожками, усыпанными гравием или песком.

А как же быть с постройками народных зодчих? Ведь они не нужны нам теперь, в современной жизни. Но разве постройки не заслуживают иной участи, чем быть разобранными на дрова?! Нет, они еще послужат нам наглядными образцами ушедших дней старой деревни. В том тяжелом крестьянском труде от зари до зари не угасала вера в лучшую долю, и рождалась под ударами плотницкого топора песня, которую забывать мы не вправе.

Вот отчего появилась идея создать в Московской области, в городе Истре, у стен древнего Ново-Иерусалимского монастыря, музей деревянного народного зодчества под открытым небом, где будут собраны лучшие постройки со всех концов Подмосковья.

Здесь вы увидите крестьянские усадьбы, выстроившиеся на настоящей деревенской улице, с амбарами, банями и всем тем, что составляло уклад жизни на селе. Здесь будут и церкви, рубленные в прошлых веках народными умельцами с выдающимся мастерством и творческой фантазией. Здесь можно будет увидеть длинношеий колодезный журавль и мельничные крылья. Словом, все то давнее, ушедшее, но так необходимое нам в сегодняшней жизни, ибо оно прививает уважение к труду наших предков, любовь к земле, к Родине. Музей начал жить… За белыми стенами монастыря из-за вершин деревьев выглядывает лемешиная маковка церкви из села Семеновского. Вестница далекого XVII столетия, она донесла до нас запечатленный образ красоты здания, каким его представляли и каким его рубили стародавние мастера. Чуть поодаль кряжисто поднимается над воротами рубленый фронтон избы Кокорина из деревни Выхино. Берем кованое кольцо калитки и попадаем в патриархальную усадьбу подмосковного крестьянина начала XIX столетия… По территории музея можно долго бродить, вспоминая страницы прочитанных книг о быте Древней Руси, но даже самый увлекательный заповедник не заменит нам романтики дальних дорог. Давайте проедем по нашей области, чтобы лучше понять, на каком наследии вырос музей в Истре. Каждая деревня, каждое село на нашем пути – это встречи с интересными людьми, потомками старинных плотников-древоделей. Ныне они, наши современники, своим трудом облагораживают родную землю. Новая стройка сейчас на селе. Так окинем прощальным взглядом на наших путях-дорогах уходящие из современной жизни старые избяные срубы и отдадим дань уважения безымянным народным мастерам, творившим и нам наказавшим творить прекрасное.

Северное Подмосковье

Низкий дом с голубыми ставнями.

Не забыть мне тебя никогда,-

Слишком были такими недавними

Отзвучавшие в сумрак года.

Сергей Есенин

Московские вокзалы в выходные дни напоминают растревоженный муравейник. Поначалу теряешься, попадая в людскую круговерть возле касс, табло и электропоездов. Но, присмотревшись, видишь, что все здесь подчинено строгому расписанию. Беспрерывно подходят и отходят поезда. Ощущение такое, будто вся Москва снялась с места и отправляется путешествовать. Отправимся и мы в путь по городам и весям великого Подмосковья на встречу с деревянной Русью, подчиняясь ориентации географических карт на север.

Лосиноостровская, Лось… В этих названиях остановок слышатся отзвуки шумящих боров, окружавших древнюю Москву. Справа по ходу движения от платформы Маленковская к платформе Яуза уходят к горизонту лесные кущи. Это остатки древних подмосковных дебрей, где когда-то видимо-невидимо было зверья и дичи, где и теперь на полянах стоят могучие красавцы дубы, что помнят перекличь охотничьих рожков и взмах соколиных крыльев. А сейчас безбоязненно близ людского жилья разгуливают лоси, застывая на вершинах холмов и задумчиво слушая тишину леса с дальними посвистами электричек и напряженным гудом высоковольтных проводов.

Проезжаем мимо Мытищ, древнего подмосковного таможенного города, где в старину Орали пошлину – «мыт» – с направляющихся в столицу торговых гостей. Но здесь мы не выходим, так как нынешний индустриальный районный центр не сулит нам встречи с деревянной Русью.

Давайте уедем подальше от Москвы. Живут же где-нибудь вдалеке от шумной столицы старик со старухой в избе с резными наличниками, у которых пышет жаром русская печь, а в красном углу светится экран телевизора.

От станции Щелково на местном автобусе, минуя придорожные села и деревеньки с новенькими железными и шиферными крышами, доедем до села Фряноно.

Первые сведения о селе относятся к XVII веку. Известно, что в 1680 году Фряново представляло собой большое село, где была деревянная «шатровая вверх» церковь: «…имелись в ней образы местные, да три царские двери, да два колокола, а книг нет». Любопытно и то, что фряновцы за право иметь на селе церковь были в 1699 году обложены данью в размере «пяти копен сена, да пяти копен жита». Конечно, в нашем представлении этот налог звучит чисто символически, однако запись о том, что в случае нарушения сроков выплаты двери церкви будут запечатаны, свидетельствует о трудности его погашения.

С такими предварительными сведениями о селе мы подъезжаем к Фрянову. С правой стороны проплывает приземистое деревянное сооружение. Успеваем заметить венчающую луковичную главку. Неужели это и есть наша древняя церковь? Сейчас мы наверстаем эти триста метров от остановки и начнем таинство исследования. Поэтому снисходительно окидываем взглядом зашитые дощечками и раскрашенные миниатюрные домики, выстроившиеся напоказ по обеим сторонам крутой улицы к речке Шеренке. Кусты сирени и вишни в палисадниках придают этим домикам милый безыскусный уют.

Автобус, почти задевая за угол сруба, проезжает мимо необычного дома. Мы, пораженные мелькнувшим видением, забываем о фряновской церкви. От остановки почти бегом устремляемся к дому. Не ошиблись ли?! Под № 34 стояла изба, крытая осиновой дранкой с отливающими металлическим холодом венцами сруба и солнышками в завершиях наличников.

Да, время, которое сокрушает камни, здесь отступило. По неведомому стечению обстоятельств изба не пожелала смешаться с новой застройкой и осталась стоять, не отступив ни на пядь от прежней красной линии уличного порядка. Но все же следы борьбы избы со временем остались. Из-за обветшавших и просевших нижних венцов сруб дал крен в сторону шоссе. И хотя завалинка с дощатой обвязкой поддерживает избу, высокий фронтон «тянет» сруб, производя впечатление надвинутой на глаза шапки. И еще со стороны замечаешь, что крыша избы резко обрывается сразу же за сенями. Где же пристройка хозяйственного двора?

Как не заглянуть в такой дом! Однако иногда встречаешь сумрачных, неразговорчивых хозяев, и как-то становится неловко, что докучаешь им своими вопросами. Но здесь нас гостеприимно встретил семидесятилетний хозяин дома Николай Иванович Камин. Это мы уж потом узнали, что ему за семьдесят. Сначала же, как только после нашего стука открылась тяжелая плотницкая дверь, на пороге вырос худощавый человек с приветливым выражением лица, будто он давно нас ждал и вот, дождавшись, приглашает заглянуть в его «историческую хибару». Он так и сказал: «хибару».

Очевидно, на селе Камина выделяли и не раз расспрашивали об истории дома, так что нам почти не приходилось задавать хозяину вопросов. Он сам начал рассказ:

– Прадед в ней жил. Вроде бы она, изба-то, уже стояла. В общем, лет двести будет. А вышку-то и двор во время последней войны на дрова разобрали.

Мы слушаем. Не перебиваем. В уме прикидываем: неужели изба – современница Радищева? Вряд ли. Столько лет сруб не стоит. Но что за корысть Камину вводить нас в заблуждение? Просто уж так повелся счет народный: умер дед – век, умер отец – еще век.

– Вышка и двор под одним коньком были, – говорит, вспоминая, хозяин. И нам ясно, что встает перед его взором изба детства, где знакома ему каждая трещина и сук в бревне, скрип на ходу каждой половицы.

«Ах, под одним коньком…» – мы все прикидываем. Так это же брус – тип жилья, когда «вышка» – холодная летняя комната – и сруб хозяйственного двора располагаются в одну линию с избой. Вот отчего владение под № '34 произвело на нас странное впечатление куцым своим видом.

– Да, да, лет двести будет… – задумчиво подытоживает хозяин. Мы ему не перечим. Не так уж важна для нас дата крестьянской постройки. Главное другое – изба рублена по старым правилам плотницкого искусства, именно в этом ее достоинство.

В старину был обычай при новостройке закладывать монету в нижние венцы левого угла дома. Вот бы найти такую монету – и ясен вопрос. Но изба стоит крепко. В ней живут. Как странно видеть здесь телевизор и магнитофон. Бревенчатые стены затаились за обоями. Почему ж так волнующе действует на нас вид обычной когда-то крестьянской избы, чудом сохранявшейся в селе Фрянове?

Навыки плотницкого искусства, идя с языческой Руси, передаваясь на протяжении столетий из поколения в поколение, достигли к XVII–XVIII векам вершин творческого мастерства. В последующем набор строительных приемов при рубке жилого сруба несколько видоизменился, но без значительных перемен.

Сейчас мы. горожане, просто получаем ключи от готовых квартир, а крестьянину приходилось обдумывать свое будущее жилье еще на пустом месте. Крестьянин должен был знать, что новой стройкой он начинает уличный порядок или продолжает уже построенный ряд домов на селе. Такой осмысленный подход к архитектуре жилища мы видим и в избе Камина, которую теперь можно смело назвать памятником традиционной народной архитектуры.

Сруб избы Калшна, или клеть, как его называли в стародавнее время, рублен в обло. Поднятый пол в избе образует подклет, хотя и не такой высокий, как в северных областях, но все же придающий постройке вид более внушительный, а высокий фронтон избы кажется намного выше плоских крыш соседних домов. Крутой уклон крыши избы Камина прекрасно обеспечивал сброс атмосферных осадков. Слеги – продольные бревна подкровельной конструкции, на которые настилался тес, – выступали на 1 метр 20 сантиметров над окнами и защищали их от зимней пурги и летних ливней.

Под углами основания фронтона располагаются в два бревна консоли-помочи. Они не только служат поддержкой «подкуретной» слеги, но и зрительно необходимы для плавного перехода от стен сруба к кровле.

Подкуретная слега, или третье бревно консолей, служила опорой для «куриц» – еловых корневищ, обработанных в виде крюка. Потом уж, когда мы с разрешения Камина облазили всю избу, обнаружили на чердаке под кровлей на слегах следы от куриц, а вот самих куриц не было. Кровля избы неоднократно ремонтировалась. Хозяин не помнит, крепился ли у него тес на курицах. Не помнит Николай Иванович и старую «черную» печь, что была в избе. Не помнит встроенных лавок и воронцов, на досках которых располагались крутобокие крынки и прочая нехитрая утварь крестьянского обихода. Но то, что не сохранила человеческая память, сумела сохранить сама изба.

Голландская печь, появившаяся здесь в начале нашего века, стены и потолки, обитые фанерой и оклеенные десятками слоев обоев, современная мебель – все это выглядит в избе чужим, будто зашедшим на минуту. Но, обводя взглядом избу, замечаем скрытое под обоями мощное тело потолочной балки-матицы. Как нам мешают эти розовенькие обои! И, словно угадывая наши желания, Николай Иванович показывает ему ведомое потаенное место и отводит от стены бумажный пласт.

Как будто перед нами разверзли завесу времени. Мы увидели иссиня-черный прокопченный потолок и штрабы – следы врубки от воронцов и лавок. Нам этот вид был милее любых палат с гобеленами и узорным паркетом, потому что Эти следы подтвердили наше предположение. Истинно, мы находились в старинной курной избе, Конечно, она не была современницей Радищева, но, пожалуй, ее можно датировать пушкинским временем.

Курная изба!.. Каким далеким кажется тот крестьянский быт. Как не верится, что в этой избе не было печного дымохода и дым наполнял избу, оседал сверху сизой пеленою. И это в то время, когда просторы России уже оглашал пронзительный паровозный гудок! Однако известны курные избы и более позднего времени. Для примера можно вспомнить построенный в начале нашего столетия дом С. Третьякова в деревне Гарь Архангельской области. При сравнении двух изб бросается в глаза маломерность нашей подмосковной, но лесные великаны стали исчезать в окрестностях древней столицы еще в XVIII веке.

Оба дома принадлежат к одному типу – брус и понесли одинаковые утраты. У того и другого нет хозяйственных построек. Но хозяйственные дворы легко представить по аналогии с усадьбами в деревне Гарь и в селе Фрянове, сохранившими их, но утратившими «лицо» старых домов.

Отличительной особенностью северных курных изб является наличие «дымников» в потолке – дымоотводов через деревянные короба с задвижкой, тогда как в Подмосковье так и не усвоили такую конструкцию и выпускали наполнявший избу дым через дверь или окно, создавая невыносимые условия для жилья. Угореть в таких избах было обычным делом. Просто оторопь берет, когда перечитываешь страницы «Путешествия из Петербурга в Москву».

Николай Иванович Камин улыбается. Жмет на прощание нам руки. А мы все не можем избавиться от образов, нахлынувших на нас. Ведь это же он, Камин, представитель четвертого поколения крестьянской семьи, живет в избе, которая в дымной полутьме хранила от холода своих первых обитателей и здравствует ныне, освещенная электричеством, с телевизором и магнитофоном. Правда, хозяин знает, что изба доживает последние дни, и думает о новой стройке, но как необходимо сохранить его дом для музея народного зодчества.

С щемящим чувством отошли мы от избы Камина.

Живо вспомнились есенинские строки:

О красном вечере задумалась дорога.

Кусты рябин туманней глубины,

Каба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

Мы пошли по селу, вглядываясь в новый облик сельской улицы. Через дом, а то и на каждом доме ярко светились красные пятиконечные звезды. Так фряновцы отметили избы, откуда ушли и не вернулись солдаты Великой Отечественной. Дорогой ценой досталась победа нашему народу. Здесь не был фашист, но, вспоминая другие сожженные деревни и села, невольно думаешь, какой же неизмеримой болью должна была отозваться в сердце солдата каждая пылающая изба, каким гневом должны были загораться глаза советских воинов, видевших на месте родных сел остовы печных труб на пепелищах.

Мы подошли к окраине села, оглянулись и увидели крыши домов, утопающие в сиреневом море. И сейчас, когда мы видели Фряново со стороны, оно поразило нас своим обликом. Проходили над селом годы, столетия. Менялся облик домов, но неизменным оставалось, их расположение на некогда выбранном изволоке берега реки Шеренки…

С чувством недоумения остановились мы перед нелепо выглядевшим сооружением, похожим на большой пожарный сарай. Не хотелось верить, что это неуклюжее строение и есть фряновская церковь. Но восьмигранная ротонда с главкой, вздыбившаяся над сооружением, не оставляла сомнений. Мы подошли к зданию с восточной стороны, и перед нашими глазами возник, напоминая тупой нос дебаркадера, пятигранный прируб алтаря.

Сруб храма был наглухо зашит тесом. На миг нам представился крестьянский парень, озорства ради облаченный во фрак и манишку. Такими нелепыми выглядели здесь пилястры, прикрывающие торцы бревен поперечных стен. На досках пилястр был вырезан цветок, образованный круговыми движениями циркуля. Заколоченные «итальянские» окна с резными наличниками красовались на гранях ротонды. Мы обошли храм, подчиняясь строгой дисциплине исследователей – проверить на ощупь каждую деталь пусть и за глаза бросовой постройки.

Первая удача! На юго-западном углу трапезной обшивка оторвана и из прорехи выглядывают кряжистые бревна. Выступавшие торцы поперечной стены спилены, очевидно, чтобы не мешать тесовой обшивке.

Входим в церковь. Оказывается, пол лежит почти на земле. Этим объясняется приземистость сооружения. Ведь отличительным свойством древних культовых памятников деревянного зодчества всегда была высота и наличие просторного подклета под плахами пола. Видимо, при перестройке фряновской церкви подгнившие венцы просто удалили без замены.

Глаза постепенно привыкают к полумраку. Сквозь щели в ставнях широких окон скупо сочится свет. Следы первоначальных окон искать бесполезно. Растесанные проемы их начисто поглотили. Портальная стена, отделяющая помещение храма от трапезной, вырублена на всю ширину и высоту. Нет, по этим деталям совершенно невозможно понять, какого времени фряновская церковь.

В полумраке храма просматривается редчайший для деревянных церквей Подмосковья прием перекрытия потолка «в небо». К полутораметровому в диаметре кругу сходится лучами каркас, образуя усеченную пирамиду. Каркас забран тесом, обработанным топором. В старину такое «небо» расписывалось.

Итак, найдены следы древней постройки, и это дает нам право верить, что придет черед реставрации и фряновской церкви. Над изволоком Шеренки вознесется шатер памятника народного искусства. С этим образом мы и ушли из Фря-нова, держа направление через поля и перелески на село Душоново. Нет, мы не усложняли свой путь. Нам просто хотелось пройти по этой древней земле, а не ехать автобусом каких-то шесть километров.

Странное ощущение испытывали мы, подходя к Душо-нову. Нам показалось, что, поплутав по лесу, мы возвращаемся во Фряново, до того схожи эти села. Впрочем, схожей была и их история. В прошлом веке оба села являлись центрами мануфактурного производства. Ныне текстильные центры сместились на новые места. Тихой стала жизнь в Ду-шонове– Но до сих пор стоят как монументы недобрым словом помянутому наемному труду полуразрушенные корпуса частного предприятия.

На улицах села выстроились свежевыкрашенные дома. Из распахнутых окон слышна музыка. Ветер теребит пестрые занавески. И здесь в палисадниках буйствует сирень, в садах гуляет яблоневая кипень.

На сельском кладбище в Душонове стоит деревянная церковь. Нет, не ее романтическая ветхость очаровывает нас. Перед нами синтез плотницкого искусства, настоящий XVII век, который не смогли скрыть поздние ампирные одежды. На высоком, почти двухметровом, подклете плывет эта деревянная постройка над кладбищенскими зарослями, сохраняя оптимистический настрой, ярость к жизни своих древних строителей.

Да, время не миновало детище плотницкой артели. И здесь, как и в церкви Фрянова, портальная стена между помещениями храма и трапезной вырублена. Однако размеры ее видны по сохранившемуся нижнему венцу, служившему порогом.

Древние косящатые и волоковые окна в XVIII веке были слишком малы для поместного дворянства. Редко их встретишь сохранившимися на памятниках деревянного зодчества. Не явилась исключением и душоновская церковь. Но ее растесанные окна, ослабив конструктивную прочность сруба, все же сохранили следы подлинных окон, по которым их можно восстановить. К счастью, настоящее волоковое окно мы нашли в алтарной части храма – с северо-восточной грани апсиды лился узкий сноп света.

Душоновская церковь раскрывала перед нами свои поистине архитектурные сокровища. Мы узнавали почерк мастеров в косящатых рамах второго света на южной и северной стенах храма. Истинная удача для реставраторов! Еще бы, Б алтарном помещении сохранился фрагмент древнейшего потолка, забранного «в елку». По следам от врубок исчезнувших потолочных балок можно было предполагать, что подобный потолок перекрывал и основное молельное помещение.

Мы торжественно переступали по плахам пола, словно студенты, попавшие на семинар к известному профессору. Те, кто учился в художественных вузах, помнят, что есть такой экзаменационный прием, называемый у студентов «угадайкой». Показывает вам профессор иллюстрацию, но подпись тщательно закрывает. Вы же должны блеснуть эрудицией и назвать произведение и имя его автора. Так и нас в душоновском храме экзаменовали плотники-древодели. На западной стене храма и в трапезной следы врубок. Что бы это могло быть? Будто спрашивает нас время, будто с хитрым прищуром вопрошает артельный плотник. Ну конечно, это следы от встроенных лавок. Именно лавок. Ведь во времена Древней Руси трапезное помещение не было молельней. Здесь и трапезничали, и судили-рядили, а то и совсем неподходящие к месту слова гремели в этих стенах, когда вскакивали с лавок разгоряченные перебранкой спорщики.

В храмовой же части у западной стены сидели на лавках немощные старцы, кому уж не выстоять было долгую службу. Следы от лавок сохранились и на внешней северной стене храма. Врубки прослеживаются на довольно большой высоте. И опять вопрос: отчего лавки так высоко были устроены? Очевидно, здесь когда-то шла галерея-гульбище.

Что же, пока мы успешно отвечаем на вопросы древнего плотника. Но задаст ли он нам вопрос посложнее? Да, задал самый главный вопрос: а какого типа была душоновская церковь? Запись о ней в писцовых книгах гласит, что она «клетцка», то есть рублен для церкви обычный прямоугольный сруб. Но каково было его завершение? Как будто сам собою дорисовывается к ее современному облику шатер. Но пока нам нечем подкрепить это предположение. Ведь следов на давно переделанной крыше не существует. Здесь еще надо подумать.

Мы вернулись во Фряново и поехали в Загорск, зная заранее, что не встретим на пути больших старинных сел. Ровная лента шоссе летела через бесконечный лес. То был настоящий лес, чистый и светлый, будто кто-то прошелся ранним утром с граблями по его полянам. Дремучий лес – это еще не лес в плотницком понимании. В нем много завалов, прелой листвы и сухостоя. Большей частью дремучий лес не здоров, и не встретишь в нем дерева хотя бы в двадцать сантиметров в поперечнике. По дремучему лесу и бродить неприятно. А эти места радовали глаз светлыми картинами русского смешанного леса, где на околках в хороводе переплелись руками березки с молодыми дубками.

Из Загорска на запад шла полевая дорога к селу Благовещенью. Остался позади посад с уютными домиками, раскиданными на крутых улицах, а мы все шли и шли по пружинистой полевой тропе. Впереди на горизонте темнел лес. Над нашими головами, ввинчиваясь в пронзительную синь, звенел жаворонок. Мы шли на встречу с древнейшим памятником деревянного зодчества Подмосковья. Каждому, кто любит путешествовать, знакомо чувство постоянного удивления, когда на путях-дорогах вас поджидают все новые и новые впечатления.

Мы входили в село Благовещенье, и нам казалось, что время повернуло вспять. Трех столетий отечественной истории с битвами, крушениями, миром и возрождением не было. Стоит, как и стояла, в центре села деревянная церковь, а вокруг нее сгрудились крестьянские избы, образовывая как бы маленькую крепость. Вот так закрыть глаза и увидеть вместо условного ныне забора из дреколья и жердей бревенчатый тын с наглухо заложенными воротами, с зорким оком сторожевого, ощупывающим вас из щели волокового окна стрельницы. Что за путники? С добром ли идут?

Даже количество дворов в сегодняшнем селе Благовещенье совпадало с данными Писцовой книги XVI века. Все те же тридцать изб прожили века. Но конечно, кроме плотницкого храма и двух прудиков возле него, не ищите в обликах домов патриархальных следов. Однако удивительно живуча планировка села. Раз найденная разбивка плана обусловила вековечное существование крестьянских дворов, собранных воедино на плоском холме, выросшем во чистом поле. И отчего крестьяне села Благовещенья вздумали обзаводиться хозяйством вдали от надежных стен Троице-Сергиева монастыря? То ли поближе к возделываемым землям, то ли чтобы быть подальше от вездесущего монастырского ока? Как бы там ни было, стояла уже, как упоминает Писцовая книга, в 1587 году на селе церковь «деревянная вверх», то есть шатровая.

В плане храм обычен. К квадрату молельного помещения с востока прирублен пятигранный алтарь. С запада к храму примыкает прямоугольный притвор трапезной. Деревянные культовые памятники Подмосковья большей частью однотипны и различаются лишь размерами трапезной, которая рубится либо заподлицо со стенами храма, либо по ширине алтаря, то есть несколько меньше ширины основного объема здания.

Первое, что бросилось в глаза при осмотре памятника и что сразу уничтожило большую часть сомнений в его древнем происхождении, это три окна на южном фасаде церкви.

Храм в селе Благовещенье, пожалуй, как ни один из подобных памятников в Подмосковье, сохранил образ сурового средневековья. Мощные косящатые обрамления окон резко подчеркивают волнистую поверхность открытого сруба, израненного, иссеченного в конце прошлого века, когда к живому телу плотницкого произведения прибивали бруски под тесовую обшивку. Вместо оконных решеток колоды благовещенской церкви ощетинились шипами из кованого железа. Вроде бы они и места в проеме не занимают, и потоку света не препятствуют, но поди влезь попробуй! В них что-то даже угрюмое видится. Уж слишком эти пики-шипы откровенны в своей значимости – оградить здание от супостата.

Ни на одном памятнике архитектуры XVII века мы не встретили подобных оконных ограждений. «Отчего же XVII век, когда речь идет о церкви XVI столетия?» – спросите вы. Дело в том, что во всех путеводителях по Подмосковью церковь в селе Благовещенье датируется серединой XVII века. Авторы ссылаются на сообщение Писцовой книги под 1646 годом: «…церковь Благовещения пресв. Богородицы деревянная, вверх шатром…» Сообщение взято из выписок В. и Г. Холмогоровых, которые в начале нашего века собрали и опубликовали исторические материалы о церквах и селах Подмосковья XVI–XVIII веков.

Странно, что авторы не заметили у тех же Холмогоровых первой строки, где говорится, что «село Благовещенское в 1587 г. Московского уезда, стана Радонеж и в Белях вотчина Троице-Сергиева монастыря; а в селе церковь Благовещенья пречистой Богородицы, деревянна вверх, ветха…».

Итак, в 1587 г. церковь уже ветха!

Таким образом, церковь на селе существовала с XVI столетия и, как это обычно бывало, починялась, когда приходила в ветхость.

На северо-восточной стене храма мы увидели косящатое окно, аккуратно устроенное на месте волокового. Подобная переделка совсем иного рода, чем те, которые пронеслись по памятникам деревянного зодчества в XIX веке.

Косящатое окно могло появиться здесь лишь в середине XVII столетия, потому что ни в конце XVI, ни в начале XVII века такие приемы обрамлений оконных проемов не использовались. И если церковь в селе Благовещенье относить к середине XVII века, это будет означать, что древние зодчие стали переделывать окно сразу после того, как воздвигли храм! Нелогично, да и что за нужда?

Как для раннего каменного зодчества характерны щелевидные окна, так и для древних культовых памятников плотницкого искусства типичны узкие горизонтальные проемы волоковых окон. В последующие столетия щелевидные окна каменных храмов растесывали, волоковые же окна деревянных церквей переделывали на косящатые, а позже вместо косяков устраивали каркасные рамы, подобные современным.

Давайте еще раз обратимся к сообщениям писцовых книг. Итак, первые сведения о церкви в селе Благовещенье восходят к XVI веку. Второй раз в Писцовой книге церковь упоминается под 1623 годом, но без описания ее внешнего облика.

В первом сообщении сказано: «деревяина вверх», что является обычно характеристикой церквей шатровых. В третьем упоминании под 1646 годом уже прямо говорится: «деревянная, вверх шатром». В четвертом упоминании под 1684 годом церковь называют уже «деревянна клетцка». Таковой мы и видим ее ныне. Но необходимо доказать, что основу сооружения составляет постройка XVI столетия.

Если буквально понимать первое сообщение Писцовой книги, то церковь в селе уже в 1587 году была ветха. Могла ли она сохраниться до нашего времени? Разумеется, нет. Но что значит «ветха»? Весь ли сруб здания пришел в негодность, или же обветшал только верх церкви? Летописец (а им был дьячок, составлявший клировую ведомость) в такие подробности не вдается.

Но что могло прийти в негодность в первую очередь? Кровля, верха и нижние венцы постройки, наиболее подверженные разрушительному действию дождя и снега. Древние плотники при обветшании сруба именно эти части заменяли. В этом и было преимущество сборной рубленой конструкции. Так с течением времени шатровый храм в селе Благовещенье несколько видоизменялся. К тому же горделивое завершение храма было утрачено после церковной реформы середины XVII века, которая запрещала возведение шатровых церквей, слишком, напоминавших о свободолюбивых вольностях языческой Руси.

Поднявшись на чердак, мы, как бы в подкрепление предположений, обнаружили небрежно сработанную клинчатую кровлю. Бревна были строганы наспех. На них даже видны остатки коры. Да и сама кровля казалась слишком низкой для высокого сруба церкви, хотя и была сделана по всем правилам традиционного народного зодчества. К тому же хорошее состояние под кровельной конструкции находилось в странном несоответствии с обветшавшим срубом, а обычно в первую очередь выходит из строя кровля. По всему было видно, что верх здания появился гораздо позже самого сруба.

Нынешняя колокольня церкви, последний раз переделанная в конце XIX века, не представляла интереса ни своей каркасной конструкцией, ни своим обликом. Но все же, движимые чутьем исследователей, мы поднялись на ее ярусы. И не напрасно. На полу в толще пыли привлекла наше внимание деревянная дощечка. Мы сдули с нее пыль, перевернули, и перед нами, сияя красками яичной темперы, предстал в своей красе фрагмент расписного тябла. Мы смотрели не отрываясь на диковинный узор из листьев аканта и бережно передавали дощечку из рук в руки.