355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Губанов » Путь в Колу » Текст книги (страница 6)
Путь в Колу
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 02:10

Текст книги "Путь в Колу"


Автор книги: Петр Губанов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Догонявший его корабль был парусник "Корона". Длинная тень его парусов при низком предзакатном солнце целиком накрывала русское судно.

Потом Елизар Жохов увидел выстраивавшихся для абордажной схватки матросов на палубе свейского судна и все понял. "Не напрасно предупреждал меня о разбойниках Иван Парфентьевич Махонин, – подумал Елизар. – И вон оно как обернулось-то все на обратном пути".

Все его люди, завидя близкую опасность, столпились на палубе возле кормчего. Жохов все еще стремился избежать опасности. Исход абордажной схватки со множеством свычных для такого боя морских разбойников был ясен заранее. Что могли сделать полдюжины мирных поморов, встретясь оружно лицом к лицу с несколькими десятками отпетых негодяев?

Разбойничий корабль, нависая всем корпусом над "Моржом", стремился подойти к нему с надветренной стороны, чтобы занять выгодную позицию для маневрирования перед началом рукопашной схватки. Но капитану Якобу Лаппмарку никак не удавалось протиснуться к корме преследуемого судна и зацепить его абордажными крючьями.

Наконец Елизар Жохов понял, что боя не избежать.

– Пали! – скомандовал он.

Залп резко ударил в тишине. Над палубой "Моржа" клубами повис сизый пороховой дым. На разбойничьем корабле раздались крики раненых, вопли и ругань. Но высокий форштевень "Короны" по-прежнему нависал над кормой "Моржа".

Чтобы зарядить орудия, требовалось целых четверть часа.

Свеи с абордажными топорами, ножами и кортиками в руках уже готовились спрыгивать на палубу коча.

– Мушкеты к бою! – распоряжался Елизар Жохов. – Стойте крепко, други!

Шесть русских поморов с заряженными мушкетами укрылись за низкой кормовой надстройкой. Они приготовились дорого продать свои жизни и товары, которые везли из аглицкой земли в Колу.

"Корона" могла бы в один короткий миг залпом своих сорока орудий отправить на дно моря маленькое русское судно. Но Якоб Лаппмарк не хотел упускать добычу.

С абордажных мостков начали прыгать вниз матросы с кортиками и саблями в руках. Навстречу атакующим дружно ударили шесть мушкетных выстрелов. Четыре разбойника упали на корме "Моржа", залив кровью надраенную до восковой белизны деревянную палубу.

Времени не оставалось, чтобы перезарядить мушкеты.

По знаку Елизара поморы отбросили ненужные в рукопашной схватке мушкеты и взялись за топоры с длинными рукоятками.

– Знать, настал наш последний час, други, – обратился к товарищам своим Елизар Жохов. – Так встретим его, как подобает! Умрем, но не посрамим свое имя!

На кормовой палубе "Моржа" разразилась кровавая схватка. Поморы с отчаянием обреченных на гибель отбивались топорами от сабель и кортиков.

Вопли раненых, скрежет металла и хрип умирающих сливались в один яростный шум рукопашной схватки.

В живых оставался уже один Елизар. С окровавленным лицом и оскаленными зубами стоял он на кормовом возвышении и сильными и ловкими ударами отбивал направленные на него клинки. Больше десятка вооруженных разбойников, разгоряченных азартом битвы, подступали к смелому кормщику и никак не могли свалить его умелым и точным ударом.

Воспользовавшись удобным моментом, подкомит Эрик Багге набросил на голову Елизара Жохова плетеную сетку. Кормчий напрасно пытался освободиться. Со связанными руками и ногами, словно диковинного зверя, подняли кормчего на палубу "Короны".

12

Капитан Якоб Лаппмарк приказал побросать трупы убитых русских поморов за борт. Раненные в схватке русские люди тоже "отправились "плыть домой". Корабельному лекарю хватало хлопот со своими ранеными.

Связанного по рукам и ногам русского кормчего разбойники бросили на палубу. К пленному подошел капитан Якоб Лаппмарк и стал пристально разглядывать человека, который один бился с десятью его матросами, и, если б не ловкий бросок плетеной сетки, неизвестно сколько еще полегло бы из команды "Короны". Громадного роста и богатырского сложения русский кормчий приглянулся Якобу Лаппмарку. Такого моряка он не прочь взять на фрегат подкомитом. И тут он подумал, что пленный может быть ему полезен. Ведь этот русский кормчий наверняка из Колы и несомненно хорошо знает прибрежные воды и подходы к Кольской бухте. Он поможет привести "Корону" в Колу.

Якоб Лаппмарк приказал позвать толмача. Проживший несколько лет в Архангельском городе свейский моряк тотчас прибежал к капитану фрегата.

– Спроси у него, откуда идет его судно и куда? – небрежно спросил Якоб Лаппмарк.

Лежавший на палубе окровавленный, ошеломленный случившимся русский кормчий молчал. Он лишь стиснул зубы плотнее и с нескрываемой ненавистью уставился на разбойничьего капитана.

– Кто ты? Откуда плывешь? Как тебя зовут? – продолжал задавать вопросы капитан "Короны".

– Когда крестили меня, то дали имя Елизар, а фамилия от деда перешла и прозываюсь Жоховым, – сквозь стиснутые зубы проговорил пленный. – И больше не скажу ни слова, если не развяжете меня.

Якоб Лаппмарк приказал освободить пленника от пут.

Разминая затекшие руки, Елизар Жохов исподлобья глядел на капитана и команду.

– Ты поплывешь следом за твоими матросами, а если приведешь в целости мой фрегат в Колу, я сохраню тебе жизнь, – произнес Якоб Лаппмарк. – Твоя жизнь в твоих руках.

– Елизар Жохов никогда не был израдником, – ответил кормчий. – И во всем его моряцком роду во веки веков таковых не было.

– Посадите пленного в ахтерпик, – распорядился капитан "Короны". Пусть хорошенько подумает. Нам он еще понадобится.

Подкомит Эрик Багге и два вооруженных матроса отвели Елизара в каморку, которая располагалась на нижней палубе в кормовой части корабля.

Сверху через задраенный световой люк проникала в каморку узкая полоска света. Было так тесно, что Елизар с трудом сумел вытянуть ноги. Возле двери, с наружной стороны карцера, Эрик Багге выставил часового. И Елизару было слышно, как тот чешет спину и тяжело вздыхает, недовольный отведенной ему ролью.

Жохов размышлял. Он пытался понять, с какой целью держит путь в Колу разбойничий корабль. Что там собирается делать этот жестокий капитан, погубивший всех его товарищей? И как он объяснит воеводе Алексею Петровичу, почему захватил мирное судно и приказал убить всех моряков?

"Беда обрушится на колян, будто снег на голову! – думал Елизар. Свейский разбойничий корабль войдет в Кольскую бухту и начнет изнутри громить башни крепости и дома Кольских жителей! А от меня они хотят, чтобы я привел туда корабль и помог им в их черном деле! Не стану я израдником вовеки!"

О себе Елизар больше не думал. Пока жив, он не собирался сдаваться...

"Если прикончить часового и незаметно добраться до порохового погреба, то можно взорвать весь корабль, – размышлял Жохов. – Но как это совершить?"

Часовые возле двери карцера, где сидел Елизар, менялись несколько раз в течение суток. По просьбе пленного они выводили его на палубу. Этим и решил воспользоваться Жохов.

Поздно ночью, когда, казалось, все на корабле спят, Елизар постучал в дверь, прося вывести из карцера. Помедлив, часовой выпустил пленного из душного ахтерпика и повел на жилую палубу. Жохов не стал медлить. Он схватил конвоира за горло и не дал ему ни крикнуть, ни позвать на помощь. Повалив свея, он придавил ему коленом грудь. Оставлять часового в живых было нельзя. И Жохов проткнул его насквозь его собственной саблей.

Освещенный огарком горящей свечи, слабо виден был коридор жилой палубы, через который, как казалось Елизару Жохову, можно было попасть в тамбур перед входом в пороховой погреб, называвшийся крюйт-камерой. Жохов, легко ступая, двинулся к носу корабля. Елизар добрался до места, где была прикреплена к переборке горящая свеча, и остановился. Нужно было осмотреться и выбрать верное направление: куда идти?

Неожиданно наверху раздались голоса. Потом открылась дверь каюты напротив, и оттуда высунулась в коридор чья-то взлохмаченная голова. Увидев пленного русского кормчего, свей удивленно ойкнул, потом громко закричал и захлопнул дверь каюты.

Жохов бросился наугад вперед, в надежде, что успеет добраться до крюйт-камеры.

В конце коридора на него кинулись. В полумраке началась борьба. Кто-то выстрелил. Пуля попала в висок Елизару. Он разом обмяк и медленно свалился на палубу.

Позвали на место схватки судового лекаря. Он осмотрел русского и коротко произнес:

– Он мертв.

Подкомит Эрик Багге, стоявший на вахте, разбудил капитана и доложил ему о случившемся.

– Этот русский кормчий привел бы "Корону" в Кольскую бухту, – с досадой сказал Лаппмарк.

Поразбойничавший в Немецком море свейский корабль вступил в просторы Ледовитого океана и несся под всеми парусами, ведя на буксире захваченное русское судно. Навстречу ему плыли низко висящие серые тучи. Сверху сыпал дождь пополам со снегом. На верхней палубе фрегата было холодно, вахтенные матросы прятали лица в воротники меховых курток.

Мачты корабля, ванты и шкаторины парусов быстро обледенели. Нос трехмачтовика казался огромной оплывшей свечой.

На десятые сутки плавания выглянуло среди низких облаков негреющее солнце. Справа по курсу показалась огромная бухта, закрытая с трех сторон скалистыми берегами.

"Корона", ведя на буксире русское судно, вошла в Королевскую гавань.

13

Из всей лесной и тундровой Лапландии лопины-оленеводы пригнали свои стада на зимние стойбища. Накануне долгой зимы, когда лапландцы живут оседлой жизнью, начались в стойбищах оленеводов осенние праздники и свадьбы.

Савва Лажиев с оленьим обозом остановился возле большой зимней вежи с деревянной дверью и бревенчатыми стенами. Вместе с тремя податными его позвали как гостя внутрь жарко натопленной лапландской избы.

Хозяин, совсем еще не старый лопин, встретил гостей приветливо, усадил их рядом с собой и принялся расспрашивать, откуда и с какой-такой стороны приехали они к нему. Он был весь какой-то взъерошенный, радостный, хотя старательно скрывал свои чувства от приехавших к нему посторонних людей. Маленькие карие глаза лопина светились добродушием и лукавством. Все его домашние – жена, старшая дочь и старушка мать – тоже были полны каким-то ожиданием.

Савва отметил себе, с какой легкостью расставались лопины с назначенным количеством лисьих и оленьих шкур, которые полагалось брать с дыма. Большинство лопинов даже толком не знали, сколько оленей у них в стаде. У многих оленеводов число животных переваливало за тысячу голов, и сосчитать их всех было не так-то просто.

Заметив, что в семье лопина готовились к чему-то необычному, Савва решил, что разговор о податях можно отложить и до завтра, коли хозяин первым не намерен начать об этом беседу.

Неожиданно Савва услыхал за дверью вежи шум множества подъехавших лапландских кереж и голоса людей. Потом снаружи осторожно постучали.

– Кто это там по вечерам бродит и добрых людей беспокоит? – с притворным безразличием произнес хозяин вежи.

– Хосподи Иисусе, помилуй нас, – раздалось за дверью.

Хозяин степенно поднялся, открыл дверь и сказал:

– Да проходите, коли пришли по делу... Но не узнаю никак, что вы за люди?

В вежу вошли трое: двое мужчин – один из них юноша, другой средних лет – и женщина, с бойкими, веселыми глазами и выражением добродушного озорства на лице.

Они остановились посреди вежи и выжидающе смотрели на хозяев. Хозяин дома, его жена и старшая дочь уселись рядком и с любопытством глядели на вошедших.

– Пришли мы к вам от заморского купца: у него из дома улетела райская птица и, сказывают люди, спряталась в этой веже, – произнес нараспев старший из мужчин.

Савва Лажиев догадался, что это сваты пожаловали к старшей дочери хозяина дома, и невольно смутился, что приезд его оказался не ко времени.

Невестина родня, не шелохнувшись, продолжала сидеть на месте. Гости осторожно приблизились к хозяину вежи. Отец жениха легонько ударил кончиками пальцев по голове притворившегося дремлющим хозяина. Тот, как бы очнувшись, протер глаза, спросил вошедших к нему сватов:

– Не та ли это птица, которую ищете?

И указал взглядом на свою дочь.

Сваха подняла покрывало на голове девушки и восторженно объявила:

– Она самая.

Отец жениха взял за руку сына и подвел к невесте. Мать невесты подвела свою дочь к жениху и сблизила их руки, но едва невестина ладонь прикоснулась к ладони жениха, как мгновенно она отдернула руку. Но вот опять их свели, опять и опять.

Чтобы не мешать начавшемуся пиршеству, Савва со своими податными незаметно выскользнул наружу, облегченно вздохнул. Он решил получить с этого лопина подати на обратном пути.

И олений обоз, состоящий из четырех грузовых нарт, отправился дальше. Впереди простираются беспредельные тундровые дали.

Шумно вздыхают на бегу три ездовых оленя, впряженных в нарты. Свистит ветер в ушах, и приятно скрипит под полозьями сухой снег. Под шум ветра и скрип полозьев Савва размышляет. И мысли к нему в голову лезут радостные, светлые, счастливые. Он думает о младшей дочери Каллистрата Ерофеевича Дарье, вспоминает ее смущенную улыбку, потупленный взгляд и яркий румянец на щеках. "Наступит время, когда у меня будет свой дом в Коле, и я сосватаю ее, – думает Савва. – Позову пятидесятника Спирку Авдонина, и он, наверно, не откажется пойти со мной к Каллистрату Ерофеевичу".

А навстречу летят занесенные снегом кусты, огромные сугробы по обеим сторонам узкой нартовой дороги. Звериные следы пересекают там и тут путь, протоптанный ездовыми оленями.

Огромное негреющее солнце скатывается за синие увалы заснеженных гор, окрасив полыхающим багрянцем край неба в далекой стороне...

14

С нагруженными доверху нартами возвратился Савва Лажиев в Колу. Дьячок Дружинка Сумароков принял от него всю мягкую рухлядь, какую собрал он в ближних лапландских погостах. Аккуратным почерком записал в реестре число лисьих, оленьих, беличьих и соболиных шкурок и отпустил Савву домой. После нескольких недель езды по тундровым дорогам ему полагался отдых.

Савва попарился в бане, напился кислого квасу, собрался отдохнуть. Но долго ли можно усидеть одному в пустой каморке? Ему стало тоскливо посреди четырех бревенчатых стен. Савву тянуло на улицу, к людям. Хотелось услышать, чем жили кольские люди, пока он ездил по тундре. Видеть знакомые лица. Но куда идти? К Спирке Авдонину? Но тот сказал при встрече, что назначен править службу в крепости и проверять караулы.

Савву манил и звал к себе теплый уют в доме Каллистрата Ерофеевича. Перед глазами его стояли румяные девичьи лица, ласковые глаза Дарьи. Он знал, что Аграфена Кондратьевна непременно будет рада его приходу и приветит, как родного. Но как явишься в дом, полный невест, когда нет для этого веской причины? Что скажешь, когда перешагнешь знакомый порог?

Ноги сами привели Савву Лажиева к дому Каллистрата Ерофеевича. Он остановился в нерешительности. Знакомый конек на крыше и желоба, крепящиеся на "курицах", маленькие слюдяные окошки, через которые струится на улицу свет горящей свечи.

Было на улице совсем темно и пустынно. Ни единый прохожий не попался навстречу Савве Лажиеву. И он продолжал прохаживаться вдоль заснеженной улицы, не решаясь войти в заветный дом.

Неожиданно Савва заметил человека возле крепостной стены, над которой возвышалась остроконечная башня, увенчанная шатром. Человек медленно передвигался, словно вымерял что-то. Савве его действия показались подозрительными. "Что ему там понадобилось в такой поздний час? – с недоумением подумал Лажиев. – Что он делает? И кто таков этот человек?"

Савва повернул в сторону башни. Человек мелькнул еще раз перед глазами и быстро исчез, метнувшись в сторону Гостиного двора. Савве показался этот человек похожим на мытенного писца, которого видел однажды в подьяческой избе. "Но что ему здесь делать вечером?" – недоумевал Лажиев. Он прошел мимо домов посадских людей, стремясь самым коротким путем выйти к Гостиному двору, где исчез неизвестный. Но его нигде не было видно. Словно сквозь землю провалился! "А может быть, это почудилось мне и никакого человека возле башни не было? – размышлял Савва. – Ведь всякое может привидеться в этакой темноте".

Чтобы во всем этом удостовериться, Лажиев зашагал к башне с шатровым покрытием и увидел на снегу свежие следы. Человек словно не шел, а крался. Это были следы волка перед прыжком, когда настигает он в тундре оленя. "Чудно как-то, – удивлялся Савва. – Был человек тут, что-то делал и разом исчез, как дух святой либо нечистый".

15

Нильс Бентсен был тщеславен, честолюбив и своекорыстен. Долгие скитания по белому свету закалили его характер. Многое удалось ему узнать, живя в Коле под видом мытенного писца. Немало секретов сумел он выведать у подвыпивших стрелецких десятников, высмотрел сам и вычитал из амбарных книг, что хранились в мытенной избе.

Многие секреты Нильс Бентсен успел передать человеку с медальоном на груди. Но втайне мечтал он совершить нечто такое, чему бы удивился и досточтимый король Швеции и не оставил бы своего подданного вниманием. Иногда Бентсену казалось, что сумеет он выкрасть ключи у Кольского воеводы, когда подступят к крепости королевские воины и начнется решительный штурм Колы. А порой ему думалось, что взорвет он изнутри стену и кнехты беспрепятственно вступят в крепость через образовавшуюся брешь.

Бентсен был человек деятельный, неспокойный, предприимчивый и неглупый. Знакомство поддерживал только с теми людьми, которые могли принести ему пользу в тайном деле. В кабак заглядывал нечасто, редко видели его и на свадьбе, похоронах и крестинах.

Нильс Бентсен не стал терять попусту время. Не имея на то приказания от короля, он надумал измерить длину крепостных стен, высоту настенного хода между отдельными башнями, высмотреть прочность укреплений в различных местах и нанести все это на бумагу. Ему приходилось пускаться на различного рода ухищрения, чтобы добыть нужные сведения о мощи Кольской крепости, рисковать головой и трястись от страха. Однажды его едва не застал за измерением стен между Средней и Входной башней податный Ивана Парфентьевича Махонина. Нильс Бентсен вовремя заметил опасность и спрятался в лабазах Гостиного двора, где заранее высмотрел укромное местечко.

И вот план крепости со всеми пятью башнями, углом сходящимися стенами и настенными ходами вычерчен на листке пергамента. Нильс Бентсен спрятал его за подкладкой камзола и всегда носил при себе. Со дня на день Нильс Бентсен ждал прихода любекского купеческого судна в Колу.

Но с наступлением зимы все меньше и меньше приходило иностранных кораблей в Кольскую бухту. Временами Нильсу Бентсену начинало казаться, что о нем забыли и старания его не нужны больше шведскому властелину. Но он был терпелив и умел ждать.

Человек с медальоном, на котором был изображен святой Августин, появился в Коле, когда коляне праздновали Николу зимнего и во всех домах посадских людей царило праздничное веселье. Он пришел на этот раз на судне, которое вышло из Ростока, и встретил Нильса Бентсена возле Гостиного двора. Передать ему план крепости, изображенный на пергаментном листе, на улице не удалось.

Второй раз они встретились на судне Ганзейского союза, в капитанской каюте.

– Что нового произошло за это время? – спросил человек с медальоном на шее.

– Воевода выходил на трех кочах из Колы и повоевал Печенгу, – ответил Нильс Бентсен.

– Мне это известно, – нахмурил брови посланец короля Карла. – Короля тоже известили об этом. Что ты успел выведать нового? – заторопил он Нильса Бентсена.

– Замерил длину крепостных стен, высоту настенных ходов и подходы ко всем пяти башням, – торопился обрадовать незнакомца Нильс Бентсен. – И все это нанес на пергамент. Вот план кольской крепости. – И он протянул сложенный многократно пергаментный лист.

– Где самое уязвимое место, чтобы с помощью петард сделать пролом в стене? – спросил незнакомец.

– Справа от Воротной башни, – ответил тайный соглядатай. – В этом месте легче всего подойти к стене крепости. Видите, у меня отмечены валуны возле самой стены. Укрываясь за этими камнями, королевские воины сумеют назаметно подойти вплотную к стене, заложить петарду и взорвать ее.

– Занятно... неплохо придумано, – бормотал прибывший из Свеи человек, продолжая рассматривать план Кольской крепости. – Этой зимой закончится твоя служба здесь.

– И что будет потом?

– Король наградит тебя за старание и пошлет на новую службу.

Нильс Бентсен собрался сказать человеку с медальоном о том, что у русских есть другой такой же в тысяче миль от Колы пушной город, но передумал. Он немало был наслышан о Мангазее, стоящей на высоком берегу реки Таз, откуда везли в Москву сотни тысяч звериных шкур по зимнему санному пути, но решил умолчать об этом. Нильс Бентсен не хотел, чтобы король послал его так далеко от родины: остаток дней ему хотелось прожить в Швеции, на худой конец в Дерпте, где разорился Леннарт Бентсен, его родитель.

16

Кнехты и латники, набранные в Вестерботнии, стояли небольшими отрядами в трех порубежных свейских городках. Немного позже пришел в Витсчевле, где находились на постое ротмистр Пер Клементсон и швейцарец Готлиб Кюне, отряд лыжников под командованием вахмистра Клааса Торфинена. Всего набралось немногим больше трехсот воинов в королевском войске, которое собирался двинуть на Колу наместник Норланда. Но еще не вернулись направленные в различные селения Вестерботнии капралы, которым Пер Клементсон наказал поверстать в кнехты еще полсотни деревенских увальней. Ротмистр полагал, что к началу зимнего похода наберется не меньше четырехсот воинов в экспедиционном отряде и повоевать Колу будет нетрудно.

Тонкий, изящный, порывистый и совсем еще молодой Клаас Торфинен вошел в дом местного пастора, где стоял Пер Клементсон. Иней покрывал его от шапки до кожаных сапог, подбитых волчьим мехом. На улице было морозно и слегка пуржило.

– Прибыл с отрядом лыжников, ротмистр, – коротко доложил вахмистр.

– Сколько всего воинов в отряде? – осведомился Пер Клементсон.

– Семьдесят пять, – последовал невозмутимый ответ.

– Немного удалось тебе набрать опытных лыжников, – недовольно нахмурил порыжелые брови Пер Клементсон. – Я полагал, что приведешь в Витсчевеле не меньше сотни побывавших в прошлых походах воинов.

– Многие воины, побывавшие ранее в Лапландии и привыкшие к лыжным походам, заключили контракты летом прошлого года и отправились в Московию в корпусе Якоба Понтуссона Делягарди, – пояснил причину недобора воинов в лыжный отряд Клаас Торфинен. – А где других возьмешь в этакую пору, когда самые матерые и смелые воины стоят на датских рубежах и сражаются на полях Московии?

– Следовало быть порасторопнее и действовать посноровистей, когда заключали контракты, – продолжал хмуриться Пер Клементсон.

Ему не раз приходилось самому заниматься набором кнехтов и латников в разных наместничествах королевства, и он хорошо знал, как нелегко расстаются с домашними очагами деревенские увальни. Теперь это стало еще труднее. Неудавшаяся война с датчанами и безрезультатные походы в Московию сделали наборы в королевское войско непопулярными среди простых людей.

Вахмистр молчал, кусая короткий ус.

В доме пастора было жарко натоплено. Клааса Торфинена разморило в домашнем тепле. Его клонило ко сну. После многих недель скитаний по Вестерботнии он вымотался, словно олень, которого забывали выпрягать из ездовых нарт.

– Необходимо внезапным налетом захватить знакомую нам Печенгскую обитель, – сказал Пер Клементсон. – На нашем пути в Колу не должно быть никаких русских воинских отрядов.

– Мои лыжники устали, – замялся Торфинен.

– Только лыжный отряд может внезапно и быстро подступить к русскому укреплению на берегу Печенгского залива, – подтвердил ротмистр. – Возьмешь с собой небольшой олений обоз на случай, если сумеешь захватить добычу. Впереди отряда направляй лыжный подвижной дозор, чтобы высматривали, нет ли впереди стрелецкого войска. Если стрельцов много, в бой не вступай. Отходи назад и возвращайся обратно. А коли мало их окажется, постарайся одержать над ними полную викторию и никого живым в Колу не выпускай. Кольский воевода ничего знать не должен о нашем походе. Выступаете через три дня.

Семьдесят пять лыжников, вооруженных мушкетами и саблями, хмурым морозным утром, когда едва лишь забрезжил рассвет, выступили из Витсчевеле. Следом за ними по узкой лесной дороге потянулся нартовый обоз.

Клаас Торфинен сидел в грузовых нартах, с ног до головы укутанный медвежьей шубой. Лыжню прокладывали самые крепкие и выносливые лыжники, из которых вахмистр составил подвижной дозор во главе с седоусым капралом.

На другой день лыжный отряд вступил в пределы русской Лапландии и разграбил зимнее стойбище лопинов. Награбленную добычу грузили в нарты и связывали веревками, чтобы не растерять в пути лисьи, соболиные и оленьи шкуры.

И пока добирались до Печенгского залива, лыжники Клааса Торфинена пограбили еще полдюжины лапландских стойбищ. Оленеводы-лопины покидали свои зимние вежи и бежали от жестоких свейских воинов. Они угоняли оленьи стада и переселялись на новые места, ближе к Коле, под защиту стрелецких людей и Кольского воеводы.

Ворвавшиеся внутрь разоренного монастыря свейские воины загоняли монахов обратно в кельи, чтобы не мешали ломать замки на дверях монастырских подвалов и низких подклетей, которые остались в целости после прошлого разорения.

Клаас Торфинен приказал привести к нему старшего в монастыре монаха, чтобы выпытать у него, есть ли еще в подвалах золотые и серебряные изделия.

Отца Иллариона, дрожавшего от страха, выволокли двое лыжников на монастырский двор. Он был полураздет и только икал, глядя на разбойничавших в обители королевских воинских людей.

– Где золото... серебро где? Куда спрятаны дорогие камни? – требовал Клаас Торфинен.

– Оскудела обитель... от свейских ваших набегов, – пролепетал в ответ отец Илларион. – Нету ни золота, ни серебра, ни камней дорогих.

– Разломаем все ваши подклети и кельи, а разыщем спрятанное золото! орал на игумена Клаас Торфинен.

Лыжники, взломав дубовые двери монастырских подвалов, тащили оттуда меха, добытые монахами после последнего разора. Потом, когда грабить стало нечего, запылали разом деревянный братский корпус и покосившаяся колоколенка.

У СТЕН КОЛЫ

1

"...Как учинено было перемирье меж великого государя царя и великого князя Федора Иоанновича Всея Руси отчины со Свейским государством на четыре годы от Крещения ж Христова лета 7094-го до 7098-го году, что в перемирное время на обе стороны ни рати, ни войны не быти и порубежным людем обид никаких не делали, а в то время многие задоры и убытки починились в Поморских волостях свейскими воинскими отрядами пожогами, грабежом и убийством.

В июне месяце приходили свейские многие люди из каянских немцев в государеву землю, в Поморские волости да воевали вотчины Кереть, Печенгу, Ковду, Кандалакшу, Порью Губу, Умбу, людишек местных великое число побили, а иных в полон поимали, а животов их взяли по смете на 20 028 рублев. А после того в ноябре в 30 числе свейские же немцы воеводы Кавпеи приходили в Лопские погосты и к монастырю Печенгскому да тот монастырь сожгли, а старцев, слуг и трудников побили и многую казну монастырскую поимели церковного строения, и сосудов серебряных, и денег, и платья, и сукон, и соболей, и лисиц, и всякие мягкие рухляди, и хлеба, и соли на 45 107 рублев. Дворы многие и суда морские и речные пожгли и пограбили, а в тех судах товаров всяких по смете Кольской волости на 33 247 рублев.

А и в нынешнее время, как учинено перемирье под Ругодевом, от свейских людей многие задоры и убытки причинились.

Подьячий в Коле и государев верный слуга Иван сын Парфентьевич Махонин".

2

Казенную бумагу, в которой поименованы были все убытки, причиненные казне и поморским людям, повез в охваченную смутой Москву стрелецкий пятидесятник Спирка Авдонин.

Отправляя в дальнюю дорогу служивого, подьячий строго-настрого наказывал доставить письмо в государев Посольский приказ по зимнему санному пути, пока не вскроются реки. И вот уже скрылся возок в февральской заснеженной сутеми. Умолкли протяжные звуки колокольчика под расписной дугой. "Ох, далеко Москва! Две тысячи сто тридцать семь верст до нее! – вздыхал Махонин, шагая от острожных ворот, мимо лавок-амбаров, выстроившихся на берегу реки в виде буквы "Е" и называемых Гостиным двором. – А сколько на пути к стольному граду глухих болот под глубоким снегом, привольных рек, спящих подо льдом?"

В розово-сумеречном свете короткого зимнего дня смутно угадывались остроконечные крепостные башни да высокие колокольни соборной церкви Благовещения, а на пригорке – Никольской часовни. Четыре параллельные улицы спускались из глубины посада к реке, где стоял на дымящейся паром черной воде заиндевелый, с обледенелыми бортами трехмачтовый английский парусник.

У самого берега, прижавшись к деревянным причалам, выстроились в прерывистый ряд кочи и струги.

Воеводский двор, состоявший из трех высоких строений, красовался в центре острога. Узкие окна, затянутые прозрачной слюдой, выходили на Соборную площадь. Рядом с ним – приказная изба, таможня и подьяческая изба.

Двое писцов с раннего утра уже находились здесь. Один, длинноволосый и козлобородый, чинил перья, а другой – постарше годами – писал что-то, осторожно выводя на бумаге ровные буквы. При виде подьячего оба встали и, отвеся низкий поклон, проговорили:

– Доброго здоровьица, Иван Парфентьевич!

– Здорово и тебе тоже! – пробурчал в ответ Махонин и сбросил с плеча лисью шубу.

Со всех сторон везут в Колу оленьи шкуры, соболей, горностаев, красную рыбу, мамонтов бивень. Дабы не оскуднела казна, всему ведется здесь строгий учет. Не зря же писцам и подьячему платит жалованье воевода.

Много всякого пушного товару увозят иноземцы на своих судах в заморские страны. А еще больше отправляет Махонин в Москву по санному пути. И над податными и над писцами приходится присматривать Ивану Парфентьевичу Махонину. Допустил недогляд – и уже нету порядка в торговом деле: пропадают невесть где заморские сукна, серебряная посуда да разные приправы к еде боярской, что из теплых краев, называемых Страной пряностей, в Русь доставляют.

Многие заботы не оставляют ни днем ни ночью подьячего. Но больше всего Ивана Парфентьевича тревожит мысль: куда подевался податный Савва Лажиев? Еще до введенья отправил его подьячий в Лопскую землю за данью. И вот уже сретенье позади, а сборщиков податей с двадцатью оленями, впряженными в грузовые нарты, все нет. Куда подевался Савва-карелянин с острожными людишками? Может, замерзли в пути? Морозы-то вон они какие! Будто пушки палят, когда бревна сруба лопаются! А коли замело их снегом, вместе с оленями и всей мягкой рухлядью, когда назад, в Колу, возвращались? И такое случалось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю