Текст книги "Цареубийцы (1-е марта 1881 года)"

Автор книги: Петр Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

XII

Суханов разыскал Веру на Таврическом катке.

При свете морозного зимнего дня Вера увидела, как постарел и осунулся Суханов за этот год революционной работы. Вера знала, что он весь отдался помощи народовольцам, что он поставлял Ширяеву в его динамитную мастерскую запальные шашки и капсюли с гремучей ртутью, что он являлся техническим помощником Ширяева. Он был обречен, и он знал это. В его глазах Вера приметила страшный огонь безумия. Бес владел им.

– Вера Николаевна, как я рад, что нашел вас, – торопливо сказал Суханов. – Софья Львовна просит вас непременно прийти к ней завтра утром.

Сказал и сейчас же ушел с катка, точно боялся быть узнанным я схваченным там.

Вера пошла к Перовской.

Перовская была необычайно нервна и возбуждена. Она внимательно посмотрела прямо и глаза Вере и сказала:

– Что это, Вера Николаевна, вы к нам давно не заходите?

– Так… Как то не пришлось. Мне это время все нездоровится. Соня… А ты не помнишь, мы с тобой на «ты» выпили под Новый год…

– Ах, да. Точно… Ты, Вера, что? – строго глядя ей и глаза, спросила Перовская.

– Я? Ничего, – сказала Вера. – Суханов сказал мне, чтобы я к тебе зашла.

– Вот что, Вера… Окажи мне маленькую услугу. Узнай у твоего генерала, когда у Царя будет званый обед и обедать будут в большой столовой над гауптвахтой? Ты обещаешь мне это сделать?

Вера хотела отказаться, хотела все сказать. Но Перовская так строго и внимательно посмотрела на Веру, что та промолчала…

В этот вечер Вера заговорила с дедушкой о том, что ожидается до Великого Поста при Дворе.

Бесы владели Верой. Она уже не отдавала себе отчета, что она делает, она чувствовала себя во власти этой женщины с прямым, неломающимся взглядом узко поставленных маленьких глаз.

На другое утро она бежала, гонимая какой то странной силой, к Перовской, чтобы сказать ей, что 5-го февраля ожидается приезд ко дворцу Принца Александра Гессенского и что в этот день в половине седьмого вечера и большой столовой Зимнего Дворца в Высочайшем присутствии состоится парадный обед.

– Вот и спасибо, Верочка, – сказала Перовская, – очень меня ты этим утешила.

Она сейчас же простилась с Верой и сказала, что ей очень нужно спешить по делу.

5-го февраля Желябов со стороны Александровского сада и Перовская от арки Главного Штаба с 6 часов вечера наблюдали за Зимним Дворцом.

XIII

Императрица Мария Александровна давно хворала и не выходила из своих покоев. Зимой 1880-го года болезнь усилилась, и врачи стали опасаться за ее жизнь. Принц Александр Гессенский приехал из Дармштадта навестить Императрицу и на 5 февраля был назначен для него парадный обед. Ввиду тяжелого состояния здоровья Императрицы на обеде должны были быть только самые близкие родственники Государя, военный министр Милютин, министр внутренних дел, генерал Лорис-Меликов и друг Императора Александра II прусский генерал-адъютант фон Швейниц. Зная симпатии старого генерала Разгильдяева к немцам. Государь назначил Афиногена Ильича в этот день на дежурство.

В 12 часов дня, в присутствии Афиногена Ильича, произошла смена дворцовых караулов. Был сильный мороз, 20 градусов, музыка не играла, и рота наружного караула иступила на гауптвахтенную площадку с барабанным боем.

Наружный караул заняла 7 я рота Лейб Гвардии Финляндского полка, во внутреннем карауле стал взвод от 5-й роты того же полка.

Афиноген Ильич подтвердил дежурному по караулам, чтобы часовых сменяли каждый час, посмотрел смену часовых у дворцовых ворот и вернулся во дворец на дежурство. Государь не выходил из внутренних покоев и отменил обычную свою прогулку по Летнему саду.

Через замороженные окна дворца была видна Нева, робкое блистание снега под низким, красным, точно холодным солнцем, бег саней по переездам. К пяти часам стало смеркаться. В залах спустили холщовые шторы, в малом зале задернули портьеры и зажгли газовую люстру в хрустальных подвесках.

Приглашенные к Высочайшему столу собирались в малом зале подле столовой. В открытые двери были видны большой стол, хрусталь, золотая посуда и лакеи в расшитых позументом с черными государственными гербами старинных кафтанах алого сукна, в белых панталонах и штиблетах.

Государь Наследник Александр Александрович с красавицей супругой Марией Феодоровной, Великий Князь Михаил Николаевич, Брат Государя, лица Свиты и дежурство ожидали Государя и принца Гессенского. По этикету принц Гессенский должен был прибыть раньше Государя, но было уже без трех минут половина седьмого, а принца все не было.

Ровно в половине седьмого – еще не замолк одиночный мелодичный удар бронзовых часов на камине – двери распахнулись, и быстрыми шагами в зал вошел Государь. Он был в свитском мундире с вензелями своего отца Николая I и в длинных краповых чакчирах. Быстрым взглядом прекрасных глаз Государь окинул всех собравшихся в зале и своим невнятным картавым голосом сказал:

– А его высочество, пг’инц Александг’?

Афиноген Ильич почтительно доложил:

– Ваше Императорское Величество, его высочество принц Гессенский еще не прибыл.

– А… Что ж, подождем… Un quart d’heure de grace,[32]32
  Четверть часа из милости


[Закрыть] – нахмурив брови, сказал Государь.

Сам никогда не опаздывавший, Государь не любил, чтобы другие опаздывали и заставляли его ждать.

– Какой мог’оз! У меня в кабинете, у камина ноги стыли… Г’азгильдяев, кому это час назад звонили на гауптвахте?

– Ваше Императорское Величество, это командир полка, полковник Теннер, приезжал проверять караул. Вызывали караульного унтер-офицера.

– В такой мог’оз! Что ему пг’овег’ять? Когда стоят Финляндцы, можно быть спокойным. Отличнейший полк. Ты говог’ил, чтобы сменяли часовых ежечасно?

– Так точно. Ваше Императорское Величество.

– Если нужно – то чег’ез полчаса… Ведь это совсем как на Шипке. И ветег’ с Невы.

Часовая стрелка подходила к тридцати пяти минутам. Прошло всего пять минут, но казалось, что прошло очень много времени. Целая вечность. Наконец появился и принц.

– Простите, Ваше Величество, – по-немецки начал он, – мои часы…

– Полно, милый, – Государь взял принца под руку и вопросительно взглянул на стоявшего в дверях столовой толстого метрдотеля. Тот понял взгляд и торжественно провозгласил:

– Ваше Императорское Величество, обеденное кушанье подано…

Государь пошел к дверям столовой…

Государю показалось, что ему делается дурно, и он схватился рукой за сердце. На его глазах громадная стена, отделявшая зал от столовой с зеркалами и картинами, вдруг пошатнулась и стала валиться. Из окон со звоном посыпались на пол стекла, люстра мгновенно потухла, и в тот же миг страшный гул взрыва оглушил Государя. Перед ним из столовой метнулось яркое ослепляющее пламя, столовая исчезла, послышались грохот падающих камней, балок, лязг железа, звон стекла, крики и стоны, потом на мгновение все смолкло и снизу, из образовавшейся перед самым Государем бездны, уходившей в хаос, из наваленных деревянных балок и камней стали слышны крики и стоны, и четко внизу, откуда клубами входил в зал морозный пар, раздались два удара колокола, и кто-то, очевидно» часовой у фронта», громко и решительно крикнул:

– Караул вон!

Государь стоял над бездной. Презрительная улыбка была на его прекрасном лице.

– Куда зпбг’ались… – сказал Государь. – А?! Г’азгильдяев, поди узнай, что в каг’ауле. Там что то ужасное.

– Ваше Величество, пожалуйте отсюда. Пол может обвалиться. Вы простудитесь.

Государь стоял в морозных парах. Он повернулся и снова сказал Разгильдяеву:

– Поди, узнай, что у моих Финляндцев?

На платформе главной гауптвахты Разгильдяев нашел построенный караул. Раненые Финляндцы выходили и выползали из разрушенного помещения и становились на свои места.

– Что Государь? – спросил караульный начальник штабс-капитан Иелита фон Вольский.

– Господь хранит Царскую Семью. Никто не пострадал. Войди они в столовую минутой раньше – никого не осталось бы в живых. Государь приказал узнать, что у вас?

– Сейчас окончили проверку. Убито одиннадцать, ранено пятьдесят три. Как видите, больше половины караула нет. Караульный унтер-офицер, фельдфебель Дмитриев так растерзан взрывом, что мы узнали его только по фельдфебельским нашивкам. Знаменщик тяжело ранен.

В ворота, в сумрак слабо освещенного дворцового двора, входила рота Лейб-Гвардии Преображенского полка, вызванная по тревоге на смену Финляндцам.

Морозный пар стоял от дыхания над прибывшей ротой. Караулы сменились. Надо было сменять часовых.

К Иелита фон Вольскому подошел начальник Преображенского караула.

– Как нам быть, капитан? Ваши не сдают постов. Говорят, без разводящего или караульного унтер-офицера сдать не могут.

– Они совершенно правы… Оба разводящие убиты. Караульный унтер-офицер тоже убит… Остается мне идти и самому сменить посты.

Штабс-капитан Иелита фон Вольский вынул саблю из ножен, стал рядом с ефрейтором Преображенского полка, разводящим нового караула, и пошел сменять посты кругом дворца. Закоченевшие часовые, увидев, что все исполняется согласно уставу, сдавали посты. Когда возвращались на двор, там уже были лазаретные линейки и пожарные дроги, раненых и убитых сносили к ним. Часовой у знамени, рядовой Абакумов, не сдал своего поста Преображенскому часовому, а знаменщик, старший унтер-офицер Теличкин, весь в крови, тяжело раненный, держал знамя и отказался передать его Преображенскому унтер-офицеру.

Пришел дежурный по караулам полковник Строев.

– Почему не сдаешь. знамени? Тебе же трудно… Он донесет знамя до дворца Августейшего Великого Князя Константина Николаевича, – сказал он.

– Ваше Высокоблагородие, – отвечал Теличкин, – негоже, чтобы знамя наше нес знаменщик чужого полка.

Строев посмотрел на знаменщика. Слезы показались на его глазах. Лицо знаменщика было смертельно бледным, покрытым синяками и кровоподтеками. Он едва держался на ногах.

– Да ты сам-то донесешь ли? – спросил Строев.

– Должен донести, – твердо ответил Теличкин, – и донесу. Когда ослабевая, теряя сознание, Теличкин ставил знамя во дворце на место, к нему вышел Великий Князь Константин Николаевич. Он долго смотрел на знаменщика и, наконец, сказал умиляясь:

– Неимоверные молодцы!

XIV

На другой день, 6-го февраля, в Зимнем Дворце, в дворцовой церкви служили благодарственный молебен, и после был Высочайший выход.

В Георгиевском зале, группами по полкам стояли офицеры Гвардии и Петербургского гарнизона. Тихий, взволнованный говор шел среди них. Все были потрясены случившимся, казалось невероятным, что крамола зашла в самый дворец.

Государь, спокойный и сосредоточенный, вышел в зал из церкви и направился прямо к группе офицеров Финляндского полка. Он остановился против нее и несколько мгновений смотрел затуманенными слезами глазами на офицеров.

– Полковник Стг’оев, штабс-капитан Иелита фон Вольский, – вызвал Государь, – пожалуйте ко мне. Поздравляю вас моими адъютантами.

Обернувшись к полковой группе офицеров, Государь сказал:

– Благодаг’ю вас, Финляндцы!.. Вы, как и всегда, честно исполнили ваш долг. Сег’дечно жалею об остальных невинно погибших жег’твах. Я не забуду оставшихся в живых и пострадавших и обеспечу семейства несчастных жег’тв.

После выхода Государь со всеми великими князьями поехал на Васильевский остров в Финляндский полк. Он прошел в полковой лазарет и обласкал каждого из раненых, после прошел в полковую церковь.

Неотразимо печальный и вместе с тем грозный вид имела церковь в эти часы. Перед иконостасом высился страшный ряд одиннадцати гробов, украшенных венками. Пахло смолистой хвоей набросанных подле еловых ветвей. Государь твердыми шагами подошел к убитым, перекрестился, долго всматривался в спокойные, восковые лица солдат, накрытые белой кисеей, и преклонил перед ними колени.

Когда Государь поднялся, лицо его было мокрым от слез.

– Как мне жаль, – сказал Государь, – что эти несчастные погибли из-за меня.

Священник начал панихиду. Государь отстоял ее впереди офицеров, подле гробов и истово молился.

7-го февраля, несмотря на сильный мороз, Государь поехал на Смоленское кладбище на похороны.

Подле кладбищенской церкви были выстроены роты и эскадроны от всех гвардейских частей. Плакучие ивы и березы были покрыты серебряной кисеей инея. По ним с карканьем перелетали вороны и сбивали иней на землю. Все кладбище было черно от множества народа, пришедшего помолиться за невинно пострадавших Финляндцев. В морозном воздухе было тихо. Ярко блестело негреющее февральское солнце.

11 гробов с прибитыми к крышкам гвардейскими тесаками и кепи с черными султанами были сплошь завалены венками и цветами. Торжественно было отпевание солдат. Когда понесли гробы к открытым могилам, Государь зарыдал.

– Кажется, – сказал он, – что мы еще там… на войне, в окопах под Плевной.

Гробы на полотенцах опускали в могилы. Пушечные громы и залпы ружей полыхали над Смоленским полем. Государь долго стоял над могилами и потом пошел, опустив голову, к саням и первый раз, сопровождаемый конвоем, поехал в Зимний Дворец.

Бывшие на похоронах долго не расходились. Прусский генерал фон Швейниц подошел к командиру Финляндского полка полковнику Тернеру и сказал:

– Я имею вам сообщить. Я получил из Берлина телеграмму. По получении от меня подробного описания взрыва в Зимнем Дворце и того, как вел себя при этом караул вверенного вам полка, император Вильгельм I отдал по армии приказ, в котором указал караульную службу нести так, как нес ее Русский Гвардейский Финляндский полк при взрыве дворца 5-го февраля 1880-го года. Я думаю, вам будет приятно это услышать.

В толпе, расходившейся с похорон, шли два прилично одетых человека. Оба были в меховых шапках, драповых пальто и с лицами, укрученными от мороза шерстяными шарфами.

– Эх, Андрей Иванович, – говорил тот, кто был поменьше, другому, высокому и статному, – ведь сколько раз я докладывал, просил… Нет, не верили мне… А по-иному бы все это повернулось. Другие похороны были бы. Познатнее, побогаче…

– Ничего. Степан, дождемся и тех – богатых!.. Я уже придумал. Проще надо и решительнее. Прямо к цели…

– Так-то оно так… Андреи Иванович, только торопиться надо с этим. Видали, какой восторг!.. Какое было ура!.. Сто тысяч рублей накидали для семей убитых… А кабы да по-моему – иначе все обернулось бы.

– Придет, Степан, и наше время.

– Да скоро ли?

– Скоро…

XV

Желябов сознавал – надо было торопиться. Взрыв в Зимнем Дворце дал неожиданные результаты и нанес тяжкий удар партии «Народной воли».

До этого взрыва Государь, деликатный и беспечный, равнодушный ко всему, что касалось его личной охраны, и глубоко, мистически верующий в Божественный Промысел, на этот раз вышел из себя. Дело касалось не его одного. Одиннадцать гробов с убитыми при взрыве Финляндцами, лазарет, полный ранеными, потрясли его. Какая же халатность, какая беспечность были кругом, если преступники могли забраться в самый дворец, угрожая его семье, его гостям и всем приближенным к нему?

Указом 12-го февраля была учреждена «Верховная распорядительная комиссия» под председательством графа Лорис-Меликова. Ей были даны полномочии в делах, касавшихся охранения Государственного порядка и общественного спокойствия.

Лорис-Меликов 6-го марта объявил, что он «не будет допускать ни малейшего послабления и не остановится ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество…»

Через неделю Млодецкий стрелял в Лорис-Меликова, промахнулся, был схвачен, судим полевым судом и казнен через двадцать четыре часа.

Лорис-Меликов обратился за поддержкой к обществу. Он писал:

«На поддержку общества смотрю, как на главную силу, могущую содействовать власти и возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества».

Нелюбимые чиновники были удалены. Убрали насадителя классического образования и схоластики, мертвящей молодые мозги, министра народного просвещения графа Толстого, и на его место назначили Сабурова. Был ослаблен внутренний порядок в учебных заведениях, студенты были одеты в форму. Административно высланные были возвращены. Земские ходатайства удовлетворены.

– У нас теперь, – оживленно, блестя глазами, говорила Лиля – ее все по прежнему называли «графиней Лилей», – диктатура сердца. И кик хорошо, что все эти мелочные заботы сняты с Государя

Ей вторил счастливый Порфирий:

– На Кавказе, – говорил он, смеясь, – одна Кура – один Терек, а в России одын Лорис – одын Мелик!

Афиноген Ильич задумчиво смотрел на своих «молодых» – уже порядочно поседевших.

– Шутки, Порфирий… – сказала Лиля. – В Петербурге все шутки.

– Дошутятся когда-нибудь до чего-нибудь отвратительного, – сказал Афиноген Ильич и как-то остро и пронзительно посмотрел на Веру.

Вера сидела на обычном своем месте за круглым чайным столом и молча слушала. За это время она похудела. В больших глазах ее были тревога и мука. Тяжелая внутренняя работа шла в ней.

Порфирий продолжал:

– Мне говорили, что с осени III отделение Департамента полиции будет упразднено, по всем губерниям посылаются сенаторские ревизии. Лорис-Меликов предполагает призвать общество к участию и разработке необходимых для настоящего времени мероприятий. В Государственный Совет призовут нескольких представителей от общественных учреждении. Это, папа, уже крупные реформы. И конечном счете – это конституцией пахнет!

– Для России, – медленно сказал Афиноген Ильич, – немыслима никакая организация народного представительства в формах, заимствованных с Запада. Эти формы не только чужды Русскому народу, но они могут поколебать его веру и сделать смуту, последствия которой трудно предвидеть. Россия, Порфирий, находится на ужасном распутьи. Без Самодержца она не может жить, а…

Афиноген Ильич опустил голову, потом поднял ее и строго и зорко смотрел на стоявший в простенке между окнами мраморный бюст Императора Николая I.

Все замолчали, невольно глядя на бюст.

– Последний Самодержец в Бозе почил. – тихо сказал Афиноген Ильич. – Трудно Государю… У него большое и любвеобильное сердце, а Государю нельзя всех любить… 25 лет царствования, шестьдесят два года носить за плечами, не иметь в своей семье утешения и поддержки – нелегкое дело!.. Дай Бог Государю спокойно дожить до благостного конца своего царствования. Слишком много в нем было блеска, слишком многое Государь совершил и – устал… Ты понимаешь, Порфирий, Государь – устал!.. Это ужасно, когда Государь устанет… И как его травят… Тут и за Лориса ухватишься… «На Кавказе одна Кура – один Терек!..» Жестокие, Порфирий. у нас нравы и чем больше человек сделает добра, тем сильнее обрушивается на него людская злоба. Лорису спасибо за то, что он полицию подтянул. Наконец стала она работать…

И опять Афиноген Ильич остро и внимательно посмотрел серыми блестящими глазами на Веру. Та вся съежилась под этим взглядом и опустила голову.

XVI

Андрей Желябов делал в Исполнительном комитете партии доклад. Доклад был неутешительный.

– В Саперном переулке, – говорил негромким голосом Желябов. – охранники с боем захватили нашу типографию. Млодецкий казнен, в Киеве полевые суды и казни. Мы должны были закрыть типографию на Подольской улице и динамитную мастерскую на Подъяческой. Хорошо еще, что успели кое-что спасти. Полиция заняла эти квартиры. По самое ужасное – это то, что мы окружены предателями. Квятковский и Пресняков повешены, Степан Ширяев, Зунделевич и Бух заточены в казематы… Арестован Александр Михайлов, взяты Григорий Ширяев и Фридман… Как видите, нам нужно торопиться, иначе у нас никого не останется для работы. Гольденберг выдал меня. Перовскую, Якимову-Баску – и нас уже ищут… Мы должны, товарищи, покончить, наконец, с Царем. Ведя свою работу по мелочам, как то мы делали раньше, «Народная ноля» проживает свой капитал. Лучшие люди отдаются террору. Их мы готовили многие годы и их уже нет. Что будет после убийства Царя? На большие политические перемены я, товарищи, не рассчитываю. Но нам легче станет работать, правительство растеряется, и наша организация захвати все слои общества. Но для этого нужно, чтобы хоть часть нас, старых народовольцев, уцелели… Так вот, я предлагаю: Оловянникова пусть едет и Москву. Москва – наша последняя надежда. Если в нужную минуту Москва нас не выручит – будет плохо… Совсем плохо, товарищи…

Как только Желябов кончил, все разом заговорили.

Суханов указал, что наступающий 1881 и год необычайно благоприятен для «акта», а после него и восстания.

– На Волге – голод, моровая язва на скоте. Среди студенчества и интеллигенции поговаривают о баррикадах, – заключил он свою нервную речь.

– Товарищи, – сказала Оловянникова, – кто же будет драться на баррикадах, когда Царь будет убит? Мы недавно в комитете подсчитали наши силы. С сочувствующими нас наберется пятьсот человек. Вы сами, товарищи, знаете, что такое сочувствующие?.. Разве пойдут они на какой бы то ни было риск?.. Идти в бой с такими силами, по-моему, просто безрассудно…

Желябов строго посмотрел на Оловянникову.

– Все одно, Наталья Николаевна, – сказал он, – упустить и этот год мы не можем.

– Мы должны убить Царя!.. Убить во что бы то ни стало! – восторженно крикнула Перовская. – Подумайте только, как можно это теперь просто и легко сделать… Мой наблюдательный отряд все выяснил, убить царя вовсе не трудно. Если нас, людей неприметных, умеющих скрываться, постоянно меняющих паспорта и квартиры, полиция все-таки ловит, как нам не поймать Государя, вся жизнь которого, точно размеренная по часам и минутам, идет у всех на виду. Во втором часу дня царь выезжает в Летний сад и там гуляет…

– Шпики и охрана, – сказал кто-то.

– Согласна, что тут неудобно. Расстояние короткое и трудно тут, где сравнительно мало народа, быть незамеченным. Но вот по воскресеньям Царь ездит на развод в Михайловский манеж… Я все сама проследила. Обычно он возвращается или по Малой Садовой, или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там так удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей: там скользко на раскате. Вот тут очень удобно метать бомбы. На малой Садовой Андрей Иванович присмотрел дом, где очень просто устроить подкоп под улицу. Это дом графа Менгдена. Там свободное помещение в подвальном этаже, котрое сдается внаем. Мы решили устроить там молочную торговлю. Юрий Николаевич Богданович и Анна Васильевна Якимова-Баска там поселятся под именем четы Кобозевых… Работать будут по ночам. Колоткевич, Суханов, Баранников, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Меркулов и сам Андрей Иванович посменно будут работать… Как видите – есть еще у нас порох в пороховницах… Не оскудела сила казачья… И уж теперь динамита жалеть не будем!.. Не будем!..

– Принципиально, – сказал Желябов. – я ничего не могу возразить против того, что говорит товарищ Перовская, – и работать на подкопе буду… Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе этих подкопов и взрывов… Уж на что все было хорошо в Зимнем Дворце устроено – а ничего не вышло… Только вред для партии… Мне больше по душе метательные снаряды, которые нам придумал Николай Иванович и силу которых нам показал на днях в Парголове.

Тот, кого Желябов называл Николаем Ивановичем, был Кибальчич. Это был угрюмый. чернобородый человек, все время заседания мрачно сидевший в углу и не проронивший ни единого слова. Теперь он поднялся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:

– Видите, господа, я скажу вам прямо… Я совсем не народоволец… Мне до народа нет дела. Я – изобретатель. У меня теперь – чертежи; я даже сделал математические вычисления и решил, что все это не фантазия, а можно… Выстроить такой корабль, чтобы летать на нем по воздуху. Управляемый корабль… Не аэростат, а вот именно корабль… Ну, только думаю, что при Царе – не выйдет… Не позволят… Тут нужна свобода… Меня за сумасшедшего считают… Ну вот, еще придумал я и снаряды… И мне просто интересно попробовать эти снаряды на людях… Дерево в щепы – это неважно, мне нужно посмотреть человека под снарядом… И форму для нашей цели я придумал лучше не надо – плоская, как конфетная коробка… И завернуть можно так в белую бумагу… Так вот, я вам охотно, ну и сам могу тоже… Когда идея, мысли – тогда ничего не страшно… Я вам динамит дам… Запальные приспособления… Нет, лучше чем динамит… У меня свой гремучий студень, куда лучше заграничного. Я вам все сделаю, вы скажите только, когда?.. У меня придумано – огонь по стопину – моментально… Там скляночка, как бросите – разобьется – и кислота – моментально и взрыв, и мне интересно, как по человеку? Для науки… Так вот, господа, действуйте – я для науки готов.

Желябов холодно посмотрел на него.

– Я все беру на себя, – сказал он. – Все… В боевую группу метальщиков я предлагаю товарищей Рысакова, Тимофея Михайлова, студента Гриневицкого, сына псаломщика Емельянова, Перовскую и, конечно, первым я. Если моя бомба не взорвет…

– Этого никогда не может быть, – мрачно вставил Кибальчич. – Моя будет бомба…

– Если бомба не взорвет – я заколю царя кинжалом.

Опять зашумели, заговорили, заспорили.

– Рысякова, Емельянова не надо, – сказала Оловянникова. – Мальчики, по девятнадцати лет всего… Помните завещание Александра Михайлова – не посылать слишком молодых людей в борьбу на смерть. Те, кто пойдет в метальщики, – все обреченные.

– Все одно, – жестко сказал Желябов, – других нет… Итак, мы отдаем на борьбу Богданова, Якимову, Фигнер, Фроленко, Суханова, Перовскую. Нам надо беречь старые кадры. Что касается Рысакова, он парень хоть и молодой, а толковый. Мои поручения, и очень опасные, всегда исполнял точно и беспрекословно. Тоже и Емельянов. Старым у них отваге поучиться надо. Да и других нет. А молоды?.. Так молодость поможет им ловко метать снаряды, сильно и без промаха, и потом так припустят, что никакая полиция их не догонит.

После недолгих споров согласились, что указывать места будет Перовская, первым метальщиком станет Желябов, за ним Гриневицкий, Рысакова поставят третьим метальщиком.

Расходились поодиночке, взволнованные, возбужденные. Уходя, пожимали друг другу руки и говорили:

– Прощайте, встретимся, нет ли, видно будет…

– За работу, товарищи, и сейчас же!..

– А то смотрите, говорят, царь собирается дать конституцию – Ну да, держи карман шире!.. Куцую!..

– Хоть и куцую, а конституцию… Народ разве разберет?..

Осенняя мгла лежала над городом. На пустынной улице не было никого. Сыпал мелкий петербургский дождь. Последними ушли Желябов с Перовской.

– Я уверена, – сказала Перовская, – что теперь удастся.

– Должно, Соня, удастся. Иначе Вера Николаевна окажется права…

– Ну да! Вот сказал!.. Бога нет. В это надо верить, что Бога нет, крепко верить. А Веру Николаевну я решила в это дело не посвящать.

– Что так?.. Или заметила что?..

– Да… Странная она стала… Много думать стала.

– Да, в нашем деле – думать!

Желябов покрутил головой.

– А не выдаст?..

– Нет. Эта – никогда… Скорее с собой покончит… Белая крепкая кость… Дворянские старые заветы… И из военной семьи притом.

Желябов обнял Перовскую за стан, и они пошли, мерно ступая, касаясь друг друга бедрами, к себе в Измайловские роты.

– А что, если сорвется, Андрей, так и пойдем?.. На виселицу?

Желябов крепче прижал к себе маленькую Перовскую и сказал твердо:

– Ну что ж, так и пойдем. Другие за нас закончат.

Ненастная, глухая ночь была над ними. Они шли и думали о своем замысле.

Роковой для Царя круг замкнулся.