Текст книги "Цареубийцы (1-е марта 1881 года)"

Автор книги: Петр Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

IV

– Что же, – поднимаясь на стеклянный балкон и проходя через него за дамами в столовую, говорил Карелин – вы показали нам сегодня, Афиноген Ильич, не премировку лучших выездов, которые и премировать нельзя, так различны они и так каждый по своему хорош, а три политические программы, три настроения, три веяния нынешнего времени.

– Что вы. Аким Петрович. Уверяю нас, об этом и не думано.

– Охотно верю-с. Да вышло-то оно так. Генерал просил к столу.

– Пожалуйте, баронесса, рядом со мною. Вы, графиня – к сыну, Суханов с Верой рядом, Аким Петрович напротив баронессы…

– Это интересно, что вы сказали, Аким Петрович, – сказала баронесса Тизенгорст, садясь по правую руку генерала. – Поразительно верно. И действительно так… Три нации, три направления нашей политики.

– Ваше высокопревосходительство, вы на празднике будете в каске? – спросил Фролов.

– Ну, натурально, Алексей Герасимович. На иллюминацию и концерт при пароле объявлена форма одежды обыкновенная – каски без плюмажей.

– Совсем будете, как я видал на картинках в «Иллюстрации» князя Бисмарка.

– Вот я и говорю, – продолжал Карелин. – наш генерал с его брэком и Ганноверскими конями, с его собаками – это прошлое, блаженной памяти Государь Николай Павлович, маневры Русских и Прусских войск под Калишем тридцать пятого годя. Совсем недавнее прошлое, когда мы дали маститому Императору Вильгельму возможность молниеносно разбить французов под Седаном и войти в Париж – памятный семидесятый год… Мудрая вековая политика. Она слабеет последнее время, и ваш сын, Порфирий Афиногенович, предвосхищает близкое будущее – славянофильскую политику, обращение вспять от Европы – птицу-тройку со всей ее анархической лихостью… Да-с, Порфирий Афиногенович, – повернулся Карелин к Порфирию, – ваша птица-тройка сама прелесть, но и анархия-с!.. Русь – не Россия, но Русь, Подлинная Русь, и вы, пожалуй, почти современны. В сферах идут колебания… Так вот-с… Ну, а молодой человек, вы далеко пойдете-с… Предвосхищаете-с будущее-с… Альянс с Францией… Самодержавную Русь под руку с демократической республиканской Францией…

– Да что вы, Аким Петрович, – запротестовал Фролов. – У нас, батюшка, «Марсельеза» запрещена. Попробуйте заиграть или запеть – квартальный на цугундер потащит… Какой же альянс?..

И тем не менее, Алексей Герасимович, наша обожаемая Цесаревна, чернокудрая с голубыми гладами, отразившими Датские воды Северного моря, принцесса Дагмара, имеет все причины ненавидеть объединенную Германию и тяготеть к иному Государству. А ce que la femme veut – Dieu le veut.[2]2
  Что хочет женщина – того хочет Бог. (франц.)


[Закрыть]

– Но Государь еще не стар, – нерешительно сказал Гарновский. – Ему всего пошел пятьдесят восьмой год.

– Не стар, но сдаст, переходя на французский язык, возразил Карелин. – Он поддался общественному мнению. К чему нам этот славянский вопрос, раздуваемый так в Москве? Поверьте мне – Катковы, Аксаковы, Хомяковы – не менее вредны России, чем полоумные студенты, что идут просвещать народ в деревни. В нашем дворянстве и в офицерских кругах сердце превалирует над разумом. Идут к Черняеву сражаться за сербов, забывая, что они Русские офицеры и их долг думать о России, а не о Сербии.

– Не слушается старого князя Бисмарка, – буркнул себе под нос старый Разгильдяев.

– Позвольте возразить вам, – сказал Порфирий. Он покраснел и был возбужден. Успех его тройки, а он ощущал его без слов, и выпитое вино кружили голову. Ему было жарко. Мелкие капли блестели на его высоком, переходящем в лысину лбу.

– Пожалуйста. Du choc des opinions jaillit la verite,[3]3
  В спорах истина рождается. (франц.)


[Закрыть] – сказал Карелин, выбросил монокль из глаза и занялся форелью, положенной ему лакеем на тарелку.

Мой товарищ но Пажескому корпусу Николай Киреев, мой камер-паж Дохтуров, лейб-гусар Раевский и гродненский гусар Андреев едут к Черняеву и Сербию. Такие люди!.. И, конечно, с Высочайшего разрешения.

– Я о том и говорю-с…

– Да ведь это – подвиг, Аким Петрович, самый настоящий подвиг. И я сам сейчас все бросил бы и поехал туда, где бьются братья славяне, если бы не был уверен, что и без того попаду на войну за освобождение славян.

– Эк куда хватил! – сказал сердито Афиноген Ильич. – Да неужели ты думаешь, что мы будем драться за каких-то братушек? Этого только недоставало!..

– Иначе и быть, папа, не может. Если Государь Император разрешил этим доблестнейшим офицерам ехать к Черняеву, значит – Сербская война и Сербская победа угодны Его Величеству… Государь за славян… В «Новом Времени» статья о неудачах и бедствиях сербских дружин заканчивается: «Нет, не выдадим мы нашего Черняева»… Этим не выдадим дышит вся Россия – от последнего мужика до нас, офицеров корпуса колонновожатых. до самого Государя!..

– Н-да-а, – протянул Карелин. – Птица-тройка сорвется, понесет сама не знает куда. В гору, под уклон ли, ей все равно. Хоть в пропасть.

– Нет… Будет война!.. – с убеждением сказал Порфирий и залпом осушил большую рюмку легкого белого вина.

– Какая война? – недовольно сказал Афиноген Ильич, – брось молоть ерунду. Никто ни о какой войне не думает. Сербам прикажут сидеть смирно, а Черняеву вернуться назад.

– Comment, mon colonel, vous volez avoir la guerre? – сказал Гальяр.

– Mais certainment. C’еst notre devoir.

– Vos troupes sont excellentes, mais votre administration et surtout vos trains laissеnt beacoup a desirer.[4]4
  – Как, полковник, вы хотите воевать? – Но само собою разумеется. Это наш долг. – Ваши войска великолепны, но управление ими и особенно снабжение оставляют желать многого. (франц.)


[Закрыть]

– Смею уверить, mon colonel, опыт 1855-го года не прошел для нас бесследно. С введением всеобщей воинской повинности армия переродилась. Вы не узнаете нашей реформированной и теперь еще перевооружающейся прекрасными скорострельными берданками армии.

– Ну, ну, – сказал Карелин, – достойный похвалы патриотизм. Не забудьте, милый мой, что за Турцией стоит Англия, а возможно, что и Австрия… Перевооружение, о котором вы говорите, еще и не коснулось армии, а только гвардии, кавалерии и стрелковых частей. Обуховские и Пермские клиновые пушки хуже английских и немецких…

– Люблю, когда штатские говорят о военных делах!

– Нам, дипломатам, дано и нужно знать военное дело. Ведь по Клаузевицу, – его, вероятно, вы знаете – война есть продолжение политики. Позвольте нам, прежде чем допустить, начало войны, все взвесить. Сколько раз мы воевали с Турцией. Зачем?.. Форсировать теперь Дунай не возможно. Там, где он узок – Никополь и Рущук, первоклассные крепости, запирают его и при современной артиллерии как вы ими овладеете?.. Там, где крепостей нет, Дунай так широк, глубок и быстер, что представляет из себя непреодолимую преграду. Это признали и немецкие авторитеты.

– Может быть, нарочно, – сказал Фролов.

– Нет, Алексей Герасимович, совсем не нарочно, а из расположения к нашему благородному Государю Императору. Откуда, Порфирий Афиногенович, вы подойдете, наконец, к Дунаю, который не лежит в пределах Российской Империи?

– Подумаешь!.. Сколько трудностей, сколько трудностей, – вздыхая, сказала графиня Лиля.

– Да хотя бы через ту же Сербию, – быстро сказал Порфирий.

– Никогда Австрия этого не позволит. Для нее это – casus belli.[5]5
  Повод начать войну. (лат.)


[Закрыть] А дальше Балканские горы…

– Да! Балканы, – сказал Афиноген Ильич, – в бытность мою в Берлине говорил мне князь Бисмарк, что немецкое командование считает переход через Балканы для современных армий с их снабжением совершенно невозможным.

– Папа!.. Суворов перешел Альпы…

– Вздор мелешь, Порфирий. У нас нет Суворова.

– Мы его ученики…

– Ну, хорошо!.. Хорошо, – раздражаясь на Порфирия, сказал Карелин. – Допустим, что все у вас прекрасно вышло. Вы орлами перелетели Дунай и Балканы, вы у стен Константинополя… А дальше?..

– Как, что дальше?.. Мы вошли в Константинополь. Ведь это заветная мечта Русского народа!

– Русский народ, я думаю, и не слыхал никогда про Константинополь, – сказал Гальяр.

– Черное море – Русское море, – не слушая Гальяра, по-русски продолжал Порфирий. – Славяне свободны. Славянские ручьи слились в Русском море…

– Не забывайте, что поэт дальше сказал: «Оно ль иссякнет?» – сказал Карелин и с нескрываемой иронией, через монокль, посмотрел на Порфирия, – а что, ежели и правда иссякнет?

– Стойте, стойте, Порфирий Афиногенович, – своим мужским басом энергично вступила в разговор баронесса фон Тизенгорст, вот уж точно «птица-тройка»… А Европейский концерт? Comment regardera l’Europe?[6]6
  Как посмотрит Европа? (франц.)


[Закрыть] А Европейское равновесие? Я жила эту зиму у моей кузины в Англии и знаю, что ни лорд Биконсфильд, ни лорд Солсбери никогда не допустят, чтобы в Константинополе, а потом в Средиземном море появились Русские корабли. И смею вас уверить, милый Порфирий Афиногенович, что как только Русские войска подойдут к Константинополю – Английский флот войдет в Дарданеллы.

– Не испугаете, баронесса.

– Но, mon colonol, – сказал Карелин, баронесса София Федоровна совсем и не хочет вас пугать. Я нам тоже должен сказать дискретно, что Император Франц Иосиф, граф Андраши и Каллаи, распоряжающиеся Австрийской политикой, не могут допустить Русского влияния на Балканах. Им Турция много удобнее, чем Россия. Чтобы освободить славян – нужно уничтожить Австрию. Добровольческое движение Австрию не пугает – оно выгодно даже ей, ибо ослабляет и Турцию, и Сербию. Но вмешательство России – это уже совсем другое дело… И притом – Румыния… А, нет, Румыния теперь совсем не та, что была при матушке Екатерине или Александре I. Там нет больше господарей, которых легко было купить, – там теперь демократия, скупщина, и какой там шовинизм!.. «L’Europe nous regarde».[7]7
  На нас смотрит Европа… (франц.)


[Закрыть]

– Черта-с два смотрит Европа на Румынию, – пробурчал себе в густые усы Фролов. – Нужны ей очень эти Руманешти.

– La Roumanie – enfant cheri de l’Europe. L’Europe ne permettra pas toucher a la Roumanie.[8]8
  Румыния – любимое детище Европы. Европа не позволит трогать Румынию. (франц.)


[Закрыть] Князь Бларамборг и вице президент Сената Ион Гика – открытые враги России и члены могущественной туркофильской партии.

– Подумаешь!.. Как все это сложно!.. Как трудно!.. Бедный государь, – с тяжелым вздохом сказала графиня Лиля и положили на блюдечко вторую порцию малины со сливками. – Удивительная у вас малина, Афиноген Ильич…

– А Братиано?..

– Que c’est que c’est Братиано? Бларамберг сказал про него: «Il a commence sa carriere avec Orsini et il la termine avec un cosaque».[9]9
  Что такое Братиано?.. Он начал карьеру с Орсини и кончает ее с казаком. (франц.)


[Закрыть]

– И отлично!.. Фролов, мотай на ус!.. Братиано – большой патриот. Вы, наверно, знаете, как он ответил на это: «Si je savais qu’une alliance avec le diable, non seulement аvec un cosaque, ferait du bien a ma patrie, je le signerais».[10]10
  Если бы я знал, что союз с самим чертом, не только с казаком, принесет пользу Родине, я и такой союз подписал бы. (франц.)


[Закрыть]

– Un gaillard.[11]11
  Шутник. (франц.)


[Закрыть]

– Как трудно!.. Подумаешь, – шептала графиня Лиля, приканчивая малину. Она одна еще ела, все уже кончили и ожидали ее. – Англия, Австрия, Румыния и все враги России и славян… А там Биконсфильд, Андраши, Бларамберг – и тоже злейшие враги России. Бедный Государь.

Встали из-за стола и перешли на просторный балкон, где был приготовлен кофе. Афиноген Ильич обратился к баронессе:

– Вы позволите курить?

Мальчик грум подал генералу трубку с длинным чубуком и, став на колени, помогал ее раскурить.

V

– Николай Евгеньевич, как вы на все это смотрите? – спросила Суханова Вера.

Они стояли вдвоем в стороне от гостей, у стеклянной двери балкона. Тремя маршами вниз спускалась широкая деревянная лестница. Вдоль нее пышно разрослись в больших горшках розовые гортензии. Перед балконом в круглой клумбе цвели табак, левкои, резеда и душистый горошек. Пригретые полуденным солнцем цветы дышали пряным ароматом. Шмели с тихим жужжанием носились над клумбой. Покоем и ленью веяло от ярко освещенного солнцем сада.

– У меня тошно на душе, Николай Евгеньевич. Неужели и война еще возможна? Вот там, на наших глазах, матрос убился – одна смерть – и не могу успокоиться, не могу осознать себя… Не могу понять, как после этого может быть богатство, красота, лошади, собаки, сытная еда, довольный смех и праздные разговоры… да еще о войне… Ведь на войне массами будут убивать вот таких же матросов и солдат?

– Да, Вера Николаевна.

– Я не могу постигнуть всего этого!.. Скажите, мне говорили, что вы в Морском училище участвовали в каком-то кружке самообразования.

– Да, – улыбаясь бледной улыбкой, сказал Суханов, – это верно. Нас прозвали «китоловами». Мы мечтали заняться китобойным промыслом, чтобы добыть средства на дело революции. Юношеские то были мечты, навеянные, конечно, чтением Майи Рида, Жюль Верна, Вальтера Скотта и историей великой французской революции.

– Почему – революции?

– Без революции вот все так и будет, Веря Николаевна, войны, засилие богатых и знатных. И мальчик грум, стоящий на коленях перед генералом…

– Он помогает раскурить трубку. Я и сама стала бы для этого на колени.

– Вы – другое дело… Вы – родственница. Вы по любви стали бы, а не по обязанности. Ведь это, как было при крепостном праве, так и теперь осталось.

– Ну, разве?..

– Нет, хуже, чем было тогда. Крепостной знал, что он – раб, а этот думает, что он свободен… А какая же свобода?.. То же «ты», и тот же рабский страх. Только тогда боялись плетей на конюшне, а теперь боятся, что прогонят с места, голода боятся…

– Да, пожалуй… А как вы думаете, война за освобождение… Ведь это хорошо?.. Как вы смотрите на Черняева и на тех, кто идет к нему?..

– Я знаю, что в революционных кружках обсуждали этот вопрос.

– И что же?..

– В Одессе образовались даже нелегальные комитеты помощи добровольцам, но, когда казенный патриотизм стал проявлять себя, когда об этом заговорили в «Новом Времени» и стали писать Катковы – они загасили искреннее душенное сочувствие сербам… Там сказали – зачем ехать на Балканы и сражаться за свободу славян, когда миллионы русских крестьян продолжают находиться в рабском угнетении?

– Значит?..

– Надо бороться не с турками за свободу славян, а с царским правительством за свободу крестьян. И если будет война, ее надо использовать. И Англия, и Австрия в этом случае не враги наши, но союзники, – понижая голос до шепота, сказал Суханов.

– Вечная борьба – вечное убийство!

– Как у Дарвина в его «Struggle of Life».[12]12
  Борьба за существование. (англ.)


[Закрыть] Вы читали?

– Нет…

За стеклянной дверью в саду было тихо. На балконе жарко разгорался спор. Дверь отворилась, и подле Веры появился ее троюродный кузен Афанасий. Его румяное загорелое лицо было краснее, чем обыкновенно. Он был сильно навеселе.

– Иди, Вера, выручай. Папаня мой сейчас в драку полезет с этим штатским дип-пломат-том, черт его дери совсем!..

Вера отвернулась от Афанасия.

– Что, флот?.. Хорош мой выезд?.. А?.. Лучше не выдумаешь?.. На завтрашнем празднике, а?.. Лучший выезд?.. Как это поэт сказал?.. Наш поэт, Царскосельский… Гусар! Он это понимал по-нашему:

 
Узоры радужных огней,
Дворец, жемчужные фонтаны,
Жандармов черные султаны,
Корсеты дам, гербы ливрей,
Колеты кирасир мучные,
Лядунки, ментики златые,
Купчих парчовые платки,
Кинжалы, сабли, алебарды…
В одну картину все сливалось
В аллеях, темных и густых,
И сверху ярко освещалось
Огнями склянок расписных!..
 

– Навесили склянки, флот?..

– Навесили, Афанасий Порфирьевич… Только вот что, вы прошлись бы, прогулялись…

– Вы полл-агаете, милостивый государь, я пьян?.. Н-н-нет… До этого еще не дошло-с!.. Но может дойти и до этого!..

Афанасий посмотрел на Суханова тяжелым пьяным взглядом и сказал быстрым шепотом:

– Я люблю Веру!.. И никому ее не отдам!.. Никому!! Кроме смерти!.. Слышите?!

Суханов пожал плечами. Афанасий нахмурился, сбежал в сад и скрылся в кустах сирени и желтой акации.

На балконе становилось жарко. И не только от яркого июльского солнца, от сытного завтрака, вина, кофе, ликеров и коньяков, соблазнительно игравших, как самоцветные камни в хрустальных графинах на подвижном столике, но, главным образом, от остро разгоревшегося спора между Порфирием и Карелиным.

Гости разместились группами по соломенным креслам, стоявшим между тропическими растениями в горшках и кадках. Генерал протянул ноги в узких чакчирах со штрипками и медленно курил через длинный черешневый мундштук трубку, с удовольствием прислушиваясь к словесному бою сына с Карелиным. Флик и Флок покорно лежали на волчьей шкуре у ног генерала. Рядом, в плетеном соломенном кресле, сидела баронесса, курившая тонкую «дамскую» папироску. Она прищуренными глазами смотрела на Порфирия. Графиня Лиля села в углу, под большой пальмой, напротив Порфирия, и уже не скрывала влюбленности и обожания в своем взгляде. Фролов в длинном темно-синем чекмене похаживал сзади Порфирия и, куря папиросу, вставлял временами слова в спор.

– Масонство… масонство, – кричал Порфирий, вот что идет в Россию через ваше ведомство иностранных дел.

– Весьма странных дел, – баском вставил Фролов, подошел к столику и налил себе большую рюмку коньяка.

– Ар-ром-мат… – сказал он, прикрывая глаза и нюхая коньяк. – Благородный напиток!

– При чем тут масонство, – пожимая плечами, сказал Карелин, вставил монокль в глаз и посмотрел на Порфирия строгим взглядом. – Масоны не только у нас… Они во всех верхних слоях Европейского культурного общества…

– Потому-то это Европейское культурное общество и покровительствует турецким зверствам и угнетению славян, потому-то оно и прогнило насквозь. Масонство – это тот же интернационал. Международное братство, преследующее свои темные, мировые цели, но не цели государственные. Когда этого не было – была Россия. Россия прежде всего… А нынче?.. Нет, это еще и раньше началось. С Императора Александра I, да вот с этих Нессельроде, со времен конгрессов с их Меттернихами началось это кисельное поддавание иностранной указке.

– Свели на нет успехи и победы четырнадцатого года; после доблести Севастополя устроили Парижский мир, – пробасил Фролов.

– Народам нужно жить в мире, и для этого необходим какой-то сговор, – сказал по-французски Гальяр.

– Вот ваши масоны и сговариваются за счет России.

– Да ничего подобного. Все ваше воображение, – сказал Карелин.

– Нет-с, раньше было не так-с!.. Не так это было раньше. Петр Великий, учреждая в 1720-м году иностранную коллегию, писал: «К делам иностранным служителей коллегии иметь верных и добрых, чтобы не было дыряво и в этом крепко смотреть…» Наверно знаете?.. Золотыми буквами надо это у вас на Певческом мосту выбить.

– Ну, ну, – сказал Афиноген Ильич.

– А пошли масоны, и стало дыряво!..

– А при Императрице Елисавете Петровне, да при Матушке Екатерине – не нами Европа командовала, а мы предписывали Европе и что хотели, то и делали, – сказал Фролов.

– Птица-тройка, – сказала, снисходительно улыбаясь, баронесса фон Тизенгорст.

– Верно, казак!.. Тогда Английский посол жаловался своему Правительству, что Русские мало опасаются других держав, – сказал Порфирий, – ну, а напустили масонов, и пошло все шиворот-навыворот.

– Ну, ну!.. Каково, Аким Петрович!.. Наступление по всему фронту.

– Тогда были у нас Суворов, Потемкин и Бецкий, – сказал Гарновский.

– А потом, извините, Аким Петрович, пошел чиновник… Да это еще полбеды, а то пошел масонский интернационал и Российские дела решаться стали в ложах.

– Все это бездоказательно.

– Как, батюшка, бездоказательно?.. – сказал, останавливаясь против Карелина, Фролов. – Порфирий дело говорит. Вот вы сейчас по славянскому вопросу говорили – кого называли?.. Биконсфильд, лорд Солсбери, Андраши, Каллаи, Бларамберг, Ион Гика… Кто они? масоны!.. Позвольте, батюшка, за Государем Императором сто пятьдесят миллионов его верноподданных, так уж позвольте ему самому решать славянские судьбы так, как это ему будет благоугодно-с!.. Не слушаясь ни английской, ни австрийской, ни румынской указки. Победим и тогда возьмем себе, что найдем нужным.

– Раньше нужно победить, – сказал Гальяр.

Фролов посмотрел ни него таким взглядом, в котором графиня Лиля ясно прочитала: «ты-то чего говоришь, лягушатник?..»

– Да мы-то победим, – сказал Порфирий, – а вот что вы потом за зелеными столами конференций или, не дай Бог, конгресса – скажете, вот что страшно.

– Поверьте, милый Порфирий Афиногенович, сидеть за зеленым столом конференции – не в штыки ходить, и не ура кричать. Потруднее будет!

– А вы в штыки ходили?.. Пробовали?.. – запальчиво крикнул Порфирий и вышел с балкона в сад.

– Ну… ну, – сказал Афиноген Ильич. – Не пора ли, господа, для успокоения страстей засесть за зеленый стол с картами и перейти к мирному сражению? Вы как, Аким Петрович?.. Баронесса – три роббера?..

– Охотно, генерал… Занесла тройка вашего сына… А хорошо! Люблю такие споры!..

– Так идемте, господа!.. За дело!..

VI

До 1876-го года на Императора Александра II было два покушения. Одно следовало за другим на протяжении года. Одно было понятно Государю: месть патриота поляка за 1863 и год. В Париже, куда Государь ездил на всемирную выставку 1867-го года, при возвращении со смотра, когда коляска медленно ехала через народные толпы, непривычно шумные, где сквозь восторженные крики «Vive la Russie! Vive le Tzar!»[13]13
  Да здравствует Россия!.. Да здравствует Царь!.. (франц.)


[Закрыть] иногда вдруг раздавались резкие, оскорбительные свистки и крики: «Vive la Pologne!»,[14]14
  Да здравствует Польша! (франц.)


[Закрыть] поляк Березовский внезапно выбежал из толпы и, вскочив на подножку коляски Государя, стрелял в Императора… Промахнулся…

Это было печально и тяжело. Но Государь понимал: Польша не могла любить Россию. Среди поляков могли быть мстители. То, что это произошло во Франции, где хозяева не уберегли гостя, оставило мучительное, едкое воспоминание.

Выиграла Пруссия. В начавшейся три года спустя Франко-прусской войне Россия держала нейтралитет. Пруссия могла бросить все силы на Францию. Плохую услугу оказал Березовский приютившей его стране…

За год до этого, 4-го апреля 1866-го года, когда Государь возвращался с прогулки в Летнем саду, у самых ворот, идущих к Неве, к нему быстро подошел высокий человек в черном сюртуке и, выхватив револьвер, выстрелил в упор в Государя. Другой прохожий бросился на него и ударом кулака отвел выстрел. Государь не был затронут.

Стрелявший оказался крестьянином Каракозовым. Спас Государя Осип Иванович Комиссаров, тоже крестьянин, шляпочный мастер. Государь пожаловал Комиссарова и дворянское достоинство.

Тогда Государь спокойно вернулся домой в Зимний дворец, оттуда поехал в Казанский собор служить молебен. По всему пути стояли народные толпы. Громовое «ура» не смолкало. В Зимнем дворце, в Белом Георгиевском зале, были собраны все офицеры гвардии. Когда, по возвращении из собора, Государь вышел к ним – его встретили с неописуемым восторгом.

Это покушение озадачило Государя. Так недавно Государь своей волей, встречая немалое сопротивление, освободил крестьян. Один из освобожденных покушением ответил Государю на его труды и заботы.

Это было гадко и мерзко. Но вся Россия взволнованно приветствовала Государя и ликовала по поводу чудесного его спасения. Студенты в Москве служили благодарственный молебен у Иверской иконы. 150 миллионов народа было за Государя, один человек против. Никого за Каракозовым не стояло. Он был цареубийца-одиночка.

После этого не было покушений на жизнь Государя. Полиция доносила о существовании подпольных кружков, находила «прокламации» – все это было мелко и ничтожно, руководилось из-за границы и по сравнению с тем огромным делом, которое делал Государь, было так мало приметно, что Государь не думал об опасности своего Престола.

Государь открыто, без конвоя и охраны, ездил по городу, гулял в Летнем саду, появлялся среди народа. Воспитанный своим отцом, Николаем I, в сознании святости Государева долга и презрении к опасности, считая себя бессменным часовым на Российском посту, Государь просто смотрел в лицо смерти.

Он знал: нужно, чтобы народ видел его, чтобы армия знала его, и приятно, радостно или тяжело это было, Государь об этом никогда не думал – он ездил на смотры, на парады, народные гуляния, маневры, совершал долгие поездки по другим округам России, отстаивал длинные церковные службы, принимал министров, бывал и театре не потому, что та или другая пьеса нравилась ему, но потому, что это было нужно.

Все это наружно, для других казавшееся просто приятным развлечением, в конце концов было очень утомительно, и нужен был отдых от напряженной Императорской дворцовой и смотровой атмосферы. Отдых от ответственности за каждое сказанное слово.

В семье не было отдыха. Там была не жена – но Государыня Императрица, не дети, но Наследник Цесаревич и Великие Князья. Там был тот же строгий этикет Императорской Фамилии.

С годами потянуло Государя к спокойному, не дворцовому, а домашнему очагу. Этот очаг ему создала в 1868-м году молодая девушка княжна Екатерина Михайловна Долгорукая. Государю было пятьдесят лет. Долгорукой – семнадцать, когда они сошлись. Девушка «с газельими глазами» сумела простотою обращения, иногда доходившей до грубости, пленить Государя, и он полюбил ее крепкой, последней любовью.

Таково было семейное положение Государя Александра II, когда ему пришлось решать один из самых трудных вопросов его царствования – вопрос о войне.