Текст книги "Амазонка пустыни"

Автор книги: Петр Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

XXIII

Еще пять дней они шли по пустыне, потом был невы-сокий перевал и глубокий спуск в долину, где стоял «го-род ада» Турфан. Подземный город.

Степь покрылась людьми. В болотных низинах зеле-нели поля риса. Мягко шелестела большими пушистыми метелками джугара, и, точно лес камыша, стояли плантации гаоляна. Тропинка обратилась в дорогу, и от нее во все стороны пошли разветвления красной пылью покры-тых дорог.

Громадные горбатые быки, запряженные в тяжелые двухколесные телеги, стояли возле скирд. Голые, с повяз-кой у бедра люди, темно-красные, обгоревшие на солнце, работали в полях. Встречались всадники на маленьких лошадках. Их костюмы и прически были оригинальны и разнообразны. Сюда сбирались люди со всех окрестных гор… Проехал важный китаец с маленькой свитой солдат в синих курмах с белыми кругами на груди и с головами, обмотанными чалмами. Он подозрительно посмотрел на встречных и приветливо, улыбаясь лицом, но с холодны-ми глазами ответил на поклон Ивана Павловича.

Дикий житель гор на поджаром от худобы коне, сам полуголый, с выдающимися ребрами грудной клетки, с копной черных волос, украшенных перьями и раковина-ми, с большим колчаном со стрелами за плечами и с гро-мадным луком у седла, в пестрых отрепанных панталонах и башмаках, промчался, обгоняя их; проехали киргизы в малахаях и халатах и остановились поболтать с казака-ми. Показался город…

Чем ближе была цель путешествия, тем более беспо-коился Иван Павлович за успех своего предприятия. Он знал китайцев. Их суд скор. И если Васенька так прови-нился, что китайцы рискнули его арестовать, вряд ли он избежал казни или самосуда китайской толпы. А тогда требовать удовлетворения, наказания виновных, уплаты выкупа, опираясь на силу десяти казаков и находясь в пя-тистах верстах от своих, – было невозможно. Можно было и самому попасть в тяжелую передрягу. Боялся он и за Фанни. А она наслаждалась всем, как ребенок. – Дядя Ваня, это китайцы?.. У их офицера про-зрачный шарик на шапке. Какой это чин?.. Только поручик!.. А какой он толстый да важный!! А у солдат почему круги на груди? Что там написано? Дядя Ваня, вы по-китайски читать не умеете? А это что за человек? Дядя Ваня, совсем как индеец на картинках в романах Майн Рида…

Но и она, несмотря на весь сложный калейдоскоп впечатлений, помнила о Васеньке и беспокоилась о нем.

– Дядя Ваня, как вы думаете, выпустили Василия Ивановича? А как в китайской тюрьме, хорошо или нет?

– Милая Фанни, приготовьтесь к самому худшему. Китайская культура особенная и, по-нашему, – они ди-кари. Их жестокость и изобретательность на пытки неис-черпаемы.

– Вы думаете, что Василия Ивановича пытали?

– Все может быть.

– Но ведь он жив?

– Будем надеяться.

– Бедный Василий Иванович! Как ему, такому холе-ному и избалованному, должно быть тяжело.

Китайская башня с разлатыми краями крыши, загну-тыми кверху, стена с зубцами и ряд невысоких домов на-чинали город. Но далее, спасаясь от зноя, люди ушли под землю. Широкая аппарель спустилась в темную улицу, мутно освещенную сквозь щели потолка, забранного бревнами, землей и сухим хворостом. Виднелись темные хижины, освещенные ночниками в виде глиняного соус-ника, налитого маслом, с края которого был укреплен фитиль. Попадались люди с такими же ночниками в бе-лых одеждах. Пахло первобытными библейскими време-нами. Голые люди сидели у домов и занимались ремесла-ми. Цирюльник брил голову и разбирал косу при свете ночника, в харчевне обедали голые люди, пахло сырым пареным, пресным тестом, постным маслом и чесноком. От улицы вправо и влево шли переулки, о которых мож-но было догадываться по мерцанию огоньков ночников и по светящимся внутренним светом бумажным окнам подземных домов.

Духота вызывала испарину. Солнечный зной сюда не достигал, но и под землей жара была невероятная. Воздух был тяжелый и удушливый. Фанни удивлялась, как мог-ли здесь жить люди.

При помощи расспросов узнали, где «ямынь», китай-ский кремль, присутственные места города. Он оказался на значительной глубине под землей, на большой площа-ди, выкопанной Бог знает в какие первобытные времена. Здесь светилась переплетом больших окон фанза, помеще-ние тифангуаня и его канцелярии, а с боков были фанзы поменьше, для чиновников и солдат караула. По другую сторону площади находился обширный постоялый двор, на который и въехали казаки.

Было около четырех часов дня. Устроив Фанни в ма-ленькой комнате, любезно уступленной хозяином в своем помещении, разместив казаков и лошадей и узнав, что в ямыне присутствие чиновников до шести часов вечера, Иван Павлович собрался сейчас же идти в ямынь.

– Дядя Ваня, возьмите меня с собой, – попросила Фанни. – Мне страшно здесь одной, без вас.

Иван Павлович согласился. Он приказал Пороху как хорошо говорящему покитайски, Царанке и пяти казакам следовать с собой, а четверым остаться при ло-шадях.

В полной темноте подземелья, где мрак рассеивался только мутным красноватым светом, лившимся сквозь бу-мажные окна ямыня, Иван Павлович прошел через пло-щадь.

Стража не хотела его пропустить, он предъявил до-кументы, и его с его спутниками провели в длинную ком-нату с соломенными циновками на полу. Вдоль комнаты по обеим стенам стояли низенькие столики, и полуголые писцы кисточками разведенной в небольших чашечках тушью писали на длинных и узких полосках бумаги жел-товатого и красного цвета. Подле лежали большие печат-ные книги, свитки бумаги и газеты. Перед некоторыми в плоских круглых чашечках дымился бледный чай.

Полная тишина стояла в комнате, освещенной целым рядом ночников и двумя висячими керосиновыми лампа-ми с плоскими железными абажурами.

Старый китаец в замасленной темно-синей шелко-вой кофте, надетой на голое тело, и в широкой черной юбке, мягко ступая ногами в туфлях, ходил между стола-ми. У него была седая косичка, и лицо его, темно-корич-невое, покрытое тысячью морщин, было маленькое, как яблочко.

При виде Ивана Павловича с Фанни и казаками он степенно подошел к ним, присел в виде привета, потом подал каждому маленькую темную иссохшую руку и, улыбаясь беззубым ртом, спросил по-китайски, что нужно русским вооруженным людям.

Он подчеркнул слово «вооруженным», как бы дели-катно намекая Ивану Павловичу на неуместность входа в ямынь казаков.

Иван Павлович понял намек и приказал казакам выйти на двор и ожидать его там. Фанни осталась принем.

– Я имею дело от моего начальника до тифангуа-ня, – сказал по-китайски Иван Павлович.

– Хорошо. Я скажу тифангуаню. Он примет.

И, знаком указав подождать, старичок медленно и важно прошел между писцов к дальней двери, с резны-ми, заклеенными бумагой створками и скрылся за ними. Прошло с полчаса.

Фанни с любопытством и страхом осматривалась кругом. В полутьме подземной канцелярии вся эта стран-ная обстановка казалась отчетливым, ярким и ясным сном…

– Тифангуань нас потому не принимает, – тихо ска-зал Иван Павлович Фанни, – что он делает свой туалет. Надевает шитое серебром платье, шапку с шариком. Он сидел по простоте в такой же кофте, как и его чиновник, и встретить нас так – это значило бы «потерять лицо» перед нами.

Старенький чиновник вышел из-за двери. И он при-оделся. На голове у него была черная фетровая шапка с молочно-белым шариком.

– Пожалуйста, – приседая, сказал он. – Тифангу-ань может говорить и понимать по-русски. Он из Куль-джи, – добавил он и распахнул обе створки двери.

XXIV

– Садитесь. Как доехали?

Полный нестарый китаец в черной, расшитой сереб-ром и шелком курме, в шапке с непрозрачным розовым шариком встал с тяжелого кресла навстречу Ивану Пав-ловичу и Фанни.

Молодой китаец принес на красном крошечном дере-вянном подносе две чашечки бледного чая и китайские печенья на блюдечках.

– Не было жарко в пустыне?

– Ничего, было терпимо.

– Всюду нашли воду?

– Да, вода была.

– Разбойники не нападали?

– Нет, слава Богу, шли спокойно.

– Я рад. Сколько дней шли из России?

– Одиннадцать дней.

– Как скоро! И ваша барыня не устала?

– Нет.

– Барыня первый раз в наших краях?

– Да.

– Нравится? Тут бедная, дикая земля. Барыне надо посмотреть Кульджу, а еще лучше – Пекин. Тифангуань в Пекине не был, но он был молодым еще в Москве. Москва немного меньше Кульджи. Суйдун тоже хоро-ший город. Прошу откушать чай, китайское печенье. Это хорошо. Русская барыня боится – не надо бояться. Это миндаль в сахаре, а это миндальное печенье, совсем как в Москве.

Фанни попробовала и то, и другое. Печенье хотя и отзывало бобовым маслом, но было нежное и вкусное, а миндалины в белом сахаре и просто хороши. Чай был очень ароматный и, несмотря на свою бледность, креп-кий.

Этикет был выполнен. Можно было начать говорить о деле.

Иван Павлович доложил о цели своей поездки.

– Это Ва-си-лев, – по слогам, с трудом разбираясь с фамилией, проговорил тифангуань. – Я знаю. Это крупное, нехорошее дело. Он очень нехороший человек. Пухао.

– Что же он сделал? – спросил Иван Павлович.

– Подойдите ближе.

Иван Павлович прошел к самому креслу тифангуаня, в темный угол его небольшого кабинета, и тифангуань за-шептал ему на ухо, но так, что Фанни почти все слышала. И по мере того, как она слушала отрывистый рассказ тол-стого китайца, краска то приливала, то отливала от ее лица. Она старалась заняться чаем, печеньями – и не мог-ла. Ей становилось мучительно стыдно и за оскорбленное русское имя, и за Василия Ивановича, и за самое себя. Потому что сюда она ехала, уже любя этого беспутного человека, этого путешественника. Она простила ему его выходку накануне отъезда. Она создала из него в своей головке героя, искателя приключений. Она мечтала, освободив его, стать героиней. Самой поднявшись до него своим приключением, поднять и его до себя по высокому нравственному чувству, и тогда, когда он поймет, какая она женщина и какая она натура, отправиться дальше с ним испытывать новые приключения. А тут… Какая грязь… Какое низкое падение ее героя.

– В нашем город живет старый мандарин на по-кое, – шептал тифангуань. – Очень хороший человек. Народ его шибко любит. У него дочь шестнадцати лет. В Шанхае училась. Совсем европейская барышня. По-ан-глийски говорит, как англичанка. Красавица. Лучше во всем Китае нет. Одета, как китаянка. Месяц тому назад приехала к отцу… И ее весь народ полюбил. Шибко по-любил… Ну и этот Ва-си-лев, понимаешь, украл ее… Да, затащил в фанзу… Ну, она не перенесла этого. Утром, у него же и – харакири, ножом, значит, распорола живот. Ну, умерла. Ничего никому не сказала. Только прислуга того дома, где они были, и выдала его. Народ узнал. Ста-рик узнал! Ой, ой, ой, что тут было. Я боялся, разорвут его на части. Требуют смерти. Как быть? Я друг русских, я был в Москве, я понимаю, что нельзя. Ну, тут придума-ли – надо судить. Надо донести по начальству. Тут теле-граф далеко. Кульджа надо ехать – телеграф. Кульджа на Пекин, Пекин на Петербург, Петербург в Ташкент, Ташкент в Джаркент, – ой, долго, долго… Пока при-едут, целый месяц пройдет. Народ волнуется. Сам знаешь, какой у меня народ! Кабы это китайцы были! А у меня люди с гор, горячие люди. Хотели живьем сжечь. Насилу уговорил ждать суда. А суд что – все равно – голова долой. Кантами. Тут русские далеко, Пекин далеко, на-род никого не боится. Ой, ой, ой, думаю, что делать. Ну, решили посадить в яму.

– В клоповник? – воскликнул Иван Павлович.

– Да.

– Да ведь он не выживет.

– Сегодня еще жив был, я справлялся. – Надо сейчас освободить.

– Нельзя. Народ знаешь. Большое волнение будет. Наступило молчание. Тифангуань прошел к одной двери и заглянул за нее, потом к другой, не подглядыва-ет ли и не подслушивает ли кто.

– Это дело надо деликатно сделать, – прошептал таинственно тифангуань, и его полное лицо стало масля-нистым от проступившего на лбу пота, и глаза сузились, как щелки.

– Пятьсот золотом, – прошептал Иван Павлович, догадавшись, в чем дело.

Китаец отрицательно покачал головой.

– Иго, – сказал он, вытягивая указательный палец правой руки кверху. – Одна тысяча.

Иван Павлович покрутил головой.

– Иго. Я шибко рискую. Сегодня ночью бери – зав-тра утром я погоню посылаю. Мне надо лицо сохранить. Погоня найдет – бой. Никого живьем не оставит кавале-рия Ян-цзе-лина. Ух, хорошие солдаты.

– Ну ладно.

Звякнул мешок с золотыми монетами – Считать не надо. Верно. – Где остановился?

– В чофане напротив. На постоялом дворе.

– Сегодня ночью. Поздно… Луна уходит – лошади готовы, все готово. Возьми двух человек, веревка креп-кий. Придет мой человек, дунганин. Ему сто дай. Он прове-дет куда надо. Темно. Огня не надо. Нельзя огонь. Стра-жа я опиум давай. Стража спит. Быстро взять. Там решет-ка в земле. Ну, только два человека потянут – вынут. Потом все на место и айда – быстро на лошадь. Солнце на небо – ты на горе. Понимаешь. Ян-цзе-лин… пого-ня… Он найдет… У него «японьски» офицер.

Тифангуань хлопнул в ладоши, и молодой китаец, приносивший раньше чай, подал большой поднос. На нем стояло три грубых стеклянных стакана, наполненных искрящимся вином, тарелочки с виноградом, изюмом, аб-рикосами, калеными орехами, лепешечками из теста, тем-ными леденцами, черным и горьким китайским сахаром и другими китайскими сладостями. Это был «достархан», отказаться от которого было нельзя. Этикет требовал принять его.

Вино оказалось противным теплым шампанским.

– Кушайте, прошу вас, на здоровье, – радушно го-ворил тифангуань. – Очень хороший вино.

И когда к нему в кабинет осторожно протискался старик, правитель дел канцелярии, он застал всех трех за достарханом, беседующих о трудности пути, о необходи-мости продолжительного отдыха. Тифангуань рассыпал-ся в любезностях перед русской барыней, обещал ей до-стать диких лошадей и уговаривал выпить еще стакан вина.

Своему чиновнику он приказал на завтра отыскать хорошую фанзу для русских гостей.

Русские червонцы и не звякали у него в большом кар-мане, плотно заложенные кисетом с табаком и полотенцем.

XXV

В чофане с казаками был Гараська. Он узнал о при-бытии русского отряда и без труда отыскал его. Все евро-пейцы всегда останавливались на этом постоялом дворе.

Он уже успел зарядиться с казаками скверной китай-ской водкой и кислым вином и был на втором взводе, но бодрости телесной не терял. Стал только чрезмерно сло-воохотлив.

– Гараська, Гараська, – качая укоризненно голо-вой, сказал Иван Павлович. – Как же это вышло?

– По пьяному делу, Иван. Обычно, по русскому пья-ному делу. Тифангуань кругом виноват. Надо было ему этой девицей хвастать. Пошли обедать. Ну, шуры-муры, вино, коньяк, портвейн. Вижу, у Василька уже ажитация начинается. Комплименты поанглийски так и сыплет. А она тает. Тоже пойми, друг Иван, и ее психологию. Какие-никакие языки не изучай, а ведь все китаянка, жел-тая раса. А тут белый – европеец. В Шанхае-то ее в ан-глийском пансионе, конечно, напичкали прямо трепетом перед белыми людьми. Полубоги! А Василек, надо отдать справедливость, по-английски, как настоящий англича-нин, так и сыплет. Да и вид джентльменистый. Ну и все ничего. Только после обеда и подают русскую наливку. Сладкая черносмородиновка. Бутылка в песке оклеена. Ярлык наш, «смирновский». Ну, московское сердце Ва-силька и размякло. «Гараська, – кричит, – «вождь ин-дейцев»! Гляди, московская запеканка! Наша родная! Ду-мал ли ты, что у чертей в аду, в самом подземелье, россий-ская гостья!» Ну и махнул ее на готовые дрожжи. Да и той подливает: «Мисс да мисс»… Нельзя, мол… «Рашен брен-ди», уважьте, мол. Она и подпила. А хорошенькая! А главное, брат Иван, ты знаешь, ведь у них ручки, паль-чики, ножки, ведь это, и правда, что-то неземное. Размяк Василек. Он и то дорогой все мечтал о китаянке. По-рус-ски мне планы свои развивает, как затащить ее к себе. А тифангуань сам китаянке по-русски говорит… Я ему и знаками, и словами. Куда! Расходился. И она к нему размякла. Думает – джентльмен. А он – совсем распоя-сался. Уговорил пойти посмотреть его ружья. Пошли.

Она свободная такая. Да и то, во хмелю были… Да… За-тащил он ее к себе, значит, и заперся. Ну, мне какое дело. Наутро, слышу, кричит. Бежим. Идрис и я. Дверь запер-та. «Ломай!» – орет, а сам рыдает. Что за притча… Взло-мали… Темно. Журчит что-то, запах нехороший. Ровно как скотину зарезали. Ну, зажгли ночники. Представи-лась же нам картинка! Маленькая темная фанза. На ши-роком кане матрас и тряпье китайское набросано в беспо-рядке. В стене ниша. И так чуть отблескивает на ней бронзовый Будда. Василек у стенки лежит лицом к стене и весь трясется и орет. А с края она. Мертвая. Черные волосы в две косы разделаны, рубашка вся в крови, рука в крови по локоть, глаза выпучены, нож уронила на ко-вер, а живот весь раскрыт, и кишки на землю ползут и еще трепещут, как живые… От такой картины и не Васильку испугаться. Ну, вытащили мы его. Только шум уже вы-шел. Хозяева узнали. Не скроешь. Не схоронишь. Ну, и пошла, брат, баталия. Кабы не Идрис да киргизы, заре-зали бы всех нас. Прискакал тифангуань с солдатами. Что крика было! Ей-Богу, до самой ночи в темноте, как демо-ны, дрались и орали. Уже ночью так голодного в кло-повник бросили. А где – и не знаем. Искали, допытыва-ли, ничего не нашли. Да и нам-то тут боязно стало хо-дить. Народ на нас волками смотрит.

– Ах, Гараська, Гараська! Вместо того, чтобы удер-жать, направить…

– По-пьяному, брат, делу. Ничего с ним тогда не столкуешь.

– Ну, вот что… Сегодня ночью ты и весь его кара-ван с лошадьми выходите за город. Приспособьте носил-ки на двух лошадях. Я, Идрис и Порох пойдем его добы-вать.

– И я, – тихо сказала Фанни.

– Зачем?

– Мне так страшно без вас.

Иван Павлович посмотрел на нее. Она побледнела, и тревога и страх светились в ее глазах. Ивану Павлови-чу стало страшно оставлять ее одну, хотя бы с Гараськой и казаками. Все вспоминался Кольджат, где он ее оставил, и вышло хуже. И Иван Павлович согласился взять ее с со-бой.

XXVI

– Капитана! Капитана…

Кто-то нерешительно дергал за ногу Ивана Павлови-ча. Он так крепко заснул после похода, после волнений, после всех этих разговоров. В фанзе было темно. В дверях стоял хозяин-китаец с ночником, тускло мигавшим у не-го в руке, а дунганин-солдат, обнаженный до пояса, бу-дил Ивана Павловича.

Пора.

Иван Павлович встал и принялся будить Пороха и Идриса.

Дверь в соседнюю каморку приоткрылась, и Фанни вышла к Ивану Павловичу. Она не спала, лицо у нее было бледное, глаза обведены большими темными кругами, веки стали коричневыми, черные зрачки горели больным лихорадочным огнем. Винтовка висела на плече, боль-шой нож – на поясе. Обмявшийся за дорогу армячок облегал ее тело мягкими складками. Из-под кабардин-ской шапки выбились развившиеся волосы, висящие не локонами, а прядками… У нее был больной вид.

– Вам нездоровится, Фанни? – спросил Иван Пав-лович.

– Нет. Я отлично себя чувствую. Но я так потрясе-на. Мне так стыдно за русское имя.

– Приключение, – чуть улыбаясь, сказал Иван Пав-лович.

– Ну, какое же это приключение! Просто свинство одно. А как вы думаете, дядя Ваня, он жив?

– Будем надеяться. Но перенес бедный Василий Иванович, должно быть, немало ужасов. Ну что же, По-рох, готовы? Веревку взяли? Клубок белых ниток есть?

– Все готово.

– Фанни, это я вас попрошу. Нам нужна на всякий случай Ариаднина нить. В этом мраке мы можем заблу-диться и потеряться. Я попрошу вас закрепить эту нитку у ворот нашего постоялого двора и, не выпуская мотка из рук, разматывать его постепенно. Не надо забывать, что тифангуаню очень будет выгодно, если мы запоздаем, чтобы проявить свое полицейское усердие и тогда – мы все пропали… Итак, все готово? Идрис, носилки у тебя? Ну, с Богом.

Кромешный мрак окутал их, едва они вышли из по-лосы мутного света, бросаемого бумажным фонарем чо-фана. Это не был мрак ночи, это был мрак пещеры, мрак дома глухой воробьиной ночью с наглухо закрытыми ставнями. Мрак выдвигался перед путниками, как стена, и инстинктивно они вытягивали вперед руки, чтобы не наткнуться на что-либо. Нигде не светилось ни одно окно, не горел фонарь, не видно было ночника пешехода. В од-ном месте, в углублении, за деревянной решеткой была открытая кумирня. Тонкие душистые свечки, воткнутые в горку песка, догорая, тлели. Их красные огоньки отра-зились в бронзе какого-то бога, и ужасное лицо с громад-ными выпученными глазами и всклокоченной бородой показалось живым. Нервная дрожь потрясла Фанни.

Это был кошмар, полный ужасов, какие только мо-жет придумать расстроенный и больной мозг. Они шли гуськом. Впереди – дунганин, за ним – Идрис, потом – Порох, Иван Павлович и последней – Фанни, медленно разматывая клубок. Их шаги гулко и глухо раздавались по убитой земле в тишине черной ночи. Иногда кто-либо терял впереди идущих. Слышался сзади робкий голос: «Где вы?» – «Здесь, здесь», – отвечали несколько голо-сов, шаги стихали и отставшие наталкивались на нервно дышащих людей. Было душно. Иногда останавливались, чтобы перевести дыхание. В сырой духоте ручьи пота стремились по лицам. Обтирались платками, и белые платки чуть определялись во мраке. Стояли у стен таин-ственных спящих домов и, казалось, слышали мерное дыхание и храп их обитателей. Точно спустились в цар-ство мертвых, в город могил, полных ожившими мертве-цами. Дома-пещеры были склепами, и жутко было ду-мать, что земля может обвалиться и всех засыпать. Судя по тому, что дорога все время спускалась, что нигде не было видно отдушин, углублялись в землю. Много раз поворачивали то направо, то налево. Попалась под ноги собака. Она не залаяла, но сама испугалась и метнулась в сторону.

Сколько шли? Казалось, что долго, но, судя по тому, что ноги не устали и клубка было размотано меньше по-ловины, прошли не так далеко.

Вдали замаячил мутно-желтый свет фонаря. Точно кто шел навстречу. Невольно схватились за винтовки, но скоро разобрали, что свет был на месте. Подошли к нему. На длинной, косо воткнутой в землю жерди висел четы-рехугольный фонарь из промасленной бумаги. В нем тус-кло горел ночник. При неясном свете его стали видны две совершенно голые фигуры китайских солдат. Они разме-тались в беспокойном бредовом сне, который дает опиум, и что-то бормотали. Ружья были брошены, валялись ма-ленькие трубочки, погасшие лампочки, коробочки с опи-умом. Все было, как обещал тифангуань.

– Здесь, – сказал, останавливаясь, дунганин и, по-молчав, добавил: – Ченна.

Все стояли, не зная, что предпринять. Ничего не было видно.

Дунганин показал на землю в трех шагах от себя и еще настойчивее проговорил свое «ченна» – «деньги».

Порох отошел к указываемому месту и сказал: «В земле окно, закрытое решеткой». Иван Павлович стал доставать деньги.

Идрис с Порохом взялись за края решетки и потяну-ли их. Она подалась. Иван Павлович пришел к ним на помощь, заложили петлей веревку и дружными усилия-ми вырвали решетку вместе с рамой из каменного осно-вания. Пахнуло смрадом нечистот, теплой сыростью по-греба.

– Василий Иванович, – окликнул вполголоса Иван Павлович, – вы здесь?

Молчание.

Идрис нагнулся над ямой.

– Господина, а господина. Это я, Идрис, твой ин-гуш. Господина!..

Где-то глубоко послышался тихий шелест и слабые стоны.

– Василий Иванович! Это я, Иван Павлович Тока-рев, офицер с Кольджатского поста.

Стоны стали сильнее. Послышались плач и рыдания.

– Василий Иванович, Васенька, – снова загово-рил Иван Павлович, – откликнитесь, отзовитесь, вы ли это?

– Да… это… я… Был… я… теперь нет, – раздалось неясно из ямы.

– Василий Иванович, мы вам спустим веревку. Мо-жете ли вы обвязать себя ею, и мы вас вытащим.

– Не… понимаю.

Иван Павлович повторил.

– Нет… Не могу… Она душит меня…

– Кто она?

– Эта… китаянка… Она опутала меня своими кишками… душит. Как жжет, как жжет!.. Пить.

– Он в бреду, – проговорил Иван Павлович. – Придется спуститься кому-либо из нас, привязать его, а потом остаться и дождаться петли снова.

Вызвался Идрис. Его обвязали веревкой, но, когда он подошел к яме, он затрясся.

– Не могу, господина! Там шайтан… Ой, прости, господина. Лучше убей – не могу.

Мистический ужас охватил ингуша. Из ямы неслись едва уловимые стоны, вздохи и жалобы.

– Она душит… Она смотрит на меня мертвыми гла-зами…

Наступила минута замешательства.

– Извольте, ваше благородие, я живо спущусь, – проговорил спокойно, почти весело Порох. – Мы так сделаем.

Он устроил петлю и отпустил веревку в яму. Когда она коснулась дна и начала изгибаться, он закрепил ее за края рамы.

– Не так и глубоко, – сказал он, – сажени две, не больше будет.

Его бодрый голос, его уверенные движения ободри-ли всех. Он перекрестился, обвил веревку ногами, опус-тился в яму, ухватился руками за края, подался еще и еще и исчез под землей.

– Вот и готово, – послышался его голос. – Сейчас начну увязывать. Только принимайте осторожней, не ушибить бы о края.

Иван Павлович хотел призвать дунганина-провод-ника на помощь, но его нигде не было. Он исчез. Он пре-дал их в этой ночи. Молча переглянулся он с Фанни.

– Как хорошо, что клубок… – прошептала она. – Это вы придумали?

– Меня точно, что толкнуло. Наитие какое-то. – Только бы он не перервал.

– Бог не без милости…

– Готово, можете тянуть, – послышался снизу го-лос Пороха.

Иван Павлович и Идрис взялись за канат и медлен-но стали поднимать Васеньку. Фанни стояла на коленях над ямой, готовая принять его. Показалась бледная и страшно худая голова с всклокоченными, спутанными усами, щеки, обросшие шершавой красно-рыжей боро-дой, порванная грязная куртка, покрытая крупными тем-ными пятнами. И Фанни поняла, что это и были знамени-тые, ужасные земляные клопы. Брезгливость охватила ее.

– Да принимайте же, Христа ради, – услышала она торопливый голос Ивана Павловича, – берите под мыш-ки, чуть-чуть придержите. Удержитесь, не упадете?

– Нет, – прошептала Фанни и, подавив отвраще-ние, охватила в свои нежные объятия покрытые нечистота-ми и землей с клопами плечи Васеньки и держала их, пока не подоспел Идрис. Вместе они оттянули его и положили на носилки. Веревку распутали и спустили для Пороха.

– Ух, да и клопов здесь! – раздался его веселый го-лос. – Ну и кусачие! Аж как собаки. Так и напали!

И сейчас же показалась его голова, он ухватился креп-кими пальцами за борта ямы и стал вывязывать веревку.

– Да оставь ты ее, – сказал Иван Павлович, у кото-рого нервное напряжение начало проходить.

– Помилуйте, ваше благородие, такая добрая верев-ка. И на походе она нам пригодится да и дома лишней не будет… Да вот и готово.