Текст книги "Дорогой героя"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Первая звезда
29 августа 1948 года наша страна впервые праздновала День шахтера.
Накануне праздника участок, которым руководил Иван Иванович Бридько, значительно перевыполнил задание, дал стране сотни тонн сверхпланового топлива.
Парторг шахты, уже пожилой человек, в прошлом забойщик, пришел в нарядную, поздравил горняков участка с трудовой победой. Когда все разошлись, парторг, страстный рыболов, не удержался и спросил у Бридько:
– Слышал, новые рыболовецкие снасти приобрел, Иван Иванович?
Бридько действительно, будучи на днях в Донецке, купил в спортивном магазине складные бамбуковые удилища, уйму всевозможных крючков, поплавков и других рыболовных принадлежностей.
– Снасти у меня на славу, Мефодий Меркулович, да только рыбалить некогда, – с сожалением сказал Бридько.
Парторг сощурил на него внимательный, с лукавинкой глаз:
– А может, все же завтра, в выходной, махнем на зорьке в Каменку? Жор сейчас у окуня страшенный!..
Бридько любил охоту и был матерый рыболов. Но с самой весны не мог выкроить время побывать ни в степи, ни на реке. Однако на этот раз не выдержал, поддался уговорам парторга.
Собралась немалая компания любителей порыбалить. Выехали на собственных «москвичах» и «победах» в Каменку, километров за 80 от шахты.
Утро выдалось тихое, ласковое.
Река открылась внезапно. В длинном, местами изогнутом зеркале воды плавали подрумяненные утренней зорькой облака.
Речка небольшая, но изобилующая окунем и лещом. Камыш, растущий по ее заокраинам, в некоторых местах переходит в густую заросль.
Бридько выбрал уютное уединенное местечко и закинул удочки.
Лицо опахивало то мягким, пахнущим землей и травами теплом, то свежей, влажной прохладой реки.
Оторвавшись от сторожких поплавков, на которые, сухо потрескивая крылышками, то и дело садились нарядные стрекозы, Иван Иванович залюбовался красотой донецкой степи. И эта тихая река, и курганы, поросшие чебрецом, и перелески непролазного дубняка, и маслины, точно зеленые острова, разбросанные среди полей, – все это близко и дорого его шахтерскому сердцу.
Часам к десяти утра в садке у Ивана Ивановича было десятка полтора крупных полосатых окуней. Таким же хорошим оказался улов и у остальных удильщиков.
Время браться за уху.
Как и всегда, эту ответственную миссию доверили Ивану Ивановичу. И надо сказать, выполняя это высокое поручение, он поистине священнодействовал.
Жарко пылает языкастое пламя, поет и пенится в костре сырая ветка, взлетают и гаснут хороводы искр. Вскоре в ведре начинает булькать ни с чем не сравнимая ароматная рыбацкая уха, приправленная лавровым листом, перчиком-горошком и надвое разрезанными луковицами.
На запах, который распространяется по всему берегу, начинают сходиться шахтеры. Лица у них сияющие: они на ходу потирают руки, предвкушая поистине великое удовольствие.
Домой возвращались под вечер.
Когда подъезжали к поселку, над шахтой вспыхнула красная звездочка.
– Что-то рано зажгли ее, – сказал парторг.
– Сегодня же праздник, Мефодий Меркулович, – напомнил Бридько.
Он даже и не подозревал, что для него, Бридько, нынешний день – праздник вдвойне.
Первыми сообщили ему об этом поселковые мальчишки. Как только машина Бридько въехала в окраинную улочку, заросшую муравой и мелкой ромашкой, ребятня, взявшись за руки, преградила ей дорогу.
– Дядя Бридько, вам присвоили Героя! – что было силы прокричали они в один голос и дружно захлопали в ладоши.
Бридько недоуменно посмотрел на парторга.
– Вести добрые, Иван Иванович, – весело сказал тот. – Если так, погоняй прямо к клубу. Там, наверно, весь поселок в полном сборе.
На площади у клуба действительно собралось много народу. Когда машина подъехала, ее тотчас же окружили. Бридько поздравляли, обнимали, крепко жали руки. Это был первый Герой на шахте.
Искать, всегда искать!
Бридько вышел на веранду, густо увитую диким виноградом. В ночной тишине слышно, как неумолчно и надрывно гудит шахтный вентилятор да время от времени доносится лязг вагонеток. Ветерок приносит со стороны шахты сладковатый запах угля. Но он не может заглушить аромат молодых, впервые в этом году расцветших вишенок и яблонь.
Иван Иванович сошел со ступенек, направился в сад. Казалось, что деревья приветствовали его своими нарядными ветками. Только одна нерасцветшая, больная яблонька стояла грустная в тени. Под ней валялись палые свернувшиеся листочки. Бридько поднял один из них, долго и внимательно рассматривал. Листок был еще влажным и в свете луны казался безжизненно прозрачным. Он несколько раз обошел деревцо.
– Надо садовника пригласить, – озабоченно вслух проговорил Иван Иванович, внимательно оглядев яблоньку. – Пусть посмотрит.
– С кем ты разговариваешь, Ваня? – послышался голос жены.
Иван Иванович ответил не сразу. Он подошел к веранде и сказал, передавая жене увядший лист:
– Да вот яблонька прихворнула. Садовника надо бы позвать.
– Утром приглашу, – сказала Татьяна Федоровна и бережно положила яблоневый листок на перильце веранды, – а ты бы лег. Ведь рано вставать.
– Пора, это верно, – согласился он и вдруг оживился: – А ты знаешь, я, кажется, придумал интересную вещь. Хочешь, расскажу?
– Рассказывай, только я, должно быть, ничего не пойму.
Знакомая фраза! Татьяна Федоровна всегда так отвечала, когда муж начинал с ней разговор о работе. Но он знал, что она отлично все понимает и неплохо разбирается в положении дел на участке. Долгие годы совместной жизни приучили их жить одними интересами, одними и теми же заботами. Если бы даже Татьяна Федоровна захотела отстраниться, уйти от интересов мужа, она не смогла бы этого сделать: в доме все было проникнуто делами, жизнью Бридько.
В этот каменный, окруженный молодым садом дом под этернитовой крышей они переселились недавно. Старый их дом сожгли оккупанты. Как только осенью сорок первого года они ворвались в родной поселок, Татьяна Федоровна усадила на тачку детей и ушла из дому. Куда она пошла? Как и многие тогда, она уходила, не зная куда, в степь, лишь бы не видеть, что делает враг, не встречаться с ним. Но голод заставил искать пристанище среди людей, и она много дней шла на Дон, к своим родственникам. Ночевали в скирдах соломы. О муже она ничего не знала.
Несмотря на невероятно тяжелые условия жизни на оккупированной территории, эта мужественная женщина сумела сохранить детей. Вскоре после освобождения нашими войсками родной шахты, осенью 1943 года, Татьяна Федоровна вернулась с детьми домой. Работала ламповой, откатчицей, помогала восстанавливать шахту. Вскоре удалось разыскать адрес воинской части, в которой служил муж.
Крепкими, неразрывными узами связана жизнь этих двух людей, проверена нелегкими испытаниями. И они шли всегда рядом, к одной цели…
Иван Иванович подошел к выключателю и зажег свет. Но тотчас же снова погасил его: свет падал в окно комнаты, где спали дети.
Татьяна Федоровна задернула штору.
Иван Иванович сел за стол, принялся набрасывать какой-то эскиз, рассказывал жене свой замысел. Он еще сам не очень хорошо во всем разобрался, и теперь, посвящая в дела жену, уточнял и для себя смутные, неотстоявшиеся мысли.
Как-то главный инженер треста Уманский напомнил ему о «криворожских колпачках», которые применяются на рудниках для отпала руды. Двухметровые шпуры – два метра отпала. Применение этого метода увеличило бы шаг проходчиков откаточного штрека чуть ли ни в два раза. Но как расположить шпуры, чтобы при взрыве не особенно потревожить извечный покой близлежащих пород и направить всю его мощную ударную силу в одном направлении? Об этом, конечно, следует посоветоваться с запальщиками. Породу надо убирать не лопатами, а перегружателем, который Бридько видел на соседней шахте. Это облегчает труд горняков и убыстряет процесс работы. Можно, наконец, настлать два пути: один – для лавы, другой – для штрека. И чуть поодаль, за лавой, установить стрелку – выход на основную магистраль откатки…
– Верно, Таня?
– Раз ты говоришь, значит правильно. Ложись спать. Петухи уже поют…
Перед рассветом стало темней и прохладней. Бридько поднялся из-за стола, на котором лежали подсчеты, наметки нового графика скоростной проходки откаточного штрека, и направился к телефону. Все равно теперь он не уснет до смены, а хочется знать, как идут дела на участке, сколько выдали угля на-гора…
Доверие и контроль
Если бы у Ивана Ивановича спросили, – какое время суток ему больше всего нравится, он не задумываясь, назвал бы утро, весеннее утро, с его росной прохладой, запахами разнотравья, цветов и прозрачной золотисто-розовой полоской на далеком чистом горизонте; утро в рабочем поселке, когда отчетливо слышится каждый шаг, бодрые голоса людей, идущих на шахту, и в воздухе струится по-особенному ароматный дымок от папирос.
Бридько ходил на наряд и возвращался домой почти всегда одной и той же дорогой: через пустырь, большой поселковый сквер и улицу Ленина, в последнее время превратившуюся в сплошной цветник. Здесь не было проезжей дороги. По обеим сторонам улицы тянулись асфальтированные тротуары, скрываясь в густой тени серебристых тополей и акаций.
Все здесь в цветах и зелени. А ведь природа в этих местах никогда не была милостива к людям. Жестокие восточные ветры выдували почву, несли по голой, опаленной зноем степи тучи пыли. Сколько понадобилось усилий, чтобы на пустом месте вырастить такое количество деревьев, кустарников, цветов!..
На улице Ленина Иван Иванович всегда встречается с садовником Котелевским. Он долгие годы проработал в шахте коногоном, уборщиком породы, забойщиком. Цветоводством стал заниматься, когда ушел на пенсию. Здесь, на шахте, эта профессия ценится так же высоко, как и труд горняка.
Это он, неутомимый цветовод, развел в поселковом парке, в скверах, на шахтном дворе несметное количество левкоев, гвоздик, резеды, калачиков и ромашек – целый огромный мир радужных живых красок и ароматных запахов. И на шахте ни один праздник, ни одна свадьба не обходятся без цветов.
Осторожно шагая между цветными грядками, садовник пошел навстречу Бридько, вытирая запачканные черноземом руки.
– Погляди, как шагает и на часики все поглядывает, – указал он глазами на паренька, торопливо идущего по тротуару. – Видать, новенький еще, не знает тебя, Иван Иванович, а то бы сразу смекитил: раз Бридько здесь, значит, спешить некуда, до смены, факт, остается кругленьких полчаса.
Оба улыбнулись.
Котелевский сорвал только что расцветшую яркую резеду и преподнес ее Бридько. Тот молча принял подарок.
Бридько часто приходил на шахту с цветами, и уборщица, пожилая женщина, уже привыкла к этому и всегда ставила ему на подоконник стеклянную банку с водой.
Когда Иван Иванович подходил к шахте, кто-то негромко окликнул его. Он придержал шаг, обернулся. К нему приближался Сергей Полова. Иван Иванович давно не видел его и уже забыл о неприятном инциденте.
– Полова?.. – не то удивился, не то обрадовался Бридько. – Ты где же это пропадаешь?
Парень смутился, опустил взгляд и стал ковырять и приглаживать влажную от утренней росы землю носком сапога.
– Как вам сказать, Иван Иванович, – начал он нерешительно, – ушел я тогда от вас, а теперь жалею.
«Ах, вот оно что…» – Бридько вспомнил сцену в нарядной, сердитые лица шахтеров и чей-то гневный голос: «Дезертиры!».
Полова осмелел и поднял глаза:
– Примите к себе на участок, век буду благодарить, Иван Иванович.
Бридько помолчал. Из головы не выходило слово «дезертиры». Он едва сдержал себя, чтобы не наговорить парню резкостей.
– Нет, – наконец сказал он, – один я этот вопрос решать не волен. В бригаде тебе работать, пусть бригада и решает, как с тобой поступить. Приходи на наряд, там поговорим.
Бридько ушел, а Полова долго еще стоял потупившись.
Давая наряд горным мастерам и бригадирам, беседуя с шахтерами, Иван Иванович ждал, что вот-вот войдет Полова, а может быть, и Букреев. Он заранее знал, что горняки вряд ли поверят их раскаянию и могут даже грубо выпроводить. Интересно, хватит ли у Половы мужества признаться в своей вине перед товарищами?
Но Полова так и не пришел.
Когда в нарядную вошел горный мастер Пукалец, Бридько, выслушав его рапорт, рассказал о встрече с Половой:
– Просится, чтобы принял, а вижу – кривит душой, несерьезный парень.
– Заработки на участке стали завидные, вот и просится, – сказал мастер. – А в случае чего – опять в кусты… Знаем таких!
Зазвонил телефон. Бридько взял трубку. Пукалец видел, как менялось лицо начальника участка. Постепенно оно стало жестким, неприветливым. Ясно было, что ему сообщили какую-то неприятность.
– Случилось что-нибудь, Иван Иванович? – обеспокоенно спросил мастер, когда Бридько повесил трубку.
– Забери-ка ты свой рапорт назад. Я его не принимаю, – не отвечая на вопрос, сердито проговорил Бридько.
Из шахты звонили, что мастер Пукалец забыл или не успел очистить верхний куток лавы для разворота врубовой машины. Это задержало работу ремонтной смены.
– Выходит, взвалил часть своих дел на плечи других?
– Да ведь там дел этих самая малость, Иван Иванович. Ремонтники справятся. – Пукалец смущенно вертел в руках аккумуляторную лампу, то включая ее, то выключая.
– Не порти лампу. И забери свой рапорт. Доведи работу до конца, тогда отчитаешься.
– Ну ладно, пойду доделаю… – неохотно согласился Пукалец и собрался было идти.
Бридько порывисто поднялся из-за стола:
– Что значит «ну ладно»? – Чуть сощуренные глаза его сверкнули негодованием. – Я требую доделать работу не потому, что у меня такой характер: цикл требует уважения. Я не, имею права переложить даже малую частицу работы твоей смены на плечи другой.
Когда горный мастер ушел, Бридько долго сидел за столом задумавшись. Пукалец был хороший, исполнительный мастер. Как же случилось, что он допустил оплошность? По забывчивости? Все равно это не снимает с него вины. И Бридько в который раз сделал вывод, что нельзя ослаблять контроль за людьми.
Вторично Бридько принимал рапорт горного мастера непосредственно в лаве. Он сам осмотрел, правильно ли зачищен куток для врубовки, надежно ли закреплен.
Делал он это не торопясь, подчеркивая тем самым, что его доверие к горному мастеру поколебалось, что впредь он будет осторожен к его рапортам.
Серьезный разговор
С начальником шахты Игнатом Григорьевичем Жуковым у Бридько старая дружба. Еще задолго до войны Жуков работал у него на участке врубмашинистом и довел добычу на своей врубовке до 6 тысяч тонн угля в месяц. У Жукова было большое количество последователей на всех шахтах Донбасса.
Потом они вместе учились в Московской промакадемии. Возвратившись с фронта, Жуков некоторое время руководил угольным участком, затем был назначен начальником шахты.
Они уважали друг друга, но, случалось, и крепко спорили. На этот раз разговор состоялся в служебном кабинете Жукова. Уже в первую минуту он приобрел острый характер. Поняв это, Игнат Григорьевич запер дверь и положил ключ на стол. Это должно было означать, что разговор надолго и начистоту.
Прислонившись к окну, Жуков молча, словно с любопытством, рассматривал Бридько. Тот нетерпеливо ходил по комнате. Нервничал.
– Вместо того чтобы добиться на шахте сплошной цикличности, грамотно, по-инженерному добывать уголь, мы устраиваем дни повышенной добычи и, как варвары, топчем горное искусство, – начал Бридько. Тон, которым говорил он, раздражал начальника шахты.
– Я с удовольствием уступлю тебе свое место, Иван, тогда и руководи по-своему, – бросил он.
Жукову хорошо было известно, что Бридько несколько раз предлагали стать начальником одной из шахт, но он всякий раз отказывался, ссылаясь на то, что такая должность ему не по плечу.
– Не шути, Игнат, – после небольшой паузы, с трудом сдерживая себя, сказал Бридько, – не шути. Разговор у нас серьезный.
Он подошел почти вплотную к Жукову и, старательно протирая очки носовым платком, заговорил:
– Мне кажется, тебе должно быть ужасно неловко, когда к нам приезжают горняки с других шахт и идут за опытом не на любой участок, а чаще всего на мой.
– Ну и радуйся, чудак человек! – не выдержав, съязвил Жуков.
Бридько ответил не сразу. «Какой-то странный, раздражительный сегодня Игнат. Интересно, что его так раздражает?» – думал он.
– Я заговорил об этом потому, что совесть замучила. Приезжаю на какую-нибудь шахту, рассказываю о делах участка, а у меня спрашивают: сколько у вас участков на шахте? Столько-то, отвечаю. И все по цикличному графику работают? Нет, говорю, по графику работают пока не все. Некоторые все еще раскачиваются. И, веришь, после этого в зале наступает такая жуткая тишина, что готов провалиться сквозь землю.
– Не на всех наших участках, к сожалению, удается применить твой график, – сказал Жуков. – И учти…
– А при чем тут мой график? – перебил его Бридько. – Каждый участок должен иметь свой, соответствующий условиям его лавы.
Жуков махнул рукой, как бы не желая слушать его, и опять раздраженно заговорил:
– Ты же знаешь, что я из кожи лезу, добиваюсь ритмичности на других участках, но, к сожалению… – Он развел руками.
– Но, к сожалению, мешают дни повышенной добычи, – отрубил Бридько.
Лицо Жукова стало жестким и обиженно-недружелюбным.
– Опять ты упрекаешь меня этими днями? – Он резко отодвинул стул и энергичным шагом прошелся по комнате. – Тебе же хорошо известно, что не я выдумал эти дни, будь они трижды неладны!
– Это не оправдание. Сегодня лишний эшелон угля наскребли, а завтра столько же, а то и больше недодали, – непримиримо вставил Бридько.
Жуков посмотрел на него и вдруг добродушно рассмеялся.
– Да неужели ты думаешь, что я за дни повышенной добычи стою? Лютее меня для них врага не сыщешь. Но что поделаешь? – Он сел и теперь, казалось, рассуждал сам с собою. – Что поделаешь, если новое принимают не сразу, а потребность в угле сейчас сам знаешь какая…
Бридько ушел, твердо решив, что он может и обязан по-настоящему помочь Жукову.
Иван Иванович всегда охотно делился своим опытом. К нему на участок часто приезжали горняки с других шахт, но далеко не все начальники участков родной шахты побывали у него в лаве. Что это, молчаливый протест?
Правда, на деловых совещаниях у Жукова, на общих собраниях Бридько порой очень резко критиковал своих коллег за нерадивость, бесхозяйственность, нежелание работать культурно. Возможно, это и посеяло молчаливую неприязнь к нему?
Как-то, на третий или на четвертый день после разговора с начальниками шахты, горный мастер сказал Бридько, что приходил Тихон Кручин, начальник третьего участка.
– Кручин?.. Зачем это он?.. – удивился Иван Иванович.
Мастер неопределенно повел плечами и добавил:
– И в лаву лазил, а ушел – никому слова не сказал.
Бридько знал, что в эти дни Жуков вызывал к себе начальников участков поодиночке и о чем-то беседовал с ними. О чем шел у них разговор, никому не было известно, но секретарша начальника сказала ему, что выходят начальники из кабинета Жукова как из парной – «румяные и пот с них градом…» Возможно, после этого и посетил участок Бридько Кручин? Во всяком случае, так просто Тихон Кручин не пришел бы, тем более что его участок находился в противоположном конце шахтных выработок, километра за два с лишним.
Участок Кручина работал неплохо – из месяца в месяц выполнял план и даже имел свыше сотни тонн угля сверх задания. Его-то меньше всего и ожидал у себя на участке Бридько. К тому же Кручин был человек твердого характера, неуступчивый и самолюбивый.
На другой день, придя на работу, Бридько увидел Кручина. Тот сначала немного смутился, но Иван Иванович сделал вид, будто ничего не заметил, спросил:
– С чем хорошим пожаловал, Тихон Григорьевич?
Гость смущенно улыбнулся:
– Не с чем, а зачем – так вернее будет.
Когда они обошли весь участок, Бридько ждал, что гость станет задавать вопросы, подробно обо всем расспрашивать, но, к его удивлению, тот не обмолвился ни словом.
Только когда вышли из шахты, помылись в бане, Кручин сказал:
– Пойдем-ка, Иван Иванович, в скверик, потолкуем.
Сели на скамью.
– Признаюсь тебе, Иван Иванович, чистосердечно: по сегодняшний день не верил, что у тебя на участке порядок лучше, чем у меня. А теперь вижу – ошибся. Порядок у тебя на участке завидный. Ничего не скажешь. А главное, коллектив ты сумел сдружить во как! – и он твердо сжал кулак.
Расстались они друзьями.
А на другой день Бридько побывал у соседа, и они вместе с Кручиным принялись составлять график цикличности, учитывая все особенности третьего участка.
В эти дни Жуков, встретившись с Бридько, спросил:
– Слышал, Кручин был у тебя. Ну, а другие начальники бывают у тебя на участке?
Иван Иванович заметил в его глазах лукавую улыбку и окончательно понял, по какому делу Жуков вызывал к себе начальников участков и почему они такие «румяные» выходили из его кабинета.
– Приходят. Сегодня с четвертого был, – ответил Бридько.
– Наконец-то… – облегченно сказал Жуков и улыбаясь добавил: – Главное, искусство свое возьмет, Иван Иванович!
Затем положил руку на плечо Бридько и сказал:
– Знаешь, решил я нарезать для тебя новую лаву.
Бридько уже слышал об этом. Лава должна быть не короче 265 метров. Таких в Донбассе пока что мало.
– Вот уж будет где тебе развернуться! – пообещал Жуков. – Только не знаю, получится ли у тебя там с циклом. В такой лаве цикл в сутки – дело очень серьезное.
Бридько испытующе посмотрел на него: шутит или говорит всерьез?
Жуков дружески улыбнулся:
– Уж и насупился. Знаю, что и такую лаву вытянешь. Другой бы, может быть, и не вытянул, а ты справишься, факт!..
Бридько шагал домой и думал: «Скорей бы нарезали новую лаву!». Теперешняя, в которой он проработал не один год, вдруг показалась ему тесной, душной, хотя длина ее была 180 метров.
