Текст книги "Странник"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 12

Хлопок двери показался Бокуну выстрелом; он оплыл в кресле бессильным жирно-ватным комом и замер. Брыли тряслись, щеки сделались мокрыми, очертания комнаты он видел словно сквозь грязную пелену: зыбкими и неровными... Выдавив из себя какой-то странный звук, он кое-как поднялся из-за стола, мелкими шажками просеменил к большому шкафу, открыл бар, взял большой хрустальный графин, торопливо и судорожно наплескал широкий стакан до краев и выпил коньяк, как воду, не переводя дыхания, в три глотка. Всхлипнул, хлюпнул даже носом, будто наказанный ребенок, налил еще и снова выпил – на этот раз медленнее, ощущая, как сама жизнь вливается с каждым глотком солнечным виноградным огнем.

– М-да, Фока, эка тебя развезло... Прямо не президент холдинга, а фиговый студень. Кисель. Как сказали бы сдержанные англосаксы, пу-у-удинг.

Высокий человек, одетый в черную тройку, появился из двери в углу кабинета, ведущей в комнаты отдыха.

Бокун вздрогнул, повернулся всем телом, в глазах еще тлели угольки страха, а он уже орал, брызгая слюной:

– Вели его убить, Гриф! Прикажи!

– И голос у тебя какой-то... бабий, – брезгливо поморщился вошедший. – Вытри сопли, Фока.

Мужчина, которого Бокун назвал Грифом, был сухопар, высок, плечист; редкие пегие волосы были гладко зачесаны набок, лицо было невыразительным и блеклым, глаза казались пустыми и безразличными. Но только казались: острый, как жало стилета, взгляд заставлял любого из собеседников чувствовать тревожное и тревожащее беспокойство, словно этот человек знал о жизни или, скорее, о смерти что-то такое, что делало его жесткость оправданной, а положение – неуязвимым. И еще – брови, сросшиеся над горбинкой носа, черные как смоль; они усиливали повелительность и властность его странного взгляда. Фокий Лукич вдруг понял, ч т о он всегда подсознательно пририсовывал к породистому лицу и статной фигуре Грифа: монокль и генеральскую форму вермахта. Да-да, именно вермахта, а не СС: этот человек выглядел аристократом, а не мелким провинциальным бюргером, пробившимся к вершинам власти: такому власть принадлежала по праву рождения.

Гриф подошел к бару, выбрал себе шотландское виски, открыл холодильник, насыпал льда, долил спиртным, сделал глоток.

– Что за дичь ты нес, Фока? Какие скоты, какие хищники? Ты чего, Ницше вечор обчитался, белокурую бестию решил из себя тут изобразить? Так бедный Фридрих свои творения в дурдоме сочинял, где и сидел безвылазно. И – кончил плохо. То ли паралик его гэкнул, то ли кондратий хватанул. Ну да ладно он, неукротимый шизофренствующий германоид, а тебя с чего сегодня перемкнуло эдак, селянин, колхоз тебе папа?

Вместо ответа, Фокий Лукич выпил еще коньяку и, казалось, охмелел совершенно. Он надул губы по-детски и слезливо пожаловался:

– А чего он?

Всхлипнул, пошел к своему креслу, долго всматривался в дорогую кожу, словно проверяя, не оставил ли там посетитель змею, вздохнул и прямо-таки ухнулся задницей в кресло. Иноземная мебель податливо прогнулась дюралем каркаса и приняла форму тела сидельца. Сейчас Фокий Лукич почувствовал бы себя вполне уютно, если бы не Гриф: во время всего разговора он сидел в комнате отдыха, скрытой декоративной панелью, и слышал весь разговор. Вот это, как и присутствие Грифа сейчас в кабинете, было Фокию Лукичу неприятно.

– Н а теперь чего надулся, как копеечный презерватив? Брось. Крутизну качать будешь перед своими тщедушными писаками. А я тебя, Фока, как облупленного знаю. И успокойся: ты стал играть с этим пареньком в те игры, в каких он дока.

– У него взгляд убийцы, – хрипло выговорил Бокун.

– Вот-вот. Кто на что учился. Территория войны – его территория. А ты ему грозить вздумал.

– А чего он...

– Прекращай сетовать. Давай по делу поговорим.

Бокун пожал плечами.

– Где ты вообще подобрал этого самородка?

– Порекомендовал кто-то. Из моих. – Бокун наморщил лоб. – Гусина Валентина Ивановна.

– Она что за птица?

– Заведующая отделом культуры. В «Курьере».

– Серьезная тетка?

– Весьма.

– Так что ж она, серьезная, тебе такого котенка в мешке подложила? Который вполне может сойти за леопарда? Да не морщись ты! Мужское обаяние с бабами черт-те что творит.

– Да какой там – она в годах женщина.

– Годы любви не помеха.

– Брось, Сергей Оттович. Ты же видел этого франта. Позарится он на шестидесятилетнюю дебелую клушу...

– Он на нее – нет, она на него – запросто. Она же не нынешних нравов матрона, ей, может статься, иметь в протеже этакого тарзана просто для души приятно.

– Да какой уж там тарзан... Нет. Она его сразу привела как аналитика. И перо, надо признать, у парня бойкое.

– То-то оно нам боком и вышло. Откуда этот Данилов?

– Родом?

– Да.

– Не знаю. А приехал из Москвы.

– И что он в Княжинске потерял?

– Квартира ему здесь осталась. От какой-то родственницы. А в Москве, видать, что-то не сложилось.

– "Видать", «надысь», «небось»... Где ты этого набрался, аппаратчик? А разузнать загодя? Ты же не на картофельной ферме, Фока, заправляешь, ты у нас общественное мнение формируешь. Халатно подбираешь сотрудников, вот и результат.

– Не мое это дело – вникать в мелочи... – приосанился Бокун.

– Мелочи?.. Люди не мелочь, Фока, совсем не мелочь! – Казалось, Гриф едва сдерживает нахлынувшую внезапно ярость. – Помнишь, некогда был такой усатый кормчий в бывшей стране? Или забыл уже? «Кадры решают все!» А что такое кадры, Фока? Кадры – это люди, расставленные по тем или иным должностям в соответствии с их способностями или неспособностями. Только правильная расстановка людей по местам и рангам позволяет любому общественному институту, будь то предприятие, служба или государство, функционировать хорошо отлаженным механизмом. Если винтик-болтик от «КамАЗа» в «Запорожец» сунуть, что будет? Срамота и бестолочь будет, Фока, и никакого движения. – Гриф поболтал льдинками в полупустом бокале, закончил:

– Ну а то, что устроил нам твой Данилов, это тем более не мелочь.

– Статью ему заказал Реймерс. Больше некому.

Гриф поморщился:

– Ты дурак, Фока. Этот малый тебе чистую правду сказал: никакой Реймерс ему статью не заказывал.

– Тогда зачем он...

– Фока, он же тебе объяснил. А ты не понял. Потому и дурак. Только могильщики людей одним аршином замеряют, а тебе бы пора уже стать попроще и поумнее. А так – все плывешь щепкой по течению.

– Извини, Сергей Оттович, но... Я уже тридцать лет на руководящей работе...

– На водящей, Фока. Просто – на водящей. Помнишь детские игры – в догонялки там или в пряталки? Ты и водишь. Такая твоя работа. И не сверкай на меня глазками. Твое дело зажмурить их крепко и считать сколько положено. В то время, как другие каштаны таскают из огня. Каштанов тебе особо не перепадает, но шкурка тоже хороша. – Гриф обвел глазами кабинет. – Славно живешь, справно.

А грешно ведь так жить, Фока, не имея за душой ни ума, ни фантазии, ни отваги.

– Был бы я так плох – вы бы меня здесь не держали.

– А кто говорит – плох? Я же сказал: людишек нужно расставлять по способностям. За что тебе пеняю? Как раз за то, что на работу крысы ты тигра взял да поинтересоваться не удосужился, откуда у него когти растут, а откуда – лапы.

– Виноват, Сергей Оттович.

– А я – удосужился.

– Простите?

– Не поленился и здесь пошустрить, и в Москву человечка отправить, чтобы он мне этого «писаку – золотое перо» Разъяснил.

– И что человечек? Принес материал?

– В клювике. Только это не материал. Слезы. Обманка. «Дурочка».

– Простите?

– Работал в Москве твой Данилов в некоей структуре под малопонятным названием «Анкор».

– Ну, это и в трудовой его есть...

– Липа его трудовая! Понял? Чернуха!

– Как это?

– Так это. Молодой человечек сначала беспорочно трудился в гуманитарном научно-исследовательском институте, потом корпел страноведом в каком-то фонде, благополучно развалившемся, потом – в том самом «якоре» зацепился... Знаешь, в чем тут «пуля»? Ни одно из названных заведений до нашего времени не дожило!

Полопались недужные, аки мыльные пузыри, без памяти и надгробных камней, и никто о них ни слухом уже не знает, ни духом не ведает. Уразумел?

– Ну. Летун он. Неудачник. Looser. – Фокий Лукич напрягся, вылавливая в неподатливой памяти ученое словцо, нащупал-таки, выдал авторитетно:

– Маргинал.

– Маргинал, маринад, маргарин... Ты уж, Фокий Лукич, пожалуй, не умничай, оно тебе не идет. Говоришь, статьи он для тебя справные кропал?

– Что да, то да. Отзывы от читателей были. Правда, всегда с душком легкого скандалеза, но это же к лучшему? – Бокун преданно заглянул в глаза Грифу.

– Вот-вот. – Гриф налил себе еще виски, отхлебнул, откинулся в глубоком кресле, выудил из кармана пачку, вытянул сигарету, прикурил, затянулся с удовольствием, выдохнул вместе с дымом:

– И статью в «Зерцало» он тоже смастерил и умно, и хитро. Обо всем и ни о чем конкретно. И ни о ком. Но этим вроде как на смех смастыренным и наугад пущенным бульником Данилов попал в бочку с самым гнилым дерьмом. Да еще и брызги разлетелись и по нашим коррупционерам, и по нашим нуворишам и достали ой до каких высоких кабинетов! А с другого боку глянуть – философское эссе, да и только! У тебя газетенка эта под рукой?

– Я сейчас Лилиане...

– Сиди уж, вождь краснорожих. Гриф извлек из «атташе» газету, развернутую на нужной странице.

– Послушай. "Национальная идея без национального капитала – это гулящая девка в лентах, монистах и с голой задницей, девка, которую имеют все, кто платит. А платят, или, говоря по-ученому, кредитуют, только две стороны: наш Гуманитарный Просвещенный Запад и наш Великий Восточный Сосед, бывший некогда Старшим Братом и ставший теперь, с одной стороны, пугалом для самостийщиков, с другой – Всегдашним Оправданием для всех наших политиков, политиканов и мастеров политеса, списывающих на происки упомянутого Великого Соседа все свои неудачи, махинации и прямое воровство.

Кредитование со стороны Запада и Востока различное: первые кидают куски пусть и скудные, но часто. Вторые – вливают содержимое в Трубу, благодаря которой в домах граждан тепло и светло и к которой можно надежно присосаться. А еще – обеспечивают заказами промышленные гиганты центра и востока страны.

Вот два источника формирования нашей доморощенной крупной буржуазии, компрадорской или посреднической как по происхождению, так и по сути. Первые, «западники», имеют мощную поддержку на всех этажах и во всех коридорах власти, вторые – к ней рвутся. Экономическая мощь вторых против влияния и опыта политических манипуляций первых: кто победит?

Впрочем, есть еще и «служилые люди» – миллионная армия чиновников. Если они кому-то и служат, то только себе. Пока суд да дело, государственная бюрократия всех мастей и рангов мастерски доит и первых, и вторых. Прошлое чинуш прозрачно, настоящее – стабильно, будущее – радужно. Но status quo в хлипких плутократиях не длится вечно. Недалек день, когда две упомянутые группы сойдутся в непримиримом противоборстве. И – горе побежденным".

Глава 13

– Неплохо сказано, а? – Гриф смотрел на Фокия лучистым взглядом вчерашнего выпускника.

– Эти выпады...

– Прекрати, Фока, даже ты должен понимать, это чистая правда. Все остальное – независимость, демократия, реформы – пена. Причем не пивная, а... наоборот. Впрочем, есть еще и оружейники, и валютные спекулянты, ну да это совсем другая пьеса. А нам нужно доиграть эту. – Гриф устремил взгляд в полуприкрытое жалюзи окно. – Доиграть и выиграть. А дальше... Я запамятовал, что там дальше в статье?

– Нефть и газ. Газо-и нефтепроводы.

– Именно. Нефть и газ. Транзит. И – кровеносная система мира. Самое смешное, что твой Данилов не упомянул всуе ни одного имени, а волну вызвал...

Да, по моим сведениям, пара западных таблоидов намерена статью у него перезаказать, так сказать, с просьбой осветить интересные их публике аспекты.

Его разовый гонорар будет куда весомее, чем все твои выплаты.

– Возможно, он этого и добивался? Скандальной известности?

– Все возможно. Но уж очень ко времени. Нет? Бокун пожал плечами.

– Меня же во всем этом беспокоят три вещи, – продолжил Гриф. – Первое: почему «Зерцало» сие опубликовала. Там умный редактор, и он не мог не понимать, что... Не в Швейцарии живем, у нас постреливают. Не так часто, как в северной столице Большого Брата, но не менее фатально.

– Да руки у него не дошли, у главреда. Скорее всего, сам он материал не читал.

– И такое может быть. Значит, имеет сейчас со своими не менее содержательную беседу, чем ты со мной. Или – не имеет? Вопрос вопросов. – Гриф вздохнул. – Второе: Данилов определенно сказал правду, ни от кого он заказа не получал, а тогда... Тогда кто сыграл его втемную? И ведь хорошо сыграл, как по нотам... Кто композитор и дирижер, вот что меня интересует! Ведь за Даниловым увидят тебя, – Фокий Лукич при этих словах втянул голову в плечи, – а за тобой меня! – Некоторое время Гриф задумчиво изучал прихотливые изгибы табачного дыма, проговорил, словно размышляя вслух:

– Ну что ж, войны все одно было не избежать, хотя она и не ко времени, ну да все войны случаются не ко времени, и каждый солдат кого-то недолюбил и что-то там недокурил... Ты готов к войне, Фокий?

– Я? – Фокий Лукич еще глубже заполз в кресло, заморгал глазками, разом представив себя в грязном окопе с «Калашниковым» – жалкого, завшивленного... А на бруствер уже бегут страшные бородатые люди конкретной национальности и собираются его захватывать и пытать, пытать... Кадык его лихорадочно задергался, взгляд наткнулся на стакан с остатками коньяка, и Фокий его вылакал жадно, прихлебывая, как пойло. Гриф поморщился:

– Манеры у тебя, Фокий... И как ты по сю пору не спился? Видно, страха в жизни было немного, а? Настоящего, демонического страха... Странно... Ты ведь человечек без особых фантазий, а боишься так, словно напредставлял уже себе всякие напасти-мордасти вживе... Что и удивляет.

Бокун из своего кресла-засады лишь мрачно зыркнул на патрона, подавил подступившую икоту, вдохнул, собираясь что-то сказать, но промолчал. Гриф этого его поползновения, похоже, даже и не заметил.

– А третье, дорогой Фокий, по порядку, но не по значению: я думаю над тем, как нам извлечь из всего происшедшего наибольшую выгоду. Ну, что ты нахохлился, как саванный суслик? Прекращай уже переживать, включай аппарат мышления. Для начала мы проведем разведку боем. И дадим серию статей. О Дидыке, Раковском, Реймерсе, Ткаченко, Головине. Я никого не забыл?

– Может быть, стоит выждать?

– Чего? Как заметил еще Макиавелли, войны нельзя избежать, ее можно лишь отложить – к выгоде противника. Ну а в свете грядущих выборов... Тот, кто получает власть, получает и все остальное.

– Но сейчас... Ведь я тогда...

– Окажешься на «острие атаки»? Можно и так сказать. Не все в сортирах отсиживаться.

– Но Дидык, Реймерс и особенно Головин...

– Боишься? Не бойся, Бокун, живым мы тебя этим оглоедам не отдадим, – оскалился Гриф. Фокий Лукич побледнел, икнул, закашлялся.

– Я... Мне... Я нездоров!

– Не мельтеши, Бокун. Нельзя выжидать, когда начался передел самого сладкого здешнего пирога – Трубы! Нельзя быть настолько трусом, Бокун! Ты привык вкусно жрать и крепко спать, но комсомольские времена давно минули! И порой даже таким, как ты, нужно рискнуть – благо за жирный кусок! Или ты не желаешь больше с нами работать? Устал? Рыбку захотел половить мирным функционером?

Гриф упер немигающий взгляд Бокуну в переносицу, тот явственно услышал, как под ложечкой что-то екнуло и оторвалось, раскрыл рот, вылупил глаза, словно выброшенная на мелкий пляжный песок глубоководная рыба камбала... Взгляд у Грифа был другой, чем у Данилова. У того – горячий и острый, несущий огонь гнева, и страх сгореть в этом огне только мгновение спустя превращался в грядущий ужас небытия... Гриф же смотрел безразлично, как на падаль, словно смерть твоя уже произошла... Некстати Бокуну вспомнилось вдруг, что Гриф когда-то служил инструктором «девятки», службы охраны, и славился умением вырывать у человека кадык одним движением так, что жертве оставалось заживо захлебываться собственной слизью.

Бокун почувствовал, как все тело разом покрылось липким, дурно пахнущим потом, словно рыбьей чешуей; он знал, что Гриф тоже учуял этот гнилостный запах, и оттого ему стало еще омерзительнее... Кое-как он справился с горловым спазмом, заговорил, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые губы.

– Я просто переработал, – прохрипел Бокун совершенно чужим голосом. – Этот Данилов утомил меня.

– И напугал, не так ли? – Гриф легко и непринужденно поднялся из кресла, прошел к бару, плеснул себе еще виски, выпил медленно, с удовольствием. – Все дело в том, милый Фока, кого мы больше боимся в этой жизни – врагов или друзей... Враги – надежнее, друзья – опаснее. – Гриф неожиданно повернулся к Бокуну, спросил быстро:

– Я ведь тебе друг?

Тот не сумел подготовиться, лишь глубже втянул голову в плечи, опустил взгляд в поверхность стола и – кивнул.

– Вот-вот, кивай. Но никогда не отвечай на такой вопрос утвердительно: ответ будет ложью, и ложь эта в глазах вопрошающего будет явной. Как говаривал старик Ришелье, предательство – лишь вопрос времени. Нет такого человека, которого другой не предал бы. И даже не ради денег, славы, удовольствий и уж подавно не по принуждению. Очень часто – по легкомыслию. Еще чаще – из зависти.

Зависть – самое людское из всех человеческих качеств. И самое прогрессивное.

Заставляет двигаться даже тех, кто ленив и нелюбопытен. – Гриф замолчал, застыл, устремив взгляд в себя, потом снова обратился к Бокуну:

– Не переживай, Фока. Помнишь Влада и Эдика? Этих «братьев из ларца»? Они снова станут приносить тебе готовые хохмочки и примочки, тебе не будет даже нужды их читать.

Можешь продолжать квасить. И переживать. И не беспокойся понапрасну: и Дидык, и Реймерс, и Раковский, и Головин, и остальные – люди слишком умные, чтобы грешить на тебя... Будку не наказывают за то, что оттуда лает собака. Так что – спи спокойно, друг. Хм... Звучит как эпитафия. Мрачно, но надежно.

За время пространного монолога Грифа Бокун почти полностью справился с эмоциями. Лицо выглядело слегка помятым, но в целом он производил впечатление собранного, пусть и застегнутого на все пуговицы вицмундира, функционера. Он быстро, мельком взглянул на Грифа, произнес бесцветно и бесстрастно:

– А что ты предполагаешь делать с Даниловым, Сергей Оттович?

– Не беспокойся, Фока. – Если Гриф и был удивлен быстрой перемене, произошедшей с Бокуном, то виду не подал: так, принял к сведению. – События, предоставленные самим себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему.

Этого я допустить никак не могу. И Даниловым займусь.

– А если он представляет структуры?

– Все мы представляем структуры, Фокий.

– Я имею в виду – органы. Наши или российские.

– И что это меняет?

Бокун помялся:

– Прижать его надо хорошенько. Расколется, как сухой пряник.

– А если не расколется?

– Таких не бывает.

– Это верно. Вот только куда нам его девать, измордованного да наркотой заколотого? Особенно если он представляет «структуры»?

– Ты ж сам, Сергей Оттович, поминал Виссарионыча. «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».

– А ты злопамятен, Фока, ох злопамятен! Нет, устранять Данилова не разумно. Пока. Ведь кто-то подвиг его на деяние? Кто-то выставил перед нами болванчиком и мальчиком для тумаков? Да и сам он – лошадка пока темная. Нет, устранять рано. А вот посадить на «поводок», да живцом... Да еще на такой, что покажется клиенту «сладким пряником». Ты ведь на своей наживке чувствуешь себя большущим хищным карпом в собственном пруду, эдаким царьком... Такого роскошества мы Данилову не предоставим, но кое-что могем. Он сам сказал, что любит роскошь.

– А кто ж, барин, не любит?

– Ты начал шутить, Бокун? Значит, ожил. Вот теперь я совершенно спокоен за, так сказать, «план мероприятия». – Гриф запрокинул голову, некоторое время раздумчиво изучал подвесной потолок. – Как констатировал один ученый богослов, все переменчиво в этом мире и в равной степени имеет задатки служить как добру, так и злу. А что есть деньги? Добро или зло?

– Человека не так портят деньги, как их отсутствие.

– Ну да, вопрос риторический: количество денег порой определяет степень нашей свободы в этом мире. Но не для всех. Не думай, что я пошлю твоему собкору-махинатору человека с баулом «зелени». Ты его здорово «раздергал». Он идеалист. Ну а поскольку времени перевоспитывать его в материалиста нет, да и ни к чему это... Идеалы способствуют великим деяниям. А деньги – лишь дисциплинируют. Так что... С идеалистами нужно лаской. Нежностью. Любовью. – Гриф раздумчиво поиграл льдом в бокале, спросил:

– У него есть кто-то? На тему любви?

– Из редакции?

– Из редакции, со скамейки, с панели – не важно!

– Сплетен про него не слагают.

– Нужно посодействовать молодому человеку, ибо... – Гриф поднял свой бокал, поболтал остатками льдинок, напел негромко:

– "Жить без любви, быть может, можно..." Но – как?.. Подберем мы твоему Данилову умницу, красавицу, рукодельницу и чтобы писала чистым апельсиновым соком! Ты доволен, Фока?

Бокун неопределенно пожал плечами.

– Вижу – недоволен. По тебе – закопать супостата в ямку поглубже и цементом сверху залить. У-у-у, Живодеров... – Гриф шутливо погрозил Бокуну пальцем. – Закопать никогда никого не поздно, Фока. Никогда и никого. – Гриф помолчал, рассеянно глядя в окно, закончил деловым тоном:

– Кажется, мы все обговорили?

– Да, Сергей Оттович.

– Не слышу энтузиазма в голосе.

– Энтузиазм – удел дураков.

– Пожалуй. Возвращайся к своим баранам, Бокун. А я вернусь к своим волкам.

Каждый в этом мире должен занимать свое место. Иначе всех ждет беспорядок.

Хаос.

Гриф выплеснул остатки виски на палас и пошел к двери.

Полуобернулся:

– Да, Фока... Что ты там сказал про его взгляд?

– Взгляд?

– Именно.

– У него взгляд убийцы.

– Как романтично. Идеалист со взглядом убийцы. Беллетристика. У этих парней, друг мой, не бывает никакого взгляда. Только прищур. Сквозь прорезь прицела.

Гриф закрыл за собою дверь мягко, как хозяин. Бокун застыл в кресле, опустив глаза на матовую поверхность стола. Ничего. Время волков не может длиться вечно. Только до той поры, пока они не перегрызут друг другу глотки.

Вот тогда и наступит его время. Как Гриф его назвал? «Саванный суслик»? Пусть.

Саванна принадлежит как раз этим осторожным зверькам, когда волчьи кости уже дотлевают в ямах.

Фокий Лукич поднял взгляд и долго смотрел вслед ушедшему. В зрачках его не осталось ничего, кроме ненависти, стылой и бездонной, как черная просинь ледяного омута.