Текст книги "Странник"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 25

Действие на время заглушило пустую тоску внутри и жестокое чувство безнадеги... Олег задавал вопросы, слушал ответы на них, пытался выстраивать какую-то линию поведения, а душа словно вымерзла. И Дашины слова – «Ты ведь беспокоишься за меня?» – звучали теперь так, что... Нет, это было не беспокойство, это было отчаяние! Вот только поддаваться ему нельзя. Нужно думать. Быстро. И – действовать.

Из прихожей донеслись приглушенные звуки.

– "Вдруг земля зашевелилась – появляется мертвец..." – продекламировал Олег. – Твой друг Григорий может что-то добавить к сказанному?

– А я знаю?

– Тогда сиди смирно. Пойду пообщаюсь.

Олег вышел в прихожую. Еще не вполне отошедший от полубеспамятства грузноватый «друг Гриня» стоял, подпирая стену. В руке его был пистолет, и держал он его совсем не так, как в кино: грамотно, на уровне пояса, навскидку.

– Еще шаг, и – стреляю, – предупредил он.

– Ну и дурак. Пораскинь мозгами, Григорий, стал бы я переть медведкой на рогатину, если бы был не прав?

– Прав будет тот, кто останется живой... – прохрипел Григорий, дернул для убедительности стволом. – Стой где стоишь!

– Резонно. Ша, уже никто никуда не идет.

– Лицом к стене! Руки на стену!

– Не-е-ет, эту хохмочку я уже знаю! Я к тебе спиной, а ты мне рукоятью по затылку?

– Выполняй, урод! Клешни продырявлю!

– Это из «стечкина»? Да он грохочет, как ураган! А кто-то из бдительных соседей, будь уверен, всенепременно напужается и брякнет, и подъедет славный патрульный экипаж нашей в прошлом краснознаменной милиции и по полному недоумению «запалит» ваш тихушный схрон. Вместе с аппаратурой. Кого тогда Гриф сочтет уродом? То-то.

Услышав упоминание о боссе, Гриня явно растерялся. Спросил:

– Ты вообще... кто?

– Конь в пальто. И погоны на нем. Не уразумел? Спроси Корнилова, он подтвердит.

Олег широким, приглашающим жестом развернулся в сторону комнаты, Григорий инстинктивно поглядел туда же, ствол пистолета чуть опустился. Ударом ноги Олег впечатал руку с оружием в стену, оказавшись к противнику спиной. Тот навалился всей тушей, Олег упал на колени, успев захватить ворот, бросил напавшего через спину, навалился сверху, ухватил за лацканы куртки, свел руки, Гриня напрягся всем телом, «поплыл» и потерял сознание.

Олег подобрал пистолет, осмотрел, сунул за пояс, вошел в комнату, потирая ушибленный локоть:

– Вот так вот, господин Корнилов, и горишь на мелочах. По моим прикидкам, твой Гриня должен был еще минут семь-восемь в оглушенном уединении сны разглядывать... Но в коммунизм мы его с собой не возьмем: туп, агрессивен, а зачем такие в светлом будущем? У тебя кандалы имеются?

– Наручники?

– Да.

Корнилов вздохнул:

– В сумке для аппаратуры. На дне.

– Как в пьесе Максима Койкого: если «На дне» есть веревочка, то кто-то на ней повесится. И такую песню испортит, дурак!

– Что? – нервно отозвался Корнилов.

– Это я фигурально. Гипотетически. Классику надо помнить.

Олег нашел наручники, сковал лежащего бездвижным бревном Гришу, видно, сделал больно: тот замычал.

– Ну и голова у твоего напарника! Колода – не голова! Такому по стройке без каски можно ходить и по газопроводу без противогаза лазать! Насморком он не страдает?

– Чего? – не расслышал Корнилов.

– Не сопливый напарник твой? Астма, сердечная недостаточность, умственная невостребованность? Здоровый?

– Как лом.

– Что как лом, я уже понял. Тогда мы его по-партизански упакуем.

Олег запихал Грине в рот грязный рукав, оторванный от упавшей куртки.

Склонил голову набок, констатировал:

– Не, не астматик. Дышит ровно. Ну и пусть себе дышит, пока дышится, а, Корнилов?

Тот пожал плечами, вернее, двинул, насколько позволяли связанные руки.

– Ты что загрустил, земеля?

– Есть чему радоваться?

– Живы.

– Пока.

– Да ты пессимист, Сергей.

Корнилов улыбнулся невесело.

– Вам это странно? – Он неловко кивнул на стянутые за спиной руки.

– Предлагаешь тебя развязать? Вообще-то верно, куда тебе бегать, да и от судьбы не уйдешь... Но – повременим. А то ведь взбрыкивать начнешь да и набедокуришь на свою голову, а я не калькулятор – силу ударов рассчитывать.

Скажи спасибо, что вначале сгоряча вообще голову не оторвал.

– Спасибо.

– С юмором в порядке. Кто в вашей паре за главного был?

– Григорий.

– И как тебя в такую компанию занесло, да под такое руководство?

– Дети. Я не соврал. Двое.

– Мальчики?

– Да. И оба – есть хотят. А в «Контексте» платят.

– Хорошему профессионалу платят или те деньги, которые он потребует, или те, на которые согласится. У тебя какой вариант?

– Наверное, второй.

– Что так?

– Обстоятельства.

– Жадность. За деньгами людей не видишь.

– А что на них любоваться?

– Ведь ты не из «конторских», Корнилов.

– В смысле?

– В ГБ не служил. Ни в нынешнем, ни в прежнем.

– Нет. Технарь я. Хороший технарь. Инженер. Практик.

– То-то кололся, как сухое полено, искренне и с чувством.

– Что?

– А это наводит на грустные размышления... И гнусные подозрения. Уж очень все складно. Не чернуху ли ты мне лепишь, инженер хороший?

– Я...

– Не-ет, не лепишь. Я бы почувствовал, – медленно проговорил Олег, замолчал, о чем-то напряженно размышляя.

– А если она не Головина? – произнес в наступившей тишине Корнилов.

– Кто? – не сразу понял Олег.

– Ну девчонка та, что с вами была.

– Даша? Не Головина?

– Ну.

Олега обдало жаром. Действительно, что, если... Но тогда... что – тогда?

Человека не так ломает несчастье, как призрак несостоявшейся надежды. Особенно если этой надеждой была любовь.

Не думать! В ситуации, приближенной к боевой, чем больше размышляешь на вечные темы, тем меньше шансов выжить, азбука. Выжить самому и спасти Дашу.

Если, конечно... Олег тряхнул головой:

– Вот что, Корнилов. А сядем-ка мы с тобой в авто и поедем в твою контекстуальную контору. А там – будет хлеб, будет и сало. Глядишь, твой тезка Гриф все спорные вопросы нам и осветит. С предельной ясностью. Естественно, если, я правильно его об этом попрошу. А просить я умею.

Пленник побледнел:

– Это бессмысленно.

– Что так?

– Охрана.

– Лютая?

– Да. Слишком опасно.

– А здесь я, выходит, в бирюльки с вами сражаюсь, под щелобаны? Поедем, брильянтовый мой, на месте и решим. Да и оставаться тебе резона нет: а если Даша все-таки Головина? Папа Рамзес, как только узнает о похищении своей пацанки, сгоряча может и не пожалеть молодых холопьих жизней.

– Я не холоп.

– Смотря для кого.

– И не надо меня пугать.

– Беда с вами, технарями. Кто пугает? Просто констатирую факт. Сейчас подъедем в твой офис, а там...

– Может быть... вы один поедете? Я скажу адрес.

– Нет, в компании веселее.

– Умирать?

– Я что, похож на самоубийцу?

Корнилов помолчал, выговорил медленно:

– Охрана в офисе встретит.

– Неласково?

– Это мягко сказано. Организация у нас... непростая.

– Зато я – простой. И незатейливый. Вот люди ко мне и тянутся. Против такого обаяния кто устоит? Никто. А тебя беру. Как пропуск.

– Чтобы умирать не скучно было?

– Не, умирать ни к чему – жизнь-то вокруг какая веселая! Вашими стараниями.

– Так я – заложник?

– Ключик.

– Там все равно никого нет.

– Так уж и нет?! У вас тут внештатная, а начальство по дачам дрыхнет?

Сильно сомневаюсь я в такой безалаберности.

– Ваш тон... А меня... Меня убьют.

– До смерти?

– Прекратите!

– Двум смертям не бывать, а одной еще никто не избежал, – философически изрек Олег. Корнилов помрачнел:

– Дерьмо вся эта жизнь.

– Это ты только сейчас понял, Корнилов?

Пленник хотел что-то сказать, но промолчал, лишь глянул на Олега зло.

– А ты чего вообще ожидал, служивый? Пирожное с вареньем и без хлеба? Нет, друг Корнилов, бесплатной патоки не бывает.

– Я не трус. Просто...

– Понимаю. Беспокойно. И неуютно. А кому под перекрестным огнем уютно?

Никому. Факт.

– Дети останутся. Что мне было делать? Выбора не было.

– Выбора никогда ни у кого нет. У мужчин – особенно. Если живешь честно.

– Плевать на честь, когда нечего есть.

– А вот это действительно жаль.

– Отпустите меня. Вы же понимаете, в ваших играх я человек случайный.

Дети... Я не могу о них забыть... И вы, вы не простите потом себе, если...

– Я не прощу себе, если что-то случится с девчонкой по имени Даша. И себе не прощу, и тебе, и Грифу, ты понял? – жестко оборвал его Олег. – А о своих детях нужно было ДУ" мать, когда на службу нанимался.

– Я нанимался на работу.

– Да как ни назови, все – война.

– Чужая, – процедил сквозь зубы Корнилов.

– Запомни, технарь, на всю жизнь запомни, – тихо сказал Олег, глядя в глаза пленнику. – Чужой войны не бывает.

Данилов вывел пленника из подъезда, так и не развязав рук: просто набросил на плечи длинный плащ. Они направились к покинутому красному «форду-эскорту».

Все это наблюдал человечек с верхней площадки шестнадцатиэтажки. Он поднес к губам аппарат связи:

– Объект захватил Корнилова.

– Что?!

В эфире повисло тягостное молчание.

– Объект стопорим, только нежно. И – стираем. Для нашей игры он слишком шустр. Слишком.

– Вас понял. Штатный вариант?

– Нет. Действовать предельно нежно.

Глава 26

«Форд» мягко катил по мокрому, масляно отливающему асфальту. Корнилова Олег усадил рядом. Пленник, у которого еще в квартире проскальзывали в голосе истеричные нотки, теперь совершенно расклеился и поник. Глаза блестели, словно у лихорадочного больного, тело сотрясала заметная дрожь, а голос выдавал не просто волнение, а ужас. Данилов не забыл пристегнуть пассажира ремнем безопасности, опасаясь, как бы тот не выбросился на ходу, одержимый этим неконтролируемым страхом.

Корнилов то начинал метаться, то – замирал, и глаза его становились почти безумными.

– То, что вы хотите совершить, – сумасшествие, – обреченно повторял он в периоды просветления.

– Да? – искренне удивился Данилов.

– Самоубийство.

– Оставим дискуссии об ошибках военных до окончания боевых действий, – устало отозвался Олег.

– Я не военный. Я даже в армии никогда не служил.

– Расслабься.

– Я чувствую себя овцой. Связанной овцой. Для заклания.

– Эх, технарь, лучше бы ты был гуманитарием. И гуманистом. Сидел бы сейчас за гербарием, листики перебирал. Или слюнявил странички классики и поливал их скупою мужскою слезой.

– Издеваетесь?

– Да боже упаси! Констатирую факт.

Корнилов замолчал, но по лицу было заметно, что депрессия его развивается в сторону «отрицания отрицания».

– Мне нужно лекарство.

– Так ты больной?

– Пожалуйста... – Лицо Корнилова побледнело, он почти задыхался. – Пожалуйста... У меня в пиджаке, в нагрудном кармане.

Олег притормозил у обочины, извлек маленький пергаментный прямоугольник.

– Только осторожно! – истерически взвизгнул Корнилов; лоб его обметали бисеринки пота. Олег развернул квадратик.

– И давно марафетишь, инженер?

– Пожалуйста... – Мелкая холодная испарина сделалась обильной, покрыв все лицо пленника.

– А как же теща с борщом и жена с кошкой? И дети, двое из ларца? Наплел?

– Нет, клянусь! Просто... работа постоянно ночью и...

– Крови много?

– Да никогда я на «мокрое» не ходил, мое дело...

– ...телячье. Помню. Будем считать, производственная травма.

– У меня портсигар в боковом кармане. Только вы...

– Не нервничай, справлюсь.

Олег вынул портсигар, достал пустую гильзу от папиросы, аккуратно высыпал порошок двумя дорожками по блестящей полированной поверхности, выровнял, поднес гильзу к носу пленника:

– Причащайся, болезный.

Тот вдохнул раз, другой, обессиленно откинулся на сиденье. Олег тронул машину, спросил, покосившись на пленника:

– Ну как? Отваги привалило?

Корнилов не ответил. Олег этому даже порадовался. Ему было над чем подумать.

Итак, что мы имеем? Дашу похитили. И тут – возможны варианты. Первый, самый скверный. Девушку похитили люди, для которых похищение – бизнес.

Просчитать этот вариант нельзя. Это – как упавший на голову кирпич. Ну да кирпичи и на простую голову ни с того ни с сего не падают, а на головы избранных – и подавно... Вариант маловероятен.

Скорее олигарх попал под зачистку. А его, Данилова, играют втемную, используя сложившуюся ситуацию на всю катушку. Если кто-то не сконструировал ее изначально и оч-ч-чень прицельно. И этот «кто-то» кушал свой хлебушек на казенном коште той еще страны не год и не два: профессиональная разработка и безукоризненное исполнение.

Кто? Упомянутый Сергей Оттович Гриф? Сомнительно. Хотя... Если власти решили «пошуршать по олигарху», завязавшему почти матримониальные сепаратные связи с Москвой и Минском, и за устранением оного прибрать к рукам не такой уж махонький бизнес, почему бы им не попользоваться Грифом как ширмой? Понятно, почему: Гриф человечек умный, игру распробует если не «на раз», то «на два», станет непредсказуем, начнет свою, будет плодить проблемы... Хотя нет человека – нет проблемы. Сгоревшую лампочку второй раз можно использовать только как кляп. Спишут Грифа, если начнет мудрить.

А Головин, по сути, уже устранен. Как бы выдержан человечек ни был, им правят эмоции. Даша его единственная дочь. Ему уже не до газа, нефти, денег.

Скорее всего, он сумеет собраться и решить вопросы с теми, кто... Если найдет.

А время упустит. Время – категория невосполнимая. А пока – очень удобно подставить ему Данилова. Лучше покойного. Это значит, что Гриф все-таки вполне может «руководить процессом». И списывать он приготовился именно его, Олега, на пару с незадачливым технарем Корниловым.

Другой вариант. Если Даша Головина – вовсе не Головина, а Мухобоева, Любомудрова или вовсе Смирнова-Ласточкина! Тогда... именно он, Данилов, цель и средство всей комбинации? Не-ет, не по птичке капканы сработаны, много чести.

Такое может статься лишь в одном случае: если его, Данилова, олигархи используют разменной пешкой в междусобойчике, науськивая притом друг на друга силовиков. Понабирали себе разработчиков из контор, а те просто и конструктивно думать давно разучились, им схемы подавай! Впрочем, и при таком раскладе итог печален: до чистосердечных признаний и искренних раскаяний ему дожить не дадут: план. Пусть не пятилетний, но выполнять надо.

Олег вздохнул. А есть еще варианты четвертый, пятый, двенадцатый... Вот только парочка пустячков логику ломает напрочь и делает картинку простой и конструктивной, как автомат Калашникова, и совсем не такой, что вырисовывается.

И все это не важно! А важны только девчонка, вкус вина, свет солнца сквозь деревья, будущая осень, золотая, как подсолнухи, и хрусткая от первого морозца, черные изломы кустов из-под первого снега, волчьи ягоды, кровавые на белом...

Иначе – опять, опять в тот круг, из которого он вырвался... Или он вырвался из круга, чтобы... вернуться? И рок играет с ним свою обычную шутку? И нет ему жизни вне войны?

Круг. Самая одинокая фигура. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности.

– Мы ездим по кругу, – подал голос инженер.

– Ты наблюдателен, – отозвался Олег. – Я езжу по кругу.

– Почему?

– Думаю.

– И что решили?

– Ничего.

– Так решайте!

– Не нервничай так, технарь! Используй время по назначению.

– Кто может знать назначение времени?

– Ха-ха. В каждом из нас существуют по меньшей мере два человека. И они – непримиримы. И – своевольны. Но только один распоряжается твоей жизнью. Другой – молчит. И корчит из себя недовольного. Ты никогда не хотел бы поменять их местами, инженер?

– Стать ботаником?

– Хотя бы.

– Они как тени, те, что живут в нас. Они не могут поменяться, у каждого его место. Один – в душе, другой...

– Ты хороший парень, инженер. Умный. Но дал самому хлипкому из своих двоих взять верх.

– Жить как-то надо.

– Жить надо не «как-то», а счастливо.

– Ты герой, да? И у тебя получается жить счастливо?

– Нет.

– К чему тогда все? Хотя... Я знаю назначение времени.

– Да? Какое?

– Жить.

– Ну так живи.

– Запястья связаны.

– Может, это для того, чтобы лучше почувствовать биение пульса?

– Перед смертью?

– Инженер, что-то ты больно мрачен.

– Ночь. И асфальт какой-то маслянистый. Словно в машинной крови.

– В чем?

– Сколько машин разбилось на дорогах... Их разбили люди. Но никто не замечает ни людской крови, ни крови машин. А дорога это помнит.

– Машины – живые?

– Конечно. У каждой свой нрав. Характер. Судьба. Среди них есть счастливчики и бедолаги, любимые и отверженные. Есть пенсионеры, повесы, чинуши, братки, катафалки. Та, на которой мы сейчас катим, – потаскушка. У нее и нрав такой, и судьба.

– А ты, технарь, умница. Я буду называть тебя – умник.

– Не слабо. А я тебя – герой.

Олег глянул на Корнилова: глаза у того блестели, на губах играла улыбка брезгливого превосходства и тайного знания.

– Сдается мне, зря я тебя порошочком баловал, инженер.

– Это не важно. Я только теперь понял. Ничего не важно. Тот, скрытый в нас, хочет любви. Первый жаждет всего: поклонения, лести, могущества, секса, вина, мяса, и снова – секса, и снова – успеха, власти, поклонения... И эта его жажда разделена сочувственной завистью или презрением окружающих. А вот второму, истинному, нужна только любовь. Поэтому он никогда не станет первым.

Он никому не нужен и никому не понятен. Даже нам самим. Мы его боимся. В истории был пример.... И человек стал называться Любовь, и провозгласил свою бесконечную власть! Вернее, он был Богом, но пришел к людям как человек, чтобы быть понятым ими. Но кому нужна власть без могущества, без поклонения, без лести? Его распяли. С тех пор все дороги во всех странах отливают кровью.

Потому что ведут в никуда.

Корнилов замолчал, глядя в ведомую ему точку на ветровом стекле. Потом заговорил снова:

– Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи! Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой и никому не интересной оболочке... Мы ищем ту, которая будет любить вот этого, сокрытого в нас и бессильного, того, что не может причинять зла. А наш «первый» превращается из зудливого бесенка – в дьявола! Он изводит нас несостоявшимися мнимыми успехами, он разрывает нам душу красотой и совершенством девчонок, какие уже никогда не будут принадлежать нам! Ты спросил, почему я пошел на эту работу? Деньги дают возможность потчевать этого, «первого», всем, что он возжелает!

– Бес ненасытен.

– Пусть! Но он дает иллюзию счастья. Она называется «довольство». И – «зависть». Чужая зависть.

– Не такой уж ты умный, умник.

– Не такой уж ты герой, герой. Вот я – трус. Поэтому мне нужен белый порошок.

– Кокаин пробуждает доблесть?

– Кокаин делает больше: он раскрашивает мнимые иллюзии, делая их сущим!

Цветные, четырехмерные иллюзии славы, могущества и власти. Впрочем, и слава, и могущество, и власть – всегда иллюзорны, люди просто роботы из костей и мяса, и пуля одинаково крушит кость и разрывает сухожилия и у титанов, и у сволочи. – Корнилов снова замолчал, глядя на несущуюся под колеса, влажно отливающую дорогу остановившимся взглядом. – Мне кажется, я скоро умру. Развяжи мне руки, герой. Я хочу умереть с иллюзией свободы.

– И с кровью на клыках?

– Что?

– Да нет, просто мелькнуло нечто. Наверное, из Киплинга. Повернись, умник.

Двумя движениями Данилов распустил стягивающий запястья пленника ремень.

Тот неловко развернулся на сиденье, замер, потирая затекшие пальцы:

– Можно понять тех, кто вышел из заключения. Моя не свобода длилась недолго, а какой веер ощущений! Их – длится годами... Разве они готовы принять свободу? Нет, только волю! Свою волю над другими и – унижение всех, кто слабее... Как жаль... Я умру. Я чувствую, что умру. И мои дети даже не узнают, каким я был! Словно меня не было вовсе! Плохо жить, ничего не воплощая. И мне уже не научиться.

– Прекрати кликушествовать, умник!

– Это тебя не касается, герой. Для тебя я – никто. Как и ты для меня.

Хотя... – Корнилов расхохотался, откинувшись на сиденье. – Ты можешь стать для меня всем, если застрелишь меня! Помнишь слова песни, герой? «Кто был ничем, тот станет всем!» Лучший способ стать самым значимым человеком в чьей-то жизни – это прервать ее! Сделаться палачом! – Нервный хохот прекратился так же быстро и неожиданно, как и начался: Корнилов закрыл исказившееся лицо ладонями, произнес сипло:

– Господи, как страшно, когда любой может стать твоим палачом!

Как страшно жить!

Корнилов сник примороженным папоротником; Олег даже подосадовать не успел на кумарно-неуравновешенное поведение визави, как тот вскинулся, сузил глаза:

– Почему ты меня развязал, герой?

– Я добрый.

– Врешь! Все люди злы!

– Тебе очень не везло в жизни, умник.

– А тебе везло, да? То-то ты катишь по ночному городу, не ведая куда и зачем! Ничего ты не найдешь, кроме пули! Покрытые кровью дороги ведут только в преисподнюю.