Текст книги "Странник"

Автор книги: Петр Катериничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 35

Дашу затолкали в машину, она не сопротивлялась: вялое безразличие не оставляло девушку, вот только ледяные кусочки распадающегося мира сделались тревожными и норовили уколоть, обрезать острыми закраинами.

– И долго она у нас пробудет? – спросил Гнутый.

– Сколько нужно, – отрезал Марат, – Барбарис сказал, к понедельнику все дела решит, – подал голос Матрос.

– И ты не вякай, Санек! – осек его Марат. – Как Барбарис дела решает, с кем и когда – не твое дело!

– Оплата как всегда? – заискивающе спросил Гнутый.

– Я же сказал, за эту – тройной тариф.

– Да я не о том... Когда?

– Не боись, не кинем.

– Да я не за себя страдаю: Викентий гундел. Просил «капусты» заслать.

Двоих ваших от «крестов» откосили вчистую, а никто и «хруста» не кинул.

– Не суетись, зашлем.

– Я не суечусь. Но ты же знаешь доктора, для него порядок – вещь абсолютная. Аккуратный сильно.

– Зато в «люке» полный протек, – скривился Марат.

– Ты бы двадцать лет с психами печалился, у тебя бы тоже в «чердаке» мухи плодились, а то бы и в теплые края уже летели, стаями.

– Никто его в дурдом работать не гнал. Так что охота – пуще неволи.

– А я о чем!

– Каждый свою неволю выбирает сам, – философически резюмировал Марат.

– Лучше иметь порченую крышу и тащиться удавом в свое удовольствие, чем гнить сильно умным.

– Это ты о ком, Гнутый?

– Не о тебе.

– Значит, я, по-твоему, глупый?

– Да нет, я не то хотел сказать, – замельтешил глазами Гнутый. – Ты не гнилой.

– Зато ты гнилой, понял? Ты все осознал насчет девки?

– Ну.

– И Викентию передай. Он что-то последнее время совсем «без башни».

– Скажу, чего мне... А вообще-то ты прав насчет Вика. Порой глянет – у меня аж мурашки по спине.

– Не бери в голову, Гнутый. Заработается – заменим.

– Угу, – кивнул тот. – Вон Валентин Карпыч... Он вообще тихий по жизни.

Ему бы денюжка капала, и ничто его больше не волнует. Такие дела можно творить...

– Но и придумать, как пацанов по шизе отмазать, если их, скажем, академик какой столичный раздергивать начнет, он не смикитит, так?

– Так, – авторитетно подтвердил Гнутый. – Шизоту, ее грамотно ставить нужно, как в театре, без фальши.

– Во забормотал, а, Матрос? Прямо как по писаному! Нахватался у Вика.

Матрос скривился в ухмылке, пожал плечами.

– Марат, а как ее звать-то? – спросил Гнутый.

– Я тебе уже объяснил про сильно любопытных... – завелся было Марат, но Гнутый оборвал его нетерпеливо:

– Да я не о том! Как-то ее записать нужно? Мало ли что?

– Запишете Дарья... э-э-э... Иванова. Все, хватит тереть, забирай девку, Матроса на броню, и – по коням!

– Разве что Матроса пока санитаром обрядить? – примирительно спросил Гнутый.

– Ну. Видишь, как ты соображать начал?

– А где пацаны-то станут? – подал голос Матрос.

– За повороткой в поселке, где магазин, знаешь?

– Ну.

– Подковы гну! Проводишь девку, и – туда. Они на месте уже будут. На Витькином «ниссане».

– Лучше бы «жигуль» какой. Он неприметнее.

– Помолчь, конспиратор тоже выискался!

– А до поворотки мне что, пешком кандыбать?

– Хоть раком! – озлился Марат. – Ты че, Матрос, вопросы задаешь? «Хрусты» есть, любую тачку остановил и подъехал.

– Ага, остановил, с моей-то «шайбой»... Не всякий водила тормознет. А скорее никто не тормознет.

– Все, не грузи. Не сахарный, с километр протопаешь!

– "С километр". Да там все три будут, – недовольно пробурчал Матрос, но скорее для порядку. – Все, двинули.

– Чем вы девку накачали? – глянув на нее, настороженно спросил Гнутый.

– А я знаю? – пожал плечами Марат. – Да и какая разница?

– Какая разница? Одна дает, другая – дразнится! – вспылил вдруг тихий допрежь Гнутый. – У нее уже щас глазенки шалые, а ну как кумар прихватит и она «кони двинет»? С меня Барбарис спросит, а я за ваши художества не ответчик!

– Не боись. Ну, дыхнула она что-то, мы на платок плеснули и нюхнуть дали.

Сначала вырубилась слегка, потом – как кукла пластмассовая стала. Да ты и сам видишь: никаких хлопот.

– Слушай, Марат! – взвился Гнутый. – Я, конечно, по твоим понятиям, дебил, но что-то понимаю! Ее минут через семь потряхивать начнет! Она что – наркоманка?

– А я ей не доктор!

– Чем вы ее травили?

– Да чего ты беспокоишься, Гнутый, нам Боря Барбарис сам тот флакончик и дал.

– И где он?

– Вот. – Марат вынул из кармана желтый баллончик.

Гнутый взял, опасливо отвинтил крышку. Понюхал препарат осторожно, «по-химически», отставив руку с флаконом и нагоняя на себя ветерок ладонью другой.

– Чего ты такой кисяк смандячил, Гнутый? Мы ж вместе с девкой в машине были, дышали – и ничего. Действует только в высокой концентрации, говорю же, платок полили и – ей к носу. Вдохнула разок и – баиньки. Чего это такое?

– Не знаю, – озадаченно протянул Гнутый. – Пахнет резедой.

– Ну и нечего умничать!

– Да не, я к тому, Марат... Девка правда тревожная какая-то стала... Так бы мы ей транквилизатор или сонник вкатили и – ладушки. А вдруг вещество это с сонниками взаимодействует негативно? И помрет она, имярек, лютой смертушкой на больничной койке... А кто-то, может, такую вот трагедийку просчитал заранее, чтобы... подставу сработать? В смысле – подлянку? Боре Барбарису, а?

– Тебе бы легавым шустрить, Гнутый, опером, – вроде шутливо отозвался Марат, но лицо его посерьезнело. – И чего ты о Боре печешься? Барбарис всегда сам за себя ответит. А если его кто типа кинуть удумал, то ответит уже он, и – по полной программе.

– Ты не понял, Марат! Крайними как раз мы с Викентием и окажемся. Или – ты с Матросом.

– Как это?

– Девка кончится, в смысле – откинется, начнут разбираться...

– Ты бы заткнулся, Гнутый! Меня Барбарис никогда не кинет, понял? И если ты еще раз, тля клистирная...

– Да я – что? – суетливо перебил тот. – Я же говорю, подумал, а вдруг это Барбариса кто подставляет?

– Поду-у-умал он... Ты уже от своих психов набрался по самую маковку! Того боюсь, этого опасаюсь... У нас хоть раз проколы были?

– Нет, но...

– Во-о-от.

– Марат, но вы и девок в прикиде от Версаче не сдавали.

– Какой Версаче? – наморщился Марат. – Не, одежонка, понятно, на ней не фуфло, но...

– "Тонны" на полторы. А то и на две. «Зелени».

– Ты че, правда?

– Кривда. И бельишко того же класса.

– А ты знаток, да?

– Зря не веришь. У меня сеструха в центровом бутике работает и вообще, поведенная она на этом деле. Ну и я приобщаюсь.

Марат сморщил невысокий лоб под стриженой шевелюрой, подытожил:

– Вот что. Платье и жакет я заберу. А то у тебя хватит фантазии пихнуть их кому налево, раз такие бабки стоит... И хорош пиво квасом разводить, мое дело принял-сдал, а дальше – гори оно огнем!

– Марат, я только...

– Все, я сказал! Закончили базар! Матрос, прыгай в этот катафалк, и – тронулись.

Даша сидела не шелохнувшись, закрыв глаза. Неосознанная тревога мешалась с сонливостью и безразличием, сердце билось часто, усыпав лоб испариной, и на миг ей показалось, что она Уснула... Перед глазами плыл дымчатый мир Клода Моне, потом он стал прозрачным, ранимым, исчезающим, словно в пейзажах Ренуара, потом сделался насыщенным, будто состоящим Из Раскрашенных ледяных мозаик, как Сент-Тропез Синьяка, а потом... Потом исчез вовсе.

Девушку зазнобило, она почувствовала резкий запах бензина, открыла глаза, огляделась... Стекла в фургончике были наглухо затянуты шторками, напротив сидел парень лет двадцати пяти, сутулый, с длинными руками, с длинным лошадиным лицом и маленькими глазками, посаженными глубоко у самой переносицы, что придавало ему сходство еще и с каким-то пугливым земляным зверьком. Рядом, на откидной скамеечке, застыл стриженый детина изрядных габаритов, меланхоличный и неподвижный, как сытый питон. Машину подбросило на ухабе, Даша едва не упала, детина же только вяло колыхнулся могучим телом и остался на месте.

– Где я? – спросила Даша.

Ей никто не ответил., – Куда мы едем? Меня что, похитили?

Снова молчание. Девушка закусила губу, прикрыла глаза и – рванулась со скамейки, оказавшись у двери. Дернула за ручку раз, другой – дверь не открывалась. И тут ее сгребли за шиворот, подняли, словно котенка, и, чувствительно встряхнув, водрузили на лавку. Меланхоличный мордоворот, обладающий, как выяснилось, кроме недюжинной силы, еще и отменной реакцией, разлепил губы, ухмыльнулся, но, как показалось Даше, не зло, скорее добродушно:

– Ты бы не дергалась, подруга. Никто тебя на ремни нарезать не собирается.

– Я тебе не подруга, понял, дебил!

Меланхоличный пожал плечами, поправил сбившийся воротник, из-под которого виднелись полоски тельняшки, улыбнулся:

– Зови меня Сашок. Еще вопросы есть?

– У меня есть, – подал голос Гнутый. – И не вопрос, а предостережение.

Если ты, сучка, впредь будешь...

Он не договорил. Даша ринулась вперед и что было силы ударила его кулачком в переносицу.

Здоровый снова сгреб ее в охапку, дал легкий тычок:

– А ты шустрая... Умерила бы прыть, что ли.

– Лапы убери!

– Стерва! – Из носа у Гнутого потекла кровь, он вскочил, кинулся к Даше, занес руку для удара и – отлетел в другую сторону от жесткой, увесистой оплеухи, ударился скулой о поручень и оглушенно опустился на пол фургона.

– Остынь, Гнутый, – процедил сквозь зубы Матрос. – Слышал, что Марат сказал?

Тот что-то просипел сквозь губы, прижав ладонь к оплывающей скуле, сплюнул, но вслух ничего сказать не решился. А Матрос бросил в рот пласт жвачки и ритмически задвигал челюстями.

– Ты видел, Матрос?! Она же мне нос разбила!

– А ты чего хотел? Чтобы она тебе минет сделала? – Матрос гоготнул. – Жизнь такая. Как выражается Боря, кому везет, тот и едет. Ну а любишь кататься, люби и бодаться. Ты сопатку-то утри, нечего соплями размахивать.

Гнутый замолк, прижав к носу какую-то тряпчонку. Фургон проехал еще с полкилометра, повернул на скорости, машину чуть-чуть покидало на ухабах, пока под колесами снова не зашуршал асфальт. Был он положен совсем давно или, наоборот, только что: камешки время от времени звонко стучали в днище, но водитель и не думал сбавлять скорость: машина казенная. Все это Даша отметила совершенно автоматически; автомобиль пошел медленнее, потом вообще покатился под уклон, на нейтралке, и метров через сто остановился.

Гнутый, злой донельзя, открыл ключом дверцу, распахнул, выпрыгнул наружу, рявкнул:

– Ну, че расселась?! Вытряхивайся! А ты, Матрос, раз уж увязался, смотри, чтобы девка не подорвала, пока суд да дело!

– Ты еще покомандуй у меня... – вроде добродушно проурчал Матрос, сошел с подножки и ткнул Гнутого под дых. Тот пыльным мешком осел на асфальт, поднялся кое-как; выпученные глаза придавали ему теперь сходство с выхваченной со дна моря рыбиной – скользкой и жалкой. – Это я тебя пощекотал пока, – меланхолично сообщил Матрос. Поинтересовался:

– В дыню хочешь?

Гнутый кое-как поднялся, ссутулился еще больше, словно усох.

– Я что? Марат же сказал...

– Ты не боись, Гнутый. Если и приспичит тебе башку расколоть, так с Маратом я потом вопрос этот утрясу, понял, лошадь снулая?

Гнутый стоял тихо.

– Понял, я спрашиваю?

– Понял.

– Хорошо. Вон твой Викентий проклюнулся.

– Это не Викентий. Это Колобок.

– Кто?

– Замглавного, Валентин Карпыч. Несет его, как муху на сахар. – Гнутый вздохнул, отер раскровавленное лицо рукавом халата. – У тебя «зелень» есть?

– А что?

– Надо этому хмырю сунуть, раз приперся.

– Я ему суну, но не «зелень», а в пятак! – Матрос довольно гоготнул. – Пусть пылит своей дорогой и не вякает.

– Матрос, ты не знаешь, как у нас тут все...

– А чего тут знать? Живете как на кладбище, среди дерьма шизушного и наркоманского, и сами дерьмом становитесь по-малеху. Вот и вся премудрость. – Матрос оскалился. – Лады, я тебя с биксой до ворот проводил?

– Проводил, – опасливо подтвердил Гнутый.

– Ну и отваливаю тогда. Я девку сдал, ты – принял, если что, звякнешь на мобилу, я буду с пацанами у поселка в машине до утра. А тут – банкуйте сами, а то от вашей больничной помойки несет, как от живодерни. Да и от вас – тоже. – Парень развернулся и пошел прочь чуть раскачивающейся походкой, будто двигался по палубе, и вскоре – растворился в темноте, а потому не видел, как помутнел взгляд санитара, омраченный острым, как стилет, страхом.

Глава 36

На Колобка Валентин Карпыч, небольшого росточка мужчинка, не был похож вовсе. Колобок с самого раннего детства представлялся Даше улыбчивым, жизнерадостным солнышком на ножках, пахнущим печеньем и пирогами; по правде сказать, Даша даже расплакалась, когда ее няня, баба Шура, впервые рассказала ей эту сказку: уж очень жалко было простодушного Колобка. Но на другой день баба Шура принесла большую книжку с картинками, где на первой странице Колобок был цел и невредим, и улыбался весело и беззаботно; тогда Даша решила для себя, что все это случилось с ним понарошку, и даже когда она смотрела картинку на последней странице, где Колобок сидел на лисьем носу и распевал свою хвастливую песенку, а баба Шура читала по писаному, что Лиса Колобка проглотила, Даша возражала: «А вот и нет! Вот же он, живой!» И – смеялась, показывая пальцем на первую страницу, где золотистый Колобок улыбался во весь рот.

Даша даже не удивилась глупым мыслям: она стоит ночью непонятно где, вокруг – какие-то полуграмотные грубые парни, неизвестно, что с нею станется, а она думает... о старой сказке. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...» Ну да, в той сказке все злоключения Колобка начались как раз тогда, когда он покинул бабушку и дедушку... Может, и она – зря сбежала? Позавчера нарвалась на каких-то подонков, и если бы не Олег... Сегодня – еще хлеще! Хотя... А что ждало бы Колобка, останься он дома? Схарчили бы его бабуся с дедком, как поостыл на подоконнике, схрумкали бы с чайком, только и делов! Девушка мотнула головой: при чем здесь все это? Или... Ну да, что-то тревожило ее дома в последнее время, что-то особенное, чего не было раньше, но она никак не могла понять что... д может быть, и сбежала она, подсознательно опасаясь этого «что-то»? Отца? Или... Бред! Ее накачали каким-то гнусным снадобьем, вот и мысли чугунные и неповоротливые, как бесколесные катафалки... При чем здесь катафалки?

– Ну-ну, красавица, не переживай, все будет ладненько, – произнес Валентин Карпыч, положив руку на плечо девушке, и провел ладонью вниз, по груди и животу.

Даша отстранилась инстинктивно, Валентин Карпыч сложил пухлые ручки на животике, прикрыл взгляд стеклышками очков, повторив:

– Ну-ну.

Был он уже не молод, но и не стар, лет сорока восьми, и выглядел вполне: гладенькое сытое личико, сложенные аккуратным бантиком лоснящиеся от недавнего позднего ужина губы, румяные от принятого коньяку щечки... Изрядно поредевшие волосики на голове уложены аккуратно, один к одному, поперек крутой лысинки, а подбородок, хотя и скрыт бородкой, определенно имеет ямочку; белоснежный, чуть не хрустящий халат туго обтянул тугой животик. Даше подумалось смешливо: надо же, если бы вместо очков золотое пенсне, и вылитый чеховский Ионыч собственною персоной... И еще – Валентин Карпыч был похож на ильфовского «голубого воришку»: застенчиво-заискивающая физиономия кривилась сладкой улыбочкой.

Даша повела глазами: может быть, убежать, прямо сейчас? Нескладный санитар Гнутый ее вряд ли догонит, а этот обтекаемый комок жира Валентин – вообще не бегун. Нет, нельзя. Ей почему-то казалось, что тот, здоровый, затаился где-то в темноте, скрытый подлеском, и он непременно ее перехватит. Да и на свою ловкость она не слишком надеялась: голова после неведомого снадобья была как не своя, пульсировала в затылке мутной болью, тягостная тошнота подкатывала к горлу, и Даша старалась даже дышать вполвздоха, чтобы не свело желудок и не вывернуло наизнанку. Да и страх... Он был каким-то странным, словно искусственным: девушке казалось, что происходит все не с ней, а если и с ней, то не наяву: просто она смотрит какое-то кино... Словно сквозь ватную пелену она вспоминала разговор Марата и Гнутого; нет, ничего страшного С ней не произойдет, да и... Ведь ни Марат, ни доктор Вик, ни Гнутый не знают, кто она!

Решение было простым: нужно просто объявить кому-то, обладающему здесь властью, что она – дочь Головина, и все проблемы решатся сами собой. Глупые бандиты схватили кусок не по зубам, с папой они разбираться побоятся. Но – кому сказать? Этой трясущейся амебе с потными ладошками? Зашуганному дебилу Гнутому?

Нет. Нужно выждать.

– Больную к Викентию Ильичу привезли? – осведомился Валентин Карпыч у санитара.

– Угу, – неприветливо отозвался Гнутый.

– Тоже детдомовская?

– Вроде того, – пробурчал невразумительно тот. Валентин Карпыч снова потер ручки, спросил построжавшим голоском:

– Оформлять когда будете?

– Да когда? Сейчас.

– Вместе с остальными?

Гнутый неопределенно пожал плечами, промычал:

– Ну.

– Я хотел бы поприсутствовать.

– А мне что? – процедил Гнутый. – Вон Викентий идет, как он скажет.

Доктор Вик шагал слегка наклонившись вперед, так быстро, что полы халата развевались сзади линялыми гусиными крыльями. Он был невысок, сед, сухопар, костист, а на лице, украшенном очками с толстенными линзами в массивной черепаховой оправе, застыло выражение фанатичной решимости.

Даша услышала, как забилось сердце: она почувствовала в этом человеке властность,новластность этабыла какая-тохолерическая, истерично-болезненная, да и двигался доктор Вик словно болванчик на шарнирах: резко, дергано. И все же – это не трясущаяся сладкая медуза Валентин Карпыч, он сможет понять нелепость всего и опасность этой нелепости для себя, нужно только... Девушка шагнула вперед, заговорила быстро путаясь в словах:

– Послушайте, доктор, меня похитили, я...

Гнутый наотмашь ударил ее по губами, умело захватил руку, скрутил.

– Буйная? – живо поинтересовался Викентий. Гнутый энергично закивал, глядя в глаза доктору и выпучив свои, словно подавая тому знак.

– Понятно.

Викентий вытащил из кармана коробочку, оттуда – заправленный одноразовый шприц, вымоченные в спирту кусочки бинта, расстегнул девушке джинсы, приспустил их вместе с трусиками, быстрым движением протер спиртовым бинтом руки, другим – ягодицу, ловко уколол и опорожнил шприц. Даша обмякла, Вик кинул отрывисто:

– Можешь отпускать.

Гнутый наклонился к уху Викентия, пошептал что-то, тот понятливо кивнул, глянул на Валентина Карпыча:

– Не беспокойтесь, все будет как надо.

– Ну что вы, Викентий Ильич, кто же может усомниться в вашей компетенции, – добродушно пробубнил замглавного. – Только с оформленьицем не тяните, мало ли что.

– Я же сказал: все сделаем! – жестко и нервно отозвался Викентий.

– В ваше отделение уже двоих привезли, из Колывановско-го детдома... Я бы хотел поприсутствовать... э-э-э... при оформлении и... вообще.

– Не сегодня, – отрезал доктор Вик.

Валентин Карпыч покраснел, попытался настаивать:

– Вы же понимаете, Викентий Ильич, я, как заместитель главного врача больницы...

– Приходите завтра, мы будем проводить медосвидетельствование всех вновь поступивших больных, оформлять на перевод... Когда начнут осматривать девиц, я вам сообщу. – Губы Викентия брезгливо искривились. – А сегодня – увольте. Да, вам тут... гонорар причитается. За переработку. Выплата тоже завтра.

– Ну да, ну да, – прочмокал влажными губами-гусеницами Валентин Карпыч, понятливо и кротко, будто пони, кивнул, качнув увесистыми брылями, развернулся и затрусил к дальнему корпусу, часто перебирая коротенькими ножками, и оттого казалось, будто тучное его тело катится само собой.

«Ко-ло-бок» – слово будто клубилось в мозгу девушки в парах грязно-серого тумана. Даша все видела, все чувствовала, все понимала, но вялая, сонная апатия окутала сознание, спеленала волю, и ей не хотелось уже ни-че-го.

– Ну что, пойду оформлять? – спросил, кивнув на Гнутый.

– Иди умойся. Кто это тебе морду так разукрасил?

– Да... – махнул рукой тот.

– Эту Студент оформит. Вместе с детдомовскими, одним списком. Так проще всего. Как ее зовут?

– Даша Иванова.

– Имя настоящее?

– Имя – может. А вот фамилия...

– Кто она? Откуда?

– Марат не сказал. Я думаю, сам не знает.

– А Борисов знает?

– Барбарис-то? Он – должен. Видно, чья-то маруха, из деловых. Платье на ней было штуки за полторы. Баксов.

– Вот как?

– Ну. Марат сказал, в понедельник ее заберут. И оплата за нее тройная против обычной.

– Что-то не торопятся они с оплатой. А деньги счет любят.

– Ну. Я Марату говорил. Он ответил, что зашлют. Вроде даже в понедельник.

– Понедельник – день тяжелый.

– Когда получаешь бабки, то наоборот.

– Наоборот? – Глаза доктора Вика блеснули азартно, и все лицо его осветилось, будто озаренное внезапной догадкой. Он повторил медленно, врастяжку:

– На-о-бо-рот...

– Ну.

– Неплохо задумано, а, Гнутый? Понедельник день тяжелый.

– Так говорят, – пожал плечами сбитый с толку санитар, опасливо покосился на доктора: не, его верно пора менять, шиза давит эскулапа на ровном месте, шкалит бедолагу, словно травы обкурился или обкололся чем. А может, и обкололся, с него станется!

– Наоборот, – тихо повторил доктор. – Зашлют денег, говоришь?

– Ну. Обещались.

– Тебе нужны деньги?

– Ну. А кому не нужны?

– Тому, кто получает пулю.

– Ч-что? – запнувшись, переспросил Гнутый.

– Тому, кто получает пулю, деньги уже не нужны. А понедельник – день тяжелый.

– Это... Это вы к чему?

– Так. Сентенция.

– А-а-а... – протянул Гнутый, явно не уразумев смысла последнего слова. Но что-то противно заурчало у него под ложечкой, какая-то сосущая пустота образовалась внутри, словно там уже зияла пробитая пулей дыра и жизнь, его жизнь, медленно, по капле, устремилась туда, в пустоту небытия.

Гнутый взглянул на Вика: на губах доктора блуждала улыбка обиженного подростка, его маленькая фигурка казалась щуплой, и только глаза, укрупненные линзами, сияли глуповатым восторгом.

Гнутый кашлянул, чтобы придать себе бодрости, да и Вика вернуть на землю.

– Ты еще здесь? – невидяще уставился на него доктор.

– Ну.

– Ступай. Девчонку я сам отведу.

– Ага. Чего я хотел? Марат приказал девку не ломать особо, постращать разве что.

– Постращать... Разве сейчас хоть что-то может кого-то испугать? Мир жесток и бездарен, сатана – всесилен, и никто в этом мире ни в чем не властен, кроме смерти.

Гнутый опустил голову: нет, получать тычки от Матроса куда спокойнее, чем общаться с этим... Он, Гнутый, не забыл, как с полгода назад доктор Вик располосовал длинным препарационным скальпелем горло одному бездомному бедолаге, рывшемуся в больничной помойке. Доктора Вика тогда трясло, как алкоголика-доходягу, а глаза вот так же сияли радостной уверенностью. Как он назвал того завшивленного бомжа? Слугой сатаны. И смеялся, дергаясь, будто подвешенная на резинку кукла. И – что? Закопали они со Студентом бомжика, и вся недолга, и где теперича дотлевает его костяк, уже и он, Гнутый, не вспомнит. Он не стал рассказывать о том случае браткам, а теперь жалел: а ну доктор Вик с дури, зарежет девку? Спрос будет крутой, с него спрос, с Гнутого. Понятно, Вика тоже не помилуют, но вот на это парню было абсолютно наплевать.

Холод в животе стал леденящим, захотелось побыстрее уйти и выпить водки – стакан, а лучше – всю бутылку, чтобы горячее марево хмеля заволокло все, растворило страх... А там – будет утро, глядишь, и образуется все.

– Ну я пойду? – неуверенно выговорил санитар.

Доктор Вик его присутствия уже не замечал вовсе, словно лунатик, увлеченный своею грезой. Он легонько, но цепко взял Дашу под локоть и повел к приемному покою.

А Гнутому подумалось вдруг, что слова «покой» и «покойник» – одного корня; мурашки россыпью пробежали по спине, он развернулся и пошел прочь, все убыстряя шаг, пока не понял, что бежит, несется сломя голову через какие-то колючие кусты, словно гонимый призраком близкой погибели. Быстрее туда, в неживой люминесцентный свет санитарской каморки, в душное марево, напитанное запахами карболки, страха, похоти, безумия и алкоголя.