Текст книги "Забытое королевство"

Автор книги: Петр Гуляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Обед готовился долго. Стол накрыли во дворе, где царила идеальная чистота. Для семейных застолий наси предпочитали пользоваться низкими столиками, вокруг которых рассаживались на узких скамеечках высотой в несколько дюймов. Обычные высокие прямоугольные столы использовались только в торжественных случаях. Обед начался с маленьких жареных рыбок – наподобие шпрот – и мастерски обжаренных ломтиков картофеля. Все подавалось в небольших мисочках. Далее последовали ломтики жареного цыпленка, жареные грецкие орехи, соленые утиные яйца, тушеные баклажаны, кислая капуста, ломтики ветчины и множество других вкусностей. Каждый раз, как мать выносила новое блюдо, я думал, что уж это наверняка последнее. Но не тут-то было – только мы заканчивали есть, как на столе появлялось что-нибудь еще. Обед сопровождался выпивкой, тостами и смехом. Я, как и Ухань, пил сладкое иньцзю. Другие гости предпочитали жи – крепкий пшеничный напиток, который по виду, вкусу и крепости больше всего напоминал джин. Наевшись досыта и слегка опьянев, я попросил мать Уханя, чтобы та не носила больше еды – обед и без того получился царский. В ответ она только улыбнулась: на кухне все еще что-то жарилось, и вскоре на столе возникли новые блюда. Наконец обед окончился тушеной свининой и куриным бульоном, к которым подали большую медную миску коричневого риса – наси едят его наравне с хлебом. Шлифованный белый рис подают только по праздникам в богатых домах, но коричневый рис вкуснее, хорошо насыщает и предохраняет от бери-бери.

После обеда гости постарше удалились, и Ухань предложил остальным прогуляться в горах. В нескольких шагах от дома начинался густой сосновый лес с вкраплениями самого разнообразного цветущего кустарника – в основном нескольких разновидностей рододендрона. Здесь росли и другие любопытные красивые цветы. Одно растение, попавшееся нам по пути, на местном языке называлось ламалазак и напоминало миниатюрную рождественскую елочку, увешанную красными и синими колокольчиками. Мы медленно поднимались все выше и выше в гору, и через некоторое время У Цзя объявил, что мы – в грибном поясе. И действительно, сквозь низкую траву между кустами пробивались всевозможные грибы. Мальчики объяснили мне, какие из них съедобные, а какие – ядовитые. Нам попадались короткие и толстые ветвящиеся грибы, точь-в-точь розовые кораллы, – это были акаму, самые ценные для наси грибы. Другие выглядели словно торчащие из земли сваренные вкрутую яйца, с оранжевым желтком, проглядывавшим сквозь трещину в скорлупе: известные как алаву, они также ценились как вкусные съедобные грибы. Набрав полные охапки грибов и цветов, мы остановились, чтобы отдохнуть – присесть или прилечь на тибетские коврики, которые были у нас с собой. В этих необитаемых горах царил удивительный покой. Тишину нарушали только шелест сосен да пение птиц. Меня заверили, что в бескрайнем лесу обитает множество нагов и фей. Потом мы спустились к небольшому ручейку, бившему из огромной скалы. Указав на приятный луг, расстилавшийся под скалой, мальчики рассказали мне, что однажды их сосед пошел к этому источнику посреди ночи. Наклонившись попить из ручья, он заметил неподалеку троих благородного вида старцев в роскошных одеждах, с длинными стелющимися бородами. Они сидели на лугу и что-то обсуждали. Старики заметили его, поманили к себе и сказали, что смертному их видеть не полагается. Человек в большом волнении вернулся в деревню и рассказал соседям об увиденном. Вскоре он заболел и умер.

Домой мы вернулись на закате. С наступлением темноты в доме зажгли масляные лампы – не керосинки, а небольшие медные чашечки, наполненные маслом грецкого ореха, с торчащим наружу хлопчатым фитильком. Их ставили на медные подставки, похожие на подсвечники. На кухне горели на каменных подставках дымные миньцзе. Ужин накрыли в доме у У Цзя, и мы остались им довольны, хотя по разнообразию блюд он уступал обеду у Уханя. Постелили мне в доме Уханя. На возвышения уложили тибетские коврики, затем простыни и пукхай – стеганое ватное одеяло. Ложась спать, наси всегда плотно закрывают все окна и двери и ставят у кровати наполненную углями жаровню. Ночи в Лицзяне, надо признать, и вправду холодные, однако я не мог понять, как можно спать в маленькой, наглухо закрытой комнате рядом с пылающей жаровней, – помимо невыносимой духоты, спящему грозила вполне реальная опасность угореть. Я всегда приводил в ужас своих друзей-наси тем, что убирал жаровню и открывал дверь или окно, рискуя, по их мнению, либо простудиться насмерть, либо спровоцировать вторжение в спальню злых духов. На следующее утро мы позавтракали ломтиками ветчины, яичницей, лепешками баба и тибетским масляным чаем, после чего я пешком отправился домой.

Впоследствии я не раз наведывался к Уханю в гости, просто чтобы отдохнуть и отвлечься от дел – либо на обряды, которые он проводил как глава семьи. Несколько лет спустя я побывал и на его свадьбе. Вскоре его родственники, жившие в деревнях, рассеянных вдоль по долине, тоже начали меня навещать. Мало-помалу я приобрел множество друзей, и меня стали принимать в домах по всей длине и ширине долины – почти до самой южной границы между королевством Му и Хэцзинским краем.

Глава V
Начало кооперативного движения

Наши ворота украсились огромной вывеской, искусно написанной местным каллиграфом. Контору можно было считать открытой. Горожане не ожидали от нас такой прыти, но еще больший шок, должно быть, вызвала наша телеграмма об открытии нового отделения в куньминской штаб-квартире.

Теперь я мог с чистым сердцем бросить все свои силы на продвижение индустриальных кооперативных предприятий. Все, естественно, полагали, что с этого момента мы будем весь день напролет величественно заседать за письменными столами и ждать появления потенциальных кооператоров. Избери мы такой образ действия – или, скорее, бездействия, – мы могли бы сидеть сложа руки годы напролет. Вместо этого я каждое утро обходил пешком все прядильные артели в округе, сопровождаемый одним из наших служащих. Там я медленно, с невероятным трудом пытался втолковать простым трудящимся, в чем смысл кооперации и как они могли бы расширить свои крохотные артели, улучшить свою продукцию и обогатиться. Сперва они не понимали ни слова, хотя все объяснения давались на языке наси. Их разум не в силах был охватить и постичь все эти премудрости. Но я не сдавался. Упомянув о том, что ссуды можно использовать на усовершенствование ткацких станков, на закупку более крупных партий пряжи и красок, я заметил, что мне вроде бы наконец удалось затронуть живую струну в чрезвычайно практичных сердцах женщин наси.

Мы тут же поняли, с какой стороны лучше зайти, и в следующий раз сосредоточили свои усилия не на мужчинах, а на их женах и сестрах. Новый подход сработал как нельзя лучше. Именно женщины первыми поняли, в чем смысл кооперации, и оценили преимущества новой схемы. Они превратились в самых активных пропагандистов наших идей. Неизвестно, что они говорили мужьям и как обрабатывали их после нашего ухода, но к следующему нашему визиту мужчины уже не казались такими непреклонными, и общаться с ними становилось куда легче. Мы понимали, что если нам удастся стронуть дело с мертвой точки и запустить хотя бы один образцовый кооператив, то успех в Лицзяне будет нам гарантирован: слухи в городе расходились мгновенно и действовали намного эффективнее, чем на Западе реклама в газетах или на радио.

У меня был знакомый ученик-наси по имени Хо Цзяцзо. Его отец и двое дядьев совместно управляли шерстоткацкой артелью на горе всего в паре сотен метров от нашей конторы. Действуя как через его посредничество, так и сами по себе, мы наконец успешно преобразовали эту артель в кооперативное предприятие, в которое потом на долевой основе вступили и другие. Впоследствии я послал Хо Цзяцзо в нашу школу Байлэ в Шаньдане, в провинции Ганьсу, где он научился ткать саржевое полотно и хорошие пушистые одеяла.

Самым выдающимся событием в промышленной жизни Лицзяна стало введение мной в обиход колесной прялки, о которой до моего приезда наси не имели ни малейшего представления. Я привез с собой простейшую прялку, какую в Европе использовали уже многие столетия, задолго до начала механизации. Даже этот примитивный станок поверг их в ступор, и только после многочисленных проб и ошибок наси удалось произвести прялку, годную для работы. Фурор, вызванный этим изобретением, был, вероятно, не меньшим, чем при появлении на свет первого колеса для колесницы. Мастерские бросились сотнями производить копии прялок и копии этих копий, с вариациями и без них, и спустя считаные месяцы весь город был охвачен шерстопрядильной лихорадкой. В каждой лавке жужжали два-три станка, за которыми хозяйка дома, а также ее дочери или сестры пряли в ожидании клиентов. Прялки заполонили улицы; в больших семьях их насчитывались десятки. Пряли все – мужчины, женщины, дети. Женщины сновали из одного конца города в другой с корзинами, полными самой разнообразной шерстяной пряжи, которая до того появлялась на рынке лишь изредка – и то настолько грубая, что годилась лишь на мешковину. Теперь же никакого недостатка в шерсти для тканья и вязания не было. Все незамужние девушки-паньцзиньмэй целыми днями вязали потрясающие свитера и пуловеры с самыми фантастическими узорами для своих кавалеров и на продажу. Лавки ломились от этих свитеров, носков и чулок – порой настолько тонких и пушистых, что они могли бы без труда конкурировать с лучшими заграничными образцами. Импорт шерсти из Тибета подскочил с сотни тюков в год, закупавшихся до моего приезда, до двух тысяч и более. Заказы на вязаные шерстяные вещи поступали со всех сторон – из Куньмина, Лхасы и даже Чункина. Лицзян стал крупнейшим центром шерстопрядильной промышленности в Юньнани.

С тех пор я больше не гонялся за потенциальными членами прядильных или ткацких кооперативов. Заявки сыпались на меня словно из мешка. Но немаловажно было поддержать прежде всего лучшие из будущих предприятий – настоящие кооперативы, имевшие реальные шансы на успех, а выделить их из массы прочих заявок оказалось не так-то просто. Мне приходилось тщательно отсеивать те из них, где кооператив хотели организовать члены одной семьи. Такие кооперативы чаще всего создавались только для того, чтобы получить в банке положенную им ссуду, которая в итоге уходила в карман старшего мужчины в семье, после чего он зачастую тратил все деньги либо на опиум, либо на другие дела, никоим образом не связанные с закупками шерстяной пряжи или ткацких станков.

Поскольку закон Китая о кооперативах предписывал, что для создания промышленного кооперативного сообщества необходимо минимум семь человек, я требовал, чтобы в каждый кооператив входили члены по меньшей мере семи разных семей. Каждая семья выдвигала для участия в кооперативе представителя – неважно, какого пола, главное, чтобы этот человек занимался ручным трудом. Я настаивал на этом условии и никогда не позволял включать в кооперативы «почетных» членов, чье участие в предприятии ограничивалось фигурированием их имени в списке. Членам широко известных богатых семей формировать кооперативы не разрешалось – у них и без того было предостаточно денег. Зачем выдавать им банковскую ссуду под низкий процент, рассчитанную прежде всего на бедняков? Они тут же ссудят эти деньги сами, да еще и в десять раз дороже. Должен признаться, политика эта не снискала мне симпатий в алчных купеческих семьях, действовавших без стыда и совести. Я множество раз пресекал их попытки втереться в кооперативное движение. Естественно, держался я при этом исключительно вежливо и церемонно, как и положено китайскому чиновнику, – и каждый раз они возвращались снова, придумав новый обходной маневр или трюк.

Один из ярчайших примеров такого трюкачества я вспоминаю до сих пор. Однажды ко мне обратился влиятельный господин, называвший себя отставным генералом. Он владел элегантной усадьбой у реки Лицзян на противоположном берегу от лавки г-жи Ли. По его словам, он был наслышан о моей «восхитительной, потрясающей работе» и горел желанием помочь мне расширить поле моей деятельности. Несколько его друзей решили основать маслодавильный кооператив, и для запуска дела им не хватало только небольшой ссуды. Правила этикета строго запрещали отказывать напрямую, так что мне пришлось дать согласие. Мой гость сообщил, что потенциальные кооператоры будут ждать меня у него дома завтра около полудня. Я со всей возможной сердечностью заверил его, что буду с нетерпением ждать этой многообещающей встречи.

В назначенное время я пришел в усадьбу вместе со своим верным помощником У Сянем. Я был неприятно удивлен видом накрытого стола с едой и вином, поскольку всегда заранее предупреждал, что не совмещаю деловые переговоры с угощением. В комнате сидели восемь пожилых, весьма хорошо одетых господ с дымящимися длинными трубками. Вид у них был аристократический и хрупкий, а ногти – длинные и желтые.

– В жизни не видел такого выдающегося сборища старых курильщиков опиума, – успел я шепнуть У Сяню.

Я поклонился; старики поднялись и поклонились в ответ. Мне пришлось отпить глоток вина и угоститься пирогом. Затем мы перешли к делу. С изысканным выговором и множеством высокопарных оборотов почтенные старцы официально изъявили мне свое желание основать в деревне поблизости от Лицзяна маслодавильный кооператив. Практически все необходимое – прессы, запасы рапсового семени и так далее – уже имелось. Для запуска предприятия недоставало одного: денег. Старики просили о крайне скромной, по их мнению, ссуде в тридцать – сорок тысяч серебряных долларов. Я оглянулся вокруг и взял себя в руки.

– Господа, вы хотите сказать, что будете собственноручно давить масло? – с сомнением воскликнул я.

Идея эта показалась старцам настолько обидной, что они затряслись от возмущения.

– Как можно, сэр! – воскликнул их представитель. – Конечно же нет! Этим займутся рабочие – у нас их достаточно.

Я выдержал очень длинную паузу, медленно попивая вино. Затем степенно, с крайней учтивостью сказал:

– Господа! Идея создания такого ценного кооперативного предприятия достойна всяческой похвалы. – Я снова сделал паузу и продолжил: – Меня несколько смущает размер запрошенной вами суммы. Мы никогда не даем банку добро на ссуды такой величины, не получив предварительно согласия от нашей штаб-квартиры в Чункине, а то и лично от доктора Куна.

Старики с уважением выслушали мою речь. Упоминание имени высокопоставленного чиновника произвело на них большое впечатление.

– Я немедленно сообщу о вашей заявке в штаб-квартиру. Как только получу ответ, буду рад сообщить вам о результате, – сказал я и поклонился. Мы чинно покинули комнату.

На самом деле я, конечно, не беспокоил Чункин подобными запросами. Это был не более чем один из вежливых способов сказать «нет». Не думаю, что старцы ожидали от меня положительного ответа. Они сознавали, что я вижу их уловки насквозь, но исходили из того, что попытка не пытка. Вряд ли они затаили недовольство: здесь шла игра с понятными правилами – кто кого перехитрит. Первый раунд они проиграли, но еще надеялись взять свое в следующем.

Когда я впервые приехал в Лицзян, в городе был всего один банк, и притом совсем небольшой. Назывался он «Кооперативная касса провинции Юньнань». Поскольку никаких кооперативов до моего приезда в городе не было, финансировать банку было нечего, а потому казна его чаще всего пустовала. Стоимость денежного перевода из Куньмина в Лицзян составляла по меньшей мере десять процентов от суммы, а терять десять долларов на каждую сотню никто не хотел. Более того, поскольку в Лицзяне ходили исключительно серебряные доллары, проблема перевозки и хранения фондов стояла крайне остро. Люди либо перевозили деньги в собственном багаже или с караваном, либо – если у них имелись связи – перечисляли их через местных купцов в Куньмине и Лицзяне, у которых серебро всегда имелось в избытке. (Всякий раз, когда я упоминаю о «долларах», я имею в виду серебряные панкаи, а не бумажную валюту.) Таким образом, ссуда в три-дцать тысяч долларов, о которой просили мудрые старцы, потребовала бы довольно большого каравана – для перевозки таких денег нужно было по меньшей мере тридцать лошадей, не говоря уж о небольшой армии, какую пришлось бы нанять для сопровождения груза из Сягуаня. Разбойники были не дураки и располагали собственными источниками информации. Чтобы не упустить такой куш, они вызвали бы на подмогу всех своих друзей и знакомых.

Хранение столь драгоценного груза в жилых комнатах деревянной усадьбы, без какого бы то ни было сейфа, также представляло проблему. Лицзян несколько раз грабили крупные банды, а несколько сот местных полицейских не могли им по-настоящему противостоять. Именно по этой причине в кооперативной кассе хранилось совсем небольшое количество денег, а местные купцы старались держать у себя минимальный запас серебра. Таким образом, наличные деньги в Лицзяне всегда были в дефиците, а покупательная способность доллара была невероятно высокой. Ссуды облагались огромными процентами: ставка в десять процентов в месяц считалась вполне разумной, так что ссуды под 4,5–5 процентов, которые предлагала кооперативная касса, считались крайне дешевыми и пользовались огромным спросом.

Поскольку я привез с собой совсем небольшую сумму в серебре, а других банков, кроме кооперативной кассы, в городе не было, в нашей куньминской штаб-квартире, вероятно, бытовало мнение, что недостаток наличности станет серьезным камнем преткновения в развитии моих промышленных кооперативов, даже если мне удастся развернуть деятельность в Лицзяне. Но там не учли, насколько хорошими связями я обладал в штаб-квартире «Кооперативной кассы провинции Юньнань» и в ряде других банков провинции. К примеру, первый основанный с моей помощью шерстопрядильный и ткацкий кооператив получил ссуду от кооперативной кассы уже через две недели после учредительного собрания. Другие кооперативы также получали ссуды вскоре после основания, хотя размеры этих ссуд были очень малы не только по европейским стандартам, но и по меркам таких мест, как Куньмин или Чункин, где все цены были завышены. Размер первой ссуды составил всего триста долларов, а последующих – от двухсот до пятисот долларов, причем все они давались не более чем на год. Кооперативы не тратили деньги на заработную плату и прочие бесполезные вещи – их члены жили в собственных домах, питались продуктами с собственных полей и работали безо всяких зарплат и жалований. Вознаграждение они получали в конце года, когда доходы кооператива распределялись между участниками в зависимости от вложенного ими труда. На несколько сотен долларов можно было купить немало сырой шерсти, изготовить множество ткацких станков и колесных прялок. Готовые товары расходились, как горячие пирожки, так что заработать в течение года достаточную сумму для выплаты долга было совсем несложно. Я ни разу не столкнулся с задержкой выплат со стороны наси. Чем беднее были должники, тем совестливее и щепетильнее они подходили к своим финансовым обязательствам. То же касалось и личных долгов – ни разу не было случая, чтобы друзья не вернули мне денег.

Удача явно была на моей стороне. Вскоре произошло еще одно событие, значительно упрочившее и закрепившее мое положение и придавшее моей работе дополнительный престиж. Я получил телеграмму из отделения Банка Китая в Куньмине, в которой меня просили встретить работников банка, прилетающих в Лицзян специально арендованным самолетом, чтобы открыть в городе филиал, и оказать им всяческую помощь. Это была воистину замечательная новость. В этой связи нельзя не упомянуть о том, что генеральный управляющий банком в Куньмине был моим приятелем; кроме того, я был близко знаком с генеральным секретарем штаб-квартиры банка в Чункине. Я сразу же подыскал небольшой храм, где можно было разместить сотрудников банка сразу после прибытия, а затем помог им арендовать хороший дом в исключительное пользование, что в Лицзяне было совсем не просто. Куньминский и чункинский филиалы были мне весьма благодарны и дали полную свободу в получении ссуд для моих кооперативов под невероятно низкий процент – всего 3,5 процента в месяц. К несчастью для банка, однако, все ссуды выдавались исключительно в бумажной валюте, которую получатели могли при желании сами обменять либо на сырье, либо на серебряные доллары. Поскольку бумажный доллар месяц от месяца девальвировал все сильнее, кооперативы, едва встав на ноги, без труда выплачивали даже самые крупные ссуды. Они получали колоссальную прибыль, поскольку к концу года им зачастую приходилось возвращать менее половины от изначальной ссуды. На благосостоянии отдельно взятого филиала это не особенно сказывалось – в конечном итоге филиал следовал правилам, общим для всех банков страны. Речь шла о катастрофе государственного масштаба, с которой не в силах было справиться даже правительство. Стойко держался только серебряный доллар, и пока он оставался в обращении, жизнь в Лицзяне была стабильной и дешевой.

Филиал Банка Китая продержался в Лицзяне до дня победы над Японией, после чего закрылся. Но к тому времени все мои кооперативы стали любимыми детищами «Кооперативной кассы» и еще нескольких коммерческих банков провинции, которые поспешно открыли филиалы в Лицзяне на пике расцвета караванной торговли с Лхасой. Кроме того, в тот момент мы уже начали получать средства напрямую из штаб-квартиры в Чункине.

За неполные два года положение мое упрочилось до такой степени, а количество первосортных кооперативов стало столь велико, что о моем отъезде из Лицзяна не могло быть и речи. Доктор Кун был настолько доволен моей работой, что пожаловал мне титул специального уполномоченного и прислал соответствующий сертификат. Во время моих последующих визитов в Куньмин в юньнаньской штаб-квартире меня принимали с почетом, граничившим с подобострастием, так что я поневоле ощутил себя одним из важных лидеров промышленного кооперативного движения страны.

Должен сказать, что я испытываю безграничную благодарность к правительству Китая за проявленные им интерес и участие по отношению к кооперативному движению. Принятые им законы и положения отличались рациональностью и простотой. Простота пронизывала все аспекты существования промышленных кооперативов, от организации до ведения учета и управления. Распределение доходов осуществлялось по весьма разумной и достаточно гибкой схеме. Резервный фонд предусматривался обязательно, однако государство не распоряжалось им по своему хотению – при роспуске кооператива, выплатившего ссуды и удовлетворившего все имевшиеся к нему претензии, резервный фонд распределялся между участниками сообщества в соответствии с их долями в кооперативе и стажем их участия. Законы не предполагали, что кооператоры будут скованы своими обязательствами на веки вечные – идея состояла в том, чтобы помочь бедным ремесленникам, у которых не было средств на развитие своего дела, обогатиться и заново обрести уверенность в завтрашнем дне при помощи кооперации. Достигнув высшей точки благосостояния и ощутив себя в безопасности, они могли продолжить участие в выгодном для них предприятии – или же, при желании, распустить его и наслаждаться плодами своего труда лично либо начать помогать другим, давая таким образом возможность прочим неудачливым членам общества пройти тем же путем, что и они сами. Этот непрекращающийся процесс медленно, но верно менял жизнь в Лицзяне и прилегающих к нему деревнях – люди постепенно богатели и все больше радовались жизни. Результаты и подтверждения тому были видны невооруженным глазом.

Основать промышленный кооператив группе из нескольких человек, имеющих опыт работы в одной и той же отрасли, было совсем несложно. Подготовка отчетности не требовала значительных расходов – комплект конторских книг из тонкой китайской бумаги стоил не дороже двух-трех долларов. Законы не требовали от кооператоров обзаведения гроссбухами, разграфленными типографским способом и сброшюрованными под твердой обложкой, или журналами протоколов на дорогой бумаге. А если бы и требовали, в Лицзяне их все равно не продавали. В то время как законы западных стран с одинаковой строгостью относились к кооперативным сообществам и к банкам или крупным акционерным компаниям и кооперативам приходилось учитывать и соблюдать бесконечное количество требований и правил, из-за чего они вынуждены были нанимать высококвалифицированных секретарей и управляющих, отношение к промышленным кооперативам в Китае полностью соответствовало тому, чем они в действительности являлись – сообществами весьма бедных, часто невежественных и безграмотных людей, спрос с которых был невелик. Имело ли смысл требовать балансовых отчетов или сводок от кооператива, участники которого высчитывали стоимость материалов или продукции при помощи камешков или бобовых зерен и ни разу в жизни не написали ни слова (а таких кооперативов в Лицзяне и прочих местах Китая было большинство)? Дела у них шли не хуже, а то и лучше, чем у обществ, основанных более образованными участниками, хотя некоторый надзор за ними, несомненно, требовался.

Как уже упоминалось, я старался не допускать создания семейных и богаческих кооперативов, однако не меньшая бдительность требовалась, чтобы отсеивать заявки обществ, состоявших из мастера с подмастерьями. В городе было несколько небольших мастерских, особенно замочных, где всем заправлял владелец, на которого работали несколько юных подмастерьев, частично из числа его родственников. Эти мастера ухватились за возможность объявить свои небольшие производства кооперативными предприятиями, чтобы получить от банка ссуду, и пытались добиться своего с удивительной настойчивостью, часто приглашая меня изучить их будущий кооператив на месте, собирая в качестве предполагаемых участников подмастерьев и соседей в самых разнообразных комбинациях. Я никогда не давал им прямого отказа – просто говорил, что в настоящий момент у банка нет денег, чтобы предоставить им ссуду.

На самом деле мне очень повезло: среда для создания кооперативов в Лицзяне была самая что ни на есть подходящая. Наси отличались большой независимостью, и цеховая схема с мастерами и подмастерьями никогда не была им по нраву. Они были неглупыми и хотя, возможно, по западным стандартам умниками считаться не могли, способностью к независимому мышлению и суждению все же обладали. По этой причине в Лицзяне невозможно было создать крупную фабрику – ни один наси не стал бы в течение длительного времени терпеть приказы управляющего или надсмотрщика. По мере того как наше кооперативное движение разрасталось, многие подмастерья уходили от своих мастеров и основывали собственные кооперативы.

Участников в каждом из наших кооперативов было немного. Чем больше людей, тем труднее достигается необходимое единство мнений и гармоничное сотрудничество. Более того, наси были настолько кланово ориентированным народом, что с трудом работали с малознакомыми людьми. Успешный кооператив можно было создать только при условии, что все его члены жили в одной деревне или на одной улице. План по учреждению комбинированного кооператива с участием наси и миньцзя либо других народов удался только однажды.