Текст книги "Гнездо в соборе"

Автор книги: Петр Поддубный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

15

Войцех Ярошинский уже несколько часов сидел в кофейне давно знакомого грека Амбера. Он отказался от вина, но плотно закусил, попросил крепкого кофе и велел послать за газетами. Пока мальчишка бегал за ними, Амбер, ушлый контрабандист и деляга, оживленно – посетителей, а значит, и работы, с утра было немного – рассказывал господину Прийме (под этой фамилией он знал Ярошинского) о том, что жить стало можно.

– Э-э, господин Прийма: это по-ихнему называется нэп. А я называю так: без торговли не прожить никому, даже Советам – мы-то с вами это понимаем, господин Прийма. Как жаль, что вы не приехали неделю назад, у меня был хо-ро-ший товар. Уверен: вы бы не отказались. Вы с подводой? Или налегке? Налегке. Это ничего: товар доходный, а унести можно в портпледе.

Прибежал мальчишка, принес газеты за несколько последних дней. Ярошинский-Прийма с виду небрежно, а на самом деле внимательно просматривал газеты.

– Ну, Амбер, – дружелюбно сказал он, прихлебывая душистый кофе, – ты, я думаю, знаешь побольше. А?

– Смотря что интересует господина Прийму, – хмыкнул грек. – Если то, как дела на виллах, то кое-что знаем – недалеко.

Ярошинский кивнул.

Довольный своей догадкой, Амбер наклонился к уху гостя:

– Мадам Григо никуда не уехала. Полдома у нее забрали под детский приют, но с другими обошлись и того хуже, так что мадам еще и довольна. Ну, конечно… – он слегка замялся, – жить ей теперь не так весело, как раньше: многих друзей не стало.

– Сомневаюсь я, что она грустит, – пробурчал Ярошинский. – Слушай, Амбер, пошли-ка туда мальчишку, пусть понаблюдает за дачей. А я пока отдохну у тебя, если не возражаешь, да переоденусь.

– Понимаю, господин Прийма, – охотно согласился хозяин кофейни. – Не хотите ли приобрести подарок для мадам Григо, у меня найдется кое-что парижское.

Гость и на это кивнул с одобрением.

Войцех Ярошинский, известный в Екатеринославе как Лавочник, а в Одессе как торговец Прийма из Николаева, не стал уверять пройдоху-грека, что его интерес к мадам Григо отнюдь не романический. Нет, не за такими пустяками прибыл он в Одессу.

В Херсоне Ярошинский пробыл сутки. Оттуда подался в Николаев, где намеревался проверить нового агента – служащего почты. Он был вполне уверен в своей безопасности, но, как всякий опытный профессиональный разведчик, непрерывно, по ставшей чуть ли не инстинктом привычке проверял, нет ли преследования. Он не думал быть в Варваровке – рабочем поселке в полуверсте от Николаева, однако, когда проходил мимо соединяющего поселок с городом моста через Буг, почувствовал непреодолимую тягу посмотреть, не сел ли кто ему на хвост. Мосты как будто бы созданы для таких проверок: преследователю, если он не оставил своей затеи, трудно остаться незамеченным, в то время как преследуемый, перейдя мост, имеет возможность найти удобную точку для наблюдения и внимательно осматривать каждого идущего следом. Так Ярошинский и сделал. Настроение у него – в основном от того, что погода была хороша, – тоже было прекрасное и на ум приходили интересные импровизации. Поэтому, увидев почти в конце моста опрокинувшийся воз с сеном, Ярошинский, едва зайдя за него, быстро снял свитку, сбросил с ног сапоги, засунул все в торбу, обыкновенную, крестьянскую, через несколько секунд появился из-за воза совсем другим человеком для неблизкого наблюдателя. Спустя минуту он уже думал, что такое переодевание было не напрасным. Стоя за покосившимся фанерным щитом неизвестного назначения, в щель в нем он увидел молодого человека в картузе и с удочкой, в нерешительности вертевшегося возле того самого воза. Что-то – Ярошинский не сразу понял что, поскольку интуиция насторожила его прежде, чем объяснил рассудок, – заставило его внимательно присмотреться к парню.

Однако объяснение пришло скоро и оказалось очень простым. Да, конечно, именно его, этого парня, видел Войцех Ярошинский всего лишь минуту-две назад, только тот был спокоен и даже нарочито безразличен ко всему окружающему, явно старался походить на фланирующего от безделья мастерового. Так и поступают неопытные сыщики. Теперь он в недоумении и тревоге озирался по сторонам, ища того, кого преследовал, а преследуемый стоял в нескольких метрах, в это время внимательно наблюдал за ним через дырку в щите, из-под которого торчали его босые ноги. Ярошинский быстро убедился, что парень один, без помощников и отрываться от него нужно именно сейчас, едва только тот побежит куда-нибудь в сторону. Но парень, хоть и был новичком, не делал той глупости, которой ожидал от него Ярошинский. Он, очевидно, понял, что пока не стоит уходить с точки, где порвалась нить наблюдения. А если так, рассуждал Лавочник-Ярошинский, то, значит, этот желторотый большевичок решил дожидаться какого-нибудь такого же желторотого, передать ему пост – это у них принято, они вообще работают не по правилам – и лишь после этого обшарить окрестности. И ведь увидит тогда, снова сядет на хвост. Надо что-то делать, пока он один ворон ловит.

Высший признак профессионализма разведчика – ощущение того, когда нельзя, когда можно и когда нужно рисковать. Ярошинский понял, что сейчас рискнуть и нужно, и можно. Понял он и то, что парень снова будет его преследовать и нужно лишь найти способ избавиться от преследователя. Более решительных действий со стороны чекиста он не опасался, считая, что тот мог бы это сделать и раньше.

Ярошинский спокойно вышел из укрытия, снова, как бы переобуваясь, надел сапоги и пошел в поселок.

В Варваровке жили в основном рабочие местного завода, полукрестьяне по быту, засевавшие земельную норму. Были среди них и разного рода осведомители, разоблаченные в большинстве после революции. Но случилось это не со всеми, а только с теми, кого знали сами рабочие, и теми, кто был в картотеках местной охранки и заводской конторы. Симон Бирка, заводской слесарь, тихий человек, дважды в старые годы сообщил неизвестному ему самому человеку о собраниях «социалистов» в доме соседа. Получил по полтиннику, а неизвестный приобрел славу хитроумного сыскного агента, изобразив дело так, будто добыл важные сведения собственным тяжелым трудом, а не купил по случаю за бесценок у робкого обывателя. Позднее сыскной агент попался в ЧК и рассказал о Бирке допрашивавшему его чекисту. Это был мнимый чекист, а на самом деле агент Петлюры, пробравшийся в Екатеринославскую транспортную ЧК. От него сведения о тихом обывателе Симоне Бирке попали Ярошинскому. Уже не было в живых сыскного агента (его на всякий случай убрал фальшивый чекист), сам петлюровец уже был разоблачен настоящими чекистами и получил заслуженное. Ярошинский и Бирка, которого матерый шпион держал про запас – авось пригодится, – были еще живы.

Направляясь к дому Бирки, Ярошинский думал лишь о том, чтобы застать того на месте. В том, что Бирка, боявшийся разоблачения, выполнит любой приказ, он был уверен. И ему везло. Симон возился у сарая. Ярошинский зашел к нему только на минуту, якобы для того, чтобы напиться воды, коротко приказал:

– Я пройду двором. Этот парень в серой фуражке и с удочкой увяжется за мной. Когда он будет спускаться по тропе в овражек, убери его. Понял? Чего бы ни стоило – убери. Да не бойся ничего – он один. Ночью сбросишь труп реку. Все. Я приду завтра – поговорим.

А через три дня в устье Буга был обнаружен труп чекиста Никиты Дубка с разбитым черепом.

Ярошинский, конечно, не думал появляться у Бирки. Когда тот, исполнив поручение, терзаемый сомнением и страхом, вернулся к своему крыльцу, он обнаружил на завалинке оставленный посетителем пиджак. Ярошинский не пришел ни завтра, ни послезавтра. Бирка проверил содержимое карманов и нашел почти пустую пачку папирос. Он выкурил оставшуюся. Вернувшаяся с рынка жена застала его уже почти остывшим.

…Ярошинский, прибывший в Одессу морем, рассчитывал, что у него в запасе еще несколько дней. Так оно и было. Он успел через мадам Григо связаться с Грудницким и с помощью того заполучить помощника для дальнейших действий. Им стал Федор Оксаненко. Конечно, ни Оксаненко, ни даже Грудницкий не знали подлинных намерений Ярошинского, который был представлен Оксаненко как подпоручик князь Ростокский. Не помощник нужен был польскому шпиону. Поняв, что за ним была слежка, и опасаясь, что она может возобновиться, Ярошинский решил обзавестись помощником. На нем он хотел проверять свою безопасность. Сапер, прежде чем сделать шаг, исследует щупом почву там, куда хочет ступить. Вот таким «щупом» и должен был стать для мнимого князя Федор Оксаненко.

Без приключений и, главное, без хвоста приехали они в Киев и благополучно, известными только Ярошинскому путями прибыли на центральную явку Цупкома. Ярошинский тотчас же отправился поговорить к Коротюку, а Оксаненко – к Григорию Волощуку – доложить о готовности одесситов к съезду в Белой Церкви.

……………

Ковальчук: – Здравствуйте, товарищ Оксаненко.

Оксаненко: – Не понимаю вашей иронии, господин Волощук. Надеюсь, в своем-то кругу мы можем обойтись без этого плебейского слова – «товарищ».

Ковальчук: – Наоборот, Федор Антонович. Тем более что… погода нынче такая: не угадаешь – будет через час дождь или вёдро.

Оксаненко: – А что гадать: если ветер не переменится, то и погода не изменится.

Ковальчук: – Вы могли бы и не говорить отзыва, я вас знаю: Евдокимов показывал мне фотографию. Я Григорий Ковальчук из Екатеринославской ЧК. Здесь работаю под видом Волощука, представителя повстанкома атамана Зирки. Ведаю всей практической подготовкой съезда в Белой Церкви. Кто второй, прибывший с вами?

Оксаненко: – Черт его знает! Зовется сейчас князем Ростокским, хотя даже член штаба повстанкома Грудницкий в этом, похоже, сомневается. Он знал его прежде как торговца Прийму. Неговорлив и неглуп, по-моему. Отправился прямо к Коротюку.

Ковальчук: – Что еще знаете о нем? Откуда он?

Оксаненко: – Как будто из Херсона или Николаева. Большего узнать в дороге не удалось. Сам он, повторяю, о себе не распространяется.

Ковальчук: – Зайду-ка я к Коротюку, взгляну на незнакомца.

……………

Ярошинский: – Я буду краток, господин полковник. Где-то – подозреваю, в Херсоне, а может быть, еще раньше, в Екатеринославе, – за мной стали наблюдать… Да не волнуйтесь, полковник: в Николаеве я хвост убрал и сюда прибыл чистым. Однако на некоторое время с вашей клиентурой связь прерву. Мне нужен лишь один человек в помощь.

Коротюк: – Вы же знаете, пан Ярошинский, как нам сейчас нужны люди: скоро съезд.

Ярошинский: – Вам тоже известно, что мои дела посерьезнее ваших. К тому же не в ваших интересах торговаться, полковник. Дайте мне человека – Чепилко вам поверит, что так было нужно.

Ковальчук (входя): – Здравствуйте, господа. Господин полковник, вот сведения из Одессы (передает листок и выходит).

Ярошинский: – Кто этот новенький? Я его прежде не видел в вашем штабе.

Коротюк: – Я удивлен вашим вопросом, пан Войцех. Это человек из вашей вотчины – Екатеринослава. Помощник атамана Зирки Григорий Волощук.

Ярошинский: – Я его впервые вижу.

Коротюк: – Но ведь вы же сами посылали телеграмму о несчастье с атаманом.

Ярошинский: – Телеграмму я посылал – это верно. Но теперь я не уверен, приключилось ли то несчастье с Зиркой или другое несчастье, похуже, случилось со всеми нами.

……………

Ковальчук: – Произошло то, чего опасался Евдокимов. Это крупный польский агент по кличке Лавочник, который хорошо знает Екатеринославский повстанком. Он, конечно, уже сказал Коротюку, что я для него совершенно неизвестная личность.

Оксаненко: – Вам необходимо немедленно скрыться!

Ковальчук: – Нельзя! – Это значит, сразу же провалить дело. Давайте потянем время. Коротюк, наверное, затеет проверку – каким образом, не знаю, но проверить меня ему придется. Вы постарайтесь связаться с Евдокимовым. Поскорее – лучше сегодня же, но без суеты, чтобы и вас не заподозрили. Со мной особенно не общайтесь. А я – снова к Коротюку: нельзя упускать инициативу и подавать вид, что мы испуганы.

……………

Ярошинский: – Что-то вы слишком переполошились, полковник. Не узнаю вас. Не выпускайте этого типа никуда, пока не проверите, вот и все.

Коротюк: – У этого, как вы сказали, типа все ключи к съезду.

Ярошинский: – Ого! Так это ваш главный помощник по подготовке съезда? Быстро же завоевал он ваше доверие!

Коротюк: – Не смейтесь, пан Войцех. Насколько мне известно, и у вас не так уж много надежных людей.

Ковальчук (входя): – Извините, господин полковник. Мне хотелось бы успеть на поезд.

Коротюк: – Пожалуй, вам стоит повременить с отъездом.

Ковальчук: – Но, господин полковник, вы сами приказали мне…

Коротюк: – Планы немного изменились – вам придется на несколько дней засесть за штабную работу. Вы знакомы с нашим гостем?

Ковальчук: – К сожалению, почти нет. Атаман Зирка не посвящал даже самых близких людей в свои отношения с господином… извините, я не знаю вашего настоящего имени.

Ярошинский: – А под каким именем вы меня знаете?

Ковальчук: – Если вы настаиваете, мы вас знали как Лавочника. Видел же я вас только на одном заседании повстанкома, с которого вы быстро ушли.

Ярошинский: – Да-да… Прискорбный случай произошел с атаманом. Не так ли?

Ковальчук: – Не беспокойтесь, ничего страшного. К тому же господин Зирка у надежного человека и отличного врача. Можно ожидать, что он сможет принять участие в съезде.

Коротюк: – Нужно, чтобы он принял в нем участие. Нужно!

Ковальчук: – Если вы прикажете, я мог бы попытаться организовать его приезд, поскольку сейчас сам он еще вряд ли может двигаться.

Коротюк: – Нет-нет, повторяю: вы мне нужны здесь и только здесь.

Ярошинский: – Кого бы вы могли назвать вместо себя?

Ковальчук: – Надо подумать.

Ярошинский: – Да, конечно, такой вопрос не решить, как это говорится, с кондачка.

Коротюк: – Но и времени на раздумья, сами понимаете, у нас тоже нет. Вы лучше нас знаете Екатеринослав. Продумайте план доставки Зирки на съезд. Принесите мне его через полчаса.

Григорий был почти уверен, что Коротюк и Лавочник хотят узнать его мнение, чтобы поступить наоборот. Он предложил не самый лучший план и назвал несколько пар исполнителей, среди которых не было только Оксаненко и Комара. Именно их-то, избрав план, предложенный Ярошинским, и направил Коротюк в Екатеринослав, хотя Григорию было сказано, что план его принят и что Оксаненко выехал назад, а Одессу.

Ковальчук был занят составлением листовок к населению (вы, мол, учитель словесности – вам и карты в руки) и не знал даже, сумел ли Оксаненко сообщить Евдокимову о новом повороте событий. Он продумал уже не один вариант бегства из своего заточения, но сдерживал свою энергию, понимая, что, не имея связи более трех суток, Евдокимов или найдет способ связаться с ним сам, или предпримет меры, чтобы осуществить план-минимум: арест штаба Цупкома.

Начальник разведки Цупкома не случайно остановил свой выбор на Комаре и Оксаненко. В первом он ценил фанатичную преданность националистическому движению, решительность и прямолинейность, во втором – ум, такт, выдержку, умение производить хорошее впечатление на людей, вызывать их доверие. Пара была бы и впрямь хороша, если бы Комару несколько прибавить ума и убавить самомнения, которое мешало ему критически мыслить, а Оксаненко обратить во всамделишного петлюровца. Но чего нет – того нет. Поэтому посланцы Цупкома вернулись из Екатеринослава через три дня с письмом от Зирки. Тот писал, что сможет прибыть прямо на съезд в Белую Церковь, как только станет ясен окончательный срок. Атаман также высказывал удовольствие, что его верный товарищ Григорий Волощук оказался надежным помощником полковника Коротюка.

Поездка Оксаненко и Комара в Екатеринослав сыграла в пользу ЧК. Было решено, использовав Зирку как прикрытие, послать с ним на съезд группу чекистов, что облегчило бы успешное проведение операции.

Евдокимов докладывал Манцеву, что надобность в ликвидации одного штаба Цупкома, которая могла бы вызвать массу разрозненных бандитских выступлений, отпала, и что из двух радикальных планов уничтожения петлюровщины – арест главарей всех повстанкомов и основных банд или ликвидация главной банды Мордалевича – скорее всего будет осуществлен первый.

– Ну, так как, дорогой Григорий, доложим начальству, что можно назначать день съезда? – спросил однажды Коротюк Ковальчука.

– Вам виднее, господин полковник, – холодновато ответил тот.

– Вы все еще дуетесь на меня, а зря, – возразил Коротюк. – В нашем деле без бдительности нельзя. Итак, вы уверены, что съезд подготовлен достаточно надежно.

– Я надеюсь, что итог будет еще лучше, чем ожидаете, – не смог сдержать иронии Ковальчук.

Досадливо хмыкнув, Коротюк прервал разговор.

– Ну, теперь, кажется, скоро, – сказал Григорий Комару, у которого он снова жил последние дни.

– Господи! Сколько же я ждал этого часа! – воскликнул Комар. – У нас поговаривают, что на съезде будет объявлен и день восстания.

Однако на следующий день Комар прибежал домой в совершенно другом настроении.

– Собирайся! – крикнул он с порога. – Всем велено в штаб. Там такое творится – не приведи бог.

– А что случилось? – встревожился Ковальчук.

– Что-то у Мордалевича в Дымерском лесу. Что – толком не знаю, но – съезд, съезд похоже, отменяется! А! Вот сволочи!

16

Деревенский житель живет слитно с природой. Настолько слитно, что обычно не замечает своей привязанности и любви к ней… Андрей, как всякий горожанин, природу чувствовал обостренно. К тому же, последние два с лишним года ему никак не удавалось выбраться ни на рыбалку, ни на охоту – тосковал по любимым развлечениям. Он ехал к Мордалевичу в сопровождении Комара; методично и тщательно осматривал местность, запоминал дорогу и одновременно любовался весенним лесом. Он был красивее и богаче, чем у него на родине, под Харьковом, и Виноградский отметил это ревниво. Рельеф Дымерского леса разнообразный, путаный – овраги и овражки, изредка поляны и просеки, завалы и буреломы. Петляющие тропки. И старые деревья и молодая поросль орешника и малинника. Всюду яркая молодая зелень зрелой украинской весны. Андрей быстро понял, что запомнить местность по приметам – дело для новичка безнадежное, что главное сейчас – точно уловить направление движения за всеми зигзагами троп, по которым вел его к Мордалевичу Данила Комар. Трижды Данила отставал от Андрея (на всякий случай, мол, нет ли хвоста), потом догонял, успокоенный и довольный.

– Что-то ты, Данила, слишком уже опасаешься хвоста, – небрежно заметил Андрей, стараясь перевести разговор в нужное направление.

– Слишком – не слишком, сказать не могу, а то, что атаман спросит, как ехали и где проверяли, нет ли преследователей – это точно. Здесь у него порядок строгий.

– А где не строгий? – спросил, уловив двусмысленность ответа, Андрей.

– В голове у него порядка не стало – вот что я думаю, – сумрачно ответил Комар.

– Вон оно что! – подчеркнуто удивленно откликнулся Андрей, радуясь, что беседа принимает нужный ему оборот. – Так ведь это опасно. Особенно теперь, когда вот-вот головной атаман сигнал подаст.

– Да уж, присматривайся к нему.

– А что присматриваться! Сменить надо.

– Э-э, – возразил Комар. – Не так-то легко сменить, это, пан сотник, не регулярное войско. Мордалевич – атаман, батька. Да и дисциплину умеет держать. Себя поставил прочно.

«Что верно, то верно, – отметил про себя Виноградский, – под самым Киевом стоит банда в тысячу сабель, а мы не знаем, где именно. Однако важно, что все сходятся в одном: Мордалевич колеблется. Его можно повернуть к отказу от борьбы с Советской властью».

И еще думал Андрей Виноградский о том, как круто изменилась его жизнь за два года. Единственный сын в семье мастеровитого слесаря, он смог выучиться на механика, стал сносно зарабатывать, подумывать о женитьбе. Книги любил, особенно романы Вальтера Скотта с их благородными героями, да «Спартака» писателя Джованиолли. Смотрел на них со стороны, а в 1918-м, во время одного из многочисленных тогда еврейских погромов, спас от озверелых петлюровцев соседскую семью. Позже пришел к нему благодарить за это соседский сын, боец особого чекистского полка Яков Гиндин. Подружились. Несколько раз исполнил Андрей простые поручения ЧК. И вот однажды вызвал его начальник секретно-оперативного отдела и сказал:

– Рекомендуют вас, товарищ Виноградский, для работы в органах по борьбе с контрреволюцией.

– Кто рекомендует?

– Во-первых, товарищ Яков Гиндин. А, во-вторых, заводская ячейка РКСМ.

– Я же не комсомолец.

– Так комсомольцев они не рекомендуют, а прямо направляют. А вас рекомендуют. Подумайте.

Андрей подумал и согласился.

Он и прежде интересовался политическими вопросами, не лишь постольку, поскольку они касались его. Теперь политика начала зависеть и от него, Андрея Виноградского, – вот ведь какой поворот. И нынешнее его задание было по существу политическим.

– Ты, Андрей, можешь очень многое, – говорил во время последней встречи Евдокимов, – но пойми, что главная твоя сила не в тебе самом, а в новой обстановке. Переход от продразверстки к твердому продовольственному налогу и указ об амнистии для рядовых участников повстанчества – вот главное наше оружие. Главари скрывают эти постановления Советской власти от селян или перевирают их. Но петлюровцы понимают, что эти постановления вынуждают их к решительным действиям или к капитуляции – время-то работает против них. Значит, возможны опасные выступления. Вот предупредить о них ты нас и должен. По правде сказать, в этой банде сейчас нужнее агитатор, чем оперативник, и мы с губкомом партии об этом думаем, но твоя задача – именно разведческая. Планы Мордалевича, настроения подчиненных ему атаманов и рядовых повстанцев, особенно – одураченной бедноты. Возможность оторвать ее от кулацко-националистического ядра движения. Жду связи. Самостоятельные действия – только в крайнем случае, например, угроза выступления банды. Тогда сделай все, чтобы известить нас об этом.

Через два часа езды Виноградский и Комар выехали к окруженному высоким забором дому верного, как объяснил Данила, лесника. К дому примыкал крытый тесом широкий двор. Рядом клонил голову колодезный журавель с большой деревянной бадьей.

Комар постучал в ворота рукоятью плети. Послышался злой собачий лай и громкий бас:

– Погодите, привяжу собаку.

И через полминуты снова:

– Входите!

Отворилась калитка. Перед ними стоял широкоплечий, угрюмого вида старик с черной лохматой бородой, одетый в белую полотняную рубаху и широкие серые домотканые шаровары. Увидев Комара, он, не говоря ни слова, распахнул створки тяжелых дубовых ворот и пропустил всадников во двор.

Комар легко спрыгнул с коня и подошел к старику.

– Мы к тебе, дед, ненадолго. Перекусим, чуток отдохнем, а жара спадет, поедем дальше. Атаман все на том же месте? Как он там? Жив, здоров?

– А что ему сделается? Здоров как бык! Позавчера отвез ему жбан медовухи. Наказал через неделю еще привезти. Ну, заходьте в хату. Там старуха и сын. Каникулы у него начались. А ты надолго в наши края?

– Нет. Вот только провожу человека к атаману.

Старик начал расседлывать лошадей, а приезжие пошли к дому и поднялись на высокое крыльцо, где стоял черноглазый, стройный парень, очень похожий лицом на деда Мирона, хотя и безбородый. Да и брови его не были еще так густы, а глаза смотрели сумрачно и печально!

– Веди, Володя, гостя в хату, – сказал Комар. – А мне надо пару слов сказать твоему батьке.

Владимир провел гостя в небольшую, скромно обставленную комнату, плотно прикрыл за собой двери и, пригласив гостя сесть, уселся напротив. Помолчал, а потом негромко спросил:

– Вы, вы устали, пожалуй, с дороги. Не хотите ли отдохнуть? Отдохнуть?

Андрей вздрогнул от неожиданности. Это был пароль. Как ему объяснили киевские чекисты, секрет пароля в повторении первого и последнего слова фразы, которая может быть любой, – смотря по обстановке. В отзыве надо было дважды повторить два слова в середине. Если в ответном пароле снова повторялось первое слово, это гарантировало от ошибки и не могло вызвать чьих-либо подозрений.

– Дорога к вам очень хорошая… хорошая. Красота в лесу, красота. Однако с полчаса отдохнем, пожалуй.

– Отдохните, отдохните, конечно. Да и коней покормить надо, так ведь?

– Ну, здравствуйте, – радостно протянул руку Андрей. – Никак не думал, что связь меня уже ждет.

– Связь еще неполная – только досюда. Не возил еще меня батька к атаману. Рано, говорит.

– Да, – задумчиво проговорил Виноградский и пытливо посмотрел на юношу. – Как же это так случилось: отец с Петлюрой, а ты – с нами?

Владимир отвел глаза и с полминуты молчал.

– Не могу я вам объяснить сейчас этого, – наконец сказал он. – Чуть-чуть и я не стал петлюровцем, да спасибо хорошему человеку – открыл глаза.

– Ну, ладно, – не стал настаивать Андрей. – Как тебе объяснили задание?

– Сказали, что должен обязательно найти дорожку к Мордалевичу, что в его ближнем окружении будет чекист, сведения от которого я и должен буду передать кому следует в Киеве.

– А кому следует?

– Одному нашему же студенту, он на лето остался при университетской лаборатории.

– Ну что же, неплохо, что мы познакомились уже здесь. Буду ждать тебя. Ну, а если нужно будет срочно что-то передать, как мне найти это место? Как передать тебе короткое сообщение?

– Вы бывали здесь прежде?

– Нет, я сам из Харькова.

– Тогда найти трудно – лес есть лес. Разве что приметы запомните. Если же доберетесь, то близко к дому не подходите. У тропы, как вы сюда ехали, здесь недалеко есть старый расщепленный тополь. Видели?

Андрей кивнул.

– Вот и опустите в щель записку, а я буду наведываться.

– Ладно, договорились. Только учти: записку с собой не бери – уничтожь. Текст будет короткий, передашь на словах.

Шумно вошел Комар.

– Владимир, друже! – закричал он, – Не знал я, что у тебя такое горе. Какую дивчину сгубили проклятые большевики! Ну, ну! Не горюй. С большевиками мы рассчитаемся, а дивчину ты себе другую найдешь – вон ты какой справный хлопец!

Володя смолчал и вышел из комнаты.

– Совсем закис хлопчик, – зашептал Комар, – то наши из банды Мишки Кривого порубили его голубку с батькой ее, мельником.

– А за что? С большевиками знался?

– Да нет! Наш был мельник, только у Мишки руки длинные – хотел всю мучицу у старика забрать, а тот заартачился. Вот и… Ну, а Володьке на большевиков набрехали. Э-э, нет худа без добра – наш теперь парень. Однако, может, поедем – как бы грозы не было.

Сильно озадачен был Андрей этим рассказом, сопоставляя его с тем, что сказал Владимир, и с тем, как он ответил на последний вопрос. Но делать было нечего.

Уже к вечеру, проехав еще час, путники спустились в лощину с нешироким ручьем, по обоим берегам которого были разбросаны укрытые зеленым дерном и ветками землянки. Андрей насчитал их несколько десятков.

Повсюду виднелись привязанные к деревьям и коновязям лошади, спокойно жующие молодую свеженакошенную траву. На полянах горели костры, вокруг них лежали разношерстно одетые бандиты. Один точил на оселке саблю, другой чинил порванную свитку, третий помешивал длинной деревянной ложкой варево в висевшем над костром ведре. Вкусно пахло дымом и жареным мясом.

Откуда-то доносилась грустная мелодия о месяце в небе и о челне, в котором спивала дивчина о казацкой любви…

Виноградский смотрел на занятых своими будничными делами бандитов, в большинстве – молодых парней, и спрашивал себя: что привело в ряды врагов Советской власти эту явно не кулацкую, а середняцкую и бедняцкую молодежь? Почему еще не поняли они, кто их настоящие друзья и где их настоящая доля? Может, трудна для их понимания новая правда? Может, и не знают они ее? А неведение – это, как известно, тот самый поводок, потяни за который – притащишь несмышленыша к собственной гибели. «Вот и ради их будущего послали меня сюда», – подумал Андрей. Ему на минуту стало нехорошо от таких невоенных мыслей, но он сам же себя и поправил: «А разве не из человеколюбия к таким вот заблудшим объявила Советская власть амнистию? Разве не укорачивает она собственный справедливый гнев, отказываясь измерять его правилом: «око за око, зуб за зуб»?

– Пан сотник, – прервал его раздумья Комар.

К ним приближался одетый в офицерский френч и затянутый в ремни высокий и плотный, пожилой на вид мужчина. Особенно его старило лицо, густо заросшее рыжеватой бородой. И только глаза, живые и молодые, говорили, что ему еще нет и пятидесяти.

Комар подошел к Мордалевичу, поздоровался за руку, что– то тихо сказал ему, и они оба шагнули навстречу Андрею.

– Очень рад принять вас у себя, – пожимая руку Виноградскому, произнес атаман. – Будем знакомы – Мордалевич, Юрий Арсенович.

– Взаимно рад! – ответил на приветствие Андрей. – Сотник Щербина Игнат Андреевич.

– Прошу, господа, ко мне! – жестом гостеприимного хозяина пригласил атаман к себе в землянку. – Хома! – крикнул он своему адъютанту. – Быстро организуй все что надо!

Ночевал Андрей в землянке Мордалевича. Они проговорили почти всю ночь…

Атаман с интересом расспрашивал об обстановке за кордоном и ходе подготовки войск Петлюры к вторжению на Украину.

Отвечая, Андрей умышленно несколько раз подчеркнул связь Петлюры с разведками Польши, Франции, Румынии и других стран. Мордалевич клюнул на приманку.

– Мне не нравится позиция Петлюры и его приближенных в этом деле. Уж слишком щедро они раздают богатства еще не принадлежащей им Украины. И какого биса они так заискивают перед иноземцами. Этак растеряем мы всю гордость свою – и проглотят они нашу неньку-Украину, как муху. Какая уж тут самостийность!

– Я понимаю ваши чувства, Юрий Арсенович, но как еще добывать средства для существования нашему правительству УНР?

– Деньги Петлюре, конечно, нужны, и деньги большие, тут спору нет. Но надо знать меру. Я слышал, что недавно в Варшаве на совещании высшего руководства было решено обратиться с просьбой о помощи к американцам, а бельгийцам предложить на кабальных условиях концессии на Украине и получить под это предложение деньги. Так ли это, Игнат Андреевич?

– Да. Совещание в Варшаве было и такое решение принято.

– Ну, знаете! – не сдержался Мордалевич. – Вон куда дело зашло, пока мы здесь по лесам сидим.

– Мы, Юрий Арсенович, люди маленькие – обязаны выполнять, что нам приказывают, – спокойным тоном ответил ему Андрей. – Будем сидеть, ждать сигнала выступления. Правительству виднее.

– Виднее, виднее, – пробурчал атаман. – Киев-то вот он, рукой подать. А им – виднее.

Андрей понял по тону, что Мордалевич хочет подумать и тоже замолчал.

«Ну, что же, – размышлял он. – Кажется, пока все идет как надо». Оценивая начавшийся поединок с Мордалевичем, он понимал, что пока выигрывает его.