Текст книги "Гнездо в соборе"

Автор книги: Петр Поддубный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

8

Приземистый домик сапожника Власа внутри оказался вместительнее, чем представлялось снаружи. Из самой мастерской, где простоватый старичок принимал клиентуру, невзрачная дверь вела в чулан, переоборудованный в явку. Здесь Игната Щербину и встретил Данила Коротюк, скромный штатский вид которого не мог скрыть от опытного глаза осанки кадрового штабиста. Введя гостя, Комар оставил эмиссара Петлюры наедине с начальником цупкомовской контрразведки. А если бы остался, то стал бы свидетелем напрасной, как ему, конечно, показалось бы, траты времени, которую затеял педант Коротюк: рубака Комар не испытывал к нему, штабному офицеру, никакой симпатии.

Между тем Коротюк, хотя Щербину привел свой, снова придирчиво осмотрел и мандат, подписанный Петлюрой, и монету, да еще приложил к ней другую, с такими же насечками: они совпали. Щербина наблюдал за этой процедурой снисходительно, но виделось, что он подтянулся и сосредоточился, понимая, что этот чиновник в интеллигентском пенсне – отнюдь не простак и не сторонник панибратства.

Так оно и было. Опытный контрразведчик царской армии, Данила Степанович Коротюк повидал на своем веку таких асов разведки, особенно германских, таких хитроумных мистификаторов, что твердо усвоил правило – проверять и проверять, причем наиболее тщательно и въедливо проверять очевидности, ведь именно на очевидностях обычно и поскальзываешься, поскольку нет такой очевидности, которая не имела бы скрытого опровержения.

– Позвольте ваш пистолет, – попросил Коротюк.

– Я думаю – возразил пришелец, – вам будет нужнее не мой револьвер, а этот бельгийский маузер.

Коротюк внимательно его осмотрел, сличил номер с цифрами в своей записной книжке и лишь после этого сказал:

– Мы ждали вас, пан сотник. Сейчас вы увидите заместителя председателя Цупкома.

С этими словами он встал из-за стола, подошел к пристенному шкафу, открыл дверцу, за которой обнаружилась еще одна, открыл ее – и оба оказались в простом, но чинном помещении, заставленном скамьями, из чего можно было заключить, что помещение предназначалось для совещаний, в которых могло участвовать дюжины две человек.

Коротюк молча протянул Наконечному пистолет. Тот живо схватил его, едва взглянув, улыбнулся, как старому другу, и тут же заговорил, шумно и быстро, не ожидая реплик Щербины:

– Я ждал вас. Ждал вас обоих. – Он кивнул на пистолет, лежащий на столе. – Вы ведь знаете, как привыкаешь к оружию? А этот маузер мне памятен и дорог, да, пан сотник, дорог. Он дважды спасал меня от смерти и трижды приносил смерть моим самым заклятым врагам. Почему вы не спрашиваете, кому? Да, кстати, как нога генерала Тютюнника? А? Как он?

– Да… как… все так же, – неопределенно ответил Щербина. – А что касается оружия, то позволю себе заметить, что предпочитаю бельгийскому маузеру револьвер.

– Да-да, да-да, – пробормотал Наконечный, переключаясь уже внутренне на главную тему. Он сел, пригласив сесть и гостя, и засыпал его вопросами. Заместителя председателя Цупкома интересовало многое: настроения в ставке головного атамана, ход подготовки к наступлению на Украину, вооружение, командиры дивизий, отношения с союзниками. В ходе беседы он отвлекался, однако, и на мелочи, показывая свой интерес и к судьбе некоторых своих бывших знакомых, сослуживцев, подвизавшихся при головном атамане. Сотник Щербина, наоборот, обстоятельно отвечая на существенные деловые вопросы, без всякой охоты как будто реагировал на личные, ограничиваясь сообщением самых общих сведений или прямо ссылаясь на свою неосведомленность.

– Наконец, главное, – с нажимом сказал Наконечный, вопрошающе глядя на посланника Петлюры. – В письме головного атамана нет новой даты выступления…

– Генерал Тютюнник в разговоре перед самым моим отъездом поручил передать вам и пану Чепилко на словах следующее. Повторяю дословно: «Передай там хлопцам, Игнат, пусть не расслабляются. 10–20 июля мы подадим долгожданный сигнал о наступлении великого дня освобождения нашей родной земли от большевистского ига!»

– Прошу вас, сотник, по окончании беседы записать эти слова, – попросил Коротюк.

– Да-да, – подхватил Наконечный. – Эти слова заслуживают того, чтобы их знал каждый патриот. Однако поймите нас – это должны понять все за кордоном – что промедление играет против нас, снижая боевой дух повстанцев. Приказано ли вам, пан сотник, – неожиданно спросил заместитель председателя Цупкома, – немедленно возвращаться в ставку или вы поступаете в наше распоряжение?

– Вы можете располагать мною в интересах комитета. Мне и самому не терпится включиться в настоящее дело, – ответил Щербина.

– Отлично! Что ты думаешь, Данила Степанович, насчет того, чтобы послать пана сотника на подкрепление к Мордалевичу.

– Думаю, что у Мордалевича сейчас крайняя нужда в таких людях.

– Отлично! – еще раз воскликнул Наконечный. – Так почему бы вам, пан сотник, не отправиться к Мордалевичу завтра же?

– Я готов, – ответил Щербина, – но хотелось бы знать, кто такой этот Мордалевич, что представляет его курень и почему именно там сейчас нужда в надежных людях.

– Ну, это конечно, конечно, – согласился помощник председателя Цупкома. – Данила Степанович вам все объяснит.

Коротюк кивнул в знак согласия и добавил:

– Я бы только просил отсрочить отъезд пана сотника на два-три дня. Есть у меня, хоть и небольшое, но важное дело, в котором я надеюсь на помощь Игната Николаевича.

– День-два? – переспросил Наконечный. – Ну, что же, отсрочка наступления, о которой мы, конечно, сожалеем, позволяет нам такую роскошь.

– У меня к вам просьба, сотник, – медленно промолвил Коротюк, когда они со Щербиной вышли из «кабинета» Наконечного. – Нужно встретиться с одним вашим однополчанином…

– И что? – с усмешкой спросил Щербина.

– …И ничего, – невинно заметил Коротюк. – Встретиться поздороваться, поговорить масок и отправиться к Мордалевичу. Только и всего.

– Ну да, только и всего, – открыто усмехнулся сотник, – в прятки со мной играете, пан ротмистр. Оторвете от дела на двое суток – только и всего. А что я буду делать это время? Медовуху у Комара пить?

– Помилуйте, пан сотник, о какой игре вы говорите? – возразил Коротюк. – Откровенность на откровенность. Ваши мандаты не вызывают сомнений. Что касается загрузки на время вынужденной стоянки, то у меня единственная просьба – перепишите на отдельном листе прекрасное обращение генерала Тютюнника, которое вы заучили наизусть. Прекрасное обращение! – повторил начальник разведки, необычно многословно и чувствительно для себя. – Я вам откроюсь, чтобы вы не сомневались в нашем отношении к вам. Недавно, с месяц тому назад, к нам пришел новичок, судя по прошлому – ваш сослуживец. Не нравится он мне что-то.

– Ну, что же. Встретимся. Ладно, – миролюбиво пробурчал Щербина. – С однополчанином встретиться – это дело хорошее… Или вы – что? – подозреваете его?

– Не скажу, чтобы мы его подозревали, но на вашу помощь надеемся.

– Ладно, ладно.

Простившись со Щербиной, начальник разведки Цупкома внимательно вчитался в написанный сотником текст, мысленно ругая себя: «Стареешь, Данила, стареешь. Нервничаешь. Бестолковое дело затеял. Знаешь ведь, что чрезмерная бдительность чаще всего от неуверенности бывает, а тогда самое обычное дело – промахнуться».

Он еще раз припомнил каждую деталь встречи со Щербиной. Конечно, сотник не показал себя знатоком подробностей жизни руководящих деятелей ставки, но он, по всем приметам, вообще бирюк, служака, не любящий сантиментов. И сам-то Коротюк, кстати, сильно недолюбливал тех хлыщей, которые готовы со смаком пересказывать очередные сплетни о житье-бытье начальников, а вот деловой информации, идущей от таких знатоков, доверять рискованно. Смутило Коротюка и словечко «хлопцы», которое сотник приписал помощнику Петлюры. Коротюк около года служил под началом генерала Тютюнника и навсегда запомнил, с каким нажимом и рыком произносил тот свое обычное напыщенное «братья», а вот интимное «хлопцы» никак к нему не шло. Это были, разумеется, мелочи. «От лукавого, от лукавого мои выдумки, и прав этот сотник – надо немедленно отправлять его туда где назревает реальная опасность, – к Мордалевичу: этот умничающий учителишка того гляди распустит свое воинство по хатам», – ругал себя Коротюк, и ему казалось, что он становится похожим на тех педантов-штабников, которые, стремясь к идеальной обработке мелочей, нередко просматривают главное.

9

Оксаненко, как и надеялся, прибыл в Киев накануне дня вызова, вечером, и тотчас же направился к Комару. Встретила его Ганна Павловна.

– Тю, а Данила ждет вас только завтра! – обрадованно запела она, не скрывая своей радости. – Гость у нас, завтра провожаем. Ну, да ничего, вас-то устроим, не волнуйтесь. Такого гостя дорогого устроим.

– Спасибо, Ганна Павловна, – сдержанно, но дружелюбно поблагодарил Федор. – Да, может быть, неловко вашего-то гостя стеснять?

– А и стесним, так ничего ему не сделается. Не нравится он мне, – откровенно призналась хозяйка, косвенно давая понять, что к Федору она относится по-другому. Зная, что у него есть своя квартира в Киеве, Ганна Комар истолковала приход Федора по-своему: не хочет, мол, идти к своей жинке, может, неуютно ему возле нее. Между тем, у Оксаненко были свои соображения не показываться дома. Главное – не исключена возможность слежки от самой Одессы, между тем Цупком должен быть уверен, что он действительно, как и говорил Чепилко и Наконечному, не посвятил жену в свою деятельность. Оксаненко хотел полностью выяснить свое положение и лишь затем попытаться выйти на связь с ЧК.

– Так, говорите, не обидится ваш гость? Не из гордых он?

– Да откуда ему гордости-то взять. Сразу видно, простой казак-служака, хоть и сотник. Сотник Щербина, Игнат Щербина, – тараторила словоохотливая хозяйка. – Может, знавали? А? Да вы слушаете ли меня, Федор Антонович? Устали, видать, с дороги.

Однако Оксаненко слышал, и услышанное упало на него камнем. «Игнат Щербина! Ну, все! Провалился!» – мелькнуло у него в голове.

Год назад, участвуя в ликвидации одной из банд на Херсонщине, Оксаненко случайно повстречался с этим угрюмым казаком, бывшим своим однополчанином, хотя и не были они близко знакомы.

Был Щербина арестован и посажен в тюрьму, поскольку числилось за ним немало. «Выходит, сотник Щербина сбежал от возмездия, и с ним-то, наверное, и предстоит мне завтра встреча у Коротюка, а сегодня – здесь, с глазу на глаз или в присутствии хозяев, – размышлял Оксаненко. – Если так, то выход один – немедленно в ЧК».

– Да, кажется, я его знавал, – отвечал он между тем хозяйке. – Сюрприз, а не встреча, Ганна Павловна. Вот обрадуется-то… э-э… Игнат.

И в это мгновение условным стуком забрякала щеколда калитки и привычно забрехала собака.

– А вот и он! – воскликнула хозяйка.

– Знаете что, Ганна Павловна, – решительно сказал Федор, – вы не говорите ему обо мне, а не сочтите за труд достать из погреба вашей гарной медовухи, да похолоднее. А?

– Достану, достану, Федор Антонович, – распевно ответила та и вышла, а секунд через десять в комнату вошел гость. И если бы он не скинул по-свойски китель и не плюхнулся на кровать, Оксаненко подумал бы, что это не о нем только что говорила словоохотливая хозяйка, потому что это был совсем не Игнат Щербина. Скрытый шкафом и занавеской, Федор в щелку между ними внимательно всматривался в узкое, молодое лицо лежавшего человека. Брови домиком, серые, близко к переносице сидящие глаза спокойны, чуть шевелятся от невидимых движений губ светлые усы…

До кровати – один прыжок, и никаких вариантов выбора. Через мгновение Оксаненко уже сидел на краю кровати. Усач не успел даже выбросить руки из-за головы. Часто дыша и ощущая дуло упирающегося в живот и скрытого рубахой пистолета, он напряженно смотрел в лицо Федора. Тот заговорил первым:

– Не вздумайте делать глупостей, когда войдет хозяйка, а пока отвечайте, где настоящий сотник Щербина.

– Спросите Коротюка, – ответил лежащий.

Ответ был неплох: мнимый Щербина явно хотел перехватить инициативу.

– Ну-ну, – возразил Оксаненко – Пока что я сверху!

– Что-то непохоже!

– Это почему?

– Опасаетесь прихода хозяйки – значит, не чувствуете себя дома.

И опять ответ бил в точку, хотя толковать его можно было и так и эдак в зависимости от того, что понимать под домом: явочная квартира Комара была территорией Цупкома, но находилась она в советском Киеве.

– И все-таки не надо умничать. Повторяю: что вы сделали со Щербиной?

Усатый не успел ответить – вошла хозяйка. Она расставляла на столе жбан, кружки, закуску, что-то щебетала себе под нос, а двое с безмятежным видом – на какой они были способны в этот момент – обменивались ничего не значащими репликами: «Ну, ты как?» – «Да так…» – «Это хорошо, что ты…» – «Да…» Минуты передышки было достаточно, чтобы оценить обстановку, разобраться в намеках, и потому Оксаненко особо напряженно ждал ответной реплики фальшивого сотника. И все равно ответ самозванца прозвучал не обыкновенно:

– Надо бить противника, чтобы не быть побитым, – многозначительно, со спокойной улыбкой произнес тот.

Оксаненко пытливо вглядывался в его лицо, стараясь понять значение застывшей на нем усмешки.

– Это не ваши слова, – наконец ответил он. – Так говаривал Мартин Янович.

– И вовсе не Мартин Янович, – уверенно возразил мнимый Щербина. – Я их слышал от Яна Фридриховича. Ну, что же? Может быть, вы уберете эту игрушку?… Думайте скорее – того гляди придет Комар. Кстати, теперь я понял, что вы из Одессы.

И тотчас в голове Оксаненко закончился недолгий, но напряженный анализ, длившийся эти несколько минут. Он начался, едва усатый сказал: «Надо бить противника, чтобы не быть побитым». Эта фраза стала поговоркой украинских чекистов после того, как Мартин Янович Лацис, бывший председателем ВУЧК до Манцева, произнес ее на собрании представителей губернских чрезвычайных комиссий, произнес и добавил: «Так говорил мне Владимир Ильич». Поговорка с тех пор звучала и в ответственных выступлениях, и в шутливых репликах за шахматами или шашками – она стала принадлежностью чекистского словаря. Конечно, она не была секретной, и потому, услышав её, Оксаненко вовсе не спешил признать в мнимом Щербине своего. Чуть больше значило знание им настоящих имени и отчества Лациса (Яна Фридриховича Судрабса), однако и о них мог слышать не только чекист. Но, начав провертывать в голове версию: «Мнимый Щербина – чекист», – Оксаненко через минуту нашел ей подтверждение.

Если бы вызов в Киев был связан с подозрением Оксаненко, то и явку у Комара Цупком должен был считать проваленной. Если же явка – не провалена, то значит – Оксаненко вне подозрений и мнимый Щербина – для Цупкома именно тот, за кого он себя выдает, а на самом деле – он, может быть, сменщик Оксаненко от ЧК в Цупкоме. Это теперь нетрудно было проверить, поскольку можно было встретиться со своими.

– Вам повезло… нам повезло, – поправился Щербина. – Комар приставлен ко мне якобы как телохранитель, сопровождает – черт! – повсюду. Сейчас он меня тоже довел до калитки и скоро появится здесь. Наша сегодняшняя встреча произошла из-за его оплошности, и он, конечно, скроет ее от Коротюка. Так что у него мы завтра увидимся как будто впервые. Вы поняли? Постарайтесь до этого побывать в ЧК или на нашей явке, чтобы удостовериться во мне – вы, очевидно, вне подозрений. Как вы понимаете, эта явка под наблюдением ЧК и о вашем приезде Евдокимов узнает тотчас…

– Не слишком ли вы все-таки откровенны со мной? – прервал речь усатого Федор.

– Нет, не слишком, – возразил тот. – Девяносто пять против пяти, что я не ошибся. Вы наш человек, мой предшественник в Цупкоме – об этом я знаю от Евдокимова. Ну, а если я ошибся, то провалюсь – только и всего. Зато, если я не воспользуюсь этими минутами отсутствия Комара, можно потерять все.

– Ну, что же – разумно. Нам лишь остается хорошо сыграть встречу старых друзей.

Пришедший вскоре Комар был действительно озабочен тем, что допустил свидание Оксаненко с сотником. Договорились скрыть приезд Оксаненко. Федор в ту же ночь встретился с Евдокимовым и получил от него необходимые разъяснения.

– Ваш приезд оказался кстати – теперь мы можем не беспокоиться за нашего товарища в Цупкоме. Однако уверены ли вы, что одесский повстанком не дал шифровки о вашем выезде?

Ефим Георгиевич поручил просмотреть все телеграфные ленты из Одессы, чтобы узнать, нет ли среди них шифрованного сообщения тамошнего повстанкома о выезде Оксаненко. Был предусмотрен вариант вывода Федора из операции

Контроль на телеграфе оказался не лишним. Шифровка была перехвачена в ночь с 6 на 7 мая, и ложное прибытие Оксаненко в Киев утром 7-го не вызвало никаких подозрений. На вокзале его поджидал Комар, и оба тотчас отправились на конспиративную квартиру в домике сапожника Власа.

Встреча боевых друзей Оксаненко и Щербины полностью убедила Коротюка в том, что сотник есть сотник, и в тот же день киевский чекист Андрей Виноградский под видом специального уполномоченного Петлюры Игната Щербины отправился в отряд Мордалевича. Перед отъездом он смог еще раз переговорить с Федором Оксаненко, который обстоятельно рассказал ему о поведении атамана на совещании в соборе. Подлинный Игнат Щербина в это время содержался под строжайшим арестом в Харькове.

10

28 апреля в связи с приближением празднования 1 Мая все погранзаставы по приказу ВУЧК усилили охрану западной границы. Начальника Каменец-Подольского пограничного особого отделения Гончарука инструктировал лично Евдокимов.

– Именно в вашем районе, – сказал Ефим Георгиевич, – мы и предполагаем переход петлюровского курьера. Поэтому вам даем дополнительную группу пограничников. Будьте очень внимательны.

Гончарук вторую ночь не смыкал глаз, лично разбираясь с каждым задержанным нарушителем. За первомайскую ночь их было двенадцать, но «гость» среди них не попался.

Утром второго, едва Гончарук прикорнул на скамье, раздался резкий телефонный звонок. Докладывал начальник второго поста Бондаренко.

– На нашем участке задержано четыре нарушителя. Трое – известные нам старые контрабандисты, а вот четвертый подозрителен, хотя тоже имеет контрабандный товар. Но не похож. Ведет себя как-то напряженно, путается в жаргоне.

Последнее замечание было существенным, тем более, что исходило от Бондаренко, старого пограничника, хорошо знавшего повадки контрабандистов и их жаргон.

– Лично доставьте нарушителя к нам, – распорядился Гончарук.

Через час с небольшим подозрительный был доставлен.

Гончарук приказал его переодеть, одежду тщательно проверить, а сам с помощью смекалистого Бондаренко присту пил к допросу. Нарушитель не мог долго разыгрывать роль контрабандиста. Бондаренко быстро уличил его в самом поверхностном знании местности. Тогда задержанный заявил, что не скажет ни слова. И в это время помощник Гончарука по отделу с удовольствием вручил начальнику несколько небольших листочков папиросной бумаги и медную монету с насечками на лицевой стороне. На одном из листочков Гончарук прочел следующее: «…В момент объявления общего наступления наши войска переходят границу и двигаются двумя группами для захвата Киева и Одессы. Тютюнник во главе конницы пробивается к Холодному Яру, а периферийные повстанкомы вместе с подчиненными им отрядами ликвидируют местные органы власти и…»

Просмотрев остальные листки, Гончарук сказал нарушителю:

– Ну, я думаю, вы понимаете, что вас ждет…

Тот сник и тихо произнес:

– Сохраните жизнь – все скажу. Я сотник Щербина Игнат. В Киев шел по заданию головного атамана Петлюры.

Гончарук написал на листке бумаги условленный с Евдокимовым текст телеграммы: «Обмундирование получили, излишки высылаем назад» – и велел тотчас отправить ее в Харьков. После этого он внимательнейше выслушал Щербину, подробно его допросил. Несколько часов пограничники второго поста обшаривали каждый кустик овражка, где был задержан петлюровский курьер и где он выкинул пистолет, врученный ему лично генералом Тютюнником.

В тот же день Щербина был отправлен в Харьков, где его уже ждали Евдокимов и чекист Андрей Виноградский, которому предстояло подменить сотника. Спасая жизнь, Щербина добросовестно помог Андрею войти в роль. И чекист с ней справился, в общем, успешно.

11

Вечером 8 мая Манцев и Евдокимов обсуждали ход операции.

– Итак, Василий Николаевич, нам известны некоторые явки Цупкома в Киеве и, может быть, даже местонахождение штаба – домик сапожника Власа. Дальше наши товарищи не проникли. Известны некоторые руководители периферийных повстанкомов. Мы, пожалуй, готовы арестовать штаб Цупкома, но, думаю, что это преждевременно, пока нами не выявлена вся подпольная сеть. Пусть поработают на свободе – тем более что восстание откладывается: очевидно, Петлюра никак не сговорится с союзниками.

– Что еще нужно учитывать, Ефим Георгиевич? – прервал Евдокимова Манцев. – Нужно учитывать возможность ликвидации повстанчества одними политическими мерами, не прибегая к широким боевым операциям. Что нам дал указ об амнистии?

– Около пятисот бандитов уже явились с повинной в местные органы Советской власти. Но все-таки основные банды держатся. У одного Мордалевича почти тысяча сабель, причем в непосредственной близости от Киева, но где именно – этого мы пока не знаем. Нет, как говорится, худа без добра Цупком отправил Виноградского-Щербину как раз к Мордалевичу. И хоть мы лишились человека в штабе националистов, зато приобрели его в главной повстанческой банде.

– Вы успели изменить задание Виноградскому?

– Да. По нашим данным, Мордалевич переживает кризис. Может быть, даже близок к полному разочарованию в петлюровских идеалах.

– Это достоверно? – усомнился Манцев.

– Да, Василий Николаевич, это вполне возможно. Мордалевич – из учителей. Считает себя социалистом. Поклоняется Каутскому. Главную силу борьбы видит в селянине. Откровенных бандитов-уголовников презирает. В настоящее время видя идейное и моральное разложение повстанчества и повинуясь логике борьбы, способен к сепаратному выступлению. Так сказать, жест отчаяния. Виноградский получил задание сообщить нам об этом, чтобы банда могла быть заблаговременно ликвидирована. Предусмотрена и программа-максимум – склонить Мордалевича к явке с повинной. Это был бы чувствительный, пожалуй, даже непоправимый удар по всей петлюровщине.

– Программа сложная, справится ли с ней Виноградский?

– Виноградский парень смелый и выдержанный, пока действует надежно, но… – Евдокимов замолчал, раздумывая, зацепил ложечкой малую толику сахарина из кучки, лежащей на блюдечке, помешал в стакане с чаем и продолжал: – Вы же знаете, Василий Николаевич, что наши кадры – это в основном новички. Народ, преданный революции, однако учиться приходится прямо в бою и, нередко, на ошибках. Возьмем формулу Феликса Эдмундовича: во-первых, горячее сердце, во-вторых, холодный ум, в-третьих, чистые руки… Так вот: у нас, как правило, нехватка второго – холодного ума. Именно холодного.

– Ну, что же, Ефим Георгиевич, – улыбнулся Манцев, – это ведь не самый худший недостаток. А? Хуже бывает, когда в наши ряды проникают шкурники и мазурики. Главное, что растут люди, что очищаемся от примазавшихся, а надежный народ набирается ума и помаленьку забывает о предрассудках и заблуждениях. Вы знаете, из тех, кто у нас сейчас работает в Цупкоме, меня по-своему радует поведение Оксаненко.

– Понимаю вас, Василий Николаевич. Я тоже знаю, с какими сомнениями пришел к нам Федор. Они меня не очень пугают, хотя такая душевная наивность и простодушие, нехватка холодного критического расчета может привести и даже приводит к просчетам и потерям. Ведь из-за собственной доверчивости и наивности погиб, например, Копнин, и упустил опасного анархиста. Такие, как он, подчас меряют врага на свой аршин, Оксаненко из той же породы.

– Да, эти люди думают, что с контрреволюцией можно воевать по закону князя Святослава «Иду на вы». Я вам как– то обещал рассказать об одном разговоре с Оксаненко. Любопытнейший разговор, он на него сам напросился. Всего не перескажу – некогда. Но вот в чем суть. Оксаненко не сразу мог понять, что работа чекиста – выслеживание, поимка врага – это большая, честная и чистая работа. Не всем это сразу понятно. Шпион, мол, и есть шпион. Оксаненко же пришел к нам с отвлеченными понятиями офицерского кодекса чести. И вы знаете, как я ему ответил? Признался, что и нам в дореволюционном подполье даже на допросах в охранке было неприятно лгать. Приходилось. И все-таки мы не чувствовали себя ни отступниками от правды, ни мошенниками. Хитрость и обман врага – это те правила игры, которые нам навязал он, враг. И мы помним об этом. Поэтому-то большевики и не хитрят перед массами, говорят с ними языком правды. А вот вам, Ефим Георгиевич, прямо противоположный случай из моей московской жизни. Опытный канцелярист из охранки, арестованный нами за саботаж, заявил о своем желании работать и сотрудничать с ЧК. Спрашиваю, как, почему. Слишком врать – мол, принял вашу веру, – не решается. Объясняет цинично – видимо, уверен, что будет понят: всякая, мол, власть нуждается в сыске и слежке, так не лучше ли, если этим займутся профессионалы, чем самоучки. Такой мерзкий тип. Так и не понял, почему мы не приняли его услуг. Однако, Ефим Георгиевич, договорим об этом как-нибудь в другой раз… Что там у нас еще по Цупкому?

– Виноградский уже должен быть у Мордалевича. Киевские товарищи надеются вскоре установить с ним связь – дал им для этого недельный срок. Контролирую ежедневно. Самая главная сейчас задача – снова внедриться в штаб Цупкома. Пока предложен один план, на проведение которого я согласия не даю.

– Какой план?

– Видите ли, Василий Николаевич, и Оксаненко, и Виноградский вышли на Цупком через Комара. Он член штаба Цупкома, по легальному положению – кооператор. Волей– неволей Комар уже дважды оказал нам существенную помощь. Вот киевляне и предлагают – припугнуть его разоблачением и заставить работать на нас. Однако гарантий нет, и я затормозил этот план, тем более, что и Оксаненко – он знает Комара неплохо – считает, что тот не из пугливых.

– Правильно, Ефим Георгиевич. Ищите более надежный способ. Комара оставьте только на самый крайний случай. Запросите все губернские комиссии, может быть, путь в Цупком найдется через периферийные повстанкомы.

– Такие запросы уже посланы, Василий Николаевич, одновременно с требованием отчитаться о ходе операции. Надеюсь, что мы найдем возможность заслать своего сотрудника в Цупком именно в качестве посланника какого-нибудь губернского повстанкома. И может быть, это будет Екатеринослав. Оттуда получена краткая шифровка о задержании партии оружия, направленного из Одессы. Кстати, об этом грузе предупредил Оксаненко. Если, перехватив оружие, екатеринославцы раскроют и подполье, то, может быть, это даст нам ниточку в Цупком.

– Подумайте заранее о кандидатуре. На этот раз наш человек должен обязательно закрепиться в штабе. Причем условия его работы усложнятся. Все-таки два наших товарища уже прошли этим путем и хотя, по всем данным, не наследили, – подстраховка не помешает. Кроме того, приближение срока восстания заставит Цупком все более и более засекречивать планы, усиливать и без того глубокую конспирацию. Поэтому новый сотрудник должен быть опытнее, уметь смотреть на дело шире. Вы, конечно, будете все чаще и чаще гостить в Киеве, однако предусмотрите возможность предоставления большей свободы действий этому сотруднику и установление им самостоятельной связи с Оксаненко и Виноградским. Сами понимаете, что это должен быть не только абсолютно надежный, абсолютно преданный человек, но и исключительно изобретательный, смелый, более информированный. Не навязываю своего мнения, но если начало ниточки окажется, как вы предполагаете, в Екатеринославе, то вспомните о Ковальчуке. Его недостатки – это продолжение его достоинств, которые в данном случае как раз и пригодятся. Идеи у него, верно, бывают странные, но в исполнении заданий он безукоризнен. Желаю удачи, Ефим Георгиевич.