Текст книги "Старый двор на Фонтанной"

Автор книги: Пётр Бильдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

глава 4

Яков Штейн, лысоватый, местами курчавый, носатый, среднего роста, все 45 лет жизни был гоним ожиданием чего-то ужасного. Сколько он себя помнил, его не покидал страх. Он боялся не чего-то конкретного, а мрачного потустороннего, что окружало его жизнь с рождения. В детстве ему говорили о всемогущем боге, и он боялся его гнева. Потом его пугали, и иногда он находил тому подтверждение, дикостью и безжалостностью людей. Затем старая жизнь закончилась, а вместе с ней и то привычное, что составляло его основу. Он был уважаемый дантист, с положением, домом и семьей. В один момент это рухнуло и он, бросив все, бежал на юг, где надеялся сохранить, то немногое, что еще могло быть сохранено.

Все напрасно.

Пришла пора боязни голода. Потом холода и неприкаянности жизни из одного угла съемной квартиры, в другой.

Жизнь долго тащила его, как «перекати поле», пока судьба не занесла в дом на Фонтанной. Тут к счастью удалось зацепиться сначала за жилье. Комитет при городской комиссии бездомных дал ему ордер на две комнаты в доме Рулевых.

А потом Яков поближе познакомился с бывшим хозяином и его сыном. Хозяин дома Савелий бывал в доме редко. Всем заправлял в нем Жорж. Это был молодой и неукротимый в своих желаниях горячий бычок, которого надо было приручить.

Дети Якова, Рахиль и Борис, росли домашними и пока не были захвачены в водоворот новой жизни. Рахиль завершала школу и пока не знала, куда направить свои шаги далее. Борис только в этом году должен был пойти в школу.

Жена Дора была хорошей хозяйкой и матерью, но не годилась решать проблемы. Потому все приходилось делать самому Якову.

Однажды он соблазнил Жоржа предложением, от которого тот не смог отказаться.

Так началась новая жизнь, и страхи отошли на задний план, но не исчезли вовсе – слишком долгий опыт в жизни Якова ежедневно напоминал ему о прошлом.

… Дело Якова оказалось выгодным и быстрорастущим. Пациенты, почувствовав способность Якова делать чудеса, валили к нему на прием. Жорж оказалось быстро учиться и способен много и хорошо работать.

Дом с водопроводом, ванной, горячей водой из титана и туалетом, как нельзя лучше, был способен обеспечить все запросы посетителей. Тем более, что в районе на ближайшие пять кварталов конкурентов у них не было. Даже из центра приходили посетители, услышав о хорошем дантисте и небольших сроках ожидания решения своих проблем.

Знаменательным днем Якова был тот, когда Жорж позвал его на парадное крыльцо.

– Яков Моисеевич, давайте поглядим, чем народ живет, – однажды позвал он Якова. Тот был занят составлением списка медикаментов, которые были необходимы для кабинета. Это было проблемой. Медикаментов в стране было мало, и погоня за ними была вопросом, требующим терпения и долгого труда.

– Да некогда, Жора, я весь потом сошел, да никак не получается,– отнекивался он от приглашения Жоржа.

– Да оторвитесь на минуту. Это я так для причины вас зову, – настаивал Жорж.

Яков вышел из кабинета. Спустился по ступеням на крыльцо и закрыл входную дверь.

– Ну что? На что смотреть? – Он глянул на Жору, который светился от удовольствия, чего не было никогда.

– Да вы повернитесь и на дверь гляньте, – он с нетерпением развернул Якова к двери и тот увидел.

На внешней стороне входной двери сияла латунная табличка «Яков Штейн, дантист. Ежедневно с 10 до 17, кроме выходных».

Яков увидел давно забытую дверь в своем рухнувшем прошлом. Такую же табличку и ему на секунду опять стало страшно. Он перевел дух.

Ветер странствий вдруг снова коснулся лица Якова, и ему показалось, что не было десяти лет бродяжничества и потерь.

– Да, это не плохо, – замялся он, – только меня беспокоит, не станет ли эта табличка меткой, для лихих людей и разной босоты? Всякий захочет посмотреть, чем народ живет за такими дверями.

–Та вы не беспокойтесь, нас Рулевых тут каждая собака знает и с нами связываться не захочет. А если свяжутся, то очень пожалеют. Себе дороже будет, – как-то очень спокойно и уверенно сообщил он Якову. И тому стало спокойно.

Наступил период благоденствия семьи и процветания. Жизнь покатила по наезженной колее, и будто не было никаких переломов и потрясений.

– Однажды Дора сказала.

– Яша, а ты знаешь, что Жорж оказывает знаки внимания нашей Рахили?

Яков посмотрел на Дору. Она обычно тихо плела ткань семейной жизни, не вовлекая его в этот сложный и малопонятный процесс.

– А ты как это заметила? – Удивился глава семьи, делая вид, что для него это новость. Всегда полезно получить дополнительные факты подтверждения текущего процесса жизни.

– Так дня не проходит, чтобы он не заговорил с ней. А раньше ходил и не замечал её. Наша дочь, конечно, не то чтобы ох, но на неё мухи не летели, как на сладкое. Я же вижу, – подытожила Дора.

– Слушай, – посоветовал ей Яков, – ты бы её направляла в сторону правильного принятия жизни, а остальное эта жизнь сама подскажет, как быть, – философски подвел черту он. Негоже вовлекать жену в сложные проблемы жизни, необоснованно давая ей иллюзию собственной способности принимать самостоятельные решения.

Жизнь вокруг становилась живее и интереснее…

глава 5

На плоской проплешине вершины старого города, неподалеку от развалин Неаполя Скифского, процветал единственный район, которому не было дела до всего, что происходило в стране и в городе. Имя ему было – Нахаловка.

Это была слобода, в которой спокойно жил только древний как мир старьевщик Моня и только потому, что, как говорили её обитатели, терять ему было нечего.

Разбойные грабежи, драки, убийства и прочая мелочь происходили на её улицах всегда, то есть со времен основания. А было ей много лет, столетие уж точно.

Как центрифуга отбрасывает за свои пределы все лишнее, а кастрюля всю накипь своего содержимого к краям, так город выталкивал из центра на окраину свою всю непотребную публику, которая жила и приобретала полезный опыт быстрее всей многострадальной империи: убивать, грабить, воровать, мошенничать и прочее.

И в том искусстве обретения опыта, слобода была быстра и плодотворна.

Естественная убыль после мокрых дел и закономерной отправки по этапам в итоге требовала новых легионеров им на замену и потому вся молодежь в Нахаловке видела себя героями подворотен и шпаной пыльных дорог окрестностей. Пыль не мешала уже в это время носить лаковые штиблеты на кнопках, короткие прилегающие пиджаки с неожиданными кепи и порывисто рассекать жизнь как герои немых фильмов.

Иван Бобков был родом из этой слободы Нахаловки. Ему повезло. Он вовремя попал работать на близкую маслобойку. Там он прошел ускоренные жизненные курсы классовой борьбы за светлое будущее, где его научили, что прав не тот, кто сильнее, а кто организованнее. Этого было достаточно, чтобы задуматься. После наглядных примеров, испытывая острое нежелание повторять опыт своих соседей по слободе в естественной ротации жителей, он примкнул к классово близким рабочим.

Именно там Иван и вырос, приобретя навыки брать то, что не принадлежало ему.

Недолго задумываясь над происходящим, он вовремя подался в ряды борцов за светлое будущее, немало поколесив по югу страны, в рядах сначала отряда, а потом – армии красных. В итоге, освоив навыки шофера, он остановился на службе в городской ВЧК. У него был автомобиль «паккард», форма, вызывающая у окружающих страх и маузер. Чувство власти баюкало его, открывая перед ним радужные перспективы.

Особым образованием он обременен не был, но 4 класса приходской школы не мешали ему быстро понимать и схватывать происходящее.

С детства, когда по дороге из приходской школы он брел домой по Фонтанной, его взгляд приковывал к себе дом, торжественно взирающий на улицу из всех своих высоких трех окон, выставив вперед надменно ступени парадного крыльца. Тогда-то он для себя решил, что непременно будет жить в нем хозяином.

Но жизнь иронична до издевательства над здравым смыслом и обычно сурова. Он действительно оказался в этом доме. Но в качестве подселенца-жильца, с правами на одну комнату, с женой Евдокией, которую нашел и подхватил с собой по привычке брать то, что ему не принадлежало.

Евдокия была сельской девицей, однажды неосторожно задержавшаяся на околице села, где любовалась грозными отрядами красных. Там-то её и заметил Бобков…

Комната была большой с двумя окнами: одним на улицу и другим во двор. В длинном глухом коридоре Иван организовал кухню. Окно во двор удлинил и поставил дверь. При выходе во двор плотник соорудил пристройку с деревянным крыльцом, на котором можно было в душный вечер вдыхать медовый запах акаций, растущих во дворе.

Своих соседей Бобков не знал – ему было некогда. Время было горячее и день кормил год. Он очень быстро прошел путь от шофера до заведующего хозяйственной частью губисполкома, оставаясь негласным сотрудником своего начального поприща.

В это время началась новая экономическая политика, и приходилось уже бороться с дурной привычкой брать чужое. Но Бобков понимал, что это ненадолго и тихо смеялся, когда видел тех недобитых буржуйских выкормышей, опять как грибы растущих по городу, ощущающих себя новыми хозяевами жизни.

Надо был потерпеть, а он умел это делать.

глава 6

… Для Жоржа начался период мучительного поиска возможности сближения с Рахилей. Он не был искушен в вопросах обольщения женщин. Весь его опыт с этим племенем был ограничен визитом с компанией в дом с красным фонарем на привокзальной площади, завершившимся дурной болезнью и долгим лечением у знакомого врача…

Поэтому для начала он пригласил однажды Рахиль в единственный городской кинотеатр «Большевик». Рахиль с радостью согласилась, чем обрадовала и озадачила Жоржа одновременно. Он не понимал, что для домашней девушки любой выход из дома уже событие.

Они попали на новый фильм «Месс Менд». Перед началом фильма в фойе Жорж не поскупился купить две четвертушки пломбира. Они сидели и слушали игру на пианино тапера кинотеатра. Рахиль слизывала мороженое, с зажатой в пальцах четвертушки и смеялась. Жорж заметил, что она была веселой и смешливой девушкой. Главное с ней было легко и не надо было напрягаться и думать над тем, что говорить далее.

Рахиль рассказывала о школе, о подругах, бестолковых учителях и изображала всех со смехом. Жоржа осмелел и расслабился, даже несколько раз попытался что-то вставить в разговор, но этого и не надо было делать.

Рахиль сама справлялась с нитью беседы, наматывая её на челнок времени.

Вскоре пригласили в зал и начался фильм. Он был долгий и для Жоржа непонятный. Гремел инструмент, в зале курили и громко смеялись, и все происходящее больше напоминало ему базар, чем кинотеатр. Через два часа в зале зажегся свет.

Они медленно шли темными улицами города к дому. Вдруг Рахиль доверчиво взяла Жоржа под руку и прижалась к нему. – Я боюсь темноты, – прошептала она ему. – Мне кажется, что сейчас из переулка вывалится компания и начнет измываться над нами.

Жорж хмыкнул и громко рассмеялся. Рахиль от неожиданности остановилась.

– В этом районе меня не только не тронут, но если понадобится, то и проводят домой со всеми почестями. Это мой город. От вокзала до Нахаловки. Не бойся ничего пока я с тобой,– уверенно пробасил он девушке и так уверенно, что страхи прошли, и впервые за вечер у неё проснулось чувство признательности и благодарности к этому молчаливому и надежному человеку.

Они в молчании подошли к дому. Рахиль взбежала на знакомое крыльцо и протянула руку

– Спасибо Жорж, я провела самый интересный вечер в своей жизни, – проговорила она и исчезла за дверью.

Жорж открыл калитку, обошел дом с другой стороны и вошел к себе.

У него впервые в жизни в голове роились, не успокаиваясь, мысли, одна другой страннее и непривычнее.

Одно он точно знал – эта девушка была ему интересна и станет ему женой, чего бы это ни стоило.

… Эта весна в городе, просыпающемся после оцепенения, выздоравливающем от долгих и беспокойных лет революции, гражданской войны и полных робкой надежды на лучшую жизнь, для Жоржа была временем ожидания прихода чего-то нового и незнакомого.

Весенние дожди щедро поливали город, смывая с его улиц накопившуюся за зиму грязь и тоску, пробуждая в людях надежду.

Рахиль закончила школу. Каждый день Жорж методично и настойчиво старался встретиться и пообщаться с нею. Вечерами они выходили в центр города, где улицы уже были освещены редкими фонарями, а в открывшихся недавно маленьких кафе можно было посидеть и развлечь спутницу. Жорж к тому времени уже понял, что для впечатления надо раскошелиться. И он платил, понимая, что этим он вкладывает деньги в новое дело, а для его успеха это необходимо.

… Где-то в начале лета, когда уже отцвела акация, и её опавшие цветы ветер носил по тротуарам, сметая в ржавые клочья, Жорж сделал предложение Рахили.

Она на удивление спокойно и трезво только проронила.

– Я согласна, только не знаю, как на это посмотрят мама и папа.

– Я завтра буду у них просить твоей руки, – успокоил её Жорж, – надеюсь, они согласятся.

… В полдень следующего дня Жорж обошел дом и постучал в дверь. Он до сих пор так и не понял, по какому трудовому циклу живет страна. У Якова в коридоре висел график дней недели, где были отмечены нерабочие дни. У Жоржа все дни были рабочими, но сегодня он сделал для себя перерыв. Вчера он предварительно зашел в кондитерскую и купил красивые и соблазнительные пирожные.

И вот теперь он сидел в своей бывшей столовой, ныне в лечебном кабинете и ожидал, пока Дора накроет стол.

Потом они пили чай, а Жорж все никак не мог начать разговор.

Ему помог Яков.

– Жорж, – после долгого молчания, протянул он ему свою руку помощи, – годы идут, батюшка доживает свою жизнь в деревне, а какие планы собственные?

Тут Жорж коротко рассказал о видении своего будущего в крепкой связи с делом Якова, а потом добавил.

– Думаю, что для укрепления, испытывая собственное большое чувство и волнение, – витиевато начал он, – прошу руки вашей дочери, – неуклюже заключил он.

Повисло молчание. Дора покраснела и на глазах ее появились слезы. Яков тоже захлюпал носом

– Жорж, это непростое решение. Мы с уважением относимся к нему и, – он посмотрел на Дору и она кивнула головой, – не против. Но без Рахили принять решение мы не можем.

Позвали Рахиль. Она вошла в комнату натянутая как струна, с глазами, горящими от волнения. На первые слова отца она, не дожидаясь их завершения, сказала.

– Я все знаю и согласна.

Жорж перевел дух, родители вздохнули и все заулыбались.

Яков после недолгих слов напутствия соединил руки и пожелал мир да любовь.

… Прошло немного времени и все случилось. Была свадьба, ну не такая как до этих времен, но…

Приехали из деревни отец Жоржа, Савелий и Катя. Они привезли корзины с продуктами и подарки. Савелий выглядел помолодевшим и неожиданно галантным. Катя в длинном синем платье с белым хрустящим фартуком была похода на возрастную гимназистку.

… Свадьба началась с коляски, с белых бантов и цветов, вплетенных в гривы пары гнедых. Рахиль вышла на крыльцо в белом платье и вуали. Жорж был в черной паре и белой рубашке. Молодые смотрелись празднично и взволновано.

Кучер гикнул, и лошади рысью покатили коляску к губисполкому, на Карла Маркса, где молодых и расписали. Назад лошади шли шагом, неторопливо увлекая коляску с молодыми по старым и знакомым улицам города. Мимо шла неторопливая и сонная жизнь обитателей, и казалось, что ничто не могло изменить её.

Домой пригласили ребе и батюшку. Ребе был шутлив и рассказывал анекдоты. Батюшка был под хмельком и нетороплив.

Была купа в скромном саду и Рахиль в свадебном белом платье, на которое падал нежно розовый цвет осыпающихся лепестков вишни.

Ребе прочел из Торы слова молитвы, соединил руки молодых и пожелал благоденствия. Батюшка скороговоркой прочел молитву, надел кольца и пожелал молодым плодиться и размножаться. Жорж правой ногой разбил традиционный стакан, завернутый в полотенце. Все захлопали. Музыканты заиграли веселую музыку. Дора заплакала, а Рахиль счастливая и безмятежная стояла под хупой и улыбалась миру, с надеждой глядя на небо и моля о счастье.

Свадьба перекочевала в столовую дома, под веселые звуки музыки. Скрипач и кларнетист виртуозно вели одну мелодию за другой, и в веселых звуках фрейлехса как будто кружились небеса, глядя на этот счастливый дом.

Рахиль же, как гибкий побег вишни, подсвеченная белым светом свадебного платья и вуали, счастливо смеялась, глядя на Жоржа, вверяя ему свою судьбу и жизнь.

Он, вдруг обожженный красотой, открывшейся ему, повторял себе, что всю свою жизнь будет хранить её ото всех невзгод и бед, чего бы ему это не стоило.

И верил в это искренне…

глава 7

На следующий год в начале весны у Жоржа и Рахили родился сын. Назвали его Мироном. Рахиль рожала дома. Яков пригласил акушерку. Из деревни на роды приехала Катя, да так и осталась надолго.

Сын родился крепким, темноволосым, похожим на свою мать.

Штейнов потеснили, и у Жоржа теперь было снова две комнаты. В одной сделали спальню и детскую, а во второй была столовая, где и спала Катя.

Она сразу взяла в свои руки все хозяйство семьи и справлялась с этим безупречно. С раннего утра дом заполнялся звуками странных мелодий, которые она извлекала из своей немоты. Хруст белоснежных юбок и фартуков заполнил дом свежестью и непредсказуемостью. Запах ванили и свежевыстиранного белья повис в доме.

Она готовила обильно, разнообразно и сытно. Жорж к своему удивлению вдруг понял, что его радует появление Кати в доме.

А Рахиль была погружена в заботы о сыне. Молока было много, и Мирон миролюбиво сосал, мирясь с жизнью, невзирая на все свои кишечные и желудочные проблемы.

Жорж работал с Яковом все больше и больше, а Катя правила их жизнью незаметно для них.

Жорж приобрел по совету отца двуколку и пригнал из деревни молодую пегую кобылу Цветочек, спокойную и неторопливую. Теперь во дворе в конюшне опять стояла двуколка и лошадь. Жорж заходил в конюшню, слышал тихое ржание лошади, мерно жующую душистое сено в деннике и в нем разливалось спокойствие и удовлетворение той жизнью, которая скользила рядом.

Однажды вечером, когда Рахиль уже спала с ребенком в спальне, он зашел в ванную – там стояла голая Катя. То, что он увидел, поразило его. Он всегда воспринимал её, как зрелую женщину, спутницу отца.

В ванной стояла хорошо сложенная, с красивой пропорциональной фигурой молодая женщина, с удивительным бело-молочным цветом тела, светившимся изнутри огнем жизни.

Жорж замешкался, пораженный увиденным, а Катя закричала своё неразборчивое, и бросила в него мокрое полотенце. Спустя время она, с привычным венком на голове, нашла его и долго что-то пыталась возмущенно выговорить ему, отчаянно жестикулируя и краснея.

После случившегося Катя несколько недель не обращала на Жоржа никакого внимания. Да, она могла общаться. Этот процесс сводился к коротким запискам, в которых она могла печатными буквами по-русски изложить свою просьбу или приказ.

Оказалось, она много читала. Книги были на русском, и она их читала медленно, складывая слова по слогам, но по-немецки она читала и писала свободно. Когда она читала, то по кончику языка, который появлялся в уголке рта, можно было понять, доставляет ей чтение удовольствие или нет.

Катя была далеко не так проста, как Жоржу казалось раньше.

Из объяснений Рахили, которая больше общалась с ней и дружила, стало известно, что незадолго до революционных событий вся многочисленная семья Кати выехала из страны в Хайфу, осваивать библейские места и внедрять в жизнь божьи заветы.

Катю оставили одну на попечение дальних родственников. Почему так произошло, Катя не объясняла и только горько плакала, рассказывая эту историю. Потом было замужество, и у неё была дочь, но в один миг тиф отнял у неё и мужа, и кроху, оставив на свете её, Катю. Эта грустная история осветила по-другому жизнь этой странной на первый взгляд женщины, но такой понятной и достойной сочувствия, что даже черствый Жорж изменил к ней своё отношение.

… Жизнь становилась все красочней и праздничней. В домах города, даже в районе Фонтанной появилось электричество. Вечерами на улицах загорались редкие фонари, а в домах тлели желтые угольки лампочек. Обитатели двора перестали жечь керосиновые лампы. Даже в конюшне Жоржа вечерами горел свет.

День ото дня он находил, что жизнь стала понятнее своей разумностью и логичностью. Он много работал, но мог на заработанное позволить себе и своей семье многое. Катя ходила на базар и несла с него полные корзины продуктов. Они жили, не отказывая себе ни в чем.

В городе проснулась жизнь. Трамваи, автомобили, повозки и телеги наполнили город звуками. Ежедневно базар, необычно за последние годы разросшийся, звал к себе.

Базарный гомон с раннего утра до обеда поднимался над городом, извещая всех о жизни, бьющей ключом рядом со всё еще безводным фонтаном на площади.

Вечерами мягкий свет электрических фонарей заполнял улицы города призрачным флёром и в нем, словно из коллекции оживших бабочек, порхали красивые женщины, загадочные мужчины и многообещающие юноши и девушки. Жорж с Рахилей часто, оставив Мирона на попечение Кати, выходили в центр города, чтобы развеять хандру и получить удовольствие.

Отношения Рахили и Жоржа казалось, только укрепились после рождения сына, но она чувствовала, как между нею и мужем образовывается, с каждым днем расширяющаяся трещина.

Это происходило по необъяснимым причинам. Просто сердце Рахили подсказывало ей правду. Они жили вместе, но порознь. Она посвящала жизнь сыну, вкладывая в него свою душу. Мирон рос тихим послушным ребёнком, радуя её светлым нравом и покладистым характером. Катя привязалась к ребёнку и много времени возилась с ним, светясь от удовольствия: она обрела в нём то, что казалось было безвозвратно потерянно ею навсегда. Жорж работал в прихожей, ставшей лабораторией, не замечая никого, погруженный в заботы и свои внутренние проблемы, которые поедали его день ото дня. Рахиль это видела, но не могла склеить семью в единое целое.

Её брак, и она это начинала понимать, был более попыткой молодой девушки сбежать от родительской опеки, чем осознанным шагом влюбленной в мужчину женщины.

Так проходило время, умножая годы на проблемы, и конца этому Рахиль не видела и смирилась с этим.