Текст книги "Старый двор на Фонтанной"

Автор книги: Пётр Бильдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Пётр Бильдер
Старый двор на Фонтанной

«Что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Екклесиаст 1:9 –10)»

пролог

Над Митрополем высоко в небе плыли призрачные нити. Сплетаясь, они опускались на город, накрывая его паутиной сотканной из прошлого памяти.

От безводного уже много лет фонтана на площади, от гомона базара вверх к далёким руинам скифского Неаполя, вилась улочка Фонтанная. Где-то в её середине, под старой акацией в тени высились выцветшие, когда-то зеленые ворота, а рядом в стене пряталась маленькая калитка.

За ними притаился тенистый двор из трех домов.

Ближайший к воротам дом справа, Жоржа Рулева, ровесник прошлого века, с высоким цоколем, большими четырьмя окнами во двор и тремя окнами с парадным выходом на улицу.

Дом Таировых левее от ворот был стар, но крепок. Пять окон и крыльцо во двор, уже столетие служили своим обитателям.

Замыкал двор дом «времен Очакова и покоренья Крыма», семьи Дроботко. Четыре небольших окна слепо щурились буквально в метре от земли, глядя на своих вечных соседей.

Греческая черепица крыш домов зеленела от времени.

Справа меж домами высился добротный каменный сарай, бывшая конюшня. Две разросшиеся акации, высоко поднявшие свою крону над крышами, скрывали в тени небольшой сад абрикосов, персиков, черешни, вишни и миндаля.

… В окно столовой дома Таировых украдкой прополз луч света и смешливо ласкал лица трех мальчиков.

– Ешь Мотл, хватит баловаться, – говорит устало бабушка Оля. Она привычно и терпеливо смотрит на одного из своих внуков. Те ведут старую и привычную игру торговли. Ненавистная манная каша стынет в тарелках перед ними.

Бабушке Оле уже много лет, едва за 50. В 39 лет она потеряла мужа на последней войне и с тех пор покорно и молчаливо занимается воспитанием внуков. Им от 6 до 9 лет. На голове бабушки седые волосы затянуты в дулю. Узкие азиатские глаза смотрят с прищуром хитро и внимательно. Она хоть и маленькая, но подвижная и настойчивая. За ней надо смотреть в оба иначе обманет.

– Ешьте дети, дам каждому по рублю,– говорит бабушка и демонстративно лезет в карман халата в поисках трех рублей.

«Да конечно, – думают внуки. – Сначала дашь, а потом заберешь. Это мы уже проходили». – Они не соблазняются и не верят. Они знают, что этот рубль будет экспроприирован, как и прежние, под благовидным предлогом и не успеешь глазом моргнуть. Нет ничего хуже подорванного доверия в узком родственном круге.

– Ладно. Не хотите, расскажу сказку. – Она прекращает демонстративные поиски в кармане. – Длинную и интересную. – Обещает она, и это похоже на правду. Внуки соглашаются.

Это не сказка в обычном понимании, с чудесами и прекрасными принцессами. Бабушка сказок не знает. У неё за плечами 2 класса общинной школы и батраческая жизнь в доме родного дяди до замужества на чудесном принце.

Она улыбается, задумчиво смотрит на солнечный двор за окном, а затем просто и очень искренне рассказывает о жизни, которая текла до рождения внуков, о том незаметном движении судеб близких людей, которые вплетаются в её полноводную реку.

– В старом, престаром дворе жили-поживали и добра наживали люди, как люди…

Её рассказы каждый раз каплями падают в детскую память и разбегаются волнами по океану времени, чтобы однажды, через много лет нагнать одного из них и заставить задуматься, а потом сесть и записать их так, как она себе всё представляла, только раскрасив черно-белую пленку жизни странными красками настоящего…

часть 1.время надежд

глава 1

– Тебе бы, Георгий, граматешки поднабраться, – задумчиво улыбаясь, говорила матушка. – Не будешь учиться уму – разуму, бестолочью останешься.

– Да шо вы матушка мне про учебу талдычите? Вот батюшка наш, Силантий Миронович, два класса с коридором имеет, а вона какой хозяин! У него и магазин в центре, две лавки и наливайка на базаре. Разве ж это с классами получилось бы? – Искренне удивлялся Георгий. – Я же уже 4 класса осилил, нешто не сгодиться для хозяйской жизни?

Он не хотел убеждать мать в очевидном.

Пропадая в лавке, где уже был и распорядителем и продавцом он, по его расчету, в день имел своих 10 копеек. Да этот гривенник на 30 дней, вот у него и образовывалось в месяц 3 рубля! Это на простой торговле. Да за эти деньги он мог себе позволить 200 буханок хлеба.

Будущее было светло и прекрасно, но…

Он ясно видел то время, когда босота, без дела крутившаяся вокруг рынка и за миску щей готовая на что угодно, вдруг появилась в центре города с требованиями: «Вся власть Советам»!

Жорж помнил, как в давнюю пятницу, как обычно к отцу в лавку зашел сосед – хозяин лавки напротив, Иосиф Ласкин.

Они с отцом имели обыкновение встречаться накануне шабата вдвоем, делясь новостями и планами.

– Мудрая голова Иосиф, мимо копейка не пролетит. Большого ума человек. – Говорил батюшка уважительно об этом чернобородом и крупном человеке.

Они сидели в подсобке и обсуждали жизнь. Ласкин после нескольких рюмок водки расслаблено посмотрел на батюшку и заметил, – ты, Силантий, вспомнишь еще это время, да вода стечет, одно дерьмо и останется. Главное в чем, как ты понимаешь? – Батюшка только моргал своими невинными глазами, глядя на него.

– А главное в том, что нарушен порядок вещей! Кто был никем, тому в голову заронили неправильную мысль о том, что теперь ему все можно, а это прямая дорога в ад. Вот помянешь меня еще, добром это не кончится. – Заключил Ласкин, и они еще долго сидели и обсуждали жизнь…

От накопившейся злости Жорж с силой ударил топором по чурбаку и тот разлетелся на части, заполняя конюшню запахами леса. Тяжелый топор вгрызся в колоду, утопив его в ушедший мир прожитой жизни…

В раскрытые ворота падал солнечный свет дня, освещая пространство бывшей конюшни. На стенах висели хомуты, старая упряжь и памятные еще с детства предметы ушедшего в прошлое, когда-то налаженного достатка и быта.

…Жорж Рулёв, 20 летний сын Савелия, напоминал топор, завязший в сыром бревне.

Жизнь его как бы протекала в 3-х болтовом водолазном костюме: и воздуха не хватает, и на ногах тяжелые свинцовые башмаки, и видно через круглое оконце мало, но надо двигаться сквозь толщу океанской глубины…

Природа одарила его физической мощью. Среднего роста, с шеей борца, мощными плечами и руками, он напоминал машину, упрямо двигающуюся из одной точки в другую. Он берег себя и жил с уверенностью, что жизнь его ведет к успеху и счастью.

Его отец, Савелий Миронович, был мужик со сметкой и хваткой. В начале прошлого века имел магазин в центре города, лавки, оставшийся от родителей дом в деревне Пчелиное, неподалеку от Карасубазара и этот дом на Фонтанной.

Вскоре после революции умерла от тифа мать Жоржа. Для отца это прошло незаметно – он к тому времени потерял магазин и лавки в городе и, справедливо решив, что начинать все заново не стоит, сошелся с немкой из семьи колонистов – молокан, да и вернулся в свою деревню с молодухой. Звали её Екатериной.

Она была на 20 лет моложе отца. Высокая, статная шатенка, с тяжелой косой, всегда уложенной на голове в виде строгого венка, с ясным и спокойным взглядом больших синих глаз. Белокожая, хрустящая своими многочисленными накрахмаленными нижними юбками, всегда спокойная и невозмутимая – она впервые заставила Жоржа усомниться в своих выводах о природе людей, но, она же вернула его к своему мнению вновь: Катя была от рождения глухонемой.

– Ничего просто так не бывает. Все имеет свои причины и последствия, – вывел Жорж и успокоился.

Хорошо еще, что большой дом в городе удалось частично сохранить. Вскоре Жоржа «уплотнили», разместив в нем еще две семьи: Штейнов и Бобковых.

На смену военному коммунизму и продразверстки вернулось время инициативы и конкуренции. Началась новая экономическая политика.

Однажды глава одной из семей «подселенцев», Яков Штейн обратился к Жоржу с предложением открыть на дому зубной кабинет.

Они договорились, что он научит Жоржа премудростям ремесла техника в обмен на пользование одной из комнат в качестве кабинета. Жилье Жоржа сократилось до комнаты, а у Штейнов появилось свое дело.

Уже через короткое время в дом потянулись больные. С улицы, через парадный вход они попадали в коридор, где ожидали приема. В столовой Яков поставил зубное кресло, медицинский столик с инструментами, вдоль стены стояли стеклянные шкафы с препаратами и лекарствами. У кресла стояла ножная бормашина. При входе со двора, в просторной прихожей, Жорж оборудовал мастерскую, где днями и ночами осваивал премудрости новой профессии. Дом пропах камфорой, лекарствами и заполнился криками боли с жужжанием бормашины.

Жорж не расставался с белым халатом до ночи.

Дело оказалось выгодным. Жорж освоил основные приемы ремесла зубного техника и стал работать с Яковом в доле. То есть он получал процент с прибыли от дела. К тому времени Яков помог ему получить бумагу об окончании зубоврачебной школы и перед Жоржем открылись перспективы налаженной и обеспеченной жизни. Пора было подумать о семье.

У Якова было двое детей: старшая, дочь – Рахиль и сын – Борис. Дочери исполнилось 18 лет. Это была худая и подвижная как ртуть сероглазая брюнетка. Её смех наполнял дом с утра и до вечера. Жорж слышал ее песни и свист в мастерской каждый день и воспринимал её не более чем привычную в доме мебель.

Но однажды, внезапно для себя подумал о том, что мог бы с этой девушкой создать семью. Это был деловой подход к вопросу о будущем. В нем было больше целесообразности, чем чувства.

– А почему нет? – подумал Жорж. – Да, еврейка, но что ж? Люди как люди – эта мысль непонятно как уравнивала их толи как плохих, толи как хороших. Во всяком случае, пользы от этого шага он видел больше, чем вреда.

Не откладывая дело в долгий ящик, как-то вечером, когда они с Яковом возились в сарае, с «пушкой», штампуя металлические коронки, он обратился к нему с вопросом.

– Послушайте Яков, я вот тут давеча подумал, и решил, а почему нет? Что вы на этот счет думаете? – Начал Жорж нейтрально, не особо нажимая на необходимость немедленного принятия решения.

– Не понял, чтоб– таки решил? – Яков был огорошен не столько содержанием вопроса, сколько его отсутствием и необходимостью на него ответить.

– Да вот чего ж тут не понять, – гнул свою мысль как пластину рессоры Жорж, – пришло время, надо думать о будущем, да и вам тоже.

Яков не был большим знатоком человеческих душ, но где-то краем сознания начинал понимать, о чем идет речь.

– Если ты о Рахили, то она еще в школе, да и надо с ней переговорить. Времена другие, за спиной девицы такие вопросы не решишь,– отходил он, выигрывая время. – Надо подумать, с ней поговорить, с Дорой, матерью её. Да и тебе бы с ней надо как-то ближе сойтись, Вопрос не простой,– закруглил он.

– Да уж надо. Это я так, чтоб нам понятно было куда и зачем? – согласился Жорж. – Яков, вы же знаете, я не беден. Все это будет наше. Да и отец что-нибудь еще оставит, так что проживем, – со смешком закончил он, с тоской подумав: « да, это не Ласкин»…

Потому он теперь и рубил дрова без устали, чтобы понять, как ему быть и куда двигаться дальше.

Мысли о Рахили тревожили Жоржа и распаляли его все сильнее…

глава 2

Дедушка Хикмет Таиров встает рано и начинает день с молитвы уже много лет. Он раздумчиво и неторопливо моет ноги, ополаскивает лицо и руки. Затем, расстелив молитвенный коврик под аркой спальни, напоминающей ему мечеть и обратив свой взор на восток, как учили его с детства, ведет неторопливый разговор с Всевышним. Он не догадывается, что Мекка от его старого дома, на юге. Это его не беспокоит. Главное, чтобы мысли дошли туда и тому, кому надо. Ибо он знает, что с пустяками обращаться не надо, а коль обращаешься, то без внимания его просьбы не оставят.

Так было, так есть и так будет. Во веки веков, Аллах акбар.

Сначала он просит за сына и невестку, ушедших с Врангелем за море, в далекую Турцию. Заморочили молодых переменами. Увлеклись идеями, пошли под лозунги и обещания сделать всех «белых» свободными кроме «красных». Потом поражение и бегство в неизвестность. Когда теперь они смогут вернуться? Одному Аллаху известно. Раньше пароходы ходили в Константинополь из всех портов близкого моря по несколько в неделю. Теперь пароходы плывут вдоль моря, а не поперек. Почта из Турции не приходит, а может сын и невестка не пишут, боясь за него и внука. Ну что ж, так правильно. Чего испытывать судьбу, когда она итак каждый день испытывает всех их.

Потом он молится за здоровье внука, оставленного ему на попечение и воспитание. Ленур мальчик хороший и воспитанный, вот только в мечеть не ходит и не молится. Правда, ходить некуда. Все мечети закрыли. Старики собираются по праздникам у муллы во дворе, но все это до поры, когда и там запретят.

Вот и он общается дома.

Хикмет вспомнил, что правоверный молится пять раз в день, но подумал, что Всевышний его поймет, если он это делает два раза: один – утром, второй – вечером. Ведь днем надо работать и думать о пропитании, а это главное для него – главы семьи. Вот если бы сын был дома, а так прости…

Потом он просит за удачную работу, которая кормит его дом и в конце он вспоминает о жене Деляре, чтобы здоровье продлила её годы как можно дольше. Та уже возится на кухне, растапливая печь. Внук спит в маленькой и узкой как пенал детской.

Он завершает молитву и с чувством исполненного долга сворачивает коврик и совершает омовение. Солнце встаёт над старым двором, освещая угол кухни и сад напротив.

Хикмет садится завтракать. Деляра приносит ему кипящий чайник, а он думает о работе. Его сапожная будка ждет его неподалеку на углу, рядом с милицией там же, где раньше была полиция. С околоточным у него раньше были хорошие отношения. Его не трогали и не обижали. Бывало подойдет с сапогами на ремонт, да и то, после норовил рассчитаться или вид делал? За будкой присматривал ночами и в обиду не давал. Теперь надо самому волноваться, чтобы ушлые соседи не взломали ее, в поисках чего – нибудь ценного.

Хикмет засмеялся – он был веселым человеком.

Надо сегодня найти на рынке дратвы, гвоздей, хорошо бы у знакомых спросить кожи, резины и прочего, без чего обитатели близлежащих улиц будут ходить босяком.

«Так они давно ходят голые и босые. Обувь купить можно только в дорогих магазинах, проще ремонтировать ее, пока не разлезутся на ноге», – подумал он и опять рассмеялся.

Напевая, он вышел во двор, увидел сад Рулевых, своих кур, копошившихся за металлической сеткой возле летней кухни, и ему стало опять хорошо и весело. Из будки вылезла, гремя цепью, старая сука, лохматая и большая дворняга Кара. Она затрясла головой, отряхиваясь после сна, и подставила большую голову под ладонь Хикмета, жмурясь от удовольствия.

– Извини Кара, забыл тебя с цепи спустить, – огорчился Хикмет. По ночам собака свободно гуляла по двору без цепи. На ночь ворота и калитку запирали на засов. Полуночники лезли через высокий забор. Такие были правила испокон века в этом дворе.

Он налил свежей воды в миску и поставил перед собакой. Та жадно стала пить воду. Хикмет положил в другую плошку каши.

«На день хватит», – подумал он.

Жизнь начинала новый день, обещая ему удачу и добро.

Но нельзя торопиться, тем более дедушке Хикмету.

На крыльцо соседнего древнего дома, из-под низкой притолоки входной двери выплыла хозяйка, Татьяна Ивановна. Высокая, с прямой спиной как у покойного отца, николаевского солдата. Они вместе с дочерью Ольгой, жили в доме, построенном еще им, по выходу со службы в армии после долгих двадцати пяти лет.

Она прищурилась, глядя на Хикмета и прогундосила,

– А что ты лыбишься, старый пень? Али жизнь радует? Нешто весточку от своих беглецов получил? – И довольная выплеснутой злобой она, немного постояв, удалилась.

«Да,– подумал дедушка Хикмет, – баба-шайтан. За годы жизни в одном дворе ни разу не улыбнулась. Придется все-таки молиться пять раз в день», – и с этой мыслью напевая, он привычно повязал платок на голову, надел халат, воткнул ноги в старые чувяки и пошел начинать свой новый трудовой день.

По улице вниз к базару текли редкие людские ручейки. Вот с кувшином на плече, в шароварах и тюбетейке, босяком пробежал водонос. Этот будет весь жаркий день носить прохладную воду и предлагать прохожим. Так по копейке на буханку хлеба насобирает.

«Тяжкая это работа носить воду», – подумал Хикмет и вздохнул.

Вот с фруктами и овощами в тележке, напевая утреннюю песнь, проехал мимо сосед из двора напротив. Они поприветствовали друг друга. Этот повез то, что собрал у себя в саду – будет заработок на несколько дней. Несли лепешки и сладости в блюде на голове, зелень и овощи в корзинах, на терпеливых ишаках везли в сумах рукодельные коврики, расшитые бисером тюбетейки и другую утварь. Всякий торопился на рынок что – то продать или купить.

В конце улицы, на крыльце милиции стоял сонный часовой, терпеливо тянущий лямку службы до начала трудового дня.

– Здорово Хикмет, – поздоровался он, заметив сапожника у будки. – С трудовым началом.

– Кто рано встаёт, тому бог подаёт, – ответил Хикмет и открыл дверь.

Тут же появился Абдулла

– Салам алейкум, дедушка, – поклонился он, – хочешь холодной воды?

Он протянул Хикмету кружку ледяной воды и улыбнулся.

– Я сегодня уже второй кувшин несу на базар. Ходил я, да и вот опять пошел, а они Абдуллу все гонят и гонят.

Парню было на вид лет 20. Крупный, коротко стриженный непонятно где и кем, вечно в каких– то обносках и босяком круглый год, он всегда излучал доброту и улыбку. Никто не знал, сколько ему и откуда он взялся. Он болтался по городу днями, открыто и непрестанно улыбаясь людям и жизни. Обидеть его было легко, как всякого больного человека, но редко, несмотря на общее ожесточение, у кого из людей поднималась рука на убогого.

Хикмет недавно приютил его у себя, поселив его в смежной с кухней маленькой комнате. Там стояла кровать, тумбочка, таз с кувшином и ведро. А что еще человеку надо для ночлега..

Бывало, Абдулла пропадал на несколько дней, чтобы опять появиться в доме Хикмета. Вот он снова появился, улыбаясь дню и сапожнику, в амбразуру будки.

Хикмет обрадовался Абдулле, к которому испытывал непонятное тепло и заботу.

– Закончишь на базаре, приходи дров нарубить, – предложил он Абдулле, таким способом давая тому возможность официально заработать на обед. Ему было непонятно, чем тот питался и где пропадал.

– Где ты ночевал сегодня? – Спросил он осторожно Абдуллу. Тот не любил когда его расспрашивали об этом.

– Я на базаре ночевал, Сторожил амбар. Утром меня накормили и дали на вино. Абдулла – алкоголик, – важно произнес он. Хикмет знал, что он не курит, не пьет и не балуется гашишем. «Это у него такое новое в его речи появилось. Важничает и притворяется»,– подумал он

Уже убегая по дороге к базару, Абдулла прокричал: «Приду к вечеру».

глава 3

В двух комнатах старого дома Дроботко стоял полумрак. Пахло сыростью. Жизнь, казалось, остановилась давно в этих неровных стенах, покрытых патиной печали и трещинами времени. По полу на кривых половицах чернели катыши мокриц. Тиканье ходиков казалось громким и неуместным, как полковой оркестр на похоронах ребенка. На тахте высилось тело Татьяны Ивановны. Она спала, и снился ей сон: она в белом свадебном платье плывет по бескрайнему полю алых маков. Где-то играет музыка, и она кружится в ожидании жениха, но его нет и нет. Уже и музыка угасла, и маки померкли, а его все не было. И ожидание несбывшегося сжимало сердце, и оно замирало, превращаясь в твердый комок глины.

От боли Татьяна Ивановна просыпалась, привычно принимала валериановые капли и опять уходила в дрёму.

Она вспоминала мужа, сгинувшего в огне большой войны с немцем. Без него было тяжело, и Татьяна Ивановна ощущала тоску, поселившуюся в её душе давно, и видимо до конца её серой жизни. Вся она протекала в этом опостылевшем дворе.

Детство, юность, молодые и зрелые годы видели одно и то же. Она временами думала, что бог её покарал и определил с рождения в тюрьму на пожизненный срок, и она отбывает и тянет его покорно, с горечью понимая, что конец жизни все ближе, а перемен не было и не будет. От этого в её душе поднималась злоба и, хотя она понимала, что люди в этом не виноваты, но ничего сделать с собой не могла. Она была сумрачна, как и её жизнь, и только дочь оставляла слабую надежду на перемены.

Дочери дома не было. Она работала в учреждении, с новыми непонятными сокращениями, кассиром. Уходила рано, а приходила поздно.

Ольга Николаевна была похожа на мать, как две капли воды: высокая, с прямой спиной, горделиво несущая себя в пространстве и жизни. Единственно, что отличало её от матери, это копна рыжих волос, доставшихся ей от погибшего отца. Она, как и мать, в свои уже 20 лет была одинока и неприкаянна. В ней жила надежда на встречу со счастьем, но его не было. Да и откуда ему было взяться, если после всех войн и революций мужики, даже калеки, были на вес золота.

Одно время она приглядывалась к соседскому сыну Жоре, но вскоре, после попытки установить с ним более близкие отношения поняла, что голова у него занята другим – он обустраивал свою жизнь, как паук свою паутину, медленно и методично и места в этом процессе для неё не было.

За это она невзлюбила его и дарила ему свое презрение каждый раз, когда встречала во дворе.

Две одинокие души дочери и матери жили под одной крышей, редко за день обронив пару слов.

Татьяна Ивановна днями ковырялась в маленьком огороде, стиснутом стенами конюшни и собственного дома. Это было единственное поприще, что давало ей свободу и отдых. Так она перебивалась между огородом и кроватью с валерианой.

Жизнь была пуста, как тишина в доме.

Только привычно тявкала в доме маленькая собачка-дворняга, похожая на мопса, Таська.