Текст книги "Еврейская сага"

Автор книги: Пётр Азарэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

2

В мае Москва, сбросив с себя заморозки, холодные дожди, ветры и гололёд ранней весны, преобразилась, как юная невеста, нарядившись новым зелёным убором своих парков, скверов и бульварного кольца. Дожди ещё порой смывали прохожих с многолюдных улиц, но небо потом очищалось от облаков, уступая умеренному жару светила, тепло всё решительней заявляло о своих правах и мириады птиц заселили торжествующие кроны деревьев. Столица старалась не думать о том, что где-то там, в Чернобыле, идёт круглосуточное сражение с коварным монстром, выпущенным в двадцатом веке из бессердечного и равнодушного к человечеству сосуда научно-технического прогресса и пожирающим каждый день свои жаждущие жизни, теплокровные жертвы.

Каждый год в это время Наум Маркович Абрамов справлял дома день рождения, созывая друзей и приятелей. Он всё покупал, а Инна Сергеевна готовила на кухне и убирала в квартире. В этом году Наум обратил внимание, что купить что-нибудь в магазинах стало трудней и ему пришлось хорошенько побегать по городу, чтобы достать продукты.

– Инночка, я почти всё купил, но это было непросто, – сказал Наум, вернувшись поздно вечером и выкладывая из сумки сервелат, голландский сыр, баночки шпрот, печени трески, осетровой и кетовой икры. – Пришлось поехать даже в центр на улицу Горького и просить директора гастронома. Тот оказался неплохим человеком.

– Не знала, что ты такой делец.

– Кажется, теперь, чтобы выжить, нужно им стать. Проныра – герой нашего времени. А где Саша?

– Он у себя, работает над курсовым проектом. Светлая у него голова, Нёма.

– Так ты посмотри, какие у него предки.

– Ты себя имеешь в виду?

– А деды и бабы у него какие! Интеллект в основном зависит от генов.

На следующий день вечером в квартиру стали стекаться гости. Стол в гостиной был заставлен салатами и закусками, а в центре его возвышалась бутылка армянского коньяка. В то время некоторые острословы сформулировали парадокс советской действительности: в гастрономах ничего нет, а холодильники ломятся от деликатесов, в магазинах одежды нечего купить, а люди хорошо и модно одеты.

Пришли Леонид Семёнович и Елизавета Осиповна, родители Ильи, потом

Лев Самойлович с Верой и коллега и друг Наума главный инженер проекта Семён Гликман с женой. Сели за стол, хозяин открыл бутылку шампанского и разлил его по хрустальным бокалам.

– Дорогие друзья, – поднялся словоохотливый Гликман. – Науму исполнилось пятьдесят. Я где-то читал, что Господь заповедовал евреям жить до ста двадцати. Значит, он не прожил и половину. Расскажу анекдот. Жена обращается к мужу: «Сёма, шо ты делаешь? – Я тянусь к звёздам! – Но ты тянешься к полке с коньяком. – Розочка, я так и сказал!» Я хорошо знаю юбиляра. Он тянется к настоящим звёздам. За тебя, дорогой!

Тост вызвал оживление и смех женщин и руки с бокалами потянулись к середине стола. Раздался мелодичный звон. Выпили и принялись наполнять тарелки едой и закусывать.

– А у меня есть весьма актуальный анекдот, – произнёс Леонид Семёнович. – «Рабинович подал на выезд. В ОВИРе ему говорят: – Яков Самуилович, ну теперь-то зачем уезжать? У нас, слава богу, демократия, можете спать спокойно. – Спасибо, я уже выспался. Теперь я хочу кушать!»

– Да, круто, – усмехнулся Наум. – Вчера с отчаяния что-нибудь достать к столу я познакомился с директором Первого гастронома. Своей шкурой почувствовал, что непорядок в нашем королевстве. К власти в партии пришли новые люди, которые поняли, что если не они осуществят переворот, то это сделает народ.

– О чём ты, Наум, говоришь, – прервал его Леонид. – Народа-то уже нет. Три миллиона, мозг и совесть страны, эмигрировали после революции, семь миллионов уничтожила Гражданская война, потом голодомор, индустриализация и коллективизация, террор тридцать седьмого года. Великая Отечественная унесла миллионов тридцать, архипелаг Гулаг. После войны борьба с космополитами, так изощрённо называли евреев, Еврейский антифашистский комитет, подготовка к депортации всех нас, во времена Брежнева принудительное лечение в психушке тех, кто ещё был в состоянии бороться.

– Как говорил царь Соломон, все вы правы, – подключился к разговору Лев Самойлович. – Но нам деваться-то некуда. Холодная война продолжается. Границы закрыты. Приходится выживать. Страна обнищала из-за гонки вооружений и неэффективного руководства. Горбачёв провозгласил политику ускорения. Но, как в старом еврейском анекдоте, «когда денег нет, коммунизм не строят». Да ему просто не везёт. Чернобыльская авария, как чёрная дыра, всасывает все ресурсы и деньги страны. У нас сейчас спасается семья моего двоюродного брата из Киева. От того, что Юля, его жена, рассказывает, волосы дыбом.

– Я обратил внимание на место, где всё произошло, – перехватил инициативу Леонид. – Чернобыль находится на границе между Украиной, Белоруссией и Россией. Это центр огромной территории, где раньше жили евреи, черты оседлости. Они и сейчас там проживают. Теперь представьте, что они осознают опасность и рванут оттуда. А угроза распространяется не только по воздуху, но и по реке. Днепр заражён радиацией и воду из него все пьют.

– А куда нам бежать, когда никакой эмиграции нет, – возразил Наум.

– Пока нет, – подтвердил Леонид. – Но Горбачёв уже встречается с Рейганом, предлагает сокращение стратегических наступательных вооружений. Ему это крайне необходимо. В стране нет денег на реформы. Не хочу быть пророком, но это приведёт к улучшению отношений с Соединёнными Штатами и открытию границ, как условию снятия всяких экономических санкций.

– Глубоко копнул, – заметил Лев Самойлович.

– Друзья, ну что мы о грустном, – прервал его рассуждения Семён. – Тут у нас такой роскошный напиток. – Он поднялся и разлил коньяк по рюмкам. -Тянуться-то нам нужно к прекрасному. Давайте выпьем за наших прекрасных дам.

Напряжение, вызванное невесёлой темой разговора, разрядилось. Женщины заулыбались и охотно выпили вместе с мужчинами.

3

Рома с отличием защитил проект, посвящённый повышению рентабельности строительной компании, и, попрощавшись с Марком Семёновичем и его милой женой Марой Евсеевной, вернулся в Москву. Профессор предлагал ему остаться в Воронеже и делать карьеру вдали от столиц. Старики очень привязались к Ромке, относились к нему, как к сыну, и даже строили планы женить его на дочери профессора Винера. Но девушка была настолько же умна, насколько некрасива. Она бесконечно проигрывала в сравнении с Катей, которая, не дождавшись Рому, ответила согласием на предложение молодого и неженатого кандидата физико-математических наук Симкина и вышла замуж. На свадьбу он не был приглашён и узнал о ней через месяц от Саньки, с которым иногда созванивался. Как ни пытался он выбросить из головы Катю, пустившись с Милой во все тяжкие, забыть её он не смог. Несколько раз он даже переспал с девушкой, но она чувствовала, что думает Рома не о ней и однажды поставила его в тупик очень знакомым всем вопросом:

– Рома, ты меня любишь?

Он был парнем порядочным, и обманывать её не стал. Они расстались, и Мила, крепко влюбившись в него, от разрыва отношений в первое время очень страдала. Этот облом в значительной степени подтолкнул Ромку принять решение и покинуть Воронеж, где он провёл очень приятные и плодотворные четыре года своей жизни. Но, как говорится, дело молодое, и пришлось старикам с этим смириться и с нескрываемым сожалением отпустить внучатого племянника в Москву. Они проводили его на вокзал, он искренне благодарил их за отеческую опеку и материнскую заботу, а, когда вагон тронулся, долго понуро стояли на перроне, пока поезд не скрылся за пакгаузом.

Никто его на Павелецком вокзале не встречал, да он и не просил. Перед отъездом он, конечно, позвонил маме. Отцу звонить не стал, чтобы избежать наставлений, советов и утверждений, что на периферии ему будет легче стать на ноги.

Когда Ромка открыл дверь, Елена Моисеевна была уже дома и ждала его, накрыв в кухне стол на троих – должен был прийти с работы её второй муж. Ромка уважал Духина за дружеское участие и доброту, за то, что он никогда не навязывал ему своего мнения.

Есть в еврейском народе особая черта, выражающаяся в отношении к детям. Благословение и предназначение человека – дать жизнь детям, «вырастить, воспитать и умудрить» их, и жертвенно покровительствовать им, пока те не станут на ноги, и не создадут свои семьи и не приведут в этот мир «сыновей и дочерей праведных…во все дни их». Любовь к детям способствовала выживанию народа, прошедшего времена истребления, изгнания и погромов, адские муки катастрофы Второй Мировой войны. Она проникла в плоть и кровь еврейских отцов и матерей, за сто – сто пятьдесят поколений стала органичной частью их ДНК.

Это качество оказалось свойственно Михаилу Семёновичу в высокой степени и лишено какого-либо расчёта. Он, как отчим, понимал двойственность своего положения, но на подсознательном уровне, любя и уважая Елену Моисеевну, был фактическим отцом Ромки. Поэтому, придя домой, он крепко и искренне приветствовал его.

– Скажи, сынок, ты проходил распределение после защиты? – спросил он,

когда они уже сели за стол и с аппетитом ели жареную рыбу с картошкой.

– Да, я получил неплохое место на одном из воронежских заводов, – ответил Ромка. – Но я пришёл туда перед отъездом, объяснил, что я в городе один, родители в Москве, женщина ждёт меня и мы должны пожениться. Не знаю, поверили ли они мне или нет, но, похоже, не были в восторге оттого, что я еврей, и держать не стали.

– Я обратился несколько дней назад в отдел кадров моего института, – сказал Духин. – Они посоветовали искать работу в сфере производства и строительства, а главный инженер, приличный мужик, сказал принести ему твои документы и он подумает, что можно сделать.

– Рома сделал, между прочим, отличный проект, который может заинтересовать Льва. Я ему позвоню, хотя думаю, он уже задумался о трудоустройстве сына, – резонно заметила Елена. – Он хороший отец, у меня к нему нет претензий.

– Пожалуй, я с ним сам свяжусь, потом отдохну пару дней, и мы встретимся, – заявил Ромка.

Он поднялся из-за стола и направился в гостиную, где стоял телефон.

– Здравствуй, папа.

– Ромка, ты откуда звонишь? – услышал он голос отца.

– Из дома. Сегодня приехал.

– А почему мне не сказал перед отъездом?

– Не хотел расстраивать. Не сложилось у меня там, папа. От завода, куда меня распределили, я открепился. Город хороший, но с Москвой не сравнить.

– Ладно, разбитый сосуд не склеишь. Отдохни недельку, и договоримся о встрече. А я пока разузнаю, что происходит и помозгую, что с тобой делать.

– Спасибо, папа, – сказал Ромка и положил трубку.

Он прошёлся по комнате и подошёл к окну. Двор почти не изменился, только прибавилось машин, стали выше деревья, а конструкции на детской площадке поизносились и покрылись ржавчиной.

«Вот и вернулось всё на круги своя, как будто не минуло одиннадцать лет с тех пор, как гоняли здесь мяч, и уехал Гинзбург. Надо бы позвонить Саньке и Илюше. И как-нибудь увидеться с Катей», – подумал Ромка.

Он зашёл к себе в комнату и с наслаждением повалился на тахту. Он не сомневался, что в огромной Москве, в этом экономическом гиганте, ему найдётся работа. Красный диплом и молодые мозги всё ещё востребованы. Жизнь казалась ему прекрасной, и ничто не могло омрачить его светлое, лучезарное будущее. Только одно не давало покоя: любовь к Кате, которая всё ещё не отпускала его из своих жарких, мучительных объятий. Звонить ей сейчас из дома не представлялось ему возможным. Он не хотел, чтобы мама и отчим услышали, понимая, что они его не одобрят.

На следующее утро, когда мама и Михаил Семёнович ушли на работу, он набрал её номер телефона, решив сразу положить трубку, если ответит кто-нибудь другой.

– Слушаю, – ответила Катя.

– Привет, это Рома. Ты можешь говорить? – немного волнуясь, спросил он.

– Лучше подходи сегодня часа в три к месту, где мы всегда встречались.

– Ладно, пока.

В три он уже стоял возле газетного киоска. Катя пришла минут через десять, которые показались ему вечностью. Красота её приобрела какую-то завершённость, обычно появляющаяся у девушек в первое время после замужества, и он невольно залюбовался ею.

– Здравствуй, Роман. Извини за опоздание. Мама попросила меня кое-что купить.

– Муж живёт у тебя?

– Да, у нас квартира побольше. Правда, он хотел, чтобы я перебралась к нему, – ответила Катя.

– Зачем ты вышла за него? Мы же договорились, что закончим учиться и поженимся. Ты же говорила, что любишь меня? – задал Ромка вопрос, который мучил его с того момента, как узнал о её свадьбе.

– Прости меня, Ромочка, но ты был далеко и мы редко встречались. А женщина нуждается во внимании, ласке и заботе. Но я бы дождалась тебя, если бы не обстоятельства, которые открылись после знакомства с ним.

– Какие ещё обстоятельства? – удивился Рома.

– Его институт сотрудничает с университетом в США и их представитель передал нашей Академии наук, что они очень заинтересованы в нём для работы над проблемой, в которой мой муж уже получил весьма обнадёживающие результаты. Этот университет предоставляет ему рабочий гарант на пять лет. Муж сказал мне, что его отпустят в Америку, если он женится. Симкин сделал мне предложение, я мучилась, просила об отсрочке, но он торопил, и я дала согласие. Ты же знаешь, я давно хочу отсюда уехать.

– Я тебе тоже обещал, что мы поженимся и уедем, – не унимался Рома.

– Дорогой мой, как бы мы могли, когда никакой эмиграции нет?

– А ты хоть любишь его?

– Любила я тебя, а он мне просто нравится. Но теперь это не имеет никакого значения – я беременна. Он не хотел ждать с ребёнком.

– Когда вы уезжаете, Катя?

– Через три недели. Самолёт из Шереметьево.

– Не хочу и не могу тебя останавливать. Ты сделала свой выбор. Прощай, Катя. Будь счастлива.

Он повернулся, чтобы уйти, но она вдруг схватила его за руку, прижала к себе и поцеловала.

– Теперь прощай, Рома.

4

Юля вернулась в Киев через месяц, исчерпав свой годичный отпуск. Вера подружилась с ней и, прощаясь на Киевском вокзале, они тепло обнялись. Детей привезли на вокзал, чтобы проститься с матерью, и они печально стояли на перроне и махали руками, пока вагон, на котором она возвращалась домой, не исчез за поворотом. Дети Юли очень подружились с Андрюшей, сыном Веры, и Лев Самойлович не возражал, чтобы они остались у них в Москве до конца лета.

В Киеве её никто не встречал. Огромный полупустой город, в котором почти не осталось детей, цвёл неестественной буйной зеленью своих парков, аллей, бульваров, ботанических садов и набережных. Но жители понимали, что этот апофеоз природы вызван невидимым фантомом – радиацией, распылённой и растворённой в воздухе, земле и воде. Юля спустилась в метро и через полчаса вышла на станции Левобережная. Здесь пять лет назад они с Изей купили кооперативную квартиру и здесь родились их дети-погодки. Они представляли себя счастливыми людьми, и будущее казалась им безмятежным и прекрасным. Чернобыльская катастрофа ворвалась в их благополучную жизнь, как медведь в пчелиный улей, и разбросала по далёким пределам Советского Союза.

Она открыла квартиру и остановилась на пороге, привыкая к новому для неё чувству отчуждения. Всё дома было таким же, как и перед её отъездом в Москву, но что-то тревожное появилось в её душе. Дети, конечно, были в безопасном месте, но их отсутствие ощущалось в звенящей тишине квартиры. Изи тоже не было дома, и в ней подспудно росло неосознанное опасение за его жизнь. Юлия разложила свои вещи в шкафу и трюмо и включила телевизор. Шла передача о буднях Чернобыля, о самоотверженном труде ликвидаторов. В воздухе над разрушенным реактором зависали вертолёты, сбрасывая в его активную зону тонны порошка, призванного погасить таинственный атомный котёл. Дикторы говорили о том, что опасность ещё одного ядерного взрыва миновала, и ведутся интенсивные строительные работы вокруг и под четвёртым энергоблоком. Она облегчённо вздохнула и пошла на кухню, где в раковине лежала гора невымытой посуды. Изя, наверное, забегал во время коротких перерывов, но у него, уставшего, не было сил помыть за собой. Она одела фартук, открыла кран, налила на губку моющее средство и принялась за мытьё. Потом открыла холодильник и обомлела: он был абсолютно пуст, а картофель внизу обмяк и покрылся глубокими старческими морщинами.

Юля вышла из дома и побрела в ближнее кафе, находившееся в десяти минутах ходьбы. Голод в одиннадцать утра заявлял о себе всё сильней, и она заказала яичный омлет, сырники со сметаной и чай. Потом направилась в Гастроном, где купила сыр, докторскую колбасу, молоко, творог и хлеб. В находившемся рядом овощном магазине взяла помидоры, картофель, огурцы и редиску. Она очень удивилась, когда на выходе её остановил мужчина и предложил проверить овощи на наличие в них веществ, попадающих туда из химических удобрений. Он взял одну картофелину и проворно погрузил её в ящик прибора. На шкале высветилось какое-то число.

– Всё в порядке, гражданка, концентрация химических соединений значительно ниже верхней нормы, – деловито заявил он.

– А на радиацию Вы не проверяете? – спросила она.

– Зачем, все продукты, продаваемые в городе, завозятся из дальних областей, куда не добралось радиоактивное облако.

– Спасибо хоть на этом, – сказала она и двинулась домой.

Вечером позвонил Изя и сообщил, что его отпускают из зоны, и завтра он возвращается в Киев. Юля приготовила обед и убрала давно немытую квартиру. Во втором часу дня раздался звонок. Она открыла дверь и бросилась мужу на шею.

– Слава богу, Изя, ты вернулся. К началу учебного года приедут дети, и всё будет, как прежде.

– Я тоже, Юленька, надеюсь. Я голодный, как тамбовский волк. И очень устал, – сказал он, обнимая жену.

– Мой руки, я тебя покормлю. Как ты добирался?

– На автобусе, а потом метро.

– Ты оброс и осунулся, какой-то бледный.

– У меня завтра проверка в поликлинике, а потом месяц отдыха. Поедем в Одессу или Крым. Мне дадут путёвку.

– Не знаю, смогу ли я поехать с тобой. Я свой отпуск уже отгуляла в Москве.

– Может быть, возьмёшь пару недель за свой счёт?

– Завтра утром мне нужно появиться на работе. Наверняка там куча нетронутых проектов. Ещё с тех пор, как я с детьми уехала. Поговорю с начальством. Не уверена, что меня отпустят.

– Юленька, нам запретили это говорить, но я не могу не рассказать тебе. Вначале думали, что реактор заглох, но потом поняли, что он продолжает разогреваться и в конце концов прожжёт бетонную плиту под ним. А внизу огромный резервуар воды и, если это случится, произойдёт взрыв колоссальной силы. Заразится вся Европа, Украина и Россия до Уральских гор. Нужно было выпустить воду из-под реактора. Обратились к нам. Вызвались трое работников станции, которые хорошо знали оборудование. Одели скафандры и с лампой и инструментами погрузились во мрак. Когда уже аккумулятор выработал свой ресурс, они увидели, наконец, задвижки и им удалось их открыть. Вода стала вытекать из резервуара. Они вернулись героями без каких-либо шансов выжить. Получили смертельные дозы. Ты и наши дети живы благодаря им.

– Ты тоже герой, Изенька, – сказала она. – Поешь и пойди отдыхать.

Он ел, а она с нежностью и печалью смотрела на него. После обеда он лёг и проспал до ночи. Юля обняла его и, коснувшись члена, попробовала соблазнить. Он навалился на неё, но эрекции почему-то не наступило и она, поцеловав его, повернулась на другой бок и вскоре уснула.

Рано утром она собралась и ушла на работу, а он после завтрака отправился в районную поликлинику. Врач провёл осмотр и дал направление к гематологу и в лабораторию, где он сдал кровь на анализ. Вернувшись домой к обеду, он почувствовал упадок сил и прилёг в гостиной на диване. Вечером пришла с работы Юля. Увидев его лежащим опять, она забеспокоилась.

– Что сказали врачи? – спросила она.

– Сегодня я сдал кровь, а завтра с результатом анализа должен пойти к гематологу.

– Как ты себя чувствуешь?

– Неважно. Слегка кружится голова. Мы же работали по двенадцать часов в сутки. Там сейчас весь Советский Союз, вся Академия наук. Я такого патриотизма ещё никогда не видел.

– Меня не интересует общий патриотизм, меня волнует твоё здоровье.

– Думаю, это пройдёт. Я просто устал.

Они вместе поужинали, а потом Изя вышел на балкон и сел в старое скрипучее кресло. Солнце, сделав свой полный дневной круг, медленно заходило за высокий берег Днепра, осветив последними лучами золотые купола Киево-Печерской лавры. Он скрыл от неё, что во время последней вахты хватанул радиации в два раза больше нормы. Но он надеялся, что его молодой организм справится с облучением и всё образуется. Теперь он смотрел на роскошную, охватившую полнеба вечернюю зарю и впервые в жизни молился, чтобы высшие силы помогли ему выбраться из безжалостной западни, в какую он попал волей судьбы.

Гематолог, мужчина средних лет с выразительным еврейским носом и семитским взглядом сквозь стёкла очков, посмотрев на Изю, обречённо мотнул головой.

– Не хочу вводить Вас в заблуждение, любезный, у Вас серьёзное заболевание крови. Возможно, лейкемия. Но пусть Вас всё же обследуют в Институте онкологии.

Он взял бланки и начал в них что-то писать. Размашисто подписавшись, он протянул их Изе.

– Скажите, доктор, у меня есть шансы?

– Шансы всегда есть. Человеческий организм – это вселенная, которую только начали изучать и осваивать. У Джека Лондона есть рассказ «Любовь к жизни». Если Вы такой любовью обладаете, то шансы у Вас есть. Вы ещё молоды и полны сил. У Вас есть дети?

– Да, мальчик и девочка.

– Вот ради них и живите. А с женой помягче. Не лишайте её надежды.

– Спасибо, доктор.

Он решил пока ничего не говорить Юле, и когда она вернулась вечером домой, сказал, что врач не видит пока никакой проблемы, но рекомендует всё-таки хорошенько отдохнуть и усиленно питаться.

– Начальник отдела пошёл мне навстречу. Похоже, пару недель за свой счёт я получу, – произнесла она, не слишком поверив ему. – Когда тебе предоставят путёвку?

– Завтра я загляну в профком, – стараясь быть убедительным, сказал он. – Знаешь, давно мы не были с тобой в ресторане. Поехали в «Динамо». В Чернобыле я неплохо заработал.

Она поцеловала его и ушла в спальню переодеться. Он тоже надел свой лучший синий костюм с рубашкой серого цвета и белым шёлковым галстуком.

На станции «Левобережная» они сели в метро и вышли на «Арсенальной», откуда пешком добрались до ресторана. Его пятиэтажное, по-европейски экстравагантное, здание было построено архитектором Иосифом Каракисом в тридцатых годах здесь на высоких склонах Днепра в стиле конструктивизма под очевидным влиянием Ле Корбюзье. Сам ресторан занимал четыре этажа, и они поднялись на третий и заняли свободный стол на двоих у парапета, откуда было удобно наблюдать за всем происходящим.

– Ты знаешь, когда здание строили, конструкцию перекрытий изменили, – сказал Изя. – Архитектор выступил против, но его не послушали. И тогда он, умный еврей, составил докладную записку. Через два месяца обвалился потолок и за ним пришли люди из органов. Ресторан-то стал очень престижным местом встреч украинской знати, и это событие посчитали диверсией. Но Каракис вынул из кармана свою докладную записку, и она спасла ему жизнь. Его освободили.

– Забавная история, – улыбнулась Юля и открыла роскошный фолиант меню – Ну, давай заказывать. Что ты будешь есть? Тебе рекомендовали хорошо питаться.

– А почему бы не спросить метрдотеля? Что он посоветует, то и закажем, – предложил Изя.

Тот профессионально рассказал о шедеврах ресторанной кухни и тут же записал в блокнот выбранные ими закуски и главное блюдо.

– И горилки, пожалуйста, граммов триста, – сказал ему вдогонку Изя.

Метрдотель кивнул и вскоре вышколенный официант стал подносить и расставлять на столе разнообразную изысканную еду. Внизу заиграл оркестр, и огромное пространство заполнилось популярной музыкой.

– Правда, вкусно? – произнесла Юля, кусая бутерброд со сливочным маслом и чёрной икрой. – Работаешь всю жизнь и не замечаешь, как пролетают молодые годы «без божества, без вдохновенья». Лучше Пушкина и не скажешь.

Они ели и пили, ещё не зная, что делают это вместе в последний раз. У него кружилась голова, тошнота порой подступала к горлу, но ему удавалось

справиться с собой. Он старался не показывать сидящей напротив любимой женщине, как ему плохо, и когда она его спросила, отшутился, сказав, что с непривычки опьянел от горилки.

Когда они вышли из ресторана и спустились по лестнице к дороге, безлунная ночь уже воцарилась над городом, и только огни Печерска выхватывали из тьмы фасады зданий, кроны столетних деревьев и идущих по

улице Грушевского людей. Изя не без труда добрёл до станции метро и в электричке сразу опустился на спасительное сиденье. Дома он разделся, не приняв душ, устало растянулся на постели и мгновенно провалился в сон, оставив удручённую жену наедине с тревожными мыслями.

Когда Изя проснулся, над Русановкой сияло позднее солнечное утро. Юля ушла на работу, и не было свидетелей его борьбы со всё больше и больше захватывавшей его немощью. Он с трудом оделся, пожарил яичницу с колбасой, выпил чай с печеньем и, вызвав такси, вышел во двор. Через несколько минут появилась машина с шашечками. Он сел возле водителя и назвал адрес института онкологии. Волга мчалась по прекрасным зелёным улицам Киева, и он упивался пьянящей атмосферой любимого города, понимая, что, может быть, никогда больше его не увидит.

5

Вернулась с прогулки по Измайловскому парку Вера с детьми, и пришёл с работы уставший Лев Самойлович, когда в гостиной раздался телефонный звонок. Вера взяла трубку и привычно произнесла «алло».

– Это Юля говорит, – услышала она взволнованный голос.

– Да, здравствуй, Юлечка. Что случилось?

– Изя в больнице. Подразумевают рак крови.

– Боже мой. Как он себя чувствует? Его ведь лечат, – сочувственно произнесла Вера.

– Неважно, дорогая. Он мне ничего не сказал, но я чувствовала – что-то

происходит, – дрожащим голосом рассказывала Юля. – Утром, когда я ушла на работу, Изя оделся и уехал в институт онкологии. Там он сидел, ждал очереди и у него случился обморок. Его привели в сознание и положили в коридоре. Я вернулась домой, а его нет. Позвонила к семейному врачу, та ещё куда-то и выяснилось, что гематолог дал ему направление в онкологическую клинику. Ну, я с трудом дозвонилась туда, и мне подтвердили, что его госпитализировали. Я рванула туда, нашла его. Он, бедняга, бледный и осунувшийся, лежит под капельницей. Я к врачу, спрашиваю, почему он не в палате. А он объясняет, что больница переполнена чернобыльцами, и он ничего пока предложить не может. Просидела с ним до утра. Ночью скончался оператор, который был на смене, когда взорвался реактор, и его перевели в палату.

– Что говорят специалисты?

– Днём сделали переливание крови и готовят его к пересадке костного мозга. У него в Житомире есть родная сестра Ида. По их просьбе я позвонила ей. Она очень славная женщина и согласилась быть донором. Завтра я встречу её на вокзале и сразу отвезу в клинику.

Лев Самойлович всё это время стоял возле Веры, и слушал рассказ Юли. От своих коллег он уже знал, что многие ликвидаторы больны и уже сотни умерли от лучевой болезни. Но сейчас беда коснулась его брата, и это стало неожиданностью для него. Он любил Изю за острый ум и весёлый нрав и, приезжая в Киев, всегда останавливался у него. Они вместе гуляли по Крещатику и бульвару Шевченко, ездили в Гидропарк поплавать и позагорать на Днепре и посидеть там за дубовыми столами ресторана «Млын», что в переводе означало «Мельница» и ему думалось, что этот праздник жизни не закончится никогда. Он взял у Веры трубку и спросил:

– Юля, дорогая, как такое могло случиться? Ведь у него был счётчик.

– Это статистика, ему не повезло. Он, наверное, оказался в месте, где была высокая радиация. У неё же нет ни запаха, ни вкуса. Она – невидимый убийца.

– Дай бог, пронесёт. Я слышал, у вас там работает бригада профессоров из-за рубежа. Чем мы можем вам помочь?

– Лёва, наши дети у вас и пусть они побудут до конца лета.

– Это не вопрос. А деньги вам нужны?

– Спасибо, Изе там очень хорошо платили, – ответила Юля. – Я просила его отказаться, но он сказал, что его выгонят из партии и уволят с волчьим билетом, а у него жена и двое детей. Вот такая история. Позови детей, я хочу услышать их голоса. Только ничего им не говорите.

– Хорошо, Юля. Ты держись.

Он позвал Нелю и Даниила, возившихся с Андрюшей в детской комнате.

Старший сын Дани взял телефонную трубку.

– Как тебе у тёти Веры в Москве живётся, мой дорогой?

– Хорошо, мамочка. Правда, мы скучаем по тебе и папе.

– У меня сейчас много работы. Но если смогу, обязательно приеду. А как там Нелля?

– Мамочка, нам тут очень нравится, – ответила она сама, перехватив у брата трубку. – Сегодня гуляли в парке, а недавно были в кукольном театре.

– Я и папа, мы любим вас, – произнесла она, едва сдерживая слёзы.

6

Концертный зал и все здания института имени Гнесиных вокруг были построены в стиле русского классицизма в сороковых-пятидесятых годах. Из больших окон обрамлённой белыми колоннами анфилады, охватывающей зал широким полукругом, лился свет летнего дня. Огромный овальный потолок с люстрой посредине как бы поглощал его лучи и возвращал их в пространство под ним. Зал был полон – экзамены выпускников фортепианного факультета всегда привлекали внимание студентов и преподавателей. Фортепиано, обладающее богатейшей звуковой палитрой, пожалуй, самый любимый инструмент в мире, и сегодня для них должен состояться настоящий музыкальный пир. Особенно ждали выступления Ильи Вайсмана, который за четыре года стал знаменитым среди студентов, и его победа весной на городском конкурсе в Москве лишь подтвердила мнение педагогов – на музыкальном небосклоне столицы появилась новая яркая звезда. Его известность в кругах профессионалов и любителей музыки уступала только растущей славе Евгения Кисина, который был на шесть лет младше Ильи. В музыкальной школе имени Гнесиных Женя учился у знаменитой Анны Павловны Кантор. Уже в десять лет выступил с оркестром, исполнив 20-й концерт Моцарта, год спустя дал свой первый сольный, а в двенадцать исполнил первый и второй концерты Шопена для фортепиано с оркестром в Большом зале Московской консерватории. В четырнадцать лет он впервые выехал с концертами за рубеж и его, молодого гения, несомненно, ждала мировая слава. На его выступления Илья всегда ходил с мамой, Елизаветой Осиповной. Она была опытным педагогом и к её мнению он прислушивался. Среди живущих ныне исполнителей по глубине интерпретации, говорила она, его можно сравнить, пожалуй, только со Святославом Рихтером. Да и сам Илья понимал, что до уровня Кисина ему, возможно, никогда не подняться.