Текст книги "Еврейская сага"

Автор книги: Пётр Азарэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Успокоился? – ехидно пробасил Ромка.

– А ты нашёл Катю? – с иронией произнёс Санька.

– Потом найду. Илюша тоже ещё свою не видел, – оправдался Ромка.

Вскоре появился директор школы в сопровождении завуча и классных руководителей. Он подошёл к трибуне и заученными за много лет словами поздравил учеников с окончанием учёбы. Потом выпускников вызывали на сцену, каждому жали руку и вручали аттестат зрелости. Закончилась официальная часть и все разбрелись по школе в предвкушении бала.

Санька увидел Тимофееву в кампании девушек. Ему уже не было смысла скрывать их отношения. Она это поняла тоже и, кивнув удивлённым подружкам, подошла к нему.

– Ты сегодня очень красивая, Наташа, – восхищённо сказал Санька. – Сегодня нас никто не осудит. Я буду танцевать только с тобой.

– Многие девочки мне завидуют. Ты думал, что ничего никому не известно, но ты просто не знаешь женщин, – заметила она. – Они это чувствуют всем своим существом.

Наташа чуть подтянулась и чмокнула его в щеку. Он обнял её, уже никого не стесняясь, и неумело поцеловал в губы.

Катя Масленникова сама нашла Ромку и подошла к нему.

– Рома, поздравь своего милого друга, – выпалила она с лукавой улыбкой, – он уже целуется с нашей красавицей. Ты, кажется, искал меня?

– Да, Катя, – усмехнулся он, – правда, я не такой красавец.

– Но я же не дура, чтобы кидаться на шею смазливым дуракам, – усмехнулась она. – Ты умный и симпатичный парень, и ты мне нравишься. Пойдём танцевать.

Зазвучал «Школьный вальс» и пары потянулись в середину зала.

Илья увидел Яну, сидевшую за столом в углу, и подал ей знак. Она грустно улыбнулась, и он направился к ней.

– Что ты такая невесёлая? – спросил Илюша. – Закончили школу. Теперь вся жизнь впереди.

– Ты понимаешь, что говоришь? Это у тебя всё впереди. А меня с моей биографией ни к какому институту не допустят, – обречённо ответила Яна.

– Но мы живём в непредсказуемой стране. Где-нибудь тебя примут. А может быть, завтра вы получите разрешение? – Помнишь, я тебе рассказывал о нашем соседе Гинзбурге?

– Помню, но тогда время было другое. А сейчас у нас с Америкой холодная война. Эмиграцию заморозили, – произнесла она. – Ладно, милый, пойдём изображать веселье.

Она поднялась, статная и вдохновенная, и потянула за собой Илюшу. Они прошли мимо смотревших на них с любопытством сверстников и закружились в вихре вальса.

После танца все разошлись по местам к столам, на которых стояли бутылки шампанского, керамические вазы с фруктами и тарелочки с шоколадными пирожными. К столу, где с девушками сидели друзья, протиснулась Вера Абрамовна.

– Мои дорогие, если б вы знали, как мне грустно с вами расставаться, – произнесла она. – Семь лет прошло, как будто это было вчера. Сегодня я хочу признаться, что люблю всех вас. Правда, Роману я поставила четвёрку, но в сочинении он сделал много ошибок. Рома, ты не обижаешься на меня?

– Нет, Вера Абрамовна, я рад, что хоть четвёрку. Видно, русский язык – не мой конёк, – заулыбался он. – Вот математика и физика – другое дело.

– А Вы присаживайтесь к нам, – спохватился Саня.

– С огромным удовольствием, да не могу, я должна быть там со всеми. Ну, вы понимаете меня, – ответила она. – Илюша, я вот только хотела попросить тебя сыграть что-нибудь. Я слышала от подруги, что ты очень способный мальчик.

– Да я как-то не думал об этом, Вера Абрамовна, – нерешительно произнёс Илья, но потом спохватился и поднялся со стула. – Мне очень нравились Ваши уроки, и я сыграю для Вас.

Он направился к стоящему в конце зала роялю и, придвинув к нему стул, сел, подняв переднюю крышку. Минуту он смотрел на чёрно-белые клавиши, стараясь сосредоточиться и разминая пальцы. Ему пришло в голову, что нужно сыграть вещь, отвечающую его чувствам к Яне. Он посмотрел туда, где она сидела в кругу его друзей и подруг, перехватил её устремлённый на него взгляд и сразу понял, что играть. Его пальцы коснулись прохладных клавиш, и мелодия заполнила зал. Когда он закончил, в зале зааплодировали. К нему подошла заплаканная Вера Абрамовна.

– Спасибо, дорогой, ты так прекрасно сыграл. Тебе нужно обязательно поступать в консерваторию. Поверь мне, старой женщине.

Она обняла его и, вытерев платочком катившиеся по щекам слёзы, вернулась к столу, где сидели учителя. Илья шёл, и девушки улыбались ему, а парни жали руки. В эту минуту он вдруг ощутил лёгкое дуновение славы, но тут же вспомнил о Яне и, увидев её печальные глаза, осознал, что честолюбие сегодня не уместно.

– Молодец, душевно сыграл, – похвалил Ромка. – Мы вот посовещались и решили двинуться к Кремлю. Ты согласен?

– Конечно, превосходная идея. «Мавр сделал своё дело, мавр может уйти», – выпалил Илья известную фразу из драмы Шиллера.

Они поднялись и направились к выходу их школы, на ходу прощаясь с одноклассниками.

3

На город опустился тёплый летний вечер, клёны и тополя величественно вздымали в тёмное звёздное небо пахнущие свежей листвой кроны, а птицы отчётливо переговаривались на своём непонятном людям языке. Дворами они вышли на Мытную, где им стали попадаться выпускники из других школ. Редкие фонари вырывали из мрака обрывки тротуара, а льющийся из окон свет падал на ветки деревьев и заросшие травой и кустарником палисадники.

– Ты очень хорошо играешь, Илюша, – сказала Яна. – Я раньше слышала это произведение. Это Бетховен?

– Да, «К Элизе». Я играл для тебя, – признался он.

Она молча пожала ему руку, а потом одним порывом повернулась к нему и взглянула на него. Он обнял её и впервые поцеловал в губы. Они шли позади и никто из друзей и их подруг этого не видел.

– Ты самая лучшая, Яна. Все другие девушки – несмышлёные дети по сравнению с тобой.

Миновав Октябрьскую площадь, они пересекли Садовое кольцо, пошли по широкой улице Димитрова, где уже сносились старые приземистые дома, построенные ещё до революции, и возводились новые типовые многоэтажки.

– Мне отец рассказывал недавно, что в этом районе, раньше он назывался Якиманка, жило много евреев – ремесленников, приказчиков, торговцев и других, – заговорил Ромка. – Его управление строит здесь сейчас. И вот однажды он перед разрушением старого квартала прогулялся там и увидел на дверях коробочки. Я не знаю, как они называются. Отец сказал, что евреи их ставили для защиты жилища от злых духов.

– Да, Ромка, ничего мы не знаем о наших предках, – подключился к разговору Илюша. – Теперь мы все советские люди.

– Такие коробочки называются мезузами, – вдруг произнесла Яна. – В них кладётся кусочек пергамента, на котором каллиграфическим почерком записаны отрывки из молитвы «Слушай, Израиль». И этот футляр крепится на правом косяке двери или ворот. Верующие евреи так обозначали свои дома и квартиры.

– Яна, а откуда ты это знаешь? – спросил Санька.

– Посидел бы в отказе, как мы, узнал бы тоже, – съязвила она.

– А мне очень интересно, – сказала Наташа. – Что это за народ такой, который гнали, уничтожали и преследовали всю жизнь?

– Я не ожидал, что ты такая! – восхитился Санька.

– Какая? – скрывая обиду, спросила она. – Ты думаешь, все русские – антисемиты?

– Я так не думаю. Никто из нас так не думает, – пробормотал Санька.

– Мой дед профессор филологии. У него друг детства еврей, тоже профессор, историк. Когда вся семья на его день рождения собирается у него дома, он с Вениамином обо всём говорят. Тогда я и узнала о Холокосте и об Израиле, – сказала Наташа.

Они шли молча под впечатлением разговора, так неожиданно коснувшегося их сердец. Потом свернули на Большую Полянку и возле старинного двухэтажного особняка перешли дорогу. Перед ними раскрылась панорама широкой улицы Серафимовича, пересекающей растянувшийся между Водоотводным каналом и рекой Москвой остров Балчуг. Тёмная вода под Малым Каменным мостом играла бликами редких фонарей вдоль набережной и отсветами ещё не погасших окон большого дома напротив Болотной площади. Слева по другую сторону моста отблескивал жестяным куполом кинотеатр Ударник, за которым высилась громада Дома правительства.

– Ты знаешь, это самый большой в Европе дом, отец говорил, – сказал Ромка.

Он шёл, держа Катю за руку. Его лицо светилось от гордости и охватившего его восторга свободы: теперь ему больше не нужно скрывать ни перед кем своих чувств к шагающей в ногу с ним девушке.

– Да, он огромный, – подтвердила Катя. – Я в прошлом году читала повесть Юрия Трифонова «Дом на набережной». Он тоже здесь жил. Теперь его так и называют. В нём и происходят почти все события.

– Ты мне дашь почитать? – попросил Ромка.

– Я спрошу у подруги, это журнал её родителей. Он такой потёртый. Видно, побывал во многих руках. Ему лет шесть. Повесть вышла и подняла такой скандал, что главного редактора сняли. Но, как говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Спасибо, Катя, – сказал он и, положив руку ей на плечи, прижал её к себе. – А ещё отец рассказывал, что в этом доме двадцать пять подъездов: двадцать четыре для жильцов, а один заняли энкавэдэшники. Оттуда они подслушивали, вели слежку. Там, наверное, и допрашивали в служебных квартирах. Строили дом несколько лет в конце двадцатых годов. Причём архитектор Иофан работал над проектом с главой ОГПУ Ягодой, который обсуждал с ним все вопросы. Оба евреи, между прочим.

– «Гений и злодейство», оказывается, могут быть и вместе, – заметила Катя.

– Ты умница. А сегодня в этом платье ещё и неотразимая, – осмелел Ромка. – Между прочим, мы с тобой ещё не целовались.

Он остановился и повернулся к ней. Она улыбнулась и потянулась к нему губами, и Ромка почувствовал аромат молодого девичьего тела. Он обхватил её двумя руками и поцеловал.

– Такая прелесть! Был бы постарше, женился бы.

– Дорогой, я подожду, пока ты повзрослеешь, – засмеялась Катя.

Ребята прошли по улице вдоль серой громады Дома и остановились у ограды Большого Каменного моста. Внизу величаво текла река. По ней как раз в это время проплывал светящийся огнями окон и светом палубы прогулочный катер, на котором находилось множество одетых в костюмы и вечерние платья молодых людей. Звучала музыка, Муслин Магомаев исполнял «Надежду», завораживая пением всё обозримое пространство вокруг. С той стороны реки на обширном холме сиял белизной Большой Кремлёвский дворец, к которому справа прилепились, проблёскивая золотыми куполами Благовещенский и Архангельский собор. Справа от него возле Боровицкой башни виднелось затенённое деревьями здание Оружейной палаты. И всё это было окружено, словно коралловым ожерельем, крепостными стенами, сложенными из красного кирпича, в узлах которых возвышались башни с шатровыми крышами.

– Великолепно, правда? – произнесла Катя. – Я всегда только проезжала здесь на троллейбусе. Впервые стою здесь и смотрю на эту красоту.

– С этого холма и началась Москва, а потом и вся Россия, – поддержал её Санька.

– Не уверен, что вся Россия. Рядом было уже тогда много других городов. А Русь пошла всё-таки с Киева, – заметил Илья.

– Да и строили-то Кремль итальянские зодчие, – подключился к разговору Ромка.

– Мальчики, я же не об истории говорю, – не сдавалась Катя. – Как там, в пьесе Горького на дне? «Испортил песню…».

– А Катенька права, – сказала Наташа. – Как у Пушкина, «град на острове стоит». Между прочим, он и был раньше островом, вокруг протекали речки, а где их не было, вырыли каналы.

– Я дальше не пойду, меня папа попросил вернуться домой пораньше. Общественный транспорт скоро прекратит работу, – произнесла Яна. – А вы, конечно, оставайтесь. Мы прекрасно провели время.

– Я тебя провожу, – вызвался Илюша. – Друзья, мы вас покидаем.

– Пожалуй, пора и нам развернуться. На Красной площади мы бывали не один раз, в Александровском саду, на Манежной, на Горького тоже. Девочки, а вы что думаете? – спросил Санька.

– Я бы выпила что-нибудь в кафе или баре, – задумчиво проговорила Катя. – Но, пожалуй, все эти заведения или переполнены, или закрыты. Мы договоримся и обязательно встретимся. Давайте-ка двигаться домой.

– Катя, ты голова. Мы вас, девочки, проводим, – подвёл черту Ромка.

Рядом с ними остановился, опершись на чугунное ограждение моста, крупный мужчина в светлой парусиновой одежде. В правой руке дымилась сигарета, которую он время от времени подносил ко рту, и тогда конец её вспыхивал оранжевым огнём, освещая его морщинистое лицо. Весь его облик был настолько неординарен, что ребята не могли не обратить на него внимания. Он курил и изредка посматривал на них, степенно поворачивая к ним голову с седыми прибранными, как у Хемингуэя, волосами.

– Я полагаю, у вас сегодня выпускной вечер? – неожиданно спросил он, выпрямившись и бросив сигарету в реку, предварительно погасив её о перила. – Поздравляю, друзья.

– Спасибо, – опередил всех Санька. – А кто вы?

– Я живу здесь, – сказал он, махнув рукой в сторону Дома. – По вечерам прихожу сюда подышать свежим воздухом.

Он замолчал, с интересом разглядывая ребят. Что-то далёкое светилось в его глазах. Он вздохнул и заговорил, отдавшись нахлынувшей волне воспоминаний.

– Родился я ещё до Первой мировой в Могилёве. Отец происходил из семьи раввина и получил в хедере, а потом в ешиве недурное образование. Но вынужден был, как и многие его сверстники, жить в черте оседлости, что очень мешало ему, как бы это сказать, реализовать себя. Поэтому откликнулся на призыв друга детства пойти в большевистский кружок. Он поверил и принял близко к сердцу идеологию, которая показалась ему похожей на ученья пророков. Потом мировая война, революция, гражданская война, в которой он участвовал как член реввоенсовета при Троцком. Чиновники, служившие ещё в царском правительстве, саботировали новую власть. Поэтому папа быстро продвинулся на государственной работе и в конце двадцатых его назначили наркомом. Этот роскошный дом тогда как раз построили, и мы поселились в нём. Высокие потолки расписаны фресками, дубовый паркет, добротная государственная мебель, широкие окна, балконы. Детские сады и ясли на крыше, универсальный и продуктовый магазины, столовые, клуб, сейчас он Театр эстрады, кинотеатр. Ну, просто апофеоз коммунизма. Я тогда оканчивал школу, где учились Василий и Светлана Сталины, дети членов правительства. Он повернулся спиной к чугунной решётке моста и замолчал, собираясь с мыслями.

– Помню, однажды шум какой-то. Я подошёл к окну, выходившему на реку, и вижу: огромный храм Христа Спасителя рушится, издавая рёв, как смертельно раненый зверь. – Старик повёл рукой в сторону пространства на противоположном берегу реки. – А он был музеем славы русского оружия, памятником победы в Отечественной войне 1812 года. Оказывается, Сталину пришла в голову затея соорудить там циклопический по размерам и величию Дворец Советов, самое высокое здание в мире. Архитектором назначили Бориса Иофана, который и мою домину построил. Даже стали проводить работы и что-то делали, пока не началась война. Тут впервые у меня возникли крамольные мысли – что-то непотребное происходит в «датском королевстве». А через несколько лет из дома стали исчезать люди. Отец старался скрыть от меня и сестры, что тучи сгущаются, но я сам всё видел. В тридцать седьмом и за ним пришли. Осудили по пятьдесят восьмой статье – троцкист, изменник родины. Десять лет без права переписки. Я уже тогда знал, что это расстрел. Нас тоже арестовали и выслали, как членов семьи врага народа, в архипелаг ГУЛАГ. Потом война, в которой меня контузило. Чудом выжил. Ольгу, сестру мою, сбросили парашютом за линией фронта, она хорошо знала немецкий язык и её взяли в разведку. С задания она не вернулась. Смерть Сталина, разоблачение культа личности, оттепель казались мне освобождением. Отца реабилитировали, нас с мамой поселили здесь снова. Она умерла, и я стал жить один. Всех моих друзей как будто выкосило. Полное одиночество. Несколько лет назад встретил добрую женщину, и теперь я с ней.

Ребята слушали его историю в полном молчании, находясь под сильным впечатлением и стараясь поймать и осмыслить каждое слово. Перед ними стоял человек трагической судьбы, которому удалось пережить потери близких и разочарования.

– Чем мы можем Вам помочь? – спросила Яна.

– Вы хорошие, чистые дети, я сразу это понял. Так получилось, что мне не довелось испытать счастье отцовства, – проговорил он. На его глазах выступили слёзы, но ему удалось взять себя в руки. – Если случится свободная минута, заходите к нам. Меня зовут Ефим Янович. Мы с женой будем вам рады. Квартира 487, двадцать первый подъезд. А вот мой телефон.

Старик достал из нагрудного кармана куртки маленькую записную книжку, черкнул в ней авторучкой и протянул Илье листок бумаги.

– С богом, друзья мои. Получайте образование и уезжайте отсюда. У этой страны нет будущего. Он повернулся, махнул им рукой и устало двинулся по мосту, и ребята ещё долго смотрели ему вслед.

4

Илья и Яна прошли по мосту и по лестнице спустились на Берсеневскую набережную. На углу Дома правительства они сели в троллейбус. Ехали молча, после встречи со Стариком, так они, будто сговорившись, назвали Ефима Яновича, казалось, что всё уже сказано и всякие слова покажутся излишними. На Ленинском проспекте сошли и двинулись по поросшей тополями и клёнами тёмной в это время улице Академика Петровского. Илья уже несколько раз провожал Яну после школы, и ему не составляло труда здесь ориентироваться.

– Старик всё правильно сказал, Илюша, – произнесла Яна.

Они уже подходили к её дому, и она решила выразить ему то, что знала и поняла давно.

– Мне кажется, на его умонастроение повлияли преследования, которым подверглась его семья и семьи его знакомых. Но потом ведь им всё вернули. Смотри, где он живёт и как обеспечен. Ему сейчас не на что жаловаться, – попытался переубедить её Илья.

– Какой же ты наивный, – с сожалением сказала она, – за деревьями не видишь леса. Разве он о себе говорил? У него душа болит за его родину, которую обескровили и обобрали коммуняки, за нас с тобой. Он видит жизнь с высоты своего огромного опыта и не верит в светлое будущее.

– У тебя другая жизнь, ваша семья в отказе. А это, наверное, быстро вправляет мозги.

– Вот теперь ты глаголешь истину, Илюша. Последние годы были для меня хорошей школой.

Они вошли во двор, всё ещё обсуждая встречу со стариком. В тусклом свете фонаря у подъезда они увидели троих парней. Они курили и о чём-то говорили, и в их разговор время от времени вторгались синкопы матерных слов и смачные, вперемешку с похабщиной плевки.

– Илюша, давай-ка быстро пройдём мимо них в подъезд. Они не успеют нас тронуть. К тому же и трусливые, – сказала Яна.

Они ускорили шаги и были уже в нескольких метрах от двери, когда один из парней поднялся и перегородил дорогу.

– Куда это ты спешишь, жидовочка? Не хочешь с нами развлечься? – спросил он.

– Нет, не желаю. Уходите, или я вызову милицию, – подавляя страх, ответила Яна.

– Ха, слышите, она на нас ещё голос поднимает, – злобно усмехнулся тот. Потом повернулся и взглянул на Илью. – А ты, похоже, тоже жид. Ты чё за нашими девочками волочишься?

– Отстаньте от него, он мой друг, – потребовала Яна.

Она к этому времени подавила вызванную страхом дрожь и взяла Илью за руку, чтобы вывести его из враждебного круга, но с двух сторон уже подошли кореша, и Илья загнулся от жестокого удара в печень. Он взвыл от боли и повалился на бок, инстинктивно прикрывая больное место. Яна стала кричать и пыталась их оттолкнуть, но они легко справились с ней и принялись пинать Илью ногами. Он сжался в комок, беззвучно принимая удары.

– Ты, падла, теперь будешь знать, как у нас девочек уводить, – сплюнул заводила. – Так, баста, уходим. Жильцы могут вызвать милицию.

В тот же момент они прекратили избиение и как ни в чём небывало удалились вглубь двора. Илья, почувствовав перемену, медленно поднялся, пытаясь стряхнуть пыль с нового костюма. Из носа обильно текла густая чуть солоноватая кровь, зуб на верхней челюсти шатался и кровоточил. Яна озабоченно смотрела на него.

– Илюша, эти подонки тебя хорошо разукрасили. Идём, надо остановить кровотечение и привести одежду в порядок, – взволнованно сказала Яна.

Он, прихрамывая и держась за бок, покорно поплёлся за ней, опираясь на её руку. На лестничной клетке было темно, слабый свет проникал сюда со двора через окно. На втором этаже Яна остановилась и, нащупав звонок на стене, позвонила. За дверью послышались шаги, и на пороге появился отец Яны. Свет из коридорчика упал на стоявшую на площадке дочь и её приятеля. Григорий Иосифович мгновенно оценил обстановку. Четыре года назад он был начальником хирургического отделения в больнице, но после подачи заявления на эмиграцию, его сняли с должности. Руководство хотело его сразу же уволить, но потом передумало – опытный, умелый врач был нужен. Его оставили в отделении к радости коллег и медсестёр.

– Заходите, бедолаги, – пробасил он и вернулся в гостиную. – А твоего друга изрядно поколотили.

– Представь себе, на крыльце дома. Я их и раньше видела, они недалеко живут, в нашем районе, – сказала Яна. – Илюше нос разбили.

– Сейчас я кровь остановлю. Перекись, йод и бинты дома есть, – послышался голос отца. – Илья, снимите пиджак и садитесь. Софья Александровна почистит.

Моложавая красивая брюнетка, мать Яны, в разноцветном байковом халате уже давно стояла у двери спальной комнаты и с беспокойством смотрела на юношу.

– Хулиганьё поганое, – произнесла она и, подойдя к Илюше, взяла протянутый пиджак.

– Мама, это ещё мягко сказано. Бандиты есть во всех странах, – рассудительно проговорила Яна. – Но эти озлоблены потому, что мы евреи. Они же сразу опознали нас и обозвали «жидовками» и «жидовскими мордами».

– Рыба гниёт с головы, Яночка. В антисемитском государстве не пресекают бытовой антисемитизм. Поэтому погромщики и наглеют, – заметил Григорий Иосифович, обрабатывая раны на лице Илюши. – Ну, кажется всё, остановили кровотечение. Как ты себя чувствуешь?

– Главное, живой. Ещё немного бок побаливает и нога, но я уже смогу пойти домой, – проговорил Илюша. – Спасибо за помощь. Уже ночь и мне как-то неудобно.

– Да брось. Сейчас попьём чайку, мы же с женой готовились к этому дню, – ответил он. – Софа, вскипяти воду, а я вытащу торт из холодильника.

Яна потянула Илюшу к себе в комнату, и они сели на тахту.

– У тебя такие замечательные родители. В прочем, я понимал, зная тебя, что другого не может быть. Яблоня от яблока недалеко падает.

Она засмеялась и, взглянув на ссадины на его лице, наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

– Я уверена, что и у тебя тоже замечательные предки. Потому, что ты очень хороший, – прошептала она.

– Я люблю тебя, Яна.

– Я это чувствовала. Ты мне тоже очень нравишься, но, к сожалению, я не надёжный партнёр. Меня в нашей стране не ждёт ничего хорошего. Власть нашу семью уже забраковала. Рано или поздно, мы уедем отсюда.

Илюша захватил руками её голову и неумело коснулся губами её сухих губ. В это время они услышали голос Софьи Александровны.

– Ребята, кушать подано!

– Да, мама, – ответила Яна, поднимаясь с тахты. – Пойдём, милый.

Перед уходом Илюша позвонил домой. Трубку взяла Елизавета Осиповна.

– Мама, это я. Я тут недалеко, у Яны. Скоро приду.

– Илья, я попрошу Виктора тебя проводить. Скажи адрес.

– Не надо, мама. Я сам доберусь. Минут через двадцать приду.

– Ну, хорошо. Будь осторожен, сынок, – сказала она и в трубке раздались гудки.

– Папа, я помогу Илюше спуститься во двор, он ещё прихрамывает.

Возле дома никого не было. Глубокая ночь поглотила Москву, и стало так тихо, что слышался даже отдалённый шум машин на Ленинском проспекте.

– Знаешь, Яна, эти парни неплохо меня проучили. Теперь я точно стал умней.

– Ты и раньше дураком не был. А я люблю умных мужчин.

Она обняла его и поцеловала в губы.

– Всё, иди уже. Мама твоя волнуется.

Яна смотрела ему вслед, пока он, ковыляя ушибленной ногой, не скрылся за углом дома, потом повернулась и медленно поднялась по лестнице.

5

Прекрасна пора юности, когда душа жаждет счастья и любви, а тело удовольствий и плотских наслаждений! Она оставляет в памяти каждого человека яркие всполохи, которые нежданно озаряют его жизнь и возвращают в прошлое. Сердце его вдруг защемит тоска по тому времени, когда он был молод, любим, полон сил и надежд.

Неуёмная Катя проявила недюжинную настойчивость, звонила и организовывала, договаривалась с заведующими, и через несколько дней ребята встретились на Арбате в популярном кафе, где по вечерам играли джаз, а прелестная девица пела песни советских и зарубежных композиторов. Вечер только начал опускаться на Москву и на променаде зажглись фонари, но в разгар лета темнота наступает поздно, и было ещё светло и через стекло больших окон хорошо просматривались фасады старых отремонтированных и подкрашенных домов вдоль улицы и многочисленные прохожие, шедшие в театр Вахтангова, с работы или на прогулку.

Добирались на метро парами и радостно приветствовали друг друга, усаживаясь за столом. Школа была уже позади, и наступило короткое, но прекрасное беззаботное время. Стояла хорошая погода, и хотелось гулять, встречаться с друзьями и подругами и не думать о будущем.

– Сегодня замечательный день, – бодро заметила Наташа. – Спасибо Кате, что вытащила нас из дома.

– И надо провести его так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитый день, – сострил Санька. – Предлагаю не скупиться и заказать побольше еды и вина.

На столе уже лежало шесть брошюр меню, и все взялись его изучать. Снова подошёл молодой официант в переднике и принял заказ.

– Пока мы ещё трезвые, давайте обсудим, куда пойдём в воскресенье, – предложил Ромка. – А не попытаться ли нам прорваться в Таганку.

– После смерти Высоцкого я там ни разу не был, – сказал Илюша. – По-моему, без него театр стал неинтересен. В «Гамлете», «Мастере» и в других постановках он исполнял главные роли. В «Галилее» он стоял на голове, сам видел. Если сегодня туда ходят, то просто из ностальгии по Высоцкому.

– Ты не прав, там есть ещё замечательные актёры, – парировал Ромка, – и все они звёзды: Вениамин Смехов, Хмельницкий, Золотухин, Алла Демидова, Губенко, Славина, Леонид Филатов, Ярмольник, Готлиб Ронинсон, Семён Фарада …

– Верно, – перебил его Санька. – Кроме того, там гениальный режиссёр Юрий Любимов. Но ему не дают делать то, что он хочет и как он хочет. Почти за все постановки приходилось воевать, а «Владимира Высоцкого» и «Бориса Годунова» просто запретили. «Берегите ваши лица» на стихи Вознесенского запретили после третьего представления, там Высоцкий пел «Охоту на волков». Он принял его на работу, когда в «Современник» его не взяли. И тоже не взял бы, но Высоцкий пришёл с гитарой. Любимов попросил его сыграть, и тот что-то спел. Это решило его судьбу. Похороны тоже ему организовал грандиозные. А отец, между прочим, еврей, от него отрёкся, заявив, что антисоветчик ему не сын. Даже проститься не пришёл.

– Мне отец рассказывал, как однажды его приятель приехал из Ленинграда в командировку, – вступила в разговор Яна. – Он вечером, когда закончил свои дела в институте, захотел пойти на «Мастера и Маргариту». Ему объяснили, как попасть в театр. И вот он подходит к воротам заднего двора. Охранник его спрашивает, куда это он … К Готлиб Михайловичу Ронинсону, говорит. Ну, те его тут же пропускают, и он идёт по коридору и сталкивается с актёрами, которые выходят, заходят или просто сидят и гримируются в своих уборных. Входит в фойе и растворяется среди зрителей. А в зале уселся на откидную скамью на пружине, которая прикручена к креслу и открывается в сторону прохода. Так он сходил в театр и был в восторге.

– Здорово, но мы так не пойдём, мы москвичи, что-нибудь придумаем, – подытожил Ромка.

– А я предлагаю поехать в Серебряный Бор или Химки покупаться, позагорать. Говорят, очень тёплая вода. В театр, ребята, нужно ходить осенью или зимой. Скорее всего, Таганка сейчас на гастролях, – подключилась к разговору Катя.

– А что, Катюша дело говорит, – сказал, поразмыслив, Ромка.

На столе уже появились рюмки и бутылка красного молдавского вина, нарезанный белый хлеб и огромное блюдо пахнущего свежими овощами салата.

– Предлагаю выпить, – сказал Санька, разливая вино. – За прекрасных дам!

Все подняли рюмки, свели их над столом, и раздался нестройный звон стекла.

– Хорошее вино, друзья, – произнёс Илюша. – Я недавно читал Омара Хайяма и нашёл у него про питие очень забавные рубаи. Вот, например:

« Хочу упиться так, чтоб из моей могилы,

Когда в неё сойду, шёл сильный запах милый,

Чтоб вас он опьянял и замертво валил,

Мимо идущие товарищи-кутилы».

– Как современно, будто сегодня написано, – восхитилась Катя.

– Или ещё один, правда, немного грустный:

« Растить в душе побег унынья – преступленье,

Пока не прочтена вся книга наслажденья,

Лови же радости и жадно пей вино.

Жизнь коротка, увы! Летят её мгновенья ».

– Да, глубоко копнул Хайям. Даром, что мусульманин, – произнёс Ромка.

– Так, всё, друзья, кушать подано, – заявил Санька. – А вот и наши стейки!

Из кухни вышел официант с большим подносом и направился к ним. Он расставил на столе тарелки с бифштексом и жареной картошкой и пожелал приятного аппетита. На маленькой эстраде в углу зала появилось трио музыкантов и начало играть джаз. Ребята ели и над их молодыми головами витала знакомая мелодия «Каравана».

6

Над Москвой уже воцарилась ночь, когда они, немного опьяневшие от вина, еды и разговоров, вышли из кафе. На фоне чёрного неба фонари горели ярко, выхватывая из темноты лица и фигуры идущих мимо прохожих. Решили вместе двигаться к станции метро, разбившись на пары. На Добрынинской поднялись на эскалаторе и оказались на Люсиновской, откуда дорога домой занимала не более минут сорока.

– Ребята, до свиданья! – попрощалась Наташа. – Было здорово!

– Пока, друзья, я провожу Наташу, – сказал Санька. – Парни, через пару дней увидимся у меня. Есть о чём поговорить. Илюша, будь осторожней, не лезь на рожон.

– А меня Яна защитит, – ответил Илья.

Санька засмеялся, обнял Наташу за плечи, и они свернули в тёмный переулок. Вначале шли молча, поглощённые неизъяснимым чувством свободы и внутренней гармонии.

– Нас соединила общая судьба. Мы не должны расставаться, Сашенька, – произнесла Наташа. – Ты ещё любишь меня?

– Да, очень.

Она остановилась и молча посмотрела на него. Он заметил её нерешительность и спросил:

– Ты что-то хотела сказать?

– Сашенька, я тоже люблю тебя. Я хочу, чтобы ты увидел, как я живу. Пойдём ко мне.

– Уже поздно, твои родители, наверно, спят. Мне как-то неудобно.

– Они вчера уехали в подмосковный санаторий, – сказала она. Он почувствовал овладевшую ею неловкость. – Я не хотела тебе раньше об этом говорить. Ты не обиделся?