Текст книги "Полюс Лорда"

Автор книги: Петр Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 19

Наступила наконец долгожданная суббота. Хоть я и заночевал накануне в Нью-Йорке, я не сказал об этом Дорис. Я даже не отзывался вечером на телефонные звонки, хотя не сомневался, что это была она. Знал, что довольно будет двух фраз, и я как на крыльях помчусь к ней или принужу ее приехать, и тогда… Нет, мне нужно было хорошенько подготовиться ко всему, что ждало меня завтра.

Я лег спать рано и рано поднялся. Солнце еще не взошло, но отсвет его сияния уже охватывал полнеба. День обещал быть погожим, и это придало мне бодрости. «Обойдется! – уверял я себя. – Все обойдется как нельзя лучше!»

Я приехал к Салли сразу после обеда, чтобы помочь ей в приготовлениях. Особых хлопот, собственно, не предвиделось: ужин должны были доставить из ресторана, да и гостей ожидалось не так уж много. Несмотря на это, Салли носилась как угорелая, всюду находя неполадки. Я смеялся:

– Ты хлопочешь так, будто у нас дипломатический прием!

Такой я ее давно не видал: возбужденная, с блестящими глазами, она была неузнаваема. И одета была с кокетливостью женщины, долгое время прятавшей естественные наклонности под личиной матроны. Длинное вечернее платье со смелым вырезом спереди, и еще более смелым – на спине, ничуть не скрывало изящных форм и мягких, чуть кошачьих, движений.

Гости начали съезжаться к пяти. Первым приехал Майк Фендер с женой, нервной говорливой женщиной, преждевременно состарившейся – должно быть, от частых абортов. Потом прибыл Ханс с супругой, маленькой доброй старушкой.

Пользуясь хорошей погодой, гости располагались в креслах на веранде. Появившаяся неизвестно откуда девушка разносила напитки и холодные закуски.

Я вертелся возле телефона, ожидая звонка: Дорис обещала позвонить со станции.

К шести собрались все, кроме Браунов, Дорис и Кестлера. Было весело и непринужденно. Даже Харри, приехавший в мрачном настроении, вскоре разошелся и теперь ораторствовал в окружившей его компании. Увидев Салли, он предложил тост за хозяйку. Закончил так:

– Вы, миссис Беркли, настоящая волшебница, потому что, глядя на вас, веришь, что сущетствует радость. Нужно быть совершенно бесчувственным, чтобы, испытав на себе ваше влияние, оставаться таким скептиком, как ваш пасынок! – Он строго погрозил мне пальцем.

Мне хотелось показать старому лицемеру кулак, вместо этого я засмеялся.

– Дорогой друг, – сказал я, – в Данбури, в штате Коннектикут, я видел кладбище при больнице, но мне не случалось встречать аптеки при похоронном бюро. Вы гениальны, Харри!

Харри хохотал:

– К сожалению, это секрет, который останется между нами.

– Это не наша вина, – нет пророка в отечестве своем.

– Потому что они всегда появляются не вовремя! – весело воскликнул Харри, но я уже не слушал.

Из-за поворота дорожки вынырнуло такси. В следующий момент я узнал пассажирку.

События, даже самые незначительные, повергают в смятение, если наступают неожиданно. Что-то дрогнуло во мне. Я быстро шепотом попросил Харри:

– Пожалуйста, встретьте гостью! – а сам бросился в гостиную. Там, стоя у окна, я стал следить за происходящим.

Харри было двинулся, чтобы исполнить мое поручение, но Салли остановила его и сама стала спускаться по ступенькам, как раз когда Дорис вышла из машины и, оправляя платье, осматривалась кругом.

Они медленно сходятся – одна – маленькая и напряженная как пружина, другая – высокая и прямая как статуя. В их движениях было что-то странное, выжидающее… Только последние шаги обе ускорили и вот уж встретились, знакомятся, а затем, непринужденно болтая, идут к дому.

Прятаться дальше было неудобно, и я, с бьющимся сердцем, вышел на веранду. Увидев меня, Дорис улыбнулась:

– Здравствуйте, Алекс!

Я ответил, попытался улыбнуться, но вышло нехорошо – об этом я мог судить по быстрому пытливому взгляду Салли – она стояла рядом. Надо было что-то сказать, что-то сделать, но я не мог вспомнить – что именно. Тогда я услышал голос Салли:

– Приготовь Дорис напиток, пока я представлю ее другим! – И, взяв гостью под руку, она повела ее к рассевшейся компании.

Стаканы и бутылки стояли тут же, но я, чтобы выиграть время, понесся к домашнему бару в гостиной. Основательно плеснул себе коньяку и залпом выпил. Это взбодрило меня, я приготовил напиток для Дорис и вышел на балкон.

Она уже сидела окруженная небольшой компанией. Здесь были Харри, Майк и еще кто-то из наших служащих с женой. Майк отчаянно пыжился, а Харри… о, этот старый ловелас и мечтатель! – он заливался соловьем:

– Я расскажу вам забавную историю, какая недавно приключилась со мной…

Я просительно сложил руки.

– Харри, – сказал я, – почему бы вам хоть раз не рассказать истории, какая с вами не приключалась?!

Харри засмеялся:

– Ладно, не буду! – Он поставил стакан на столик и весело предложил: – Пойдемте лучше прогуляемся по саду!

Все охотно высыпали во двор. Салли шла впереди и с гордостью показывала свои владения. Воспользовавшись этим, я приблизился к Дорис. Она улыбнулась:

– Как у вас здесь чудесно!

– Почему ты не позвонила?

– Не хотела беспокоить. У тебя и так было достаточно хлопот.

Мы шли рядом, но это было не то. Наша связь среди этой толпы казалась случайной. На моем месте сейчас мог быть любой из гостей, а мне хотелось другого. Хотелось подчеркнуть, поставить на вид наши отношения, но я не был уверен, где именно и когда. Смутное беспокойство закрадывалось в душу.

– Ты не боишься… вот так идти со мной? – спросил я нерешительно.

– Зачем бояться?

– А отойти со мной в сторону решилась бы?,

– Это неудобно… Впрочем, если хочешь…

– Я пошутил, – сухо ответил я. В тот же момент она ускорила шаг.

Вот уже мы впереди остальных. Я чувствовал себя как актер, впервые попавший на сцену. Мне казалось, что все смотрят нам в спину. Мельком взглянув на мою спутницу, я заметил, что и она напряжена.

Мы отошли еще, и вдруг оба, словно сговорившись, замедлили шаг. Теперь – главное! Если и это удастся, тогда… Повернули и медленно пошли навстречу отставшим. Ноги мои, как ходули, неловко цеплялись за землю. Кажется, я что-то сказал, а она ответила, но что именно – не помню. Ближе, совсем близко! Я всматривался в лица, стараясь ничего не пропустить, подметить скрытые улыбки, удивление…

Но ничего этого не было. Мы сошлись, как сходятся все гуляющие. Харри весело закричал, обращаясь ко мне:

– Алекс, ваша мачеха настоящий садовод, она… – На момент я подосадовал на моего друга за «мачеху», затем заметил подъезжавшую машину Браунов и быстро зашагал к крыльцу.

Думаю, вид у меня был необычный, потому что Браун, взглянув на меня, воскликнул с притворной озабоченностью:

– Что это с вами? Вы зелены как сельдерей!

Черт бы его побрал с его наблюдениями! Я помог его кикиморе выбраться из машины и, промямлив что-то, прошел с ними на веранду. Они уселись, а я, даже не предложив им напитков, бросился в гостиную. Здесь закурил и несколько раз прошелся взад и вперед, стараясь сосредоточиться. Взял бутылку и прямо из горлышка отхлебнул раз, другой. Как будто отпустило; мысли, только что запутавшиеся в клубок, стали принимать текучие формы…

«Значит, сошло, совсем неплохо, – размышлял я. – Никто ничего не заметил, не удивился… И она вела себя прекрасно. Здорово!» Я даже прищелкнул пальцами и снова приложился к бутылке.

Мне стало весело; правда, такое веселье больше походит на лихорадочное удальство: взбадривая, оно не приносит длительного успокоения.

Я подошел к зеркалу – оно у меня чуть наклонено и удлиняет фигуру. Осмотрел себя: что ж, пусть невелик, но и не карлик же? И лицо красивое, такое может быть у писателя, артиста, и то не у всякого!

Обласкав себя таким образом, я проделал перед своим отражением несколько внушительных жестов – это моя слабость! – и в приподнятом настроении покинул комнату.

Когда я вошел в столовую, гости рассаживались. Увидев меня, Салли сказала:

– Только что позвонил Кестлер: он опоздает. Я обернулся к столу: в кресле Кестлера – слева от Дорис – уже восседал Браун. Я поморщился и, пройдя к своему месту, уселся по другую ее сторону.

Ужин проходил оживленно. Харри был неузнаваем и, сидя промеж Салли и миссис Браун, умудрялся развлекать не только соседок, но и всю компанию: громко острил, рассказывал забавные истории, одним словом – был душой общества. Даже Браун хохотал вовсю и, подавив собственное тщеславие, непрестанно обращался к Дорис:

– Как вам это нравится? Здорово он это того!… – А раз даже толкнул ее под локоть. Он основательно выпил и явно был не прочь приударить за Дорис; только многозначительные взгляды супруги, сидевшей наискосок, удерживали его в границах.

***

Это началось уже под конец ужина. Я вдруг ощутил странный упадок настроения. Почему – не знаю. Может быть, меня нервировала неуклюжая возня Брауна: он ел неопрятно, с жадностью дикаря; кости и объедки устрашающей горой возвышались у него на тарелке. Он ежеминутно комкал жирными пальцами салфетку и снова расправлял ее на животе. При этом сочно шлепал губами и приговаривал:

– Отличное мясо! – или: – Прекрасная индейка! – и так далее, а затем обращался к Дорис с очередной любезностью.

Впрочем, дело, возможно, было не в нем, наверное, даже не в нем. Вероятнее, настоящей причиной было то, что я не могу вынести продолжительного пустомельства. Мне вдруг начинает казаться, что говорят глупости, вещи совершенно ничтожные, причем говорят так, будто это и есть самое важное. И хоть я сознаю, что ничего страшного в том нет и что именно так разговаривают все – от университетских профессоров до разносчиков молока, – меня начинает бесить возмутительное несоответствие тона предмету разговора. Ну зачем принимать глубокомысленный вид, когда говоришь о погоде? И нужно ли так многозначительно посматривать на слушателя, когда рассуждаешь о холодильниках и автомобильной страховке? Вот и Харри – болтает о винах; он выдохся и сам это отлично сознает, но продолжает болтать, а все делают вид, что это занимательно. Глупость сама по себе не страшна, она может быть забавна; отталкивает пошлость, заключающаяся в добровольном подчинении глупости. Эта мысль приходила мне на ум и прежде, но сейчас она целиком овладела мной. Дождавшись паузы в общем разговоре, я поднял стакан.

– Господа, выпьем за искусство, – предложил я. – И не просто искусство, а искусство разговора!

Наступило молчание; меня явно не поняли.

– Да, разговора, – продолжал я. – Вот мы только что слушали, моего друга – Я посмотрел на Харри. – Он рассказывал о винах. А известно ли вам, господа, что он – художник и мыслитель и мог бы рассказать что-нибудь позначительней?

– О чем? – хрюкнул, не отрываясь от тарелки, Браун.

– Да о чем угодно! Хотя бы о том, что жизнь интересная и сложная штука… Харри, – продолжал я, – вы же отрицаете примитивов?

– Совершенно верно.

– И вечно жалуетесь, что мы сами обедняем жизнь?

– Да, это так.

– Совсем не так! – ворвался в разговор Бpa-ун. – И вообще, кто вам сказал, что вся ваша философия не пустая болтовня?

– Кто сказал? – отвечал я язвительно и указал на полки с книгами. – Вот кто! Вы когда-нибудь соизволили ознакомиться с ними? – Я тут же перехватил тревожный взгляд Салли. А Харри, сообразив, что назревает конфликт, громко произнес:

– Друзья, я помирю вас! Алекс прав: болтать о винах, когда пьешь хороший коньяк, действительно неуместно. Итак, я расскажу вам историю коньяка! – закончил он под общий смех.

Вскоре Салли пригласила всех в гостиную, куда уже принесли кофе с пирожными. Я воспользовался происшедшей заминкой и прошел к себе. Я чувствовал себя на взводе и, глянув в зеркало, решил, что на сегодня довольно. Сполоснул лицо холодной водой и вернулся к гостям.

Дорис по-прежнему была центром внимания. Браун сидел рядом и, позабыв о супруге, усиленно флиртовал, если только можно назвать флиртом медвежьи ужимки.

Я сделал попытку подсесть к Дорис, но безуспешно – кресла и диван были заняты. Принес стул, но тут же вынужден был уступить его жене Майка – такой у нее был неприкаянный вид. На момент мне стало тоскливо: неужели так все и останется до конца?

И вдруг меня осенила сумасшедшая мысль! Я вздрогнул: нет, это слишком!… Как в трансе прошел в рекреационную комнату. Здесь было просторно, не было ковров и начищенный паркет блестел. Да нет же, вздор! – пугал я себя, чувствуя, как на меня сходит та самая разудалость, какую я никогда не в силах обуздать.

Холодея от надвигающегося решения, я вернулся в гостиную, торопясь налил себе рюмку коньяку. Уже опрокинув ее, я услышал испуганный возглас Салли:

– Алекс, может быть, довольно?! – Она стояла в дверях с чашкой кофе. – Выпей, тебе не повредит!

Я отвел ее руку и церемонно поклонился:

– Благодарю вас, миссис Беркли, но я прекрасно себя чувствую! – С этими словами я направился к двери.

– Алекс, что с тобой?… – услышал я вслед себе ее встревоженный шепот.

Но я даже не замедлил шага и прошел в рекреационную комнату. Здесь, в углу, стоял магнитофон. Я выхватил с полки первую попавшуюся кассету с музыкой для танцев и вставил ее в аппарат. После этого вернулся в гостиную и, подойдя к расположившейся на диване и креслах компании, весело и громко объявил:

– Бал начинается! Прошу в зал! – И затем к Дорис: – Разрешите вас пригласить?

Мне показалось, что она вздрогнула; она поднялась и Пошла со мной. Остальные повалили за нами.

Еще несколько шагов, и мы откалывали какой-то ультрамодный танец, что-то вроде гимнастических упражнений, с прыжками, поворотами, расхождениями и схождениями, но без сцепления партнеров.

Но вот музыка переменилась: полились звуки танго. На момент я заколебался, затем приблизился к Дорис и обнял ее за талию. Признаюсь, я сделал это осторожно, не слишком сближаясь – ведь я знал, что и макушкой не достаю ей до плеча.

Чтобы не поддаться смущению, я стал ей что-то громко рассказывать, затем, проплывая мимо магнитофона, усилил звук – должно быть, слишком усилил, потому что заметил, что моя партнерша наклоняется, чтобы лучше меня расслышать. Тут же представил себе, что если сойдусь с ней вплотную, то прижмусь лицом к ее груди и со стороны

это будет выглядеть смешно. Это у меня всегда так – одно к другому, так я устроен.

Только теперь до меня дошло, что никто, кроме нас, не танцует, – все стояли и смотрели… Не хватало мужества взглянуть на них, а в то же время все мое существо было захвачено одним нестерпимым желанием – узнать – чего они смотрят, что у них на лицах? Один только взгляд, туда, в их сторону, и все станет ясно! Да и чего страшиться? Там все друзья и служащие… да, служащие, они-то не посмеют… они отлично знают, что я завтра же могу выкинуть их вон! Эта жесткая мысль на момент успокоила меня, но только на момент; я тут же сообразил, что это не то, совсем не то!

Я мельком глянул на Дорис и прочел у нее в лице неуверенность; сомнений не было – наш неожиданный дебют застал ее врасплох. Смущенный этим открытием, я решил перевести все в шутку: я оторвался от нее и, паясничая, проделал несколько свободных фигур, не имевших отношения к танцу, затем опять соединился с моей партнершей. Сразу понял, что свалял дурака, – импровизация не удалась.

Теперь я от души желал, чтобы музыка окончилась; а она, как назло, тянулась и тянулась, и напряжение во мне нарастало. К тому же и выпитое начало сказываться – у меня кружилась голова.

И вот наконец я взглянул на «тех». Тотчас заметил, что Харри среди них нет, Салли тоже вышла. Старый Ханс с женой смотрели на нас и сочувственно улыбались. Фред, поймав мой взгляд, опустил глаза. Браун!… Где он? В тот же миг я увидел его: он выглядывал из-за спины Ханса и, показывая на нас глазами соседке, что-то говорил. Его шарообразная голова тряслась от смеха. В этот момент мы приблизились к группе и до меня донесся его приглушенный шепот:

– Ай да парочка!

Я резко остановился – при этом мне показалось, что Дорис что-то поняла и попыталась меня задержать, – и, весь сжимаясь от сознания неизбежности чего-то непоправимого, двинулся в сторону стоявших. Передние посторонились, и я очутился лицом к лицу с Брауном.

Наверное, вид у меня был не очень дружелюбный, потому что, увидев меня, он вдруг обмяк и, подняв руки, словно защищаясь, испуганно пробормотал:

– Что вы… я наоборот… это было отлично! Я схватил его за жилетку.

– А ну-ка, – закричал я, – выходите и изобразите нам танец медведя!

Но он уже оправился от испуга.

– Пустите меня, сию минуту пустите! – зашипел он и рванулся, пытаясь высвободиться. Пуговицы с его жилета с треском отлетали одна за другой. Он был, конечно, сильней, но бешенство утроило мои силы: я вытащил его на середину комнаты и, толкнув так, что он едва не свалился, закричал:

– Танцуй же, старый осел!

Не знаю, чего бы я еще натворил, если бы, случайно взглянув на Дорис, не заметил нечто странное. Она застыла на месте и, бледная, чем-то пораженная, смотрела в сторону. В наступившей тишине я явственно расслышал ее шепот:

– Мартын!…

Я обернулся и увидел Кестлера. Он стоял в дверях – большой и неподвижный, и широко раскрытыми глазами смотрел на Дорис. Вот он оторвался от двери и крупным шагом подошел к ней, взял ее под руку и почти насильно повел к выходу.

А я стоял, не будучи в состоянии предпринять что-либо. Даже когда перед самой дверью Дорис остановилась и повернулась ко мне, я оставался в неподвижности. Видел, как она страдальчески улыбнулась и, сделав неясное движение рукой, вышла в коридор.

Прошла целая вечность, прежде чем до меня дошло значение происшедшего. А когда дошло, я в отчаянии сорвался с места и бросился в погоню. Тут же обо что-то споткнулся, упал, поднялся, с тем чтобы через два шага опять растянуться… Я кричал, звал ее по имени… Мимо мелькали удивленные лица… Уже в дверях чьи-то сильные руки схватили меня. Это был Харри, он что-то говорил, а я, отбиваясь и вырываясь, кричал:

– Пустите!… Она уйдет!…

Но он не отпускал, он молча боролся со мной и наконец, ловко вывернув мне руку, почти понес меня куда-то. Сзади я слышал шаги – спешащие, встревоженные; знал, это – Салли.

Харри усадил меня в кресло в моей комнате.

– Успокойтесь! – сказал он и уселся рядом. Салли стояла поодаль у окна.

Я медленно приходил в себя. Отрывки воспоминаний, один другого уродливей, маячили передо мной; ни одного я не мог удержать, кроме последнего: Дорис! Кестлер! Так вот оно что! Как это я не догадался раньше! Куда они ушли? К ней? К нему?… Меня мутило, я чувствовал себя как в тесном мешке, наполненном зловонной жижей.

Салли вышла и через минуту вернулась с чашкой кофе. Я послушно его проглотил. Как будто полегчало. Тогда я сказал, обращаясь к Харри:

– Теперь мне лучше, спасибо… – Он поднялся и, попрощавшись, вышел. Салли все еще стояла у окна.

Я спросил:

– Что, разъехались?

– Да. – Голос ее прозвучал надломленно.

Мне хотелось броситься к ней, просить у нее

прощения. Вместо этого я сухо сказал:

– Мне лучше, можешь идти!

Она посмотрела на меня и молча вышла.

Я ждал долго, терпеливо.

В половине одиннадцатого я позвонил Дорис. Кажется, насчитал двадцать звонков, но никто не подходил к аппарату. Позвонил Кестлеру – с тем же результатом. Разнервничавшись, я проглотил две рюмки коньяку, потом еще и опять схватился за телефонную трубку. Никого! Где они, где они?! – спрашивал я себя в который раз.

Было два часа ночи, когда я сделал последнюю попытку. Напрасно! Я повесил трубку и тихо засмеялся, потом громче, еще громче…

– Зонт, – хохотал я, – вот и раскрылся! – Я встал и, пройдя к шкафу, снял с вешалки мой новый зонт. – Мой добрый друг… мой славный зонт!… – распевал я, прохаживаясь по комнате под раскрытым зонтом. – Тра-та-та-та, тра-та-та-та… Мой добрый зонт… – Песнь перемежалась смехом, теперь я сидел верхом на стуле и дрыгал ногами. Непонятно откуда взявшиеся теплые струйки сбегали по лицу.

Шум в дверях заставил меня обернуться. На пороге стояла Салли и испуганно смотрела на меня.

– Что с тобой, Алекс?

– Ничего! – бодро закричал я. – Вот только зонт протекает!

– Алекс!…

– Не веришь? Смотри! – Я стал стряхивать нависшие на лице капли. – Подумай! Двенадцать долларов, с гарантией на десять лет, и вот поди ж ты… Сволочи!

– Алекс, что ты говоришь?…

– Врешь, врешь! Это зонт! – На момент я остановился. – Видите ли, уважаемая мачеха, в чем здесь штука. А в том, что тут вот двадцатый век, телевизоры, космонавты, а порядочного зонта не придумали. Дрянь, дрянь! – закричал я и, бросив зонт на пол, принялся топтать его.

Салли отступила к двери, а я, едва держась на ногах, подошел к ней вплотную и схватил ее за руку.

– Нет, постой уж! – хрипло прошептал я, дыша ей в лицо. – Сперва скажи, кто из нас лучше – я или папаша? – И я хитро подмигнул моей жертве.

Бледность залила ее лицо.

– Ты злой! Злой! – пролепетала Салли и, вырвавшись, выскочила в коридор, я за ней.

Ей удалось скрыться у себя, потому что бежал я с трудом, держась за стенку, спотыкаясь и падая. Замок щелкнул у меня перед носом. Я стал ломиться в дверь, но она не поддавалась. Тогда я принялся стучать кулаками.

– Открой! Сию минуту открой!

Я слышал, как Салли, плача, умоляла меня:

– Не надо, Алекс, пожалуйста!

И тогда я, что-то припомнив, сложил руки на животе – будто держу куклу – и, гримасничая и приплясывая перед дверью, стал шепеляво, с притворным ужасом, выводить:

– Люси больна!… Люси не спала ночь!… – И затем, распалившись, пронзительно закричал: – Ты и твоя идиотская Люси!!! – И… провалился куда-то.

***

Уже рассвело, когда я очнулся. Чьи-то мягкие ладони растирали мне виски, мокрое полотенце давило холодком на голову. Я долго лежал с открытыми глазами, прежде чем увидел ее.

– Вставай, я тебе помогу! – ласково шептала Салли и то тянула меня за рукав, то подталкивала в плечо. – Идем же!

Я осмотрелся и увидел, что лежу у ее двери.

– Каким образом я здесь? – спросил я, напрягаясь, чтобы вспомнить.

– Потом, не сейчас! – Салли изо всех сил тянула меня за руку.

Опираясь на ее плечо, я с трудом добрался к себе и плюхнулся на кровать. Салли молчала. Это меня насторожило.

– Что случилось? – спросил я опять. – Почему я спал в коридоре?

– Ничего не случилось… Ты, наверное, вышел ночью из комнаты и… Ты вчера выпил лишнее, вот и все!

– Почему же не помню? У нас были гости, Дорис… Мы танцевали…

Салли молчала, а я уже нащупывал памятью неясные нити.

– Браун… Я с ним повздорил?

– Да, вы задрались.

Память подбрасывала воспоминания – как щепки в разгорающийся огонь.

– И Кестлер… он явился к концу… – И вдруг костер вспыхнул! – Они ушли вместе – Дорис и Кестлер!

Салли смотрела в сторону не отвечая, а я уселся и принялся тереть виски.

– Кестлер… я звонил ему… и ей тоже… – Затем, неожиданно для себя, я тихо добавил: – Она была его подругой; он как-то рассказывал, не называя по имени, но это она, она!

Я сделал попытку встать, но тяжелая муть вновь уложила меня. Безобразные подробности вчерашнего всплывали в памяти одна за другой.

– Почему ты ушла… когда мы танцевали? – спросил я.

– Не помню… мне нужно было убрать…

– Я был очень смешон? Скажи, очень?

– Зачем ты себя мучаешь! Я не могу! – ответила Салли и направилась к двери.

А я, не будучи в силах сдержаться, бросил ей вслед:

– Это для вас смешно, потому что вы… вы… глупые ничтожные люди! – Мне и этого было мало; я вскочил с постели и, шатаясь, подбежал к двери. Мне захотелось, как и давеча, крикнуть ей что-нибудь похлестче, пообидней. Но, выглянув в коридор, я обмяк: Салли стояла прислонившись к стенке и охватив голову руками.

Я поспешил назад к телефону и набрал знакомый номер. Никто не отвечал. Позвонил к ней на службу: новая секретарша сообщила, что Дорис нет. Попытка дозвониться к Кестлеру тоже не дала результатов.

Я прилег на кровать и долго лежал ничком, лихорадочно соображая. Что же произошло? Куда она исчезла? Одна или с Кестлером?

Что-то мешало сосредоточиться – какой-то посторонний шум; он нарастал глухо и настойчиво: бим-бом! бим-бом! И затем: дзинь-дзинь! дзинь-дзинь! Потом звуки слились в один, непрерывный, щемящий, как шорох или беготня по потолку сотен маленьких лапок… «Это гусеницы, – подумал я, – миллионы гусениц, что повылезли из своих убежищ». Я представил себе, как в темных недрах шевелятся мерзкие скопища, как, не выдержав собственного множества, лезут наверх… О, они выбрали подходящий момент! Свети сейчас солнце, они бы не посмели, оно убило бы их! А вот хмарь и морось – это для них…

А может быть, мне все равно? Я не могу вспомнить, почему все равно, но знаю, что есть тому причина; случилось непоправимое, что-то не удалось, момент упущен!… Когда? И вдруг вспоминаю: бродяга… полюс… Как мог я позабыть? Какой ценой достиг он отрешенности! Неужели мир и впрямь так страшен, что от него только и можно защититься химерой?! Или, может, они сами все химера – вместе с гусеницами! Они не сознают, что себе готовят, наивно веря, что из крокодильих яиц вылупятся цыплята. А я разве умнее? Чего добился? Ничего, ничего!…

Я подскочил сломя голову к телефону – он давно уже трещал, но только сейчас до меня дошло. Знал, что это Кестлер, и потому сразу прокричал в трубку:

– Где она? Где Дорис?

Да, это был он.

– Она уехала, Алекс. У меня для тебя письмо. Я на службе, ты приедешь?

Меньше чем через час я сидел в офисе, перечитывая в двадцатый раз коротенькую записку. Кестлер сидел напротив, молча уставившись в пол.

Наконец я спросил:

– Куда она уехала?

– Не знаю.

– И вы отпустили ее вот так! – Я поднял руку и щелкнул пальцами.

Кестлер вздохнул.

– Я отвез ее в аэропорт и больше не видал. Она, как и тогда, взяла с меня слово, что я не буду расспрашивать.

Я зло улыбнулся:

– Вы что, для себя ее приберегаете? – И тотчас пожалел о сказанном. Кестлер поднял голову, в глазах у него стояла мутная горечь.

– Ты ведь знаешь меня, – ответил он.

Стало тихо; двери офиса были плотно прикрыты.

– Кестлер!

– Да, Алекс?

– Я не могу без нее жить, понимаете? Помогите мне найти ее!

Кестлер молчал, что-то обдумывая, затем сказал:

– Это ни к чему не приведет. Со временем ты сам поймешь. – И так как я не отвечал, он тихо добавил: – Ты все пытаешься изменить то, что не в силах изменить.

– Что же делать?

– Переменись сам!

И опять воцарилось молчание. Я чувствовал, что последние силы, цоследние остатки надежды покидают меня. Я сказал упавшим голосом:

– Жизнь – страшная штука, Кестлер!