Текст книги "Мужчина & Женщина"

Автор книги: Петер Розай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Тогда я эту квартиру беру, перебил Мюрад на полуслове.

Маклер направился к своей машине, чтобы принести бланки для договора.

Вернувшись, он увидел, что Мюрад смиренно стоит у окна. Может быть, маклер был дружелюбнее, чем считал Мюрад, потому что прежде чем объяснить, как заполнять бланк, он еще сказал:

Я желаю Вам, чтобы здесь Вы стали счастливы.

Ранним утром женщина – у нее был выходной – отправилась в пригород, где жил Мюрад. Она хотела спросить у хозяина дома, не знает ли он новый адрес Мюрада.

О Мюраде она уже давно ничего не слышала. Ребенка, которого ей пришлось взять с собой, она усадила под деревом с красными плодами, дала ему игрушки, и только после этого, откинув назад волосы, вошла в дом.

Почему она наводит справки о Мюраде?

От нужды? Из любопытства? Потому что она оскорблена, потому что травмирована? Из мести? От тоски? Имеет ли она какие-то намерения? Любит ли она Мюрада? Или она его ненавидит?

На все эти вопросы Сюзанна, если бы она не предпочла просто рассмеяться, ответила бы, пожалуй, так:

Я не люблю Мюрада, это было бы слишком пошло. Денег у меня достаточно. Но все же иногда он как будто стоит у меня перед глазами, смотрит долго и с какой-то упорной нежностью, так что я не могу отрицать, что он жив. Может быть, я хочу узнать его адрес только затем, чтобы дать пищу своему воображению; но уж всего моего воображения он не занимает никак. Он просто должен знать, что со мной надо считаться.

Не то, чтобы ей нравились такие игры, но она могла бы прибавить: Это немного похоже на записочку со словами: то, что написано на обороте – неправда! – А когда перевернешь листок, там читаешь: то, что написано на обороте – правда!

Хозяин дома жил в самой плохой квартире – на первом этаже, темная, сырая, тесная. С другой стороны, она подходила человеку, который не занимался ничем, кроме того, что подыскивал жильцов, наблюдал, как они живут, и пьянствовал.

Поздоровавшись, женщина сразу же начинает говорить о своем деле.

Хозяин отвечает:

Знаете, в последнее время с ним почти невозможно было разговаривать. Однажды я подарил ему бутылку коньяку. После того, как он упал на лестнице. Ему было плохо жить одному. Вы не хотите присесть? У меня почти никого не бывает. Может быть, что-нибудь выпьете?

У меня тоже никого нет.

Вчера он звонил: я должен пересылать его почту. Проще было бы через почтовое отделение! Может быть, он надеется, что Вы ко мне зайдете и узнаете его адрес. Мужчина никогда не бывает таким жестоким, как женщина.

Хозяин, он был одет по-домашнему, выдвигает ящик своего письменного стола и переписывает адрес Мюрада для женщины на листок бумаги. Сюзанна берет листок, благодарит и собрается уходить. Хозяину это совсем не по душе. Он разводит руками.

Вероятно, мы никогда больше не встретимся с этим человеком.

Во дворе Сюзанна собрала разбросанные игрушки и окликнула ребенка, который пытался поймать кошку под кустами калины. Потом они долго ехали по сельской местности – дома вскоре остались позади – по пустынным, прямым дорогам, где им время от времени встречались комбайны, похожие на чудовищ.

Недавно прошел дождь, и все вокруг было таким ясным и чистым, каким не было уже давно. Вдали над скошенными полями, замыкавшими горизонт, плыли вытянутые в одном направлении облака. Уборка урожая на полях почти закончилась.

На лице Сюзанны играла улыбка, потому что у нее было чувство, что и она собрала кое-какой урожай. Поля расстилались опустевшие, серовато-коричневые; и над ними мутное, пасмурное небо неопределенного цвета.

Очертания ландшафта казались размытыми.

Ты знаешь теперь, где Мюрад, спросил ребенок.

Да, он от нас далеко, ответила Сюзанна.

Ты этому рада, снова спросил ребенок, но она сделала вид, что не услышала. Бросив короткий взгляд на сидящего сзади ребенка, она увидела его округлившееся от задумчивости лицо.

Не грусти!

Она привыкла разговаривать с ребенком как со взрослым.

К середине дня они миновали пшеничные поля. По дороге ребенок старался зарисовать проносившийся мимо пейзаж. Он все рисовал на одном и том же листе бумаги, пока тот не покрылся пляшущими в пустоте набросками предметов, кронами деревьев, поворотами дороги, дорожными указателями.

Сюзанна думала о Мюраде и все время по-доброму: Он стоит у витрины и что-то рекламирует. Он сидит за столиком в кафе и никак не может подозвать официанта, который его не замечает. Склонив голову, он заводит свои наручные часы. Он вытягивает вперед руки и спрыгивает с какой-то низкой стены.

Мурашки от презрительной жалости: мой Мюрад.

Она видит полую, выскобленную до пустоты внешнюю оболочку из жестов и движений: Но что внутри? Мюрад?

Она словно вглядывается в темноту, из которой на мгновение высвечивается его лицо. Но это лишь немного светлой кожи с почти утратившими свой влажный блеск пуговками глаз и с омертвевшими волосами. Как будто бы сверху уже набросали землю, комья земли. И тьма, окружающая это видение, теплее и живее, чем оно само.

Это и есть я: эта шуршащая, лучистая темнота! – Все дело, значит, во мне, во мне.

Вот оно что, говорит она себе ободряюще, вот оно что!

Что, рассеянно, не отрываясь от своего занятия, спрашивает ребенок, который как раз в этот момент зарисовывает какой-то холмик.

Когда через некоторое время они останавливаются на уличной стоянке и ребенок показывает ей свое творение, она говорит с похвалой: Хорошо схвачено!

Ребенок, кажется, вот-вот рассмеется: местность выглядит совсем по-другому.

Он показывает на пейзаж за окном.

То, что ты нарисовала, было раньше, говорит Сюзанна, теперь это раньше – тут она запинается.

Как бы сильно ни хотелось ей в этот момент верить, что все прежнее прошло, прошло окончательно, она ведь знала, что это не так. Там, где они теперь ехали, чувствовалась близость воды, кругом свежая зелень. Недалеко от стоянки, за холмом, текла река, которая отсюда была еще не видна: они только слышали, как шумит вода. Блестящий и круглый, стоял перед ними холм, как будто предвещая им какую-то радость.

С вершины они обе смотрели на пойму реки и дальше, на поднимавшиеся вверх поля. Холмы и пригорки, казалось, двигались вперед и выглядели как косяк гигантских рыб. Их крутые бока были покрыты оболочкой из переливчатой зелени, словно пульсировавшей в выемках и на более темных участках. В других местах на оболочке были видны красноватые или желтеющие пятна: карьеры со щебнем. Если бы Мюрад был здесь!

Он только и умел, что мечтать, сказала Сюзанна.

Он здорово умел мечтать, возразил ребенок, лучше, чем ты.

Тут ты права.

Мы часто бывали в этих местах.

Сюзанна навзничь опрокинулась в траву и закрыла глаза. Тьма. Ребенок рассматривал ее лицо, пока жук, забравшийся ей в волосы, не отвлек его внимания. Вечером обе они были утомлены поездкой. Сюзанна хотела принять душ и переодеться. Ребенок был занят игрой, и только иногда слышался его тихий смех. Скоро Сюзанна уложит его спать. Несколько секунд она в нерешительности постояла перед открытым шкафом, перебирая пальцами стопку белья.

Наконец она стала одеваться. Ребенок смотрел на нее, уже лежа в кроватке.

Когда Сюзанна ушла, ребенок вылез из кровати и подошел к шкафу. От усталости девочку слегка пошатывало. Но она была полна решимости.

Альмут открывает шкаф. На дверце висит зеркало, перед которым одевалась Сюзанна. Альмут стоит так долго, от дверцы шкафа на нее падает тень. Ей зябко в одной ночной рубашке. Трудно сказать, что в ней происходит: Она не смотрится в зеркало, из-за которого ведь и была предпринята эта прогулка.

Она стоит неподвижно, упрямо уставившись на тихо поблескивающую поверхность, словно за ней скрыто какое-то обещание.

Я подолгу смотрел на Вас, сказал мужчина, а по ночам – на Ваш дом.

Как на луну, сказала Сюзанна, и мужчина засмеялся.

Мужчина был немного старше Сюзанны, или даже намного; по нему этого не было видно. Спортивная фигура, еще не состарившееся лицо. И все же что-то было не так: глаза.

У мужчины были глаза ящерицы. Они блестели в глубоких глазницах и только иногда мигали, когда мужчина был огорчен или удовлетворен.

У него были темные волосы; Сюзанна еще раз подняла на него глаза:

Да, он был намного старше, чем она.

Мы уже говорили: женщина была красива. Сейчас на Сюзанне было летнее платье с лямочками и к нему туфли на каблуках, вот и весь наряд: Но она действительно хорошо выглядела: Ее нежное, с прозрачной кожей лицо, которое умело становиться твердым. Ее глаза, искренние, ясные, со светлыми искорками; волосы, окаймляя лицо, спадали до плеч; это казалось расточительством, оттого что они вспыхивали красноватым светом, когда она поворачивала голову.

Но главное, что делало ее красивой, – это какая-то, словно вставленная в нее, стальная упругая струна, тонкая, тугая и сильная, которая то натягивалась в напряжении, то качалась вольно и упруго, как травинка на лугу.

Чаще всего мои подружки были толстыми, сказал мужчина: им не хватало энергии.

Он улыбнулся про себя, как будто не решаясь заставить улыбнуться и Сюзанну.

У Вас никогда не было подружки, сказала Сюзанна, это видно с первого взгляда. Скорее всего, от Вас ушла жена.

Мужчина признался, что это так.

Теперь я живу один в доме напротив. Вы его знаете. Свою жену я никогда больше не встречаю.

Они сидели в загородном ресторане. Мужчина настоял, чтобы она пришла. Он был очень предупредителен. – Ресторан находился на берегу искусственного озера, где можно было покататься на лодке. В середине был маленький островок.

Лодки были привязаны у берега. Одна из лодок, отплывшая чуть дальше других, покачивалась; мальчишка дребезжал черпаком; он вычерпывал дождевую воду.

Вам не стоит связывать со мной каких-то надежд, сказала Сюзанна. Мне приятно сидеть здесь и беседовать с Вами – но ничего больше.

Ей и в самом деле было хорошо, потому что она знала, что от нее одной зависит, какое значение приобретет эта встреча.

Мужчина рассказывал ей о своей работе: Он был химиком.

В моей работе нет ничего особенного, говорил он не без гордости, я просто помогаю разрушать наш мир.

Меня зовут Гельмут, сказал он потом безо всякого перехода и взглянул на Сюзанну: Я чувствую, что Вы сейчас уйдете: Вот мне и захотелось все же назвать свое имя.

А я Сюзанна.

Она встала и подала ему руку.

Вы не пойдете со мной, спросил он.

Нет.

Но Вы знаете, где меня найти.

Пока Сюзанна ехала назад в город, мужчина еще долго сидел на берегу искусственного озера и вглядывался в темноту. В глубине ресторана начал играть оркестр. Мужчина заказал кофе.

Оттого, что над равниной взошла луна и светили звезды, немного посветлело, но оставалось еще достаточно темноты, чтобы можно было помечтать. Однако мужчина не стал предаваться мечтам; он этого боялся. Он только глубоко и ровно дышал, как человек, у которого радостно на душе.

Там, в глубине долины, стояли горы, ряд больших колоколов, сброшенных на землю.

Сначала Сюзанна хотела ехать домой. Но потом она решила иначе, накинула платок и стала медленно кружить по пустым улицам.

Один раз какой-то мужчина кивнул ей, подзывая к тротуару.

Не могу ли я предложить свои услуги?

Мужчина засмеялся.

Сколько? – Он сделал вид, будто отсчитывает деньги.

Сюзанна поехала дальше. Она даже не сказала ничего резкого. У нее на душе было слишком радостно: Да, она была рада.

Но причина ее радости была другой, чем у мужчины: это была радость победы.

Словно на ее зов, на ум ей пришел Мюрад: Вот он сидит на красной табуретке в ванной и состригает себе ногти на ногах.

Она попыталась стереть эту картинку в своем мозгу.

Это ей удалось, но вместо старой возникла новая: Мюрад смотрит на нее и говорит: Я истекаю кровью!

Он торжественно поднимает вверх руку и говорит: Видишь, как много крови! – и, действительно, по его руке стекает густая кровь.

Он всегда обладал над ней властью, даже когда был раздавлен. При этом он никогда не смешивал своих дел с ее: Он всегда только смотрел со стороны, как она распоряжается своей жизнью. Но в самом этом разглядывании со стороны, без участия и без сосредоточенности, чувствовался приговор: Ты принадлежишь мне.

Поздно ночью Сюзанна позвонила в дверь дома, где жил тот мужчина. Дом был ярко освещен и стоял как чужой среди других, которые все были темны. Из сумрака в проемах между ними доносились посвистывания и покашливания поливалок в саду.

Я передумала, сказала Сюзанна, когда мужчина открыл. Она стояла перед ним маленькая, дерзкая.

Хорошо, входите!

Мужчина колебался.

Я страшно устал!

Это видно, сказала Сюзанна.

В ярко освещенной комнате она почувствовала себя еще раскованнее, сразу же села за столик у дивана, где лежал развернутый журнал и стояли бутылки и рюмки.

Вы читали?

Не то, чтобы читал, так.

Потом она увидела таблетки. Одна красная, другая желтая. Они лежали на столе.

Что это у Вас, спросила она и взяла в руку коробочки с таблетками.

Может, включить музыку, спросил мужчина из глубины комнаты, где он что-то готовил.

Снотворное? – Сюзанна засмеялась: Вы разрешите и мне попробовать?

Мужчина сказал ей, как принимать таблетки: сперва две красных, потом одну желтую.

Она запила их шнапсом.

Это подействует быстро. Мужчина сидел рядом, внимательный и счастливый.

Когда утром Сюзанна переходила через дорогу к своему дому, уже светило солнце.

Пустым, ярким и ровным светом освещало оно безлюдную улицу, весь спящий поселок. Какие свежие повсюду краски!

Небо ясное до самого низа, до земли, темная синева, и только на горизонте оно кажется чуть-чуть светлее.

Сюзанна сразу же прошла в свою спальню. Было слышно, как рядом спокойно дышит спящий ребенок. Она еще раз вышла в коридор, чтобы послушать. Ребенок вызывал у нее зависть. Ее охватила радость: мой ребенок! Стоя около кровати, она стала стягивать чулки.

Часть II

Пришло время подробнее рассказать о Мюраде. Вот уже год, как он работает в адвокатской конторе, и работа в светлых, приветливых помещениях ему нравится. В конторе работает еще несколько молодых адвокатов. Все они хотят сделать карьеру. Мюрад к этому не стремится. Вот почему ему без труда удается всем нравиться, он ни у кого не стоит на дороге.

Внешне мы должны представлять себе Мюрада гладким, чистым и энергичным, под блестящей скорлупой его наполняла искрящаяся уверенность. Его выбритое лицо, с несколькими морщинками возле рта и носа, сияло. Лишь на глубине эту гладь рябила усмешка. Его волосы всегда были гладко зачесаны; он выглядел так, как будто бы только что принял душ. Только губы были сухими, с трещинками. Втайне ему приходилось признать, что стоило ему хотя бы недолгое время провести на людях, и он чувствовал, как его ботинки становились внутри влажными от пота.

О его адвокатской работе мы расскажем позднее.

Было начало лета, и кусты сирени в саду Мюрада расцветали только теперь, с некоторым опозданием. Лучи солнца едва проникали в сад, и голая земля разбухла от дождей, которые часто шли в это время года. Только что прошел ливень. Мюрад, все еще в костюме, который он носил на службу, стоял у окна и смотрел в сад.

Между крышами домов сверкал кусочек светлого, чистого неба, к которому тянулись бледно-фиолетовые кисти сирени, словно они были лишь отражениями небесной синевы. На горбатом пригорке поблескивал нежный налет мха: темные, мерцающие иголочки.

В почтовом ящике лежало письмо от Сюзанны: Мюрад, скрестив руки на груди, прислонился к окну и радостно вдыхал свежий прохладный воздух. Глазные яблоки Мюрада ощущали его: застывшая, светло-голубая смола.

Письмо он не выбросил сразу же, как делал это обычно; под настроение он вскрыл его и прочитал:

Она все такая же!

Счастье находишь только тогда, когда ищешь что-то совсем другое, а не это самое счастье. Его находят только походя: Так было написано в письме.

Теперь оно лежало в мусорном баке.

Мюрад усмехнулся:

Громкие слова!

Я доволен тем, что живу.

И все же, когда он читал это письмо, у него было такое ощущение, как будто бы он плывет на корабле в открытом море и слышит удары колокола, доносящиеся с острова, который уже давно скрылся за горизонтом.

Чуть позже он прохаживался в халате по своей просторной, со скрипящими полами квартире, держа в руке полный стакан шнапса. Он выработал у себя привычку никогда не пить на людях, в ресторане, и пил только вот так, наедине с собой. Ему казалось, это его укрепляет, придает сил. Костюм, рубашку и галстук он повесил на стул, под него же поставил ботинки.

– Он хорошо чувствовал себя в своей квартире.

Может быть, жизни отдельных людей сплетены между собой теснее, чем я думал! Искренняя, исполненная любви назойливость.

Его прежняя мания счастья продолжала теперь жить в Сюзанне: Как жадно хотел он счастья. Или для нее это только игра? Ему в угоду? Прежде любая мелочь напоминала ему о прошлом, хотя было ясно, что это лишь случайные встречи со старыми пристрастиями или антипатиями: Стоило ему, например, увидеть стоящую где-нибудь у берега лодку, как он уже катал в ней, сидя на веслах, Сюзанну и Альмут.

Предположим, что скрещенье людских судеб, действительно, существует: Он готов был признать это явление до тех пор, пока оно облегчало и скрашивало жизнь.

Перейдя в прихожую, он на мгновение увидел в большом настенном зеркале свое отражение, неотчетливое и расплывчатое:

Да! Все правильно!

Он закашлялся.

Пусть где-то на дальнем участке его жизни Сюзанна или кто-нибудь другой, кому охота, отчаянно свистит, заложив два пальца в рот.

В громадной пустыне.

Мюрад достал из шкафа бутылку коньяка, чтобы отметить этот день, аккуратно открыл и выпил несколько глотков. Затем он оделся и вышел.

Приятно было чувствовать себя в городе своим! – По ярко-голубому небу плыли серые, рваные облака, напоминавшие морскую пену: Там, наверху, была буря. Из глубины широкой аллеи, по обе стороны которой стояли высокие массивные здания, все еще ярко светило, но уже почти не давая тепла, заходящее солнце. В это время – было шесть часов – на тротуарах и улицах кипела жизнь: Когда Мюрад высокомерно закрывал глаза, смеясь, но не разжимая губ, – прохожие и машины начинали плясать перед ним, как пестрые, вибрирующие цветные пятна в каком-то неопределенном, но тем не менее весело освещенном пространстве.

Он шел вдоль широкого, залитого солнечным блеском озера, где вода казалась серой только в тех местах, куда падала тень. У берега была устроена маленькая пристань. На рейде стояли белоснежные прогулочные теплоходы. Со всех сторон водоем окружали предприятия и торговые дома, над которыми парили чайки.

Над строгими фасадами всплывала порой светло-голубая дымка, как вуаль, под которой угадываются нежные, по-летнему светлые ресницы. – Мюрад услышал далекий звон колоколов, доносившийся со стороны главной городской церкви, чей купол возвышался над городом и служил его опознавательным знаком. Мюрад на секунду остановился и посмотрел на часы.

У него были знакомые или друзья, с которыми он обычно встречался по вечерам. Он не готовил еду дома и потому был вынужден бывать на людях.

Теперь началась улица, которую он любил больше всего: Без единого деревца или куста, простая, светло-серая мостовая, до отказа заполненная чужими людьми; в конце этой улицы его уже гостеприимно поджидал портал знакомого ресторана:

В этот момент он снова почувствовал какое-то бесконтрольное нарастание уверенности: Словно мощная, не терпящая никакого сопротивления морская волна, целая водяная гора, явилась она из безмерной, головокружительной глубины и покатилась вширь и ввысь, такая прекрасная и величавая, что он замер от удивления, оглушенный той невероятной мощью, какая поместилась в его тесной груди.

Войдя в ресторан, он пригладил рукой волосы. Прямо против него за столиком в нише сидел Берт, архитектор, или, может быть, он был директором рекламного агентства. Мюрад поздоровался с ним кивком головы.

Полы ресторана были сколочены из старых палубных досок, и, глядя на них, Мюрад всегда испытывал чувство абсолютной безопасности, как будто с ним ничего уже не могло случиться.

Бухта Предназначения.

Пока они ели, Берт рассказывал историю, которая произошла с ним в отпуске. Мюрад слушал охотно, это было просто; ему было все равно. Глаза Берта: Когда он, ища сочувствия, широко раскрывал их, рот Мюрада улыбался; когда он их сощуривал, сосредоточившись на какой-нибудь подробности рассказа, Мюрад мягко барабанил пальцами по столу. Берт рассказывал. Он плавал в бухте, которую показал ему кто-то из местных. Там была одна-единственная лодка, стоявшая на якоре довольно далеко от берега. Маленькая весельная лодка, белая, с красным днищем. Так как море было чистое и прозрачное, Берт мог видеть всю лодку: всю лодку; так, будто бы она, никем и ни к чему не привязанная, свободно парила в вечности, само спокойствие и совершенство.

Вас выселили из квартиры? Я имею в виду: вашу мебель выставили на улицу? Мюрад старался как можно отчетливее формулировать свои вопросы, когда говорил с клиентами. Такая склонность к точности объяснялась попросту тем, что она позволяла, как только суть дела была закреплена в ясных словах, сразу же о ней забыть.

Оказавшись беззащитным перед лицом мира – так записал он однажды в своем дневнике, – будь то по причине греховной слабости или остроты сознания, запрещающей сдавать позиции, я нуждался в том, чтобы все силы своего воображения направить на создание спасительных образов.

Он мог бы записать и так: Все силы нужны были мне для самого себя.

Женщина сидела перед ним прямо, костлявая и изможденная, с толстыми, набухшими жилами на шее, с жидкими, разлетающимися, словно припорошенными снегом, волосами. Она надела свои лучшие вещи: желтый костюм с коричневой строчкой на лацканах и на манжетах; белая блузка.

У нее был взгляд, который Мюрад знал так хорошо: Я ведь плачу тебе за твои советы, говорили, казалось, ее глаза, и одновременно они говорили еще другое, что наполовину отменяло смысл этих слов: Я бедна.

Он дал ей выговориться.

Мы справимся с этой компанией, сказал он затем: Вы получите свою квартиру обратно!

Он сделал пометку в своем блокноте. У женщины должно было возникнуть впечатление, что он владеет ситуацией.

Женщина показалась Мюраду знакомой. По роду своей профессии ему приходилось знакомиться со множеством людей: Может быть, он уже видел ее, в связи с каким-нибудь прежним делом.

Мы уже встречались?

Женщина посмотрела на него с удивлением, почти возмущенно, потом ответила отрицательно.

И снова: это лицо, измученное беспомощностью и одновременно страшным напряжением, он все же знал; эти набрякшие под глазами мешки, кожа словно из кислого молока; когда женщина улыбалась, они начинали слегка подрагивать, придавая лицу какое-то алчное выражение. – Она почти все время смотрела в пол: как будто боялась, что он сделает ей больно.

Может быть, иногда я ищу в других себя самого и одурманиваю себя случайно открытым сходством, чтобы не быть одному.

Он доверительно улыбнулся женщине. Его глаза, темные, пока он слушал, вспыхнули светом. На одно мгновение его сердце открылось навстречу ей, навстречу – без всяких оговорок.

Я это улажу, сказал он, Вам нечего беспокоиться.

А как долго это продлится? – Женщина подняла на него взгляд: дело в том, что я живу в гостинице.

Теперь он увидел ее руки: Высохшие пальцы, к которым он был уже готов; на краях ногтей был виден густой слой розового лака; лак должен был скрывать, что ногти потрескались.

Она, наверное, сумасшедшая. Откуда она взяла, что может так сильно надеяться на благополучный исход?!

Я дам Вам знать, сказал Мюрад, поймав ее взгляд. Провожая ее к дверям, он коснулся ее плеча, и это было единственное, что позволяло предположить, что она была ему не вполне безразлична.

Потом он набросал запрос в арбитражный суд, хотя и знал, что это едва ли поможет. Он ведь лишь пытался немного облегчить положение этой женщины. Время от времени он бросал взгляд в окно на жилые дома, окруженные аккуратно подстриженными лужайками. Окна во многих домах были открыты, и он видел, как хозяйки вытирают пыль. От орешника, с левой стороны, долетали желтовато-зеленые облачка цветочной пыльцы, повинуясь неровным порывам ветра.

Он начал перепечатывать запрос на машинке. Можно Вас на пару слов: Владелец конторы, толстый, лысый мужчина, заглянул в дверь. Мюрад резко поднял голову.

Он пошел вслед за хозяином через большую приемную, где сидели секретарши, в его кабинет, давно не убиравшийся, запыленный, но, как и все здесь, уютный. В углу стоял диван. Наверное, хозяин спал на нем, когда долго задерживался в конторе: казарменная жизнь, жизнь моряка.

Мюрад не питал к этому человеку уважения, так как ему слишком давно удавалось делать все, что он хотел, прямо у него под носом.

Но хозяин был не глуп, и потому Мюрад держался настороже.

Я хотел поговорить насчет того дела о штрафе, сказал хозяин и положил перед Мюрадом, стоявшим у письменного стола, толстую папку.

Безнадежное дело, сказал Мюрад. Он подумал при этом о знакомом баре и о бармене, который по ошибке пытался налить шнапс из пустой бутылки.

Для меня невиновен любой, хозяин бросил на Мюрада косой взгляд, до тех пор, пока он не осужден.

Возможно, этот человек действительно невиновен. – Мюрад показал на папку.

Вы в этом ничего не понимаете, сказал хозяин недовольно, абсолютно ничего!

Несмотря на то, что хозяин был маленький, толстый и походил на моржа, Мюраду он показался в этот момент устрашающе грозным великаном. На глазах у Мюрада его фигура начала расти, становилась все шире и мощнее, от нее исходил жар, и было видно, как она дрожит.

Хозяин откашлялся.

Потом он сел за стол и поставил на папке свою визу.

У Мюрада возникло неясное ощущение, что, стоя перед этим человеком, он делается каким-то невесомым и лишенным опоры, что вся та сила, которую он себе приписывал, превращается в пену или в обломки, и они бессмысленно болтаются в грязной воде, хлюпающей у причала. Выходя из кабинета, он снова подумал:

Маленький, хитрый притворщик! – мысль казалась ему дерзким, светящимся буйком среди темных, мерцающих волн; Мюрад был где-то внизу: буек плясал там, наверху, над всей тяжелой массой грязной воды.

Может быть, хозяин и в самом деле притворялся, и Мюрад был прав. Впрочем, мы делаем это замечание только для полноты картины. Мы не будем останавливаться на других делах, заполняющих рабочий день Мюрада, и отпускаем его домой, в его квартиру, где он, уже в домашней одежде, прохаживается по комнатам.

Слова хозяина не выходят у него из головы.

Что он хотел этим сказать: Вы в этом ничего не понимаете!

Мюрад все снова и снова задает себе этот вопрос, но, кажется, – он и сам это подозревает, – только для того, чтобы защититься от угрожающего ответа: ему ясно представляется что-то такое, чего он не вкушал еще никогда в жизни: как горы манной каши на берегах реки с кисельными берегами.

Мюрад усмехается. Сравнение кажется ему удачным: гора манной каши незаметно превращается в кучу собачьего дерьма, дымящуюся как холм перед грозой посреди еще мирного ландшафта.

Потом Мюрад выпил свою обычную порцию. В горле застрял острый комок, маленький фейерверк из фосфора, который надо было загасить. Чахлый и перекошенный, он стоял в своей содрогавшейся от уличного гула квартире и делал несуществующим все, что грозило ему снаружи.

Да: он умел колдовать.

Когда затем он, как обычно, пришел в ресторан, там не было ни одного из друзей, на которых он все же надеялся. Мюрад сидел один в нише, за накрытым столом, и смотрел в одну точку, подперев голову руками. За едой он обдумывал ответ Сюзанне, пока не заметил, что адресует слова не к ней, а только к самому себе.

Стоит мне открыть рот, как я начинаю обвинять весь мир, писал Мюрад на листе почтовой бумаги, которую принес официант, и все же я чувствую благодарность, он улыбался, склонившись над бумагой, хотя невозможно принимать мир, не впадая в ложь; поэтому я молчу.

Это пингвин! – Он стоит внутри панорамы, заботливо декорированной скалами, в своем всем и каждому знакомом фраке с развевающимися фалдами, стоит абсолютно неподвижно. Его голова имеет форму ледяного шара величиной с кулак, из нее торчит похожий на шило клюв, а чуть выше вставлены черные бусинки глаз. Его манишка, оранжевая у шеи, на животе становится белой и ослепительно лучистой. Перепончатые лапы – серые. На переднем плане в великолепном, ярко-голубом бассейне плавает второй пингвин: Первый вертикально стоит на берегу, прямой и неподвижный, второй – стремительно рассекает воду по горизонтали. Форма его тела не округлая, грудь словно киль. Крылья, как лезвия мечей, сильно врезаются в стеклянную поверхность; вода ледяная. Ласты пловца загребают воду: да! Он может плавать и на спине, глядя вверх, на потолок своего бассейна, где гудят трубки неоновых ламп. – А рядом сидит, спрятав голову под крыло, пеликан.

Под каштанами напротив вольеров Мюрад увидел двух лосей на прогулке. Пока один из них, низко опустив клиновидную голову, обнюхивает опавшую листву, второй стоит прямо, помахивая коротким хвостиком; его ветвистые рога похожи на раскрытый веер. Вот он уже развернулся и своим немного неуклюжим, но плавным скоком, могучий, но миролюбивый, приближается к железной изгороди, чтобы потереться об нее шеей.

Трава в заповеднике вытоптана, плотно утрамбована; на влажных местах виднеются лунки от копыт; лось оставляет широкие следы. Перед строением в глубине огороженного участка, где струится по водостоку холодная вода, лежит солома. Но каштаны на деревьях, разбросанных по пологим склонам, скоро начнут взрываться.

Молодые побеги и покрытые корой старые ветви усыпаны зелеными волнами! В густых, шаровидных кронах еще видны просветы: но уже совсем скоро все пространство будет заполнено буйной листвой. – Набухающие почки выглядят как остроконечные парашютики, приземлившиеся на извивы ветвей; светло-зеленые кулечки, которые вот-вот лопнут! Изогнутыми фонтанами горящей воды казались Мюраду эти деревья. Воробьи купались в пыли у их подножий.

Чуть в стороне располагалась широкая, залитая солнцем ротонда для слонов, устланная серым, теплым, словно одушевленным песком. Животные передвигались по ней как туго надутые, огромные, но при этом почти невесомые баллоны.

У слона нерушимо-твердая, литая голова с туго, как барабан, обтянутой лобной костью. Глазки маленькие и водянистые: когда слон мигает, то кажется, будто это мыши, устроившись в его черепе, торопливо выставляют и снова прячут свои острые мордочки. Конечно, так только кажется; так будет казаться только до тех пор, пока настоящие крысы и мыши не забегают по тоннелям его головы. Хобот – как обрубок дерева, покрытый серой корой, который слон носит впереди себя. Или это обломок колонны. – Приподнятый и покачивающийся, он словно бы танцует. – Только самый кончик напоминает о детях, о том неразумном любопытстве, с которым они суют свой нос во все дырки, во все темные углы.