Текст книги "Убийство деда Мороза"
Автор книги: Пьер Вери
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Г-н кюре с улыбкой приветствовал собравшихся краткой речью, а затем вернулся в ризницу. По сигналу м-ль Софи Тюрнер дети затянули провансальский рождественский тропарь:
На улице опять
Гадают три цыгана,
На улице опять
Хотят судьбу узнать…
В это время Гаспар Корнюсс, облаченный в красный балахон, направлялся к церкви. Ноги у него сильно заплетались, глаза разгорелись, физиономия побагровела. По дороге он постучался в четыре-пять дверей, всюду задавая басом сакраментальный вопрос:
– Все хорошо вели себя в этом году?
– Да, да, Дед Мороз, очень хорошо!
Милейшему фотографу приходилось прислоняться к дверям, чтобы достать книжечку и сделать вид, будто он записывает в нее ответ.
С ним опрокидывали по рюмке, а потом посмеивались, глядя, как Корнюсс удаляется зигзагами.
– Здорово парень накачался! Совсем хорош. И два года назад было то же самое. Тогда он набрался по самое горлышко.
Войдя в ризницу, фотограф испугался, что опоздал.
– Да нет же, Корнюсс, вы пришли вовремя. Дети еще поют.
Священник достал раку из сейфа.
– Красиво, а, Корнюсс?
Фотограф молитвенно сложил руки.
– Еще бы не красиво, господин кюре!
Он подошел поближе, потом отступил, снова придвинулся, обошел вокруг раки, прищурился, протер глаза и с тяжким вздохом глянул на аббата Фукса.
– Господин кюре, – прошептал он, – я недостойный человек!
– Почему?
– Я ничтожество!
– Да что с вами, Корнюсс?
– Я опять перебрал, господин кюре, вот что со мной. Я негодяй!
– Ладно! Хвалить я вас не стану, но это простительный грех. Такой день… Отказаться было нелегко… Не стоит отчаиваться. Тем более что, если память мне не изменяет, вы каждый год малость того, перебираете. Главное, чтобы сейчас там, наверху, вы держали себя в руках, когда будете входить и выходить. Досадно будет, прямо скажем, если деткам предстанет пьяный Дед Мороз.
– Не в этом дело, господин кюре. Дело в этой раке.
– А что такое?
– Не сверкают!
– Что не сверкает?
– Бриллианты. Я не вижу их игры. Это нехороший признак. Я напился, поверьте мне.
Аббат Фукс содрогнулся. Он осмотрел один драгоценный камень, потом перевернул раку и осмотрел второй.
– Я негодяй!
– Молчите, горе вы мое! – яростно прикрикнул священник. – Вы неприлично пьяны. Бриллианты…
И он вновь недоверчиво склонился над ракой. Когда он выпрямился, на лбу у него блестели капельки пота. Лицо его побледнело. Он зажег свечу и поднес ее вплотную к своему сокровищу. Корнюсс тупо следил за его действиями. Внезапно священник поставил свечу, закрыл лицо руками и пробормотал:
– Боже! По-моему… по-моему, они… Ох! Ох!
Аббат Фукс прислонился к стене. На лице у него появилось выражение тоски и безграничного недоумения. Он ухватил фотографа за плечи.
– Корнюсс, ради всего святого, ни шагу отсюда. Следите, чтобы никто не дотрагивался до раки, и никому ни слова не говорите о бриллиантах. Я сейчас вернусь. Главное, никому ни слова! Вы поняли?
– Да-да, господин кюре, – отозвался тот, несколько протрезвев от удивления и испуга. – А что случилось?
Кюре, не отвечая, бросился прочь. Он пересек сад, миновал улицу, площадь, поспешая изо всех сил. Добравшись до лавки ювелира, он постучался в ставень и глухим голосом произнес:
– Макс Тюрнер!.. Макс Тюрнер!..
Ювелир вооружился лупой. Долгий осмотр не потребовался. Максу Тюрнеру хватило одного взгляда. Он горестно изрек:
– Подделка! Эти камни – подделка. Простые стекляшки. Оба эти бриллианта стоят пятьдесят франков. Да вы посмотрите на золотые закрепы. Их силой разогнули, а потом опять загнули как попало.
Из груди аббата Фукса вырвалось сдавленное рыдание.
На втором этаже дети пели:
Он родился, святой Младенец.
Звени, волынка! Играй, гобой!
Он родился, святой Младенец…
Он…
ро…
дился…
Младенец…
свя…
той…
Пели колокола. Их перекличка созывала на праздник Рождества обитателей Мортфона и окрестных деревень. Для Блеза Каппеля они звучали весело, а для священника – уныло, как похоронный звон.
Первой заботой аббата Фукса было попросить ювелира и фотографа хотя бы на время умолчать о похищении. По обычаю Дед Мороз во всем блеске явился в зале благотворительного общества, принял из рук Деда с мешком ребячьи письма, простил грешки, о которых поведал ему Виркур, наряженный Дедом с розгами, и удалился. Пока аббат Фукс устанавливал в алтаре оскверненную раку, Каппель сообщил ему:
– Для пущей надежности, господин кюре, я договорился, чтобы у нас было не четверо «сторожей святого Николая», а восемь.
По традиции раку выставляли в церкви на всю рождественскую ночь. Четверо жителей Мортфона, известных благонравием и примерным поведением, сменяя друг друга, по двое дежурили при ней всю ночь. В этом году сторожить должны были вчетвером.
– Хорошо, Каппель. Очень хорошо…
Выражение лица священника удивило ризничего.
– Господин кюре, вам нездоровится? Хотите, я сбегаю за доктором Рикоме?
– Нет. Не стоит.
Аббат Фукс обошел вокруг ризницы, и вдруг бремя молчания показалось ему невыносимым. Он обернул к Каппелю расстроенное лицо.
– Нам больше не нужно сторожей, бедняга!
– Как это так, не нужно?
– Бриллианты украдены. На их место вставлены поддельные камни. Стекляшки! Обоим цена – пятьдесят франков, так сказал Тюрнер.
– Помилуйте, господин кюре… Не может быть! Кто и когда?..
– Одному Богу известно. С шестого декабря я не расставался с ключами ни на минуту. А шифр от сейфа знаем только я да монсеньер. – И, поддавшись гневу, он продолжал: – А этот Санта Клаус! Я даже не сумел его отыскать, хотя ему следовало быть здесь, на страже. А я-то проникся к нему таким доверием, во всем на него положился! Какая польза с того, что монсеньер прислал его из такой дали. Это не сыщик, а шарлатан!
– Сыщик?.. Это, был сы…
Каппель еле преодолел приступ слабости.
– Ах, почему вы не предупредили меня, господин кюре? Я видел, как этот человек всюду рыщет, и вообразил, что у него недоброе на уме. Меньше часа назад я застал его в засаде в саду. И я его… Я стукнул его ходулями по голове, связал и заткнул ему рот. Я-то думал, что невесть какой подвиг совершил.
Кюре ни словом не упрекнул его. Отчаяние ризничего было и без того слишком очевидно.
– Скорее, Каппель! Нужно развязать этого человека и позаботиться о нем. Господи! Лишь бы вы не слишком сильно его огрели!
На лбу у маркиза де Санта Клауса красовалась огромная шишка, голова у него раскалывалась от боли.
– Гордитесь, Каппель, вы потрудились на славу, – сказал он с гримасой. – Моя задача состояла в том, чтобы не допустить ограбления. Теперь мне придется найти грабителя, а главное, бриллианты. Это будет не так просто, но мне выпадали дела и потрудней. Впредь до нового распоряжения – ни слова о случившемся, господин кюре. Надо будет потребовать, чтобы ювелир и Корнюсс попридержали языки. Вы же, надо думать, не хотите поселять тревогу среди людей; с другой стороны, посвятить в это дело полевого сторожа имело бы смысл только ради смеха; и наконец, если вор не будет знать, что подмена обнаружена, это даст нам некоторое преимущество. Спокойно служите мессу. Поставьте на всю ночь «сторожей святого Николая» караулить стекляшки и доверьтесь мне. Но… папаша Каппель, не лупите меня больше ходулями, ладно? Для ризничего у вас недурная реакция!
Вдалеке, совсем низко над горизонтом, зажглись звезды. Они словно рождались в недрах земли, поднимались из глубины лесов. Собираясь в грозди, они медленно близились к Мортфону. Удивительное дело: звезды вспыхивали словно в ответ на колокольный звон. Каждая звезда твердила, что еще один крестьянин, окруженный всем семейством, идет к церкви с фонарем в руке.
Каппель пытался разглядеть из окна благотворительного общества еще одну звезду – не на земле, а на небе. Его преследовали загадочные слова:
Пастушья звезда, ты близка и низка.
Скажи, где лежит Золотая Рука!
Рождественское богослужение было великолепно. Немало детей сошлось на него из окрестных деревень. Многие впервые видели раку. Матери наклонялись к малышам:
– Жако, погляди, как сверкает камешек. Такой красоты нигде больше не увидишь. Никто здесь даже не представляет себе, сколько он может стоить, – разве что господин Тюрнер знает.
Копф весьма усердно подтягивал «Полночь, христиане…».
Аббат Фукс читал молитвы, изо всех сил стараясь вникать в смысл слов, которые произносил. Но в ушах у него упрямо звучал приговор ювелира: «Стекляшки! Обоим красная цена пятьдесят франков!»
Священнику стало нехорошо. Сердце болело и стучало с яростной частотой; он опасался сердечного приступа. Один раз ему даже пришлось прервать из-за этого богослужение. На душе у него было тяжело, мысли путались; бедняга аббат то поднимался, то опускался по ступеням алтаря, заходил то справа, то слева от дарохранительницы, и его все время подмывало глянуть на «стекляшки», которые «сверкали» вровень с его лбом.
Дети из хора весело носили требник, церковные сосуды, бойко звонили в колокольчик, но от предвкушения близкой пирушки у них слюнки текли.
Два десятка мальчиков и девочек столпились вокруг м-ль Тюрнер, сидевшей у фисгармонии, и пели рождественские тропари.
«Лишь бы мне продержаться до конца!» – думал аббат Фукс.
Незадолго до полуночи он принял несколько капель настойки спартеина.
В гостинице «У святого Николая-батюшки» маркиз де Санта Клаус, запершись у себя в комнате, прикладывал к пылающей голове ледяные компрессы. Боль понемногу утихала.
Когда пробило час, он внезапно вздрогнул: тишину нарушил громоподобный грохот духовых инструментов.
– Слышите? Духовой оркестр! Месса кончилась, – воскликнула г-жа Копф. – Скорее, подружки! Готовьтесь!
В самом деле, богослужение уже завершилось. Поток прихожан медленно отхлынул от церкви: там остались только несколько набожных женщин, сидевших на своих стульях, да сторожа святого Николая, которые смотрели, как аббат Фукс снял ризу и все священническое облачение и принялся гасить свечи вокруг алтаря.
Население городка столпилось на площади. Здесь уже появился г-н Вилар во главе духового оркестра и хоровой капеллы, выстроенных в боевой готовности. Г-н Вилар, по своему обыкновению, любезно ждал, когда из церкви выйдет последний прихожанин и дверь за ним закроется. Затем, повинуясь широкому жесту дирижера, оркестр при поддержке хора ринулся в решительное наступление, чтобы все слышали, как «лаицизм подает голос».
Победа с песня-ми
Раздвину-ла все сте-ны…
Блез Каппель, наводивший порядок в зале благотворительного общества, не находил в себе сил, чтобы возмутиться, как это бывало прежде. Он думал, что, если бы не злополучный удар ходулями, бриллиантов бы не украли, и это приводило его в отчаяние.
– Ах! – вздыхал он. – Если бы я сумел отыскать Золотую Руку! Как бы это подбодрило господина кюре!
Едва на площади отгремел последний удар литавр, вся толпа двинулась к жарко натопленным домам, где потрескиванье поленьев смешивалось с хлопками каштанов и кукурузных зерен, а над длинными накрытыми столами плавали соблазнительные ароматы. Всеми уже овладело праздничное возбуждение. Улицы и переулки заполнились хохочущими людьми. Мальчишки взрывали петарды. Молодые люди в бумажных жандармских шляпах, держась за руки, бегали за девушками, окружали их, припирая к дверям домов, и вовлекали в цепочку. Из глубины длинных коридоров выскакивали без предупреждения ряженые с размалеванными лицами. Отворились обе створки двери, которая вела в один из подвалов, и видно было, как из-под земли медленно поднимается бочка с вином; она покатилась по заснеженному тротуару, и дверь закрылась. Казалось, все вокруг кричало: «Пирушка!.. Попойка!..» Повсюду было столько огней, что ничего было толком не разглядеть.
Катрин Арно поспешила в замок, чтобы опять нарядиться знатной дамой минувших времен. Старая служанка Огюста в конце концов отыскала потерявшуюся бальную туфельку. Одевание затянулось надолго, зато какая метаморфоза! Словно фея прикоснулась волшебной палочкой к скромным одеждам юной швеи, превратив их в роскошный наряд. А задумчивый владелец замка, ласково глядевший на Катрин, тоже, казалось, сошел со страниц сказки.
Золушка на миг скорчила гримасу. Сказка? Да нет, причуда, каприз угрюмого барона. Каприз – и ничего больше. А завтра… завтра…
Завтра? Ну что ж, завтра Золушка снова сядет у окна среди своих канареек, снова возьмется за наперсток, иголку и ножницы и опять примется шить мундиры для деревянных солдатиков, вот и все! Но зато нынче вечером она будет красивей всех, и кавалером ее будет настоящий дворянин.
Когда, краснея от смущения и радости, Катрин Арно под руку с бароном де Лa Файлем вошла в ресторан «У святого Николая-батюшки», в просторном зале, полном пирующих, внезапно все стихло. Катрин почувствовала, что все взгляды устремлены на нее. Она была почти испугана собственным торжеством. Она поискала дружеские лица в толпе гуляк. Заметив Хагена и Виркура, сидящих бок о бок, она улыбнулась им, и эта улыбка развеяла овладевшее всеми оцепенение; все еще громче заговорили и с удвоенной силой заработали челюстями.
На столике, приготовленном для барона, г-жа Копф поставила вазу с вереском, подснежниками и несколькими необычайно поздними розами. Она постелила скатерть в крупную клетку, расставила тонкие фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. Папаша Копф торжественно принес в ведерке со льдом бутылку рейнвейна и до половины наполнил бокалы. Барон поднял свой бокал до уровня глаз и весело посмотрел на бедную Катрин, которая, волнуясь, последовала его примеру.
Бал должен был открыться в половине третьего ночи. Прежде чем оркестр набросился на первый вальс, участники ужина попросили папашу Копфа спеть. У эльзасца был весьма приятный баритон. Все это знали и каждый год его заставляли что-нибудь исполнить. Он вяло защищался, но потом, с одобрения барона, дал себя уломать. Его коронным номером была довоенная патриотическая песня. Он спел «Легионера»:
Потом, к великой радости собравшихся, он затянул во все горло другую песню, пользовавшуюся успехом, и все подхватили хором знакомые слова:
Часовой, не стреляй!
Из Франции летит эта пти-и-ица!
А затем гуляки стали горланить застольные песни, в которых воспевались сосиски, кислая капуста, искристое вино и пенное пиво. Вокруг стола так и ходили бутылки со сливянкой.
В промежутке между здравицами кто-то попросил спеть и Катрин. Сперва она застыдилась, но барон шепнул ей на ухо несколько слов.
Тогда она поднялась и спела выразительным и свежим голоском:
Шла по тропке утром рано
Я в своих сабо,
Шла по тропке утром рано
Я в своих сабо,
Повстречала капитана
Я в своих сабо,
Так рано!
О!.. О!.. О!..
Я в своих сабо!
Едва она допела, разразился гром аплодисментов. Тем временем открылся бал. Барон встал, и первый вальс подхватил и закружил маленькую швейку в объятиях владельца замка.
И только через час двое пятнадцатилетних пареньков, Жюль Пудриоле и его приятель, которые приняли этой ночью боевое крещение, пили и курили наравне со всеми, а потом вышли якобы размять ноги, а на самом деле подышать воздухом, потому что у обоих кружилась голова и к горлу подступала тошнота, ворвались в зал ресторана «У святого Николая-батюшки». С них совершенно слетел хмель. Оба побледнели, на лицах застыл ужас. Только что закончился танец, но пары не расходились и ждали следующего.
В наступившей неполной тишине один из мальчишек пролепетал бесцветным голосом:
– Деда Мороза убили!
Немец
Деда Мороза обнаружили возле входа в подземелье у подножия лесистого холма, над которым возвышался замок. Он лежал на спине. Его пурпурный балахон резко выделялся на снегу. Вокруг не было заметно ни единой капли крови.
– Не сомневаюсь, – проворчал Виркур, – что его хватил удар. Это было неизбежно. Слишком уж часто он закладывал за галстук.
Полевой сторож прикрикнул на мальчишек:
– Кто тут болтал про убийство? Да вы просто лыка не вязали, пьяные поросята!
– Поглядите на его шею, – сказал Пудриоле.
Хаген присел на корточки.
– Бог мой, вот это да! Беднягу задушили!
На шее фотографа запечатлелись следы пальцев. Душили с такой силой, что остались огромные синяки.
Толпа прибывала. Лампы окрашивали снег возле трупа в желтый цвет.
– Следует немедленно найти Рикоме, – распорядился г-н Нуаргутт. – Корнюсс мертв, это очевидно. И все же…
– Копф уже пошел за ним, господин мэр.
– Хорошо. Лучше всего подождать. Поскольку произошло преступление, не так ли?
«Поскольку произошло преступление…» Внезапный призрак Правосудия со всеми его атрибутами, последовательно запускаемыми в дело, – допросами, обысками и прочим – поверг каждого в состояние, схожее со столбняком.
В это мгновение раздался крик – к толпе бежал какой-то человек, которого трудно было разглядеть в темноте.
– Следы! – кричал он. – Не затопчите следы!
Круг раздвинулся. Но было поздно: два десятка человек уже вовсю утоптали снег. В незнакомце признали маркиза де Санта Клауса. Он в отчаянии махнул рукой.
– Вот досада! Здесь должны были остаться следы – четкие, как прописные буквы. Нужно найти их, теперь же найти. Это просто безумие то, что здесь наделали.
Он пожал плечами.
– Извините, сударь, – сухо возразил г-н Нуаргутт с той утроенной уверенностью, которую ему придавало его положение мэра, богатого землевладельца и хозяина игрушечной фабрики, – извините, сударь. Вы из прокуратуры? Или из полиции?
– Нет, разумеется! – оторопел маркиз.
– Какое же вам до всего этого дело?
– А! Превосходно, господин мэр. Если вы так полагаете…
Он резко развернулся и отправился назад в Мортфон.
Тюрнер спросил у Виркура:
– Что это, собственно, за субъект?
– Ты его знаешь не хуже моего. Некто господин де Санта Клаус.
Вернувшись в Мортфон, маркиз первым делом направился к Каппелю, но не застал его дома. В конце концов он обнаружил ризничего перед оградой у дома священника в обществе Копфа и доктора Рикоме, спешно приглашенного к аббату Фуксу. Сердце кюре, весь вечер сопротивлявшееся несчастью, уступило и билось едва слышно. Состояние священника внушало такое беспокойство, что решено было вызвать из Нанси машину «Скорой помощи». При всем том доктор прилагал все усилия, чтобы ободрить Каппеля, который потерял самообладание. Узнав от Копфа печальную новость, Рикоме вместе с ним торопливо удалился.
Погода угрожающе менялась. Вслед порывистому северному ветру поднялся настоящий вихрь, мощный и резкий, неистово свистевший в кронах. Катрин Арно почувствовала, что волосы ее заледенели. Она испуганно вскрикнула: пошел сильный снег.
Мэр терял терпение:
– Где же, в конце концов, Копф и Рикоме?
В тот же миг в темноте замелькал свет большого фонаря. Это были они.
Доктор осмотрел труп.
– Это убийство, – подтвердил он. – Типичное убийство! Нужно вызвать оперативную бригаду. Как бы то ни было, оставлять тело здесь нельзя. Будьте добры, помогите мне кто-нибудь…
Одна из женщин с беспокойством подняла голову.
– Ой! – воскликнула она. – Послушайте-ка!
Из лесу доносился прерывистый хруст. Ветер превращался в шквал и крушил ветви. Стремительно надвигалась буря.
– Побыстрей… Побыстрей…
Хаген и Виркур подхватили покойника под колени и под мышки. Женщины, подобрав юбки и придерживая шляпки, опередили мужчин и, спотыкаясь, пошли впереди.
В ушах звенел, нарастая с каждой минутой, беспрерывный гомон вспугнутых ночных птиц. Ураган приближался со стороны Вогезов. Он гудел и мчался по лотарингской равнине подобно скорому поезду. Ветер набросился сбоку на кучку людей; под его напором в снегу обнажились борозды, и взметенная вихрем пороша взмывала в небо, словно дым, смешиваясь с хлопьями, которые яростно неслись ей навстречу. Казалось, разверзлась пучина и поглотила все вокруг.
– Представляю, что творится сейчас в лесу, – заметил г-н Нуаргутт.
– Что вы сказали? – откликнулся доктор.
– Я говорю, что в лесу сейчас хуже некуда! – крикнул мэр.
Нужно было надсаживать горло, чтобы тебя услышали.
Из лесу доносились настоящие пушечные выстрелы: буря корежила и выворачивала с корнем деревья, ломала их, бросая одно подле другого и увлекая за собой оторванные ветви. На мертвенно-черном небе не было ни звезды. Погас один фонарь, потом другой. Женщины заголосили. Катрин Арно, испугавшись, схватилась за руку барона.
– Черт побери, это конец света! – выругался Викур; он задыхался и с трудом тащил свою ношу.
– Куда мы его денем? – спросил доктор.
– Что? – не расслышал мэр.
– Куда же мы его денем? – переспросил, напрягая голос, Рикоме.
– Кого?
– Покойника! – прокричал доктор.
– В мэрию! – крикнул в ответ г-н Нуаргутт.
Он добавил еще несколько слов, тут же проглоченных бешеным ветром, и лишь развел руками.
В мэрию набились кто только мог, и когда доктор снял с Деда Мороза шапку, парик и накладную бороду, все присутствующие ахнули. Под маскарадным костюмом и балахоном, которые Корнюсс не снимал с полудня, оказался совсем не тот, кого думали увидеть. Это был мертвец, но вовсе не фотограф!
– Что это за тип?
Никто не знал. Ни один человек не видел его в Мортфоне. У него было круглое лицо. Отсутствие бороды, усов и стриженые волосы делали его еще более круглым.
– У него физиономия как у немца, – сказал Копф.
– Видать, турист, из благородных, – заметил Хаген. – Посмотрите только, во что он одет!
В самом деле, одежда была добротной: шерстяной, очень плотный свитер, бриджи английского сукна, высокие ботинки из мягкой кожи.
В бумажнике обнаружились две купюры по сто франков и листки, испещренные цифрами, но никаких документов, удостоверяющих личность, не было. Кроме того, нашли перочинный нож, часы, платок и горсть мелочи.
На безымянном пальце левой руки покойный носил золотое обручальное кольцо.
Буря нарушила связь, и вызвать по телефону Нанси оказалось непросто. Наконец, после долгого ожидания и раздражающих перерывов, в трубке раздался голос, по которому мэр не сумел в точности определить, кто на проводе – следователь, комиссар полиции, инспектор уголовного розыска или капитан жандармерии. Судя по репликам, голос принадлежал человеку, которого внезапно подняли с постели.
– Вы говорите, преступление?
– Да, преступление. Человек задушен.
– Кто пострадавший? Он был влиятельным лицом в вашей местности?
– Он не местный. Никто его не знает. При нем нет никаких документов.
– Досадно! Господин мэр, вы действительно уверены, что произошло преступление?
– На этот счет нет ни малейших сомнений.
– Весьма досадно! А врач у вас толковый?
– Безусловно. Да я же вам говорю, что убийство…
– Убийство… Убийство… Знаете, сколько сейчас развелось самоубийств, которые поначалу принимают за убийства?.. Может, он покончил с собой?
– Нет! Повторяю, нет!
– Ладно. Отправим к вам кого-нибудь. У вас там что – совсем гнусная погода?
– Да нет, всего-то небольшой дождь. И туман, – обронил мэр, вконец удрученный разговором.
– Вот как? Прекрасно. Я думал, куда хуже. Словом… Можно ли вам позвонить, если потребуется?.. Хорошо, господин мэр… Доброй ночи, господин мэр!
– Идиот! – выругался г-н Нуаргутт, бросив трубку.
Минут через десять раздался звонок.
– Да? – закричал в трубку г-н Нуаргутт.
– Говорят из Нанси, господин мэр. По поводу вашего дела… Я вам тогда забыл сказать… По возможности, для ведения следствия, проследите, чтобы никто не прикасался к трупу. Нужно все оставить, как было. Если вокруг есть следы, лучше всего накрыть их мешками или тряпьем.
Мэр представил себе на секунду ураган, который перелопачивает равнину, вспахивает снег, клочьями срывает его с земли, выкорчевывает ели и обламывает ветви, все увлекая за собой. Он разразился хохотом.
– Что вы сказали? – переспросил далекий голос. – Я вас плохо слышу.
– Я сказал: так тому и быть! – рявкнул мэр, одновременно весело и яростно. – Мы набросим на следы тряпье и закрепим его камнями, положитесь на меня.
Он повесил трубку и опять ругнулся:
– Кретин!
В ожидании, когда прибудут эти господа из Нанси, мэр, как должностное лицо, решил самолично начать расследование и собрать первые свидетельские показания. Он поднял с постели учителя Вилара, поручив ему обязанности секретаря суда. В то же время он распорядился начать поиски Гаспара Корнюсса. Прежде всего следовало установить, каким образом наряд Деда Мороза оказался не на фотографе, а на туристе в бриджах.
Корнюсс спал мертвецким сном в своем доме, нависшем над улицей. Пришлось долго барабанить в дверь и, перекрывая ураган, выкрикивать его имя, прежде чем его добудились.
– Что-то я много выпил, – перво-наперво сказал он. – Слово Корнюсса, я перебрал!
Он запустил пальцы в свою спутанную шевелюру и ухмыльнулся; его выпученные осьминожьи глаза слезились со сна. Пришлось несколько раз пересказать ему, что произошло ночью, прежде чем он сообразил что к чему.
– Покойник? – бормотал он. – Вы смеетесь! Покойник в моем балахоне? Ну и шутники!
Мэру он объявил:
– Обход я делал, как всегда, господин Нуаргутт, каждый год я хожу одной и той же дорогой. В ризнице я застал господина кюре, он готовил к празднику раку. В верхнем зале мальчишки горланили гимны. Я спросил: «Я не припозднился?» Потом мы с господином кюре поболтали о том о сем. Затем… Что вы хотите от меня услышать, господин мэр? Я торжественно поднялся наверх, почтальон передал мне письма, и я сыграл свою роль с Виркуром, то бишь Дедом с розгами. Мы оба там были, я вам ручаюсь.
Слушатели не возражали. Учитель записывал. Мэр, величественно восседая под бюстом Марианны[12]12
Символ Французской республики.
[Закрыть], слушал не перебивая.
– Затем, уже в ризнице, я снял балахон, шапку, парик и бороду, только проследил, чтобы дети при этом не застали меня врасплох. Сунул сверток с одеждой в стенной шкаф и после рождественской службы отправился спать; сказать по правде, с меня уже было довольно.
– Ну надо же! – воскликнул кто-то.
– Тише! – цыкнул мэр.
– Дело в том, господин мэр…
– Вы что-то хотите сказать, Тюрнер?
– Да… То есть… Нет, ничего, господин мэр.
Ювелир в нерешительности поглядывал в сторону соседней комнаты, где, прикрытый балахоном, покоился труп неизвестного. Не удержавшись, он пробормотал:
– Это просто невероятно!
От мэра не укрылось выражение его лица.
– Ну же, Тюрнер! Создается впечатление, что вы знаете обо всем этом куда больше, но почему-то не хотите рассказать. Если что-либо в словах Корнюсса вас насторожило, не сочтите за труд заявить об этом здесь. Черт возьми, дело, которое мы пытаемся прояснить, и без того совершенно запутано! Сейчас не время для недомолвок.
– Господин мэр, я просто хотел бы задать Корнюссу один вопрос.
– Конечно. Задавайте.
Ювелир и фотограф повернулись друг к другу.
– Корнюсс, когда ты пришел в ризницу, господин кюре подготавливал раку. Ты утверждаешь, что ничего не произошло?
– Ничего.
– И ты не говорил ничего особенного? Ты уверен?
– Я только спросил: «Я не припозднился?»
– Я не о том. Я спрашиваю про камни.
– Про камни?
– Про бриллианты! Разве ты не сказал, что они производят на тебя странное впечатление, что они не такие блестящие, как всегда?
– Я? Как я мог такое сказать? Да ни в коем разе! Что за вздор ты несешь!
– Вот как? Вздор? Значит, господин кюре не стучался ко мне домой, не проводил меня в ризницу, я не осматривал бриллианты и не сказал: «Они фальшивые»? Вероятно, мне все это приснилось?
В глазах Гаспара Корнюсса, уставившегося на Тюрнера, читалось безграничное удивление.
– Он бредит! – воскликнул фотограф. – Это все чушь и выдумка. Тюрнер сошел с ума!
– Ну да! Как же, сошел я с ума! Прекрасно! – вскричал возмущенный ювелир. – До сих пор я думал, что ты просто старый болван, но теперь вижу, что ты откровенный негодяй. Я клянусь, что говорю правду, господин мэр. Бриллианты, украшавшие раку святого Николая, похищены. Можете пойти и воочию убедиться – вместо них торчат простые стекляшки. Красная цена им обеим – пятьдесят франков. Я уже сказал это господину кюре. Я сказал это в ризнице, в присутствии Корнюсса.
– Ложь! – заорал фотограф, заикаясь от ярости. – Ничего такого не было. Во всяком случае, при мне, господин мэр. Если кто и украл камни, так он сам. Ювелир, ты вор!
– Хорошо, – сказал Тюрнер. – Остается расспросить господина кюре.
– Господин аббат весьма болен, – вмешался доктор Рикоме. – Он просто в шоке, и я поостерегся бы…
– Разумеется! – торжествующе бросил Тюрнер. – Болен, и виной тому эта кража. В таком случае, нам нужен Каппель. Его не было при разговоре, но я знаю, что господин кюре поставил его в известность обо всем произошедшем.
Срочно вызвали Каппеля, и он тотчас явился. У постели аббата Фукса осталась подежурить м-ль Софи Тюрнер. Показания ризничего целиком совпали со словами ювелира. Кроме того, Каппель сообщил, что кюре распорядился никому пока не говорить о похищении и не портить новогодний праздник таким печальным известием. Он ни словом не упомянул о Санта Клаусе и о подлинной причине, по которой маркиз оказался в Мортфоне: едва узнав об убийстве и предвидя возможные допросы, маркиз втолковал ризничему, что если тот его «продаст», то это отнюдь не поможет выяснению истины, но еще более затруднит поиски. Зато Каппель рассказал о том, что случилось в ризнице шестого декабря, и об анонимном письме, пришедшем ранее. Воцарилась тяжелая тишина. Все взгляды устремились на Корнюсса. Фотограф набычился. Внезапно он принялся постукивать пальцами по столу, за которым сидел мэр. Он был в неистовстве.
– Это заговор! Они оба сговорились. Клянусь головой, я ничего не сказал и не видел из того, что они утверждают. В конце концов, вы меня знаете, господин мэр. Я родился в Мортфоне и ни разу никуда не уезжал, кроме как на военную службу. Может, меня всегда держали за дурака, как говорит Тюрнер, возможно и так, но я честный человек!
Обстановка накалялась. Одни поддерживали Корнюсса, другие – Каппеля и Тюрнера. Перебранка перерастала во всеобщую сумятицу. Г-н Нуаргутт резко выступил вперед, поднял руку, но его призывы успокоиться были тщетными. Учитель оставил свои бумаги и на минуту выскользнул из комнаты; вернувшись, он решительно взобрался на трибуну, учтивым, но непреклонным жестом отстранив от нее г-на Нуаргутта, и лишь спросил для вида:
– Разрешите, господин мэр?
Чувствуя, что совладать с толпой не удается, тот с облегчением уступил место учителю. Суматоха сразу же сменилась полной тишиной. Широким и весьма искусным театральным жестом учитель вскинул красный балахон и принялся им размахивать.
– Друзья мои! – воскликнул он звонким голосом. – За этой дверью мертвец. У нас совершено гнусное преступление. Мы все, все до одного, честные люди, но, пока вы ссоритесь, убийца может скрыться, он сделает все возможное, чтобы замести следы и не дать правосудию их обнаружить.
