Текст книги "В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)"

Автор книги: Пер Вале

Соавторы: Май Шёвалль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Как ты думаешь, те, которые совершают массовые убийства, уже были преступниками и раньше?

– Сплошь да рядом. Но далеко не всегда, – ответил Мартин Бек.

В участке на Вестберге было тихо и безлюдно, они молча перешли вестибюль, поднялись по лестнице, на втором этаже нажали на соответствующие кнопки цифрового замка и зашли в кабинет Стенстрёма.

Колльберг на мгновение заколебался, затем сел и потянул за ящики. Они были не заперты.

Комната была совершенно лишена каких-либо особых примет. Только на подставке для ручек лежали две фотографии Стенстрёма. Мартин Бек знал почему. Стенстрём впервые за много лет должен был получить свободные дни на рождество и Новый год. Он намеревался поехать на Канарские острова, даже заказал билеты на самолет. Фотографии он сделал для нового паспорта.

«Вот и поехал», – подумал Мартин Бек, глядя на фотографии.

Стенстрём казался моложе своих двадцати девяти лет. У него был ясный, открытый взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые даже на фотографии казались немного непослушными.

Когда он только что пришел к ним в отдел, кое-кто из сотрудников посчитал его несколько наивным и ограниченным. Такого мнения придерживался и Колльберг, который часто подтрунивал над новым сотрудником. Но это было раньше. Мартин Бек вспомнил, как они однажды поссорились с Колльбергом из-за Стенстрёма. Мартин тогда спросил:

– Какого черта ты все время цепляешься к парню?

И Колльберг ответил:

– Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он стал хорошим полицейским.

Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции – красивый, с приятными манерами, натренированный, спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами.

Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол.

С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет он научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции, возмужал, преодолел неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, мать переехала в Вестманланд.

Мартин Бек должен был знать о Стенстрёме почти все, но на самом деле его знания были ограниченными.

Порядочный парень. Честолюбивый, настойчивый, ловкий и сообразительный. А с другой стороны немного робкий, все еще несколько наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто не без этого?

Может быть, у него был комплекс неполноценности? Например, перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём сгонял в двух метрах и взвешивал, что ему делать.

Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.

Наконец осталась только одна вещь – серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый.

Колльберг повертел его в руках.

– Очень старательно заклеен.

Он пожал плечами, взял нож для бумаг и разрезал конверт.

– Ага, – сказал Колльберг. – Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.

– Это его невеста, – почти беззвучно сказал Мартин Бек.

– Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.

Мартин Бек по обязанности начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и лаже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.

Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.

– Она дьявольски хороша! – восторженно сказал он, продолжая просматривать снимки.

– Что ж, завтра ты сможешь увидеть ее воочию, – сказал Мартин Бек.

– Да, – сразу погрустнел Колльберг. Не очень веселая будет встреча.

Он собрал фотографии и сложил их в конверт.

Они потушили свет и вышли из кабинета.

– Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? – спросил Мартин Бек уже в машине. – Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.

– Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстулльсбру встретил радиопатруль с двумя парнями, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.

* * *

Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Колльберг уже ожидал на перроне. У них с Беком была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.

Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгагатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.

За углом, когда они уже свернули на Эстётагатан, Колльберг спросил:

– Не слыхал, как там с раненым?

– Перед выходом я звонил в больницу. Операция удалась настолько, что Шверин еще жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.

– А есть надежда, что он придет в сознание?

Мартин Бек пожал плечами.

– Кто его знает. Будем надеяться. Они шли по Чёрховсгатан, пока достигли дома номер восемнадцать.

На табличке жильцов внизу стояла фамилия «Турелль», но на дверях квартиры на втором этаже была прибита белая карточка с надписью тушью: «Оке Стенстрём».

Открыла им невысокая девушка, Мартин Бек по служебной привычке отметил, что ее рост – метр шестьдесят.

– Заходите, – сказала она, закрывая за ними дверь.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и голубую вязаную спортивную рубашку.

Она молча выжидательно постояла, пока Мартин Бек и Колльберг пристраивали на полочке шляпы рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Затем все пошли в комнату.

Оса Турелль села в кожаное кресло и поджала под себя ноги. Она показала на два стула, и Мартин Бек с Колльбергом тоже сели. Пепельница на длинном столике была полна окурков.

– Думаю, вы понимаете, что нам непременно надо как можно быстрее поговорить с вами, – сказал Мартин Бек.

Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла сигарету и глубоко затянулась. Ее рука чуть дрожала.

– Да, я понимаю, – наконец сказала она. – Это хорошо, что вы пришли. Я сижу в этом кресле с тех пор… ну, когда мне сказали… Все сижу и стараюсь понять… стараюсь понять, что это правда…

Ни Мартин Бек, ни Колльберг не знали, что сказать. В воздухе висела гнетущая тишина. Наконец Колльберг откашлялся и глухим голосом проговорил:

– Фрекен Турелль, можно вас спросить кое-что о Стенстр… об Оке?

Оса Турелль медленно подняла на него взгляд.

– Скажите мне, как все это произошло? – спросила она.

– О'кей, – ответил Мартин Бек и закурил сигарету.

– А куда Оке ехал? – выслушав его рассказ, спросила Оса. – Почему он оказался именно в этом автобусе?

Колльберг посмотрел на Мартина Бека и сказал:

– Мы надеялись узнать об этом у вас.

Оса Турелль покачала головой.

– Я не имею никакого представления.

– А вы не знаете, что он делал раньше, в течение дня? – спросил Мартин Бек.

Она с удивлением посмотрела на него.

– Он целый день работал. Вы же должны были знать, какая у него работа.

Мартин Бек какую-то минуту колебался, потом сказал:

– Последний раз я видел его в пятницу. Он заходил на работу перед обедом.

Она встала и прошлась по комнате.

– Но он же работал и в субботу и в понедельник. Мы вышли вместе в понедельник утром. А вы тоже не видели Оке в понедельник?

Она посмотрела на Колльберга. Тот покачал головой и спросил:

– Он не говорил, что поедет на Вестберг? Или на Кунгсхольмсгатан?

Оса минуту подумала.

– Нет, не говорил ничего. У него было какое-то дело в городе.

– Разве он никогда не рассказывал о своей работе? – спросил Мартин Бек.

– Рассказывал. Но о последнем задании он молчал. Я даже удивилась. Обычно он рассказывал о разных случаях, особенно если было что-то тяжелое и запутанное. А на этот раз…

– Дело в том, что он не мог ничего особенного рассказать, – сказал Колльберг. – Последние три недели были исключительно бедны происшествиями. Мы сидели фактически без дела.

Оса Турелль пристально посмотрела на него.

– Зачем вы это говорите? По крайней мере, у Оке последнее время было полно работы…

* * *

Рённ посмотрел на часы и зевнул.

Потом перевел глаза на кровать, где лежал забинтованный мужчина. Затем задержал взгляд на аппаратуре, которая поддерживала жизнь потерпевшего, и наконец на медсестре, только что сменившей пустую бутылку в капельнице.

Рённ уже не один час сидел в этой антисептической, изолированной комнате с холодным светом и голыми белыми стенами.

Вместе с ним в палате находилась личность по имени Улльхольм, которую Рённ до сего времени никогда не встречал и которая, однако, оказалась одетым в штатское платье старшим полицейским инспектором.

Даже простодушному Рённу Улльхольм казался безгранично нудным и тупым.

Улльхольм был недоволен всем – начиная от зарплаты, которая для него была очень низкой, и кончая начальником полиции, не умевшим навести у себя порядок. Он возмущался, что детей в школе не учат послушанию и что даже среди полицейских нет настоящей дисциплины. Причину увеличения преступности и падения нравов он видел в том, что полиция не имела фундаментального военного образования и не носила шашек.

Однако сильнее всего он набрасывался на три категории людей, которые Рённу никогда не сделали ничего плохого и о которых он никогда не думал, а именно: Улльхольм ненавидел иностранцев, молодежь и социалистов.

Улльхольм на все явления имел свою безапелляционную точку зрения и без умолку разглагольствовал на разные темы.

– Смотришь на эти безобразия, и помимо воли хочется убежать на природу. Я б с удовольствием выбрался в горы, если бы всю Лапландию не опоганили лопари. Ты ж понимаешь, что я имею в виду, а?

– Моя жена саамка, – сказал Рённ.

Улльхольм сразу нахмурился, замолчал и отошел к окну. Он стоял там часа два, печально глядя на недобрый, изменчивый мир вокруг.

Рённ подготовил два четких вопроса, которые хотел задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот. Первый: «Кто стрелял?» И второй: «Как он выглядел?»

Рённ сделал еще и другие приготовления, а именно: поставил на стул портативный магнитофон и перевесил микрофон через спинку стула. Улльхольм не принимал участия в этих приготовлениях, он ограничился тем, что время от времени критически посматривал на Рённа от окна.

Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра вдруг наклонилась над раненым и быстрым нетерпеливым движением руки позвала к себе обоих полицейских.

Рённ быстро схватил микрофон.

– Думаю, что он приходит в сознание, – сказала медсестра.

Лицо раненого стало меняться. Веки и ноздри задрожали.

Рённ протянул микрофон.

– Кто стрелял? – спросил он.

Никакой реакции. Рённ подождал несколько секунд и повторил вопрос:

– Кто стрелял?

Губы больного шевельнулись, и он что-то сказал. Рённ переждал две секунды и вновь спросил:

– Как он выглядел?

Потерпевший ответил и на этот раз, уже несколько отчетливее.

В комнату вошел врач.

Рённ уже раскрыл рот, чтоб повторить второй вопрос, когда мужчина на кровати повернул голову в левую сторону. Нижняя челюсть у него отвисла.

Рённ посмотрел на врача, и тот серьезно кивнул ему, складывая инструменты.

Подошел Улльхольм и сердито сказал:

– Ты что, в самом деле не можешь больше ничего от него добиться?

Потом громко обратился к больному:

– Слушайте, господин, с вами разговаривает старший полицейский инспектор Улльхольм…

– Он умер, – тихо сказал Рённ.

Улльхольм вытаращил на него глаза и бросил только одно слово:

– Идиот!

Рённ выключил микрофон и понес магнитофон к окну. Там он осторожно перемотал ленту указательным пальцем правой руки и нажал на кнопку воспроизведения записи.

– Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел?

– Самалсон.

– Ну и что это нам даст? – сказал Рённ.

Улльхольм секунд десять зло, с ненавистью смотрел на него, а затем сказал:

– Что даст? Я обвиню тебя в служебной халатности. Ты же понимаешь, что я имею в виду, а?

Он повернулся и вышел из комнаты. Его шаг был быстрым и энергичным. Рённ грустно смотрел ему вслед.

* * *

Когда Мартин Бек распахнул дверь Дома полиции, ледяной ветер бросил ему в лицо горсть острых, словно иголки, снежинок.

Перейдя Агнегатан, Мартин Бек нерешительно остановился, прикидывая, как ему ехать. Он все еще никак не мог освоить новые автобусные маршруты, которые возникали взамен трамвайных линий.

Внезапно около него затормозила машина. Гюнвальд Ларссон опустил боковое стекло и позвал:

– Залезай.

Мартин Бек обрадовался и сел впереди, рядом с ним.

– Брр, – сказал он. – Не успеешь заметить, как пройдет лето, и уже вновь холод. Ты куда едешь?

– На Вестманнагатан, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Хочу поговорить с дочерью той старушки из автобуса.

– Мне по пути. Высадишь меня перед Сабатсбергом.

Они миновали Кунгсбру и поехали вдоль старых торговых рядов. За окнами мелькал сухой мелкий снег. На Васагатан им повстречался двухэтажный автобус сорок седьмого маршрута.

– Н-да, – сказал Мартин Бек. – Мне теперь муторно становится, как только вижу такой.

– Это другой, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Это немецкий. «Бюссинг». Через минуту он спросил: – Может, заглянешь к вдове Ассарссона? Я буду там в три.

– Не знаю, – ответил Мартин Бек. – Все будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.

На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил мужчина в желтом шлеме и с красным флажком в руке. На территории Сабатсбергской больницы развернулось большое строительство. Грохот взрывов катился волной между стенами домов. Гюнвальд Ларссон сказал:

– Почему бы им не поднять на воздух сразу весь Стокгольм? Пусть бы делали так, как Рональд Рейган, или как там его, хочет поступить с Вьетнамом: заасфальтировать, намалевать желтые полосы и наделать автостоянки. А то ведь понастроят черт-те что. Наверное, это самое большое несчастье, когда плановики дорвутся до реализации своих замыслов.

Мартин Бек вышел из машины перед въездом в ту часть больницы, где размещалось родильное отделение.

Дверь ему открыла молодая женщина:

– Вы комиссар Бек? Я Моника Гранхольм.

Ухватив, словно клещами, его руку, она радостно пожала ее.

Моника Гранхольм была почти такого же роста, как и Мартин Бек, только плотней. Кожа у нее была свежая и розовая, зубы – белые и крепкие, а темные волосы – густые и волнистые; все в ней казалось большим, здоровым и крепким.

Та девушка, что погибла в автобусе, была маленькая и невзрачная, она определенно выглядела очень хрупкой и нежной по сравнению со своей подругой.

Они направились в сторону Далагатан.

– Вы не возражаете, если мы зайдем в кафе? – спросила Моника Гранхольм. – Я должна подкрепиться, прежде чем начну с вами разговор.

Время ленча прошло, и в кафе было много свободных столиков. Мартин Бек подождал, пока девушка поела, и уже хотел начать разговор об убитой подруге, когда она отодвинула тарелку и сказала:

– Ну все. Теперь, комиссар, спрашивайте, что вас интересует, а я попробую ответить. Но можно мне сперва задать вам вопрос?

– Можно, – сказал Мартин Бек.

– Вы уже поймали того сумасшедшего?

– Нет, – сказал Мартин Бек. – Еще не поймали.

– Люди напуганы. Одна девушка из нашего отделения уже не ездит на работу автобусом. Боится, что вдруг появится тот сумасшедший со своей хлопушкой. Вы должны его поймать.

– Делаем все возможное – ответил Мартин Бек.

– Ну так что вас интересует о Бритт?

– Хорошо ли вы ее знали?

– Думаю, что знала лучше, чем кто-либо другой. Мы жили вместе с нею три года, с тех пор как она начала работать в больнице. Она была чудесная подруга и очень хорошая медсестра. Умела выполнять тяжелую работу, хотя была слабенькая.

– У нее был жених?

– Да, отличный парень. Они хотели пожениться на Новый год.

– Она давно с ним познакомилась?

– Самое меньшее десять месяцев. Он врач. Говорят, будто девушки становятся медсестрами, чтобы иметь возможность выйти замуж за врача. Но Бритт была не такая. Она была страшно стеснительная и боялась парней. Прошлой зимой она часто болела и ходила в больницу. Там и встретила Бертиля. И сразу влюбилась. Она говорила, что ее вылечила любовь, а не лекарства.

Мартин Бек разочарованно вздохнул.

– А что в этом плохого? – спросила девушка.

– Совсем ничего. У нее было много знакомых мужчин?

Моника Гранхольм улыбнулась и покачала головой.

– Только те, кто работает в больнице. Не думаю, чтоб она с кем-то встречалась до Бертиля. А почему вы об этом спрашиваете?

Мартин Бек вынул из внутреннего кармана блокнот и положил перед собой на стол.

– Рядом с Бритт Даниельссон в автобусе сидел мужчина, – сказал он. Полицейский, по имени Оке Стенстрём. Мы имеем основание считать, что он и фрекен Даниельссон были знакомы и ехали вместе в автобусе.

Мартин Бек вынул из блокнота фотографию Стенстрёма.

– Вы встречали этого человека? Моника посмотрела на фотографию и покачала головой:

– Ни разу. Могу присягнуть, что и Бритт его не знала. Она б ни за что не позволила никому, кроме нареченного, провожать себя домой.

Моника Гранхольм открыла сумочку и вынула кошелек.

– Мне пора к своим деткам. Их сейчас у меня семнадцать.

Она начала копошиться в кошелечке, но Мартин Бек остановил ее.

– Платит государство, – сказал он. – А как фамилия врача, которого вы зовете Бертилем?

– Перссон.

– Где он живет?

– Гильбакен, двадцать два.

* * *

Машина Гюнвальда Ларссона стояла на Тегнергатан перед домом номер сорок. Мартин Бек посмотрел на часы и толкнул входную дверь.

Было двадцать минут четвертого, а это означало, что Гюнвальд Ларссон сидел у госпожи Ассарссон уже двадцать минут. А за это время, наверное, успел выяснить жизнь Эсты Ассарссона еще с пеленок.

Дверь в квартиру открыл пожилой человек в темном костюме и серебристом галстуке. Мартин Бек назвал себя. Мужчина протянул ему руку.

– Туре Ассарссон, – сказал он. – Я брат… брат убитого. Заходите, ваш коллега уже пришел.

Он подождал, пока Мартин Бек разделся, и прошел впереди него через высокую двустворчатую дверь в гостиную.

– Мерта, дорогая, это комиссар Мартин Бек, – сказал он.

На низкой желтой кушетке, не менее трех метров длины, сидела худая женщина в черном платье джерси и держала в руке бокал. Она протянула другую руку, грациозно согнув ее в запястье, как бы для поцелуя. Мартин Бек нескладно пожал расслабленные пальцы и невыразительно пробормотал: «Сочувствую вам, госпожа Ассарссон».

С другой стороны мраморного стола стояли три низких розовых кресла, и в одном из них сидел Гюнвальд Ларссон.

Вдова опорожнила бокал и протянула его деверю, чтоб тот налил ей вновь. Туре Ассарссон пристально посмотрел на нее, затем пошел и взял с бокового столика графин и чистую рюмку.

– Можно вам предложить рюмочку шерри, комиссар? – спросил он.

И не успел Мартин Бек его остановить, как он налил рюмку и поставил ее перед ним на столик.

– Я только что спросил госпожу Ассарссон, не знает ли она, почему ее муж оказался в том автобусе, – сказал Гюнвальд Ларссон.

– А я ответила то, что уже говорила одному из ваших коллег, который был настолько нетактичен, что пришел допрашивать меня через секунду после того, как я узнала о смерти мужа. Ответила, что не знаю.

Мартин Бек попробовал достать свою рюмку, но на несколько сантиметров не дотянулся и вновь погрузился в кресло.

– Вы знаете, где ваш муж был вечером? – спросил он.

Вдова взяла оранжевую сигарету с золотым мундштуком. Мартин Бек увидел, что фрау Ассарссон не совсем трезва.

– Эста был на собрании, – ответила она.

– На собрании? Где же? И с кем?

Ассарссон посмотрел на невестку и ответил за нее:

– Это такой товарищеский союз бывших кадетов морской школы.

Мартин Бек почувствовал, что Гюнвальд Ларссон смотрит на него, и спросил:

– Вы знаете, когда директор Ассарссон покинул Нарвавеген?

– Да, я не могла уснуть и около двух часов пошла выпить рюмку. Тогда и увидела, что Эсты нет дома. Позвонила директору Шёбергу. Он сказал, что Эста ушел от него в половине одиннадцатого.

Она замолчала и погасила сигарету.

– Как вы полагаете, фру Ассарссон, куда мог ехать ваш муж автобусом сорок седьмого маршрута? – спросил Мартин Бек.

– Куда-нибудь по делам. Он отдавал своей фирме много времени, работал и по ночам. Например, с клиентами, которые приезжали из провинции в Стокгольм транзитом и оставались лишь на одну ночь…

Она как будто не знала, что говорить дальше, и, подняв пустой бокал, стала крутить между пальцами.

– Извините, но я должна уйти, – сказала фру Ассарссон и неуверенным шагом направилась к двери. – Итак, до свидания, мне было очень приятно. Она зашаталась и закрыла за собой дверь.

– С кем он спал? – спросил Гюнвальд Ларссон, не глядя на Ассарссона.

Тот испуганно посмотрел на закрытую дверь и ответил:

– С Эйвор Ульссон, секретаршей нашей конторы.

* * *

Как и ожидалось, вечерние газеты раскопали историю со Шверином и подали ее в больших репортажах, нашпиговав их разными подробностями и саркастическими замечаниями в адрес полиции.

Они забыли только вспомнить, что Шверин умер. Наверное, потому, что очень спешили.

Колльберг пришел на Кунгсхольмсгатан около четырех часов после обеда. На волосах и на бровях у него намерзли кусочки льда. Взглянув на разбросанные по столам газеты, он сказал:

– Если б мы имели столько информаторов, сколько писак, убийца давно был бы пойман.

– Не упрощай, – сказал Меландер. – Дело не только в информации.

Он положил трубку и вновь углубился в свои бумаги.

– Ты уже разговаривал с психологами? – кисло спросил Колльберг.

– Да, – ответил Меландер. – Рапорт перепечатывают.

В главном штабе следственной группы появился новый человек. Прибыла треть обещанного усиления: Монссон из Мальмё.

Монссон был почти такого же роста, как Гюнвальд Ларссон, но не такой грозный на вид. Он целую ночь ехал из Сконе на своей машине. И не потому, что хотел получить мизерное возмещение по сорок шесть эре за километр, просто вполне справедливо считал, что хорошо будет иметь под рукой машину с номером другого города.

Теперь он стоял около окна, смотрел на улицу и жевал зубочистку.

– Нет ли какой для меня работы? – спросил он.

– Есть. Нескольких человек мы не успели допросить. Вот, например, госпожа Эстер Чельстрём. Вдова одного из убитых.

– Ремесленника Юхана Чельстрёма?

– Точно. Карлбергсвеген, восемьдесят девять.

– А где Карлбергсвеген?

– Посмотри по карте, – устало сказал Колльберг.

Монссон бросил изгрызенную зубочистку в пепельницу Меландера и равнодушно вынул из нагрудного кармана новую. Он какое-то время изучал карту, потом надел пальто. В дверях он обернулся и посмотрел на Колльберга.

– Ты не знаешь лавочку, где можно купить душистую зубочистку?

– Нет, не знаю.

– Жаль, – печально сказал Монссон.

Когда дверь за ним закрылась, Колльберг посмотрел на Меландера и сказал:

– Я его видел единственный раз в жизни. В прошлом году в Мальмё. И он спрашивал то же самое. Удивительно.

– Что удивительно?

– Что с того времени прошло больше года, а он так и не выяснил, есть ли в самом деле такие зубочистки.

– Чушь какая, – сказал Меландер. – Ты безнадежен.

Колльберг ничего не ответил, и разговор прервался…

* * *

Великий Детектив Общественность неутомимо действовала всю вторую половину дня.

Сотни людей звонили в полицию или приходили сами, чтобы заявить, что ехали автобусом, в котором произошло убийство.

Всю эту информацию работники следственной группы должны были просеять сквозь свое сито, и только в одном случае выяснилось, что их труд был не напрасен.

Мужчина, севший в автобус на Юргордсбру где-то в десять вечера, готов был присягнуть, что видел Стенстрёма. Он сказал это по телефону и попал на Меландера, который сразу же вызвал его.

Мужчине было лет пятьдесят. Он держался очень уверенно.

– Итак, вы видели следователя Стенстрёма?

– Да. Он сидел слева, сразу же за водителем.

Меландер кивнул. Информация о том, где кто сидел в автобусе, еще не попала в прессу.

– Вы уверены, что это был он? Почему?

– Просто узнал. Я работаю ночным сторожем.

– Это правда, – сказал Меландер. – Несколько лет назад вы сидели в вестибюле полицейского участка на Агнегатан. Я теперь вспомнил.

– Верно, – удивился мужчина. – А я вас не узнал.

– Я видел вас дважды, однако мы ни разу не разговаривали.

– Но Стенстрёма я хорошо помню, потому что… – мужчина заколебался, я тогда не поверил, что он полицейский, и велел показать удостоверение.

– Ничего, бывает. Когда вы его увидели позавчера вечером, он вас узнал?

– Нет. Не узнал.

– Около него кто-либо сидел?

– Нет, место было свободное. Я хорошо помню, так как хотел поздороваться и сесть рядом. Но потом подумал, что это неудобно.

– И вы сошли на площади Сергеля? – спросил Меландер.

– Да. Пересел в метро.

– А Стенстрём остался в автобусе?

– По крайней мере, я не видел, чтобы он сходил.

Через минуту почти одновременно появились Мартин Бек, Гюнвальд Ларссон и Рённ.

– Что, – сказал Колльберг, – Шверин…

– Да, – ответил Рённ, ставя на стол магнитофон. – Перед смертью он что-то сказал.

Все сгрудились вокруг.

– «Кто стрелял?

– Днрк.

– Как он выглядел? – Самалсон.

– Ты что, в самом деле ничего не мог от него добиться?

– Слушайте, господин, с вами разговаривает старший помощник инспектора Улльхольм.

– Он умер».

– Ах, черт возьми, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Меня тошнит, стоит услышать голос этого Улльхольма. Он однажды уже написал на меня донос, будто я нерадиво отношусь к служебным обязанностям.

Мартин Бек вновь прослушал ленту и повернулся к Рённу.

– Что, по-твоему, Шверин сказал? Ты же был там.

На первый вопрос он ответил отрицательно, что-то вроде: «Я не знаю» или: «Я его не узнал».

– Где ты, черт возьми, увидел такой ответ в этом «днрк»? – изумленно спросил Гюнвальд Ларссон.

Рённ покраснел и заерзал на стуле.

– А и в самом деле, как ты пришел к такому выводу? – спросил Мартин Бек.

– Не знаю, – сказал Рённ. – Мне так показалось.

– Ага, – сказал Гюнвальд Ларссон. – А дальше?

– На второй вопрос от ответил довольно четко: «Самалсон».

– Я слыхал. Но что он имел в виду? – спросил Колльберг.

Мартин Бек потирал кончиками пальцев виски.

– Или Самуэльссон, – молвил он задумчиво. – Или Саломонссон.

– Он говорит «Самалсон», – настаивал Рённ.

– Правильно, – согласился Колльберг. – Но такой фамилии нет.

– Проверим, – сказал Меландер, – может, и есть. А тем временем, думаю, надо послать ленту на экспертизу. Если наша лаборатория не справится, можно связаться с радио. Их звукотехники могут выделить каждый звук.

– Это хорошая мысль, – согласился Мартин Бек.

– Но прежде сотри к дьяволу этого Улльхольма, – сказал Ларссон.

Зашел Эк, задумчиво поглаживая свою седую голову.

– Что там? – спросил Мартин Бек.

– Газеты обвиняют нас в том, что мы до сих пор не поместили портрета неопознанной жертвы.

– Ты сам знаешь, какой вид имел бы тот портрет, – сказал Колльберг.

– Знаю, но…

– Постой, – сказал Меландер. – Можно дать описание. Возраст – тридцать пять – сорок лет, рост – метр семьдесят один, вес – семьдесят килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, волосы темные. Шрам после операции аппендицита. Шрам от какой-то давней раны на запястье…

– Я пошлю им это описание, – сказал Эк и вышел.

Минуту все молчали.

– Фредрик пришел к одному выводу, – сказал наконец Колльберг. – Что Стенстрём сидел в автобусе уже до остановки Юргордсбру. Следовательно, он ехал из Юргордена.

– Что же он там делал? – удивился Гюнвальд Ларссон. – Вечером и в такой дождь?

– Я тоже пришел к одному выводу, – сказал Мартин Бек. – Что он, наверное, не знал той медсестры.

– Рённ также пришел к одному выводу, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Что «днрк» означает: «Я его не узнал». Уже не говоря о каком-то типе по фамилии Самалсон.

Это было все, что они выяснили до среды пятнадцатого ноября.

На улице шел снег, мокрый, хлопьями. Уже совсем стемнело.

Разумеется, человека по фамилии Самалсон не оказалось. По крайней мере, в Швеции.

В четверг они вообще не узнали ничего нового.

* * *

Инга стояла в дверях спальни в измятой ночной рубашке с полосами от подушки на лице.

– Мартин! Ты так кашляешь и шмыгаешь носом, что можешь всех в доме разбудить, – сказала она.

– Мне очень жаль, что я тебя разбудил.

– Дело не в этом, главное, чтобы ты вновь не схватил воспаление легких. Лучше останься завтра дома.

– Пожалуй, вряд ли это удастся.

– Глупости. Как ты будешь работать больной? А кроме того, ты должен ночью спать, а не читать старые рапорты. Того убийства в такси ты никогда не распутаешь. Туши свет. Доброй ночи.

– Доброй ночи, – машинально ответил Мартин Бек.

Он нахмурил брови и отложил в сторону сшитые рапорты. Инга ошибалась. Эти бумаги не были старыми. Мартин Бек читал копию медицинской экспертизы, которую получил только вечером. Но несколько месяцев назад он в самом деле целыми ночами перечитывал материалы, которые касались одного убийства в такси с целью ограбления, произошедшего двенадцать лет назад.

Мартин Бек какое-то время лежал неподвижно, уставившись глазами в потолок. Наконец рывком поднялся с кровати и осторожно вышел в переднюю. Минуту он поколебался, держа руку на телефоне, потом передернул плечами, поднял трубку и набрал номер Колльберга.

– Колльберг слушает, – послышался в трубке голос Леннарта.