Текст книги "Остров"

Автор книги: Пьер Буало-Нарсежак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Менги, однако, не терпелось расспросить прислугу, когда та придет. Тем временем он внимательно осматривал весь дом, словно собирался его купить, ибо предложение мэра интересовало его больше, чем он сам себе в том признавался. Каким бы он ни был профаном в таких делах, он не мог не отмечать мимоходом многое из того, что требовало срочного ремонта. Со стороны моря в плачевном состоянии ставни. Обветшала крыша. Она протекала в обеих спальнях. С внешней стороны отступала штукатурка. Так как нет средств на ремонт, останется только продать задаром, если только он решится. Куда там! Он был и будет бедняком! И это тоже наследие Менги! В какую-то минуту он понадеялся, что сможет устроиться неподалеку от острова и сохранить дом. Обещал сам себе, что часто будет наезжать сюда. Строил химерические планы, точь-в-точь как отец. Понаслушался он этих сказок! А на следующий день приходилось влезать в долги.

Он прошел через сад, огляделся. Участок небольшой. И то и другое стоит не больше миллиона, от силы – двух миллионов старых франков. Глупо все-таки отказываться. В глубине сада была маленькая полугнилая калитка, так что когда он с трудом открыл ее, то закрыть уже не смог. Она выходила на тропинку, а тропинка – на отвесную скалу. Еще одно воспоминание, выплывшее на свет. Он пошел по тропинке. Точно: море внизу, буквально под ногами, в десятке метров. Было время прилива, и тяжелые массы прибоя вздымались и с силой обрушивались на берег. Такое местечко может стать соблазном для парижанина, если остров будет туристским центром, во что, кажется, верил Пирио. В таком случае не исключено, можно заполучить и больше… три миллиона. «За три миллиона я продам», – подумал Менги. Смущало само слово «миллион». Он попытался перевести эту сумму в марки, чтобы сообразить, какова реальная цена. С франками ему не очень-то приходилось иметь дело. А когда он подсчитал, то увидел, что на вырученную сумму он смог бы купить мерседес, телевизор, несколько костюмов… Он вернулся в дом; воспаленное воображение не давало покоя. Мария подметала гостиную.

– Разве малышка не с тобой?

– Нет. Она немного нездорова. Слишком быстро растет, – сказала она.

– Странно… но ведь еще вчера она была здесь… Я ведь видел ее вчера утром.

– Да. Но я уложила ее до завтрака. Священник говорит – ничего серьезного.

– А когда ты вернулась… ее не было с тобой?

– Нет. Она была уже в постели. Почему ты спрашиваешь?

– О, пустяки… Ты не трогала кораблик, когда вытирала пыль?

– Кораблик?.. Ты думаешь, мне делать нечего?

Тогда, тогда… оставалось только биться головой о стену.

– Я приготовлю завтрак? – спросила Мария.

– Не стоит.

– Мне не трудно.

– Кроме тебя, сюда никто не заходил?.. Ты уверена?

– Никто. Зачем сюда заходить?.. Ты и впрямь странный!

– Я странный?.. Кто тебе сказал?

– Твой дядя… священник… люди. Говорят, ты вчера вечером музицировал?

– А что, я не имею права музицировать, если захочу?

– О, конечно… но…

– Что но?

– Не сердись, Жоэль. Говорят, что ты играешь, будто на танцульках на Киброне. Твои соседи Роскоэ даже вышли на улицу послушать.

– Так за мной теперь шпионят?

– Нет… Только удивляются. И потом, мне кажется, тут предпочли бы, чтобы ты не делал этого впредь. Здесь ведь работают, понимаешь. Ну а вечером рано спать ложатся.

– И тебе поручили все это сообщить мне! – вскричал Менги. – Так вот, можешь передать им, что я у себя дома и буду играть, когда мне заблагорассудится, и не обязан спрашивать разрешение у кого бы то ни было!

Он схватил плащ и вышел. Покой! Покой! Куда бежать, где укрыться, чтобы найти покой? Мало ему своих проблем? Он прошел через весь поселок до самого порта. Пароход, на котором он приехал, стоял у причала. Грузили пустые ящики; он взбежал по мосткам. Мотор работал на малых оборотах. В каюте находились три женщины, и Менги инстинктивно почувствовал, что разговор шел о нем. Он прислонился к вибрирующей перегородке машинного отделения. Что ему делать на Киброне? Прежде всего раствориться в толпе, в толчее. Затем поговорить с тем самым старым доктором, попросить у него консультацию, получить какой-нибудь чудодейственный транквилизатор, который помог бы ему избавиться от навязчивых состояний.

С того места, где он стоял, он видел статую, которая указывала ему на материк. Значит, он никогда не будет пай-мальчиком? Хотя, в сущности, дед не ошибался. Он так и остался мальчишкой. «Если тебя не опекать, что только с тобою будет?» – говорила Хильда, которая знала его как облупленного. Настоящий мужчина нашел бы серьезное ремесло, зарабатывал бы деньги, открыл бы дело, стал бы хозяином своей судьбы. Но он насмотрелся на своем веку на этих преуспевающих господ, когда они заявлялись на ночь к девкам… Просвистел свисток, и берег тихонько поплыл назад; остров был так мал, что очень скоро скрылся вдали. К нему подошел матрос, отдавший швартовы; через плечо висела сумка, в руках он держал отрывную книжку с билетами.

– В котором часу вы возвращаетесь? – спросил Менги, доставая мелочь.

– В шесть вечера, если погода не испортится. Но есть опасения. Сегодня полнолуние и наибольшая величина прилива. В общем, видно будет.

– Вы знаете доктора Оффре?

– Знаю ли я его? Еще бы не знать! Кто ж его не знает?

– Где он живет?

– У вокзала. Но я слышал, что он хворает. Семьдесят пять лет: начинается!

Семьдесят пять лет! Он, конечно, когда-то лечил все семейство Менги. И кто-кто, а он лучше других разобрался бы в недугах их последнего отпрыска. Ему надо все выложить как другу, перед которым не грех и унизиться. Менги смотрел, как позади оставались рыбацкие баркасы. Иногда человек поднимал руку или же раздавался короткий свисток пароходной сирены – в знак дружеского приветствия. Если бы можно было кому-то довериться, рассказать обо всем, он, конечно, не наделал бы столько глупостей. Но жил он в окружении недругов, людей, вечно готовых надсмеяться. Для них он был козлом отпущения – и все из-за его внезапных вспышек плохого настроения, приступов неврастении, вспыльчивости после выпивки. Никогда нельзя побыть одному. Старый доктор не улыбался. Он не был чересчур ученым, но Менги и не требовался светило. Ему и нужно-то было всего лишь человеческое участие. Если бы священник не был человеком другого круга, он с самого начала поговорил бы с ним. К сожалению, ректор выражал некоторым образом общественное мнение острова. Действительно, это был остров суровый, враждебный к чужестранцу, зачерствевший в своей нелюдимости. Никакой возможности довериться кому-то, разве что капитулировать, просить прощения… прощения за то, что ты не такой, как другие. Да лучше смерть!..

Появился берег. Менги вдруг спохватился, что выскочил из дому, даже не умывшись. И щетина отросла. На доктора это произведет неважное впечатление. Он встал сбоку, там, где крепят мостки. Торопился сойти на берег. Приближался длинный мол, а позади виднелись блестевшие на солнце крыши, стрела церковной колокольни. Повеяло городом, и Менги с болезненным наслаждением вдохнул его ядовитые испарения. Он был навеки им отравлен.

Как только он ступил на сушу, тут же зашел в бистро и заказал кофе. Сразу полегчало. Смотрел на проезжавшие автофургоны. Слушал всевозможные знакомые звуки. В бистро пахло алкоголем, табачным дымом; в глубине возвышалась маленькая эстрада. Летом тут, должно быть, танцуют под аккордеон. Остров оставался далеко. Он заказал еще кофе. Он был похож на птицу, которая после дождя чистит перышки. Ему уже расхотелось идти к Оффре. Но он доведет все-таки дело до конца. Вокзальная площадь была в двух шагах. Он перешел на другую сторону, справился у прохожего.

– Угловой дом, вон там – видите черную машину?

Это была машина похоронного бюро; служащие развешивали траурные драпировки над парадным.

– Кто-нибудь умер? – спросил Менги.

Человек посмотрел на него с любопытством.

– Доктор Оффре… позавчера… удар.

Первый друг. И последний. Теперь Менги ничего не оставалось, как выпутываться самому. Он прислонился к стене. Потом тихо повернул обратно. С какой стати он вбил себе в голову, что ему можно помочь? Он отверженный. Оффре вовремя умер, нарочно. В этой смерти было что-то преднамеренное, что-то заранее обусловленное. То же самое и с парусником, и с колодцем, и с… К счастью, Менги знал, что такое спасаться бегством. Он снова вернулся на набережную, нашел маленькое уютное бистро, спросил коньяк. Он бы предпочел аквавит или один из сортов северной водки, от которых выступают слезы. Коньяк был сладковатый, липкий, но эффект наступил почти мгновенно.

Менги показалось, что стало темнеть. Солнце померкло, как при затмении. Отчетливо слышался каждый звук, распространяясь независимо от других, рельефно, с почти незабываемым акцентом. Резче скрипели блоки. Корабли тяжелее грохались бортом о причал. Итак, Оффре дал дуба. Вот это да! Просто догадался, что Менги явится на консультацию. Значит, на кое-какие вопросы он не желал отвечать! Кому теперь задать их? Кому, черт возьми?.. И какие вопросы?..

Менги щелкнул пальцами.

– Еще один коньяк!

Если он вернется пьяным, разразится грандиозный скандал. Трактирщик пойдет за мэром. Мэр – за кюре… Кюре пригласит прихожан. Все вместе соберутся и сбросят его в море. И, наконец, дед опустит руку. Везде он лишний! Тоска собачья… Ну, конечно, он мог бы вернуться в Гамбург. Залезть в свою нишу! Но тогда уж не вырвешься из рук Хильды. Ему учинят зверский допрос – и так с утра до ночи. «С кем это ты улизнул?.. Где ты ее спрятал, эту шлюшку, я ей скажу пару ласковых слов… Как ее зовут?.. Где ты ее подобрал?.. Чем это она лучше меня, а?»

Он грохнул кулаком по столу. Прибежала служанка.

– Повторить? – спросила она.

– Нет… Сколько с меня?

Он расплатился, пока еще хватало ума остановиться. Ноги дрожали. Руки дрожали. Весь он был в поту, но его бил озноб. Лучше немного пройтись. Единственное, что он желал, так это удержаться от искушения, иначе он плохо кончит. Пока что ему удалось справиться с отчаянием, ступить туда, где жизнь вновь становилась сносной, как болезнь, которую притупляет доза морфия. Ему знакомо было это аморфное состояние медузы, для которой безразлично окружающее, да и то, что внутри. На улице его пошатывало. В какой-то момент его привлек запах рыбы, и он направился к рынку. Шум там стоял невообразимый. Это было время продажи с аукциона. Разбивали куски льда. Виднелись следы крови. Люди в сапогах, в осыпанной чешуей кожаной одежде размахивали ножами, крючьями. Как проклятья сыпались цифры. Запах становился настолько сильным, что Менги тянуло на рвоту. Он протиснулся между двумя грузовичками. Увидел ее. Это была она. Это ее белый, туго затянутый в талии тренчкот, ее зеленая шелковая косынка на голове. Она!

– Дорогу! – орал кто-то, толкая тачку.

Менги отпрянул. Хильда здесь! Когда же он осторожно высунул голову, никого уже не было. Только что он слишком много думал о ней. И теперь лицо ее будет всюду мерещиться. Теперь, похоже, появление светлого силуэта – что-то вроде удара ногой в живот. Ему трудно было связать воедино пару мыслей, и тем не менее требовалось срочное доказательство, что Хильда не могла оказаться на Киброне. Прежде всего, как она догадалась, что он уехал навсегда? Он ведь почти ничего с собой не взял.

– Осторожно!.. Посторонись!

Он направился вдоль ряда, уставленного ящиками с тунцом: черная блестящая рыба была уложена ровно, как снаряды… Почти ничего с собой не взял… Ничего, ничего! Значит, она сначала подумала, что он не мог уехать далеко, и потеряла по крайней мере день на то, чтобы обзвонить наугад кого попало… Но стоило только вспыхнуть ревности, как она становилась догадливой. Вот где опасность. Она, конечно, подумала: «Воображает, что ловкач… Увез свою б… на свой проклятый остров…» Подозрительно, напряженно он шарил глазами в толпе, где его толкали со всех сторон. Белый тренчкот. Хорошо еще, что легко заметить. Что там еще она накручивала? Что он издевается над ней с этой шлюшкой, только никому еще не удавалось посмеяться над ней… и она покажет ему, где раки зимуют. Все это он слышал уже сотни раз. Господи, сколько можно лаяться! Обычно на нее накатывало этак к пяти вечера, как приступ болотной лихорадки. Взрывалась как фурия из-за выеденного яйца. Бывало, открывала настежь дверь на улицу: «А ну убирайся, чтоб духу твоего не было!.. Катись на свой остров, раз ты так соскучился! Бездельник!» Однажды он дал ей по физиономии… Он помнит, как это было. Видел себя в зеркале. Озверел как волк. «Оставь остров в покое!.. Тебе никогда не понять, что такое остров!» В тот раз дело едва не дошло до беды.

Понемногу Менги приходил в себя. Опять галлюцинация, только и всего. Никогда Хильда не была так скора на решения… Тампико ведь доходное заведение, а чем больше она гребла, тем больше у нее разгорались глаза. Она бы сто раз отмерила, прежде чем один раз отрезать – пусть даже на несколько дней закрыть кабак. Он удалился от рынка и снова направился к центру. Нет! Хильда не может быть на Киброне. Вошел в кафе выпить кружку пива. В горле горело. Ее тут не было, но все-таки не исключено, что она была. Надо искать, перерыть, перевернуть все вверх дном. Менги даже не решался возвращаться домой, пока не удостоверится окончательно. Было одно место, где, без сомнения, он нашел бы ее: торговая улица, где летом в лавках и на крытых базарах бойко торговали сувенирами для туристов. Он принялся прочесывать магазинчики, переходя с одного тротуара на другой, вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть ее поверх лотков с товарами, поверх голов покупательниц в торговых залах. Затем направился на вокзал, повертелся около справочного бюро.

Приближался обеденный перерыв. Он начал кружить вокруг отелей, ресторанов. Чем дольше тянулось время, тем больше он успокаивался. Кое-как поел в снэк-баре за стойкой, заказал один за другим два кофе, чтобы согреться. Погода хмурилась. Ветер был настолько влажный, что кожа покрывалась как бы свежей вязкой пленкой. В последний раз Менги опять обошел все вокруг. На Верденской улице попал под дождь. Укрылся в «Призюник»[6]6
  «Призюник» – сеть универсальных магазинов во Франции.


[Закрыть] и тогда снова увидел ее. Напрасно он был начеку: с первого взгляда не узнал ее, так как все женщины были в плащах. Что-то в развинченной походке встревожило его. Он подошел к выходу. Где она?.. Добежал до перекрестка, потерял время, пока искал глазами зеленый тюрбан. Прохожие дамы, накинув на голову пластиковые капюшоны, торопливо семенили, держась ближе к стене, прячась за спины друг друга. Он остановился на самом перекрестке – его обругал какой-то водитель. Но на этот раз он был уверен, что ему не померещилось. Что-что, а тело Хильды он знал слишком хорошо. Вызывающе выступал живот. Это была она. Как собака, дергающая поводок, она рвалась навстречу хозяину. Но дождь словно смыл силуэт Хильды. Она снова исчезла. Менги чувствовал прямо-таки свинцовую усталость, чтобы продолжать преследование. Раз она здесь, значит, собирается на переправу. Значит, сядет на пароход. Почему самые элементарные мысли приходят слишком поздно? Ну конечно, они встретятся на пароходе. И уже на палубе начнется перебранка. Что подумает священник, когда увидит эту девицу с ярко накрашенными губами, с резко подведенными тушью глазами! Менги потребуется собрать все мужество. Он укрылся в маленьком бистро, куда заглядывал утром, и опрокинул еще две рюмки коньяку. В голове была какая-то каша, но одно было ясно: он не хотел. Отвергал всеми силами души. Хильда не должна ступить на землю острова. Иначе все, что он любил больше всего на свете, будет попрано, осквернено. Он подумал о своем деде, чуть было не взмолился о помощи, чуть не стал просить того, кто отдал жизнь, чтобы не пустить врага.

«Я жалкий тип, – повторял про себя Менги, – но я чист, так же чист, как и они». Тут же он стал себя проклинать как лгуна, ибо понимал, что его засасывал хмель, что опьянение растеклось внутри, как черное пятно мазута на поверхности моря. Остров был прав, что отказывался от него! Быть может, все-таки, если он сумеет помешать Хильде сесть на пароход, все вернется на круги своя. Например, он найдет свою пещеру! И с этого времени прошлое соединится наконец с настоящим, чтобы преобразить его. Надо оторвать от себя Хильду. Бросить в воду. Удостовериться, что она пойдет ко дну, как мертвый осьминог. Со стороны порта донесся длинный вой сирены.

– Если хотите успеть на пароход, надо поторопиться, – сказала официантка.

Как! Уже пора? Менги поднялся. Несмотря на неуверенность движений, его душила ярость. Он бросил монеты на стол, расслабленной походкой проследовал к двери, подставил лицо под струи дождя. Для моряка – отличная погодка! Все Менги моряки! Булыжники мостовой качались под ногами, как палуба корабля. В добрый час! Отдать паруса! Полный ход! Женщин на борт не брать!..

Еще раз провыла сирена. «Иду, иду, – сказал Менги. – Пусть не прячется, от меня не уйдет». Он почти твердо прошел по мосткам, осмотрелся. Никого! Можно подумать, что он единственный пассажир. Каюта пуста. На палубе, как всегда, – тюки, ящики. Последний вой сирены раздался так близко от него, что он оступился, ухватился за лебедку. «Хильда!.. Где ты там?..» Крик так и не сорвался с губ, но оглушил его изнутри. Он уцепился за человека, выдававшего билеты.

– Где она?.. Женщина в белом… Вы ведь знаете… Хильда!.. Где она?

– Эх, старина! Ишь, тебя разобрало!.. Не стой здесь. Сейчас начнется качка.

Он помог Менги спуститься в каюту. Первый же удар волны выбил на носу фонтан пены. Менги прилепился к оконцу. Неслась водяная пыль, клубились диковинные вихри, похожие на белые силуэты. Может, это и есть Хильда? Кружилась вокруг него. Она ведь на все способна. Ему становилось все хуже и хуже, он долго мучился с дверью, желая выйти на палубу, чтоб полегчало. Худшее осталось позади. Возвращалась ясность мысли. Раз Хильда не села на корабль, значит, он ошибся. Плод воображения. Хильда осталась в Гамбурге. Он уже ничего не значил для нее. Ну не будет же он из-за этого плакать! Плевать он хотел на свою любовь! Он растянулся на скамейке и, несмотря на сильную качку, которая грозила в любую минуту сбросить его на пол, в конце концов уснул. Время от времени просыпался… Никто меня не любит… Никто… Что я такого сделал?.. Его растолкала чья-то рука.

– Ну что, матрос… Приехали.

Он вновь оказался на палубе, оглушенный, растерянный, в растрепанных чувствах. Полная белая луна освещала порт, в ее свете поблескивала статуя деда.

* * *

Вместо того чтобы направиться прямо в поселок, он сделал крюк берегом, – не хотел, чтобы его видели. Сам себе был противен. Даже лунный свет был лишним. Дикий чистый остров кругом спал, будто только что вышедший из рук Создателя. Здесь ему нечего делать. Он не на месте. Наверное, уедет со следующим пароходом. Только куда?.. На все четыре стороны. Главное – уехать. Иначе какими глазами он будет смотреть на людей? Он обошел задворками сад Роскоэ и увидел свой дом. И ведь это из-за Хильды он бросит его. Когда он встретил Хильду, то знал заранее, что наткнулся на несчастье. Теперь не помогут никакие заклинания священника. Она держала его в своей власти, преследовала по пятам, даже в воспоминаниях. Если он останется, на острове водворится его собственное проклятье. Рыба перестанет давать доход, людей будут душить болезни. Маленькая Мари уже слегла… Пора укладывать чемодан… Куда он запрятал ключ? Наконец на ощупь он вошел, зажег свет. Дом не удавалось приручить. Первый взгляд – на шхуну. Она не шелохнулась. По-прежнему повернута к окну. И шхуну придется оставить. Проститься со всем, отступиться от самой жизни. Менги открыл дверь в сад – проветрить. От него исходил неприятный запах, он поднялся умыться. Затем кое-как рассовал белье в чемодан. Когда Мария придет, дом снова будет пустым. И очень скоро о нем забудут.

Со стороны улицы послышался стук в калитку. Несмотря на все меры предосторожности, заметили, как он приехал, еле держась на ногах; пришли теперь узнать, как он? Он спустился. Опять постучали.

– Кто там?

Молчание. В ярости он отворил калитку и попятился: она стояла на пороге, самоуверенная, с ядовитой улыбкой.

– Меня не ждали?.. Можно войти?

Она прикрыла за собой калитку.

– Я могу пройти?

Она медленно обошла комнату, открывая шкафы, покачивая головой.

– Для любовного гнездышка – не ахти как уютно.

Она стала подниматься по лестнице.

– Она ведь наверху спряталась небось?

Менги молчал, словно застыл. Не понимал, был ли поднимавшийся рокот шумом морского прибоя или гневом, который клокотал внутри. На втором этаже скрипели планки паркета. Она заглядывала во все углы. Может, вооружена? Вот она появилась снова, все еще улыбаясь.

– Как вижу, чемодан готов. Мы собирались удрать… Тем хуже! Вернемся вместе… Ты, кажется, недоволен, Жоэль? Кто же проделал такой долгий путь, чтобы разыскать тебя, как не малышка Хильда?

Она взяла стул. В глазах не исчезал опасный огонек, который он слишком хорошо знал.

– Ты не хочешь ничем меня угостить?.. А я, между прочим, устала… Ведь добиралась с приключениями, на рыбацкой лодке с идиотским названием На Бога надейся… Мне сказали, что пароход не пойдет.

У Менги так пересохло в горле, что он закашлялся, прежде чем произнести что-либо.

– Ты была в гостинице?

– У меня не было выбора… Но это трудно назвать гостиницей.

– Ты сказала им, кто ты?

– Разумеется. Мне нечего скрывать!.. Хромой уродец чуть не лопнул, пока записал мою фамилию… Вот уж кто не часто принимает гостей!

– Ты говорила обо мне?

– Тебе это неприятно, а?.. Я спросила, где ты живешь… А потом пришлось переждать дождь. Ну и местечко!.. Если позволишь, я заночую здесь, а завтра мы уедем вместе по-хорошему.

– Нет.

– А, месье не желает расстаться со своей милочкой… По правде говоря, я этого не ожидала.

Она встала и подошла к двери, выходившей в сад.

– А может, она там нас подслушивает?

На пороге она крикнула:

– Эй!.. Это я, Хильда… Пойди-ка сюда, цыпонька, есть о чем поговорить!

Менги схватил ее за локоть.

– Заткнись!

– Это уж мое дело!

Менги толкнул ее так, что она влетела на середину комнаты.

– Ишь ты! Мне и в сад нельзя выйти. Это мы сейчас посмотрим!

Менги попытался загородить ей дорогу. Она ловко выскользнула и рванулась к двери.

– А ну-ка, пойди сюда, мерзавка! – завопила она.

Менги обхватил ее за талию, закрыл рот ладонью.

– Замолчи сейчас же! Соседи слышат!

Она его укусила. Он выпустил ее, и она бросилась в глубину сада.

– Выходи, дрянь!

Потеряв голову, Менги оглядел комнату, заметил каминные щипцы, схватил их. Этого следовало ожидать!.. Этого следовало ожидать!.. Он перемахнул через две ступени с поднятой рукой. Хильда поняла, что еще минута и он убьет ее. Она поискала выход, увидела открытую заднюю дверь, добежала до тропинки и свернула налево.

Задохнувшись, Менги не успевал за ней. Бросил щипцы. «Не туда… Не туда…» – повторял он. Но она уже его не слушала. Бежала со всех ног. Когда она заметила перед ногами пропасть, было уже поздно.

Разбежавшись, Менги сам едва успел остановиться буквально в последний миг. Внизу слышался шум волн, налетавших на скалы. Наконец он различил в углублении белевшую приплюснутую массу. Это была она. Она была мертва. Разбилась. Он лег на землю. Тоже боялся упасть. Сердце стучало так громко, что каждый вздох вырывался со стоном. Зачем только она приехала? По глупости воображала, что земля везде одинакова и остров такое же место, как всякое другое. Наивная! Теперь он понимал. Она попала в ловушку. Никогда море еще не поднималось до такого уровня. Какой-нибудь ловец крабов, привлеченный криками чаек, обнаружит ее. Ловушка притягивала, могла, того и гляди, захлопнуться и за ним. Ибо следовал неумолимый вывод: он убийца. Рыбак, который доставил ее на баркасе На Бога надейся, будет свидетелем. Свидетелем будет и трактирщик. Соседи, конечно, слышали крики и тоже будут свидетелями. Слишком удобный случай, чтобы избавиться от него. Менги приложился щекой к камню. Может, и ему прыгнуть? Не пора ли покончить со всем? Но он слишком ослаб для подобного усилия. К тому же Хильда не стоила того, чтобы из-за нее кончать самоубийством… Он поднялся на колени. Никогда еще его взору не открывалось подобное зрелище. Луна освещала море, по воде легла лунная дорога, терявшаяся на маленьком пляже, и пробивавшиеся то тут, то там на скалах блики отбрасывали матовый свет на белый тренчкот, отдавая преступление на суд природы.

– Прости, прости! – шептал Менги.

Теперь, когда он встал во весь рост, ему хотелось спрятаться. Он забьется в угол у себя дома. Будет ждать жандармов. Он медленно повернул обратно. За ним тащилась короткая тень, не больше чем тень Менги-ребенка, того самого, который бросал камешки в таинственный колодец и прятался в отныне исчезнувшей пещере. Он нашел и подобрал в скошенной траве каминные щипцы. Затем с трудом затворил садовую калитку. Войдя в дом, заперся на все замки. Забаррикадировался от всего света, от глаз острова. Оставшись один, лег. Если бы он догнал ее, то ударил бы? Нет. Он мог поклясться, что нет. Он бросил щипцы и кричал, предупреждал ее… Положа руку на сердце, он был невинен. Но им-то как раз и требовался невинный. Когда далекие предки собирались у высоко поднятых менгиров, они приносили в жертву невинного. Быть может, ему на роду написано оставаться жертвой. Он представлял, как в наручниках его прогоняли сквозь строй рыбаков, кричавших: «Смерть чужаку!»

Он тихонько бредил, чтобы забыться и не думать о Хильде. Наутро, сам не зная как, решил сдаться, чтобы показать им, что он не боится их. Он им расскажет: Гамбург… Тампико… Впрочем, нет! К чему без толку унижаться? Он расскажет им правду, не пытаясь искать себе оправданий. Давно пора за решетку. Хотя, в сущности, что это меняло? В шесть утра он встал, тщательно привел себя в порядок, побрился. Когда он открыл ставни, ледяной моросящий дождь намочил ему руки. Погода опять портилась. Но на этот раз она удивительно гармонировала с его мыслями. Он надел непромокаемый плащ и направился в мэрию. Первым, конечно, известили Пирио. Но мэр еще не вставал. Он вышел – волосы взъерошены, рукава рубашки закатаны над голубой татуировкой.

– Пренеприятная история, – сказал Менги.

Мэр впустил его в классную комнату, и Менги узнал географические карты, развешанные по стенам, глобус, медную гирю – все, как было когда-то. Здесь признание особенно тягостно. Тем не менее он начал рассказывать. Пирио почесывался, поглаживал щеки, закидывал руку к затылку. Казалось, слушает он с интересом, но скептически.

– Вы говорили с ректором? – спросил он наконец,

– Нет! Я хотел предупредить прежде всего вас.

– Пойдемте к нему!

Он достал толстый пуловер и натянул его в присутствии Менги.

– Я бы хотел вам верить, но все это так удивительно…

Они перешли на другую сторону пустынной площади. В церковном приходе горел огонь. Пирио вошел без стука. На кухне священник завтракал, держа на коленях кота.

– Прошу прощения, – сказал Пирио. – Дело в том, что Менги рассказал тут мне кое-что… Вы, может, лучше меня разберетесь… Давайте, Менги. Священник слушал, не переставая гладить кота. Мелкими глотками попивал кофе. Пирио схватил стул и уселся на него верхом. Все было так мирно на этой просто обставленной кухне, где над камином висел крест, а на окнах белели занавески, что казалось, Менги рассказывает сказку и путается в подробностях.

– Она, видно, испугалась… не знаю… если бы она не повернула налево, ничего бы не случилось… Вот и все… Она мертва…

– Вы не спускались туда? – спросил священник,

– Нет… При луне все-таки темновато.

– Бедный мой друг! – сказал священник.

Он старался сохранять хладнокровие, но был так взволнован, что поставил кота на стол рядом с чашкой. Снял с вешалки висевшую на двери накидку.

– Ведите нас.

Менги ожидал допроса, упреков, бурной сцены. И едва ли не был разочарован, когда не встретил никакой враждебности, напротив, что-то вроде участия, сомнения. Ему хотелось их убеждать, уверять, что все это было правдой и ему не приснилось. Все вместе они вошли к нему в дом.

– Она была вот здесь, – пояснял Менги. – Вообразила, что у меня скрывается женщина… я хотел помешать ей, чтобы она не кричала. Тогда она бросилась бегом через сад.

Они спустились в сад. Моросящий дождь приглушал звуки. Менги пришлось говорить громче. Накидка священника покрылась каплями, которые дрожали при ходьбе.

– Задняя калитка была открыта… Она не остановилась. Повернула налево… Очень быстро бежала.

Они направились по тропинке. Впереди Менги, за ним ректор, затем Пирио. В метре от пропасти остановились.

– Она там, – прошептал Менги.

Мэр глянул вниз.

– Вы ее видите? – спросил ректор.

– Нет… Смотрю во все глаза.

Тогда подошел ректор. Воцарилось глубокое молчание, затем он обернулся.

– Вы уверены, что это именно здесь?

– Совершенно уверен.

– Посмотрите сами.

Менги вытянул шею. Он прекрасно запомнил это место, удостоверился моментально. Два скалистых гребня и впадина. Только никого не было. Ни здесь, нигде… Ниже виднелась чистая белая галька. Ни малейших подозрительных признаков. Умытый приливом пляж был, как чистая страница.

– Не хочешь ли спуститься? – спросил священник, обращаясь к Пирио.

Мэр был ловким и проворным малым, быстро добрался до подножия утеса.

– Ты что-нибудь видишь? – крикнул священник.

– Ничего!

Эхо повторило это слово два или три раза, и Менги вздрогнул. Священник взял его под руку, отвел в сторону.

– Послушайте, Менги… только не поймите меня дурно. Вчера вечером, как бы это сказать… откровенно… вы нормально себя чувствовали?.. Мне рассказывали, что вам нехорошо было на пароходе… Давайте как мужчина с мужчиной: вы ведь выпили… Я вас не упрекаю, нет… Но бывает, по пьянке померещится бог знает что.

– Я бы хотел, чтобы это было так, – сказал Менги. – Но ведь кроме меня ее другие видели… Например, трактирщик. Он-то не выпивал.

Пирио поднимался по тропинке, обматывая носовым платком ладонь, которую он немного поранил о камни.

– Нет, нет и нет, – сказал он. – А может, ваша дамочка… Вам, может, приснилось или еще что?

– Ничего не понимаю, она упала вон там, абсолютно точно: там! – возразил Менги.

– Так и быть, не сердитесь! Она упала там, но там ее больше нет; можете не сомневаться.

На какую-то долю секунды Менги захотелось поверить, что он ошибся. Тела нет, значит, нет и доказательств. Но трактирщик подтвердит. Лучше немедленно покончить с этим.

– Она сняла комнату. Вы сами увидите чемодан, – сказал он.

– Верно, это мысль, – согласился Пирио.

Они направились в обратный путь: священник и мэр шли впереди. Переговаривались вполголоса. Менги плелся за ними. Единственно возможное объяснение было абсурдным. Упав с десяти– или пятнадцатиметровой высоты, Хильда не причинила себе вреда. Подождала, пролежав без движения, убедившись, что за ней никто не гонится, и вернулась в отель… Или же, легко раненная, спряталась где-то неподалеку… Может, Пирио прошел совсем рядом. Опасаясь за свою жизнь, она не позвала… Хоть и абсурдное объяснение, а все-таки поддержка, защита от помутнения рассудка; если же с головой плохо, конец всему…