Текст книги "Лодка на аллеях парка"

Автор книги: Пер Монсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

5. Изучать общество

Совершенно ясно, что для того, чтобы что-то изучать, надо это сначала увидеть. Тем не менее в этой ясности скрывается важная проблема: необходимо сначала «разглядеть» общество, чтобы получить возможность изучать его.

Как получить представление об обществе? Выйти днем на улицу, посмотреть на оживленную толпу и воскликнуть: «Вот – общество!»? Или собрать статистические данные о количестве совершенных преступлений и о росте благосостояния и построить теорию взаимосвязи этих двух статистических переменных? А может, пойти в библиотеку, набрать массу только что вышедших из печати романов о кризисе брака, прочесть их и написать доклад о том, как сегодня воспринимается столь важный общественный институт? На это можно ответить и «да», и «нет», поскольку «общество» присутствует и на улице, и в статистических таблицах, и в писательском воображении. Но чтобы эти «данные» стали социологией, их необходимо поместит!, в социологические референтные рамки. Ведь «общество» существует повсюду, где есть люди, его можно увидеть везде, где люди действуют. Однако недостаточно всего лишь непредвзято наблюдать происходящее и затем описывать его другим, – это еще не будет социологией. Социология – нечто большее, это то, что должно быть руководством для изучения общества. Сколько бы мы ни изучали статистические таблицы, сколько бы ни наблюдали совершаемые действия – этого будет недостаточно, чтобы увидеть общество в социологическом смысле. Сегодня, когда слово «общество» вошло в сознание всех, довольно трудно представить себе, что некоторое время назад не существовало этого понятия в его нынешнем значении. Можно сказать, что современная общественная наука возникла именно тогда, когда понятие «общество» начало приобретать свое нынешнее содержание – «сумма людей и их социальных связей». Как это ни парадоксально, именно изменения, происходившие в феодальном обществе, сделали возможным «открытие» общества или, выражаясь точнее, сделали возможным создание понятия «общество». Пока жизнь текла в привычном русле и люди жили в рамках привычных отношений, дававших достоверные (с точки зрения того времени) объяснения происходившего, не было нужды сомневаться в содержании понятий, с помощью которых люди понимают мир, и анализировать их. Однако накапливалось все больше «фактов», не вписывавшихся в тогдашние модели объяснения мира, что побуждало искать новые понятия и создавать новые теории.

Первое, что бросается в глаза и что несло угрозу .институтам феодального общества, – расширение торговли и рост национальных государств. Современные общественные науки анализируют процесс их возникновения при помощи категорий экономических и политических отношений. Но в течение XVIII века предпринимались попытки охватить каким-то единым понятием различные общественные институты и их взаимоотношения. Появилось понимание того, что в экономических и политических отношениях присутствуют также мораль, обычаи и традиции, побуждающие людей жить и действовать определенным образом. Такое представление о неком социальном, что руководит людьми, впоследствии разрабатывалось французскими социологами и развилось в единое учение, прежде всего благодаря Эмилю Дюркгейму.

Причина, по которой новые отношения дали толчок возникновению новой общественной науки, кроется в трех способах отношений, с помощью которых люди могут овладеть тем, что их окружает. Одни хотели бы объяснить процесс развития, происходивший у них на глазах. Другие – понять его значение для людей. Наконец, третьи хотели бы изменить новые общественные отношения в еще более радикальном направлении. Были, разумеется, и такие, кто имел и два, и даже все три мотива для своих занятий. В конце концов благодаря этим трем «причинам» возникли различающиеся направления в науке об обществе, разрабатывавшие свои, отличающиеся от других направлений, понятия и теории. Почему эти различающиеся между собой подходы были характерны для тех или иных конкретных личностей – здесь не рассматривается. Это скорее научно-психологический или биографический вопрос. Зато интересно, как эти подходы институционализировались в методах и правилах, т.е. процесс институционализации самой социологии был для нее гораздо важнее прочих процессов институционализации, которые сама социология изучает. Изучать общество с точки зрения социологии – значит изучать его с помощью институционализированпых правил, управляющих предметом. Эти правила тоже являются социально созданными, они поддерживаются людьми. Однако как политик, власть предержащий, так и лидер социологической мысли одинаково мало желают осознать происхождение своей власти. И точно так же, как политик может спрятаться за положительно окрашенным понятием «демократия», исследователь может укрыться за не менее положительно окрашенным понятием «наука». Это не означает, что политики или ученые вводят в заблуждение всех прочих граждан, но следует помнить, что как понятие «демократия», так и понятие «наука» созданы социально.

Но социология, как и наука вообще, является не только общественным институтом. Это еще и человеческая любознательность перед лицом неведомого. Если первая точка зрения на науку лучше всего моделируется картиной парка, в котором люди могут гулять по существующим там аллеям и тропинкам (символизирующим установленные правила), то второй больше соответствует море, ограниченное лишь горизонтом. Первая картина символизирует взаимосвязь правил, вторая же – стремление расширить горизонты, нанести на карту доселе неизвестное и поразмыслить о бытии. Точно так же, как и всему в обществе, социологии присуща двойственность конформизма и обновления, воспроизведения уже известного и открытие непознанного. Полностью свободная или полностью зарегулированная социология одинаково немыслима, так же как полностью свободный или абсолютно несвободный человек. Ни полностью свободный от каких-либо связей, ни скованный таковыми – ни один человек не живет вне социальных структур. Нет человека, не имеющего никакой альтернативы. Таким образом, изучение общества – не изучение изолированных индивидов или «пленников системы». Это изучение отдельного индивида в системе или, выражаясь другими словами, «лодки на аллеях парка».

Именно этот парадокс «свободных индивидов в тюрьме общества» стал источником и широты социологии, и невероятного разнообразия того, что изучается, как изучается и, не в последнюю очередь, для чет изучается этой наукой. Американский историк науки Томас Кун предположил, что история любой науки (Кун изучает историю естественных наук, но многие используют его теории и по отношению к общественным наукам) начинается с борьбы большого количества теорий между собой; впоследствии побеждает одна особая точка зрения (парадигма), и на какое-то время наука становится своего рода «normal science», т.е. в этой науке более не дискутируются основополагающие онтологические и эпистемологические вопросы. Со временем, однако, накапливается все большее количество фактов, не укладывающихся в объяснения, предлагаемые существующими теориями, и мало-помалу это доводит науку до кризисного состояния. В момент кризиса новые теории и воззрения вступают в борьбу со старыми; если новые теории могут лучше объяснить накопившиеся эмпирические факты, одна из этих теорий побеждает, и наука вновь возвращается в «нормальное» состояние. Любая наука проходит, таким образом, через периоды «уверенности», когда каждый исследователь знает, что и зачем он будет изучать, чтобы способствовать развитию науки, и периоды кризисов и революций, когда возвращаются сомнения. Если воспользоваться теорией Куна применительно к социологии, то легко заметить, что это наука «многопарадигматическая». Поэтому образы, использованные в первой главе, могут символизировать различные парадигмы внутри социологии, и многие социологи пытаются подобрать определения для разных подходов в рамках одного предмета. Иногда это называют «объективистской» и «субъективистской» социологией; иногда подыскивают другие названия, вроде «парадигмы социальных фактов» и «парадигмы социальных определений» или «общественной перспективы» и «индивидуальной перспективы». Расхожими определениями (еще до Куна) были «позитивистская» и, соответственно, «непозитивистская» социология. При этом неизбежно создается впечатление, что между различными подходами к изучению общества лежит глубокая и непреодолимая пропасть.

Тем не менее преувеличивать размеры этой пропасти не следует. Она заметна, когда социология изучается «сверху», с обзорной научно-теоретической позиции. Социологи, исследующие как «общество», так и «людей», редко становятся чистыми «парадигматиками», они скорее «прагматики». Различия же, которые тем не менее существуют, должны, видимо, рассматриваться как различия в способах связи ученого со средой исследования. Именно эти различия могут впоследствии институционализироваться в различных направлениях и парадигмах.

Уже упоминавшийся ранее немецкий социолог Юрген Хабермас пытался систематизировать эти различия по способу связи (=способу включить себя в отношения) с тем, что изучается, выделяя при этом различные познавательные интересы, которые может иметь наука. Первый, технически-манипуляционный познавательный интерес воспринимает свой объект познания как нечто, лежащее вне самого исследователя, нечто, управляемое «объективными законами» и не зависящее поэтому ни от исследователя, ни от конкретных объектов исследования. Целью исследования при этом является открытие этих законов, с тем чтобы благодаря полученным знаниям можно было бы управлять действительностью, – примерно так же, как законы естественных наук применяются в промышленности. Социологом тогда называется человек, стремящийся открыть законы, управляющие общественной жизнью людей, для того чтобы уметь управлять (манипулировать) обществом.

Другой интерес, герменевтический (разъясняющий, понимающий), исходит из того, что между естественными и культурологическими науками имеется качественное различие. «Мы объясняем природу, но мы понимаем духовную жизнь», – писал немецкий историк и философ Дильтей в ходе уже упоминавшейся битвы идей в Германии XIX века. Целью культурологической (общественной) науки является не только открытие объективных законов, позволяющих манипулировать обществом, но и построение теорий, дающих возможность лучше понять других людей, другие общества, другие исторические эпохи. Такое углубленное понимание не нуждается в особой легитимизации, ведь все люди стремятся как можно лучше понять существующие взаимосвязи.

Наконец, третий, критически-эмансипаторский познавательный интерес исходит из предпосылки, что цель науки – освобождение людей и от скаредности природы, и от угнетающих структур общества. Поскольку природа (по всей вероятности) управляется все-таки объективными законами, к ней больше применим технический познавательный интерес, а «освобождающая» общественная наука в данном случае не применяется. При критически-эмансипаторском подходе рассматриваются в большинстве случаев структуры настолько «застывшие», что люди даже не воспринимают их как созданные и, следовательно, поддающиеся изменениям. Полученные знания впоследствии должны распространиться среди людей, угнетаемых этими общественными структурами, и люди обретают возможность освободить самих себя.

Эти три «интереса познания» довольно близки к трем социологическим традициям, выделяемым в этой книге. Но основываются они на способах связи с исследуемым объектом или, выражаясь точнее, на мотивах ученого, исследующего общество.

Объяснить общество, попять общество и изменить общество – вот три направления современной социологии, и одновременно это три способа взаимодействия с объектом, которые отдельный исследователь общественной жизни может взять на вооружение. Эти три направления часто кажутся полностью взаимоисключающими, поскольку считается, что основываются они на совершенно разных фундаментальных положениях о том, что такое общество, как оно должно изучаться и почему его следует изучать. Можно попытаться взять все три подхода, сравнить их недостатки и достоинства и сделать теоретический синтез, как уже поступали многие исследователи-практики. Я полагаю, что было бы упрощением выделять эти направления исключительно на научно-теоретическом уровне. Скорее нужно иметь в виду, что каждое направление в своей исходной точке упрощает (абстрагирует) нечто, имеющее принципиальное значение для другого направления. Эти исходные точки, как уже говорилось, находятся на разных уровнях абстракции, но впоследствии каждое из направлений должно вернуться к тому, что было первоначально исключено. Объясняющая социология, таким образом, должна уметь объяснить, почему люди с готовностью движутся именно «по аллеям парка», а понимающая социология соответственно должна суметь понять, каким образом такое количество отдельных людей с самыми разными жизненными понятиями могут создать стабильную социальную структуру. Социология, исповедующая «изменение» общества, столкнувшись с инерционным противодействием своим попыткам, должна поставить вопрос, отчего общественные отношения так трудно изменить и тем, кто ничего о них не знает, и тем, кто прекрасно их осознает. В качестве отправного пункта может появиться модель общества без людей (первая картинка – парк рано утром) при первом подходе; люди вне общества – при втором; и люди в «застывшем» угнетающем их обществе – при третьем. Эти иллюстрации – вспомогательные конструкции, которые могут использоваться в познавательных целях различными направлениями. Общество представляют как нечто, о чем в то же время известно, что оно является и чем-то другим. Подобные картинки и метафоры применяются давно, чтобы разъяснить свою позицию и разрабатываемые наукой представления, подобно тому как в течение долгого времени атом представлялся в виде модели Солнечной системы. Однако, несмотря на все различия и споры, имеется нечто, объединяющее всех, кто изучает общество, объединяя тем самым и объекты изучения: нее живут (или жили) в обществе. Сама возможность изучать общество существует исключительно благодаря этому обстоятельству. Простая мысль: необходимо быть частью общества, чтобы иметь доступ к его возможностям, – может быть углублена в гораздо более фундаментальном смысле: если бы не имел место факт существования общества, было бы невозможно иметь какое-либо представление о нем. Как члены общества, мы все в какой-то мере знаем, как общество функционирует, мы обладаем практическим «know-how», касающимся законов общества и наших возможных (и невозможных) способов выжить. Нет нужды даже до конца осознавать эти правила, примерно так же, как не нужно знать грамматические правила, чтобы говорить на своем языке. Человек и так хорошо говорит на нем, или, если перевернуть этот образ, язык говорит с нашей помощью. Социология занимается законами общества с целью изучения и размышления. Жить в обществе – необходимое, но недостаточное условие для того, чтобы иметь возможность изучать его. К этому нужно добавить мотив – стремление изучать его, и этот мотив мы можем подразделить на желание объяснить, понять или изменить общество. Выбранный мотив свидетельствует также о том, какой способ связи с обществом я привношу, что связывает меня с ним. Разнообразные научно-теоретические модели – это не только абстрактные мысленные картины, в которых я каким-либо образом представляю общество. Они являются также символами отношений, в высшей степени конкретных, постоянно действующими способами связи с коллективной жизнью, в которой я существую наравне с другими. Поэтому можно, не осознавая того, искать себя в определенных моделях и интересоваться различными традициями по сугубо личным причинам. Традиции социологии в своей основе не что иное, как институционализация подобных способов связи, какими бы «объективными правилами» они ни казались. Вследствие этого изучение общества означает, но сути, выявление человеческого в социальном институте науки.

6. Объяснять общество

Стремление объяснять (в действительности его можно было бы даже назвать инстинктивным стремлением), вероятно, столь же старо, как и способность людей мыслить. Это связано с нашим восприятием и пониманием окружающего мира как структурированной действительности. Она состоит из различных элементов, из вещей и связей между ними, похожих и непохожих и при этом влияющих друг на друга. Долго обсуждался вопрос о том, какими свойствами обладает действительность сама по себе, проистекают ли сходства и различия из «собственной природы вещей» или это исключительно наш способ восприятия порождает их. Один из самых знаменитых философов, немец Иммануил Кант, категорически утверждал, что именно подход людей к пониманию бытия определяет структурированное видение его. «Не разум возникает после феномена, напротив, это феномен возникает после разума», полагал он и называл это коперниканским переворотом в философии. Другие исходили из того, что люди всегда хотят понять, что такое действительность па самом деле, как она есть, поэтому нужно собирать как можно больше чувственных фактов, опираясь на которые можно построить систематическое знание об окружающем мире.

В течение долгого времени эта дискуссия касалась человеческих возможностей объяснения природы, но затем она вспыхнула и по вопросу о возможности познания общества и человека. Здесь, однако, возникла проблема, отсутствующая у исследователей, работающих в области естественных наук. Ведь природа существует вне исследователя, и факты, которые нужно понять, не зависят от теорий, имеющихся на этот счет у ученого. Если выявляются расхождения во мнениях относительно верности и применимости какой-либо теории к конкретному факту, можно провести «решающий эксперимент», изучить результат и решить, какая теория применима в данном случае. Если в природе действительно существует объективный закон, с его помощью можно объяснить, например, почему планеты движутся по своим орбитам, почему яблоко упало на землю, почему шар, наполненный водородом, поднимается вверх – с помощью одного и того же закона гравитации. Идеальным было бы наличие минимума законов, которые максимально бы объясняли реальность.

Мироздание в таком случае выступает как гигантская машина, все части которой функционируют во взаимодействии друг с другом по совершенно определенным законам. Когда пришло осознание этого, стали предприниматься попытки объяснить устройство Вселенной с помощью механики. В XVIII веке французский ученый Лаплас предположил, что если бы существовал бесконечный интеллект, знающий положение всех частиц в определенный момент времени и законы, по которым эти частицы движутся, то этот интеллект мог бы предсказать будущее всей Вселенной. Многие считали, что этот интеллект тождествен Богу; однако для большинства ученых Богом было то, что однажды вовремя запустило весь механизм мироздания. Но действительно ли человеческий мир был только частью этого механизма? Куда исчезает в таком случае божественная душа человека или его свободная воля, если он не был религиозен? Философы усиленно занимались этой проблемой, и постепенно перед ними обозначились два ответа на этот вопрос. Позднее эти два ответа переросли в целые направления, условно соответствующие «социологии моря» и «социологии парка».

Первый ответ гласил: если отказаться от постулата, что люди обладают свободой воли, то дискуссия о морали будет невозможна, вся политическая деятельность – бессмысленна, а люди никогда не будут нести ответственности за свои поступки. В таком случае человечество лишь подчинялось бы законам, которые даже не может осознать. Но если свободная воля существует, наука о людях и обществе должна в качестве отправного пункта рассматривать человека, его поступки и мотивы этих поступков. Поэтому исследователь, придерживающийся этого направления, никогда не мог бы высказаться «правильно» или «ошибочно», он только мог попытаться попять, почему люди поступают тем или иным образом. Внешние мотивы действий лежали вне сферы такой науки. Она могла говорить только о моделях и взаимосвязях, которые увидела в способах проживания людьми своей жизни; но никогда она не могла бы говорить о том, как им следует жить.

Во втором ответе могло в принципе заключаться согласие с тем, что человек обладает свободой воли; однако считалось, что данная проблема не представляет интереса для науки об обществе. Как индивидуальное существо, человек мог верить, что обладает свободой воли; как общественное существо, он «не определялся по данному параметру». Так как каждый человек живет в обществе (даже отшельник в пустыне представляет собой общество), он должен следовать заповедям и правилам общества. Эти правила не что иное, как коллективное сознание, управляющее поступками людей. Поэтому наука об обществе, вместо того чтобы избегать высказываний о морали, должна изучать именно ее. Ведь коллективная, общая мораль – это именно и есть то «общество», которое «нависает» над каждым человеком. Психология может заниматься индивидом; социология должна исследовать коллективные феномены.

При таком подходе к анализу общества мы должны будем, следовательно, изучать коллективную мораль. Она складывается из многих составляющих: существуют правила производственной жизни, политической деятельности, создания семьи, сохранения социального неравенства и т.п. Эти составляющие коллективного сознания не что иное, как социальные институты, которые проявляются, в свою очередь, в доминирующих образцах человеческих поступков. Поскольку предполагается, что люди следуют установленным в обществе правилам и заветам, при анализе институтов можно будет исключить рассмотрение отдельных личностей, абстрагироваться от них и от субъективных мотивов их действий и поступков. Исследователю общества полезно проследить, какие социальные институты имеют место, как они функционируют, а также как они взаимно влияют друг на друга. А проблема свободной воли, как уже говорилось, исключена из анализа общества, рассматриваемого как реальность в себе, независимая от отдельных личностей. Реальность подчиняется своим собственным законам, и социология должна увидеть эти законы и использовать для объяснения общества.

Общество не только находится «над» индивидом, оно также существует «вне» отдельного исследователя общества. Поэтому задача исследователя – добывать объективные данные об обществе и создавать теории общества без предвзятых мнений. Но каким образом следует получать эти «объективные данные», которые в сочетании с правильным научным подходом могут гарантировать объективность науки? Эти данные сплетаются в канву, состоящую из множества отдельных фактов и обстоятельств. Единичный случай никогда не может сказать что-либо об «обществе», зато сумма отдельных фактов дает возможность обнаружить каркас общества. Это те образцы, порядки или структуры, которые исследователь должен попытаться найти и объяснить. Далеко не всегда представляется реальным получить полную картину отношений в обществе, но, чтобы иметь представление об общественных отношениях, можно сделать статистическую выборку, подобную тем, что используются при политических исследованиях общественного мнения. На сегодняшний день имеется множество достоверных статистических данных, в том числе в Центральном статистическом бюро. Благодаря им существует возможность говорить о характерных особенностях экономической структуры, о развитии институтов семьи, о количестве детей, попадающих в государственные исправительные заведения, и т.п. За последние десятилетия в банках данных накопилось огромное количество фактов, с разных сторон отображающих жизнь общества. Проблема доступа исследователей к этим данным весьма актуальна сегодня, поскольку это способствовало бы прояснению картины социальных структур в сегодняшней Швеции. Однако проблема прав отдельного человека усложняет процесс «рассекречивания» этих данных, так как в действительности нельзя абстрагироваться от частного так, как это можно сделать в рамках научного исследования.

Понимание того, какой каркас составляет основу общества, еще не есть социология. Как общественная наука, она претендует также и па умение объяснить назначение социальных структур. Существует несколько методов объяснения, более или менее чистые типы истолкований. Наиболее употребительны следующие способы объяснения: каузальное (причинное) объяснение (из-за X возникает V); функциональное объяснение (X способствует существованию и равновесию системы 5:н); диалектическое объяснение (X есть следствие событий или процессов, происходящих вследствие противоречия или конфликта между V и 2); и, наконец, целевое (конечное) объяснение (некая личность Р сделала V, т.к. хочет добиться X). В структурной социологии первые три типа истолкований можно использовать без особых проблем, в то время как конечное истолкование, напротив, наиболее проблематично. Когда мы думаем об отдельных людях, мы часто принимаем как данность, что они совершают поступки и действия с определенными целями. Но может ли общественный институт или структура действовать во имя достижения чего-либо? Большинство исследователей в этом сомневается и полагает, что если конечное истолкование можно использовать в социологии, то лишь на уровне индивида, т.е. оно применимо лишь в отношении отдельных людей. «Понимающая» социология даже сделала конечное истолкование человеческих поступков своим доминирующим типом понимания. Это гораздо более удобно, когда хотят понять отдельного человека.

Но если нет возможности объяснить социальные структуры, институты или другие коллективные единицы (например, «класс») с целевой точки зрения, то как их следует в таком случае объяснять? Эмиль Дюркгейм в своих «Методических правилах социологии» дал прототипы «социологических объяснений», полагая, что «социальные факты» (т.е. коллективный «рисунок» общества) должны объясняться исключительно в причинной связи с другими социальными фактами или сообразно вкладу явления в существование общества. В своем исследовании проблемы самоубийств он предположил, что различия в частоте самоубийств могут быть объяснены, в частности, степенью социальной сплоченности представителей различных религий:

1. В каждой социальной группе частота самоубийств имеет обратную зависимость от степени социальной сплоченности.

2. Степень сплоченности находится в обратной зависимости от распространенности протестантизма.

3. Следовательно, частота самоубийств впрямую зависит от распространенности протестантизма.

4. В Испании протестантизм практически не распространен.

5. Вывод: частота самоубийств в Испании низка (что подтверждается статистикой).

Это хороший пример истолкования, в котором один социальный факт (распространенность протестантизма) используется для объяснения другого (частоты самоубийств). Таким образом, одни социальные факты могут объясняться другими социальными фактами, но никогда – индивидуальными побуждениями.

Функциональное объяснение, ранее других разработанное Толкоттом Парсонсом и его последователями, истолковывает общественный феномен или институт с точки зрения его предназначения для общества в целом. Хорошим примером этого является истолкование Дэвисом и Муром проблемы «социального неравенства». Поскольку социальное неравенство встречается во всех известных типах общества, считали эти авторы, оно должно иметь положительное предназначение, способствовать выживанию общества, хотя, вполне возможно, оно отрицательно сказывается на определенных социальных группах. В обществе имеются задачи различной степени сложности, рассуждали они, и с трудными задачами может справиться меньшее количество людей, а с простыми – большинство. Поэтому «общество» должно давать меньшинству, которое может справиться со сложными проблемами, большее вознаграждение, чем большинству, решающему простые задачи. Это является причиной более высокой зарплаты и более высокого социального статуса, например, у директора, чем у уборщицы. Социальное неравенство просто-напросто «целесообразно» для общества. Поэтому оно существует.

Наконец, диалектическое объяснение, связываемое в первую очередь с именем Карла Маркса и его последователей. Речь идет о восприятии истории и общественных отношений как наполненных конфликтами и противоречиями. Наиболее известное из них, конечно же, противоречие между «классами» общества, и в Марксовом анализе развития Франции в 1848-1852 годах можно ясно увидеть, как он осуществляет такое истолкование, выдвигая на первый план борьбу между различными классами и классовыми фракциями французского общества. Идея Маркса (и марксистов) о неизбежной гибели буржуазного общества основывалась на том, что основное противоречие этого общества встроено в его структуру. Это противоречие никогда не сможет разрешиться в рамках данного общества. Поэтому капитализм неизбежно должен погибнуть.

Это противоречие проявляется, «демонстрирует себя» в большом количестве различных областей. Мы можем привести здесь такие примеры, как забастовки, система политических партий в странах Запада, войны; сюда же можно отнести и «научные споры». Пока общество расколото на классы, противоречия между ними будут самым первым объяснением любых возникающих в обществе конфликтов.

Все эти типы объяснения – каузальный, функциональный и диалектический – используются в структурной социологии, иногда в качестве дополнения к другим, иногда смешиваясь с ними. Корректность применения этих методов важна в той степени, в какой социология должна использоваться в качестве науки, призванной объяснять социальную действительность. Если этот момент в объяснении отсутствует, социология снижается до уровня дескриптивной, описательной науки. Во всех упомянутых типах объяснений присутствует «объективность». Если объяснение «истинно», то совершенно несущественно, кто давал это истолкование. Та или иная ситуация имеет место в действительности, независимо от того, кто занимается ее изучением. Исследуемая реальность должна быть вне исследователя, или, говоря другими словами, исследователь не должен воздействовать на нее. Из отношений между исследователем и объектом исследования не должно возникать ни фактов, ни обобщающих законов. Исследователь должен их «обнаружить». При этом возникает серьезная проблема в том случае, если хотят подобным образом изучать общество как нечто «внешнее» по отношению к отдельному исследователю. Оно, конечно, находится, скорее всего, «вне», в том смысле, что «факты» независимы от исследователя; однако последний, на свое счастье, зачастую является частью того общества, которое он изучает, и свои понятия и мысли он получил в обществе. Он знает об этом, и знает благодаря обществу. Многие подчеркивают важность «чистоты примеров», когда следует изучать общество «объективно», но в обществе представлены не только личные взгляды и оценки (о которых всегда можно сообщить в своих публикациях) – есть еще и понятия, категории и «факты».