355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Пьер Лоти » Женитьба Лоти » Текст книги (страница 8)
Женитьба Лоти
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 01:05

Текст книги "Женитьба Лоти"


Автор книги: Пьер Лоти



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

IV

Калифорния, Квадра и Ванкувер,[87]87
  Квадра и Ванкувер – устаревшее название острова Ванкувер у тихоокеанского побережья Северной Америки (ныне – в составе канадской провинции, Британская Колумбия).


[Закрыть]
Русская Америка[88]88
  Русская Америка – имеются в виду Аляска и прилегающие к ней острова, бывшие до 1867 г. владениями России.


[Закрыть]
… Полгода плаванья, никакого отношения не имеющего к данной истории…

Там я чувствовал себя ближе к Европе и совсем далеко от Океании.

Все, что мне пришлось пережить на Таити, казалось сном, но по сравнению с этим сном действительность казалась пресной.

В сентябре начали поговаривать, что в Европу будем возвращаться через Японию и Австралию: «беловолосый адмирал» решил пересечь Тихий океан, оставив дивный остров далеко на юге.

От этих планов сердце мое ныло, но что делать… Рараху наверняка отправила мне несколько писем, однако они до меня уже не доходили…

V

Прошло десять месяцев.

1 ноября «Рендир» покинул Сан-Франциско и на всех парах направился к югу. Два дня назад он вошел в зону, отделяющую жаркий пояс от умеренного, – так называемую зону тропических штилей.

Вчера не было ни ветерка. Низкое небо еще напоминало о северных широтах; было холодно, солнце скрывалось за плотными неподвижными облаками.

Позади остался экватор, и все вокруг счастливо преобразилось: опять удивительно чистое небо, опять теплое, сладостное свежее дыхание пассата, опять синий-синий океан – родина летучих и золотых рыбок…

План адмирала переменился: мы возвращаемся в Европу вокруг Америки, минуя мыс Горн, через Атлантический океан. Таити лежит по курсу, и адмирал решил зайти туда на несколько дней. Какое счастье снова попасть на любимый остров, особенно когда уже и не надеялся!

Я стоял, облокотившись на релинги[89]89
  Релинги – поручни, ограждающие палубу судна (англ., мор.).


[Закрыть]
и глядел в воду. Старый судовой врач подошел ко мне и ласково похлопал по плечу:

– А, Лоти! Знаю, о чем вы думаете. Ничего, скоро мы очутимся на вашем острове. Мы идем с такой скоростью, будто нас тащат на канатах все ваши таитянские подружки.

– Эх, доктор, – отвечал я, – если бы все… Вчера при сильном ветре прошли остров Паумоту. Сегодня опять дует тропический ветер, по небу несутся плотные облака.

В полдень справа по борту показалась земля – Таити!

Джон первым заметал смутные очертания пика Фаа среди туч.

Через несколько минут слева в прозрачном мареве обрисовались пики Моореа.

В морском воздухе сотнями мелькают летучие рыбы.

Вот он, дивный остров, совсем близко… Несравненное невыразимое ощущение…

А ветер уже доносит волнующие таитянские запахи – аромат апельсиновых цветов и гардений.

Над островом висит огромная облачная шапка. Под ней уже можно различить пальмы и купы деревьев. Быстро проплывают горы: Папеноо, большой утес Махина, Фатауа, затем пик Венус,[90]90
  Пик Венус (Ванюс), или пик Венеры – северная оконечность острова Таити.


[Закрыть]
Фаре-Уте – и вот, наконец, бухта Папеэте.

Я боялся разочарования, но напрасно! Колдовская красота Папеэте ничуть не поблекла: та же манящая зелень, золотая под лучами вечернего солнца…

В семь часов, когда почта стемнело, я ступил на долгожданный берег. Никто не встречал нас.

Словно пьяный бродишь в этих таитянских ароматах, сгустившихся к ночи под темными кронами… Что за волшебный сумрак! Что за невероятное счастье – вернуться сюда!

Вот я на бульваре, ведущем ко дворцу. Сегодня он безлюден. Вся земля усыпана опавшими листьями, крупными бледно-желтыми цветами бурао. Под деревьями непроглядная темень. Не знаю, почему эта неожиданная тишина наполняет меня тревожной печалью – город будто вымер…

Вот и дворец Папеэте. Фрейлины молча сидят в зале. Странно, что эти лентяйки не пошевелились – в прежние времена давно уже выбежали бы навстречу. Но все же они принарядились: на них длинные белые туники и цветы в волосах. Значит, они нас ждут…

– Ой, Лоти! – восклицает одна из них и бросается ко мне в объятья…

В темноте я узнаю свежие щечки и сладкие губы Рараху.

VI

Допоздна мы с моей малышкой бесцельно бродили по улицам Папеэте и в королевском саду – то шли наугад по случайной тропке, то в густых зарослях падали на пахучую траву… Бывают такие часы упоенья – они пролетят, но память о них сохраняется всю жизнь. Блаженное сердце… Блаженные чувства… Ты вновь околдован неуловимыми чарами, упоительным обаянием Океании…

Радость встречи обоим отравляло сознание, что скоро все кончится. И навсегда.

Рараху переменилась. Обнимая ее, я ощущал, как она похудела; роковой кашель чаще сотрясал ей грудь. Наутро я увидел, что она побледнела и осунулась. Теперь ей было почти шестнадцать. Свежесть и ребячество еще сохранились в ней, но на первый план выступило то, что в Европе называют благородством. Ее дикарская мордочка была в высшей степени утонченна, благородна; должно быть, на ее лицо легла печать неземного очарования близкой смерти…

Ей, чего никто от нее не ожидал, пришла фантазия поступить на службу ко двору. Более того, она напросилась в свиту к принцессе Ариитее – там и сейчас служила. Принцесса очень полюбила ее. В высшем свете Рараху узнала много о быте европейских женщин; ради меня принялась учить английский язык – и небезуспешно: она уже говорила на нем со своеобразным акцентом, прилежно воспроизводя необычные грубые звуки, отчего голос ее звучал особенно нежно.

Так странно было слышать английскую речь из уст моей маленькой дикарки! Я с удивлением присматривался к ней – будто это и не она вовсе…

Мы, взявшись за руки, снова вышли на главную улицу, такую, бывало, людную и оживленную. Но в тот вечер не было ни песен, ни цветочных венков, выставленных на продажу… После нашего отплытия, казалось, дух печали поселился на Таити…

VII

Французский губернатор давал прием. Мы подошли к его дому. Через раскрытые окна можно было заглянуть в освещенный зал. Там собрались мои товарищи с «Рендира» и весь таитянский двор: королева, принцессы и фрейлины… Я думаю, среди гостей не раз звучала фраза: «А где же Гарри Грант?» И Ариитеа, должно быть, отвечала, обворожительно улыбаясь:

– Наверное, он с моей новой служанкой Рараху. Она с нетерпением ожидала его.

Да, Лоти был со своей возлюбленной Рараху, и до остального ему не было дела…

Меня заметила и узнала маленькая девочка, сидевшая у кого-то из взрослых на коленях. Заметила и слабым голоском произнесла:

– Иа ора на, Лоти!

Это была обожаемая внучка королевы, Помаре V.

Она протянула мне в окно худенькую ручку, и я поцеловал ее. Госта не обратили на нас никакого внимания.

Мы с Рараху пошли бродить дальше. У нас ведь больше не стало своего гнезда. На малышке тоже лежала тень всеобщей грусти, ночи и тишины…

После полуночи ей предстояло вернуться во дворец – этого требовали служебные обязанности. Мы тихонько отворили калитку и вошли в сад, опасливо озираясь: не хотелось попадаться на глаза Ариифате, мужу королевы, – ночами он частенько бродил по веранде.

В огромном саду при слабом свете ночных звезд одиноко белел дворец Помаре, точно такой, каким я его представлял в детстве по рассказам брата. Вокруг все было тихо. Рараху, убедившись в безопасности, попрощалась со мной и поднялась на большую веранду.

Я вернулся на берег и на шлюпке добрался до своего корабля. На борту в этот вечер мне все казалось скучным и унылым.

А между тем стояла чудная таитянская ночь, ничуть не хуже других ночей; так же блистали южные звезды…

VIII

На другой день Рараху оставила службу у Ариитеи; та и не противилась.

Мы вернулись в наш опустевший домик под пальмами. Заброшенный сад одичал еще больше, его заполонили сорные травы и гуаявы, а барвинки ухитрились вырасти и зацвести даже в спальне. С грустной радостью мы принялись обживать прежнее жилище. Рараху даже притащила с собой верного своего дружка, старого кота, и тот узнал это место.

…Все вернулось на круги своя…

IX

Я намучился в дороге с птицами, купленными для маленькой принцессы. Сначала их было тридцать, но к концу плавания осталось не более двух десятков. И те очень плохо перенесли дорогу; из зябликов, коноплянок, щеглов они превратились в жалкие бесцветные созданья. Но большие черные глаза больной принцессы засветились живейшей радостью, она с благодарностью приняла подарок.

Птицы ощипанные, хилые… Но, главное, пели они превосходно. И девочка восхищенно их слушала.

X

Папеэте, 28 ноября 1873

Семь утра – лучшее время в тропических странах. В этот дивный час я ждал в королевском саду назначенной встречи с Таимахой.

Даже Рараху поведение Таимахи казалось каким-то странным. После моего отъезда они почти не виделись, но, если при редких встречах речь заходила о детях Руери, Таимаха уклончиво отвечала на все расспросы.

В условленный час появилась Таимаха и, улыбаясь, села подле меня. Я впервые при дневном свете увидел женщину, которая год назад накануне отъезда предстала передо мной неким видением.

– Я пришла одна, Лоти, – сказала она, предупреждая мои вопросы, – вождь отказался привезти сюда моего сына Таамари, так как мальчик боится морского плавания. Атарио тоже нет на Таити; старая Паучиха отправила его на остров Раиатеа: ее сестре тоже захотелось иметь ребенка.

Опять я натолкнулся на непреодолимое упрямство и странные причуды полинезийского характера.

Таимаха продолжала таинственно улыбаться. Стало ясно, что никакими упреками, уговорами, мольбами не тронуть женского сердца. Даже заступничество и гнев королевы мне бы не помогли сломить упорство вдовы брата. Но я не мог смириться с тем, что навсегда покину Таити, не повидав племянников.

Подумав, я предложил ей:

– Таимаха, давай вместе съездим в твоей матери, навестим Таамари!

А мне было так жаль уходящего времени в Папеэте, так не хотелось терять последние часы любви и неземного блаженства.

XI

Папеэте, 29 ноября

Снова песни и пляски, шум и безумство упа-упы; снова толпа таитянок перед дворцом Помаре – последний большой праздник при свете звезд, как когда-то…

Я сидел на веранде и держал исхудавшую ручку Рараху в своей руке; ее голова, как никогда, была обильно украшена цветами и листьями. Рядом с нами сидела Таимаха и рассказывала о своей жизни с Руери. У нее случались периоды, когда она с особым чувством, с безграничной нежностью предавалась лирическим воспоминаниям; искренне плакала, вдруг узнав старенькое синее парео – милый знак прошлого; брат некогда привез его домой, а я взял этот кусок ткани в дальнее плавание в Океанию.

Мы с Таимахой уже договорились поехать на Моореа – оставалось только несколько не зависящих от нас обстоятельств, из-за которых поездка откладывалась.

XII

Рано утром мы вышли к морю, чтобы отправиться на Моореа.

Вождь Татари возвращался к себе на остров; по просьбе Помаре он согласился взять с собою меня с Таимахой. С нами ехали еще два молодых человека из его деревни и две девочки с кошками на поводках. Случайно получилось так, что мы сели в шлюпку напротив заброшенного дома Руери.

Путешествие устроилось с невероятным трудом: адмирал никак не мог взять в толк, что за блажь гонит меня на Моореа, а так как «Рендир» зашел в Папеэте ненадолго, то он два дня не давал разрешения на поездку. Осложняло ситуацию и то, что господствующие в это время ветры затруднили сообщение между Таити и Моореа; неизвестно, смогу ли я вовремя вернуться.

Шлюпку Татари спустили на воду; пассажиры забросили в нее скромный багаж и принялись весело прощаться с провожающими.

В последнюю минуту Таимаха вдруг передумала – наотрез отказалась ехать со мной; прислонясь к стене дома Руери, она закрыла лицо руками и заплакала.

Я уговаривал ее ехать, Татари утешал, но мы не могли ничего поделать с внезапно заупрямившейся женщиной. Пришлось отправиться без нее.

XIII

Мы шли на веслах не менее четырех часов. Дул сильный ветер, океан волновался, шлюпка зачерпнула воды.

Кошки промокли и сначала душераздирающе вопили, но потом примолкли, улеглись рядом со своими хозяйками и не подавали признаков жизни.

Мы, тоже вымокнув до нитки, наконец пристали, но совсем не там, где собирались, – в какой-то бухте у деревни Папетоаи – чудное девственное местечко. Там мы и вытащили шлюпку на коралловый пляж.

До деревни Матавери, где жила родня Таимахи, отсюда очень далеко.

Татари дал мне в проводники своего сына Тауиро, и мы с ним пошли по едва приметной тропке под чудесным сводом пальм и панданусов.

По пути нам попадались лесные деревеньки – там туземцы, как обычно сосредоточенные и неподвижные, сидели в тени и невидяще смотрели на нас. Навстречу выходили юные смеющиеся девушки, предлагая вскрытые кокосы и холодную воду.

На полпути мы остановились в деревне Техароа у старого вождя Таирапы. Этот степенный седовласый старик приветствовал нас, опираясь на плечо прелестной девочки.

Некогда он состоял при дворе Луи-Филиппа.[91]91
  Луи-Филипп (1773–1850) – сын Филиппа Орлеанского, брата казненного Людовика XVI, французский король в 1830–1848 гг.


[Закрыть]
Он вспоминал, что видел там, что его поразило, – так старый чоктав[92]92
  Чоктавы (чокто) – племя североамериканских индейцев, населявшее (во время первых контактов с белыми) центральные и южные районы современного штата Миссисипи.


[Закрыть]
рассказывал натчезам[93]93
  Натчи (натчезы) – племя североамериканских индейцев, жившее в низовьях реки Миссисипи.


[Закрыть]
про свое посещение двора Короля-Солнца.[94]94
  Король-Солнце – прозвище, данное французскому королю Людовику XIV (1638–1715).


[Закрыть]

XIV

Часа в три пополудни я попрощался с Таирапой и двинулся дальше.

По песчаным тропинкам мы шли еще около часа. Тауиро объяснил мне, что эти земли принадлежат королеве Таити Помаре.

И вот перед нами чудесная бухта в окружении множества пальм, качающихся на ветру.

Под этими гигантскими деревьями ощущаешь свою ничтожность – ты вроде букашки в высоком тростнике. Хрупкие стволы пальм однообразно пепельны – под цвет здешней почвы. Иногда лишь панданус или цветущий олеандр ярким пятном выделяются на фоне этой колоннады. Голая земля усыпана обломками кораллов, сухими веерами опавших пальмовых листьев… Темно-синие волны набегали на белоснежный коралловый пляж. Вдали, полускрытый дымкой, таял под ярким тропическим солнцем великолепный Таити.

Ветер гудел в пальмовой роще, как в гигантском органе; печальные звуки наполняли душу необыкновенными образами и тревожными мыслями. Я вспоминал об умершем брате, о детстве… Не затем ли я оказался здесь, чтобы воскресить эту память, оживить ее?..

XV

– Вот родственники Таимахи, – показал Тауиро на группу туземцев. – Там должен находиться мальчик, которого ты ищешь, и его бабка Хапото.

Под пальмами сидело несколько женщин и детей; их силуэты чернели на фоне фосфоресцирующего океана.

С бьющимся сердцем я направился к ним: неужели я сейчас увижу незнакомого, но уже любимого мальчика, своего дорогого племенника, конечно, дикаря, но одной крови со мной.

– Это Лоти! – представил меня Тауиро старой женщине. – А это Хапото, мать Таимахи.

Старуха протянула мне сухую татуированную руку.

– А вот и Таамари, – указал он на мальчика, сидевшего у ее ног.

Любовно обняв сына Руери, я стал вглядываться в него, пытаясь угадать черты своего брата. Мальчик был прелестен, но круглое его личико напоминало лицо Таимахи – те же черные бархатные глаза.

И еще вот что меня смутило. Я рассчитывал увидеть тринадцатилетнего подростка с проницательными глазами Джорджа. В этих краях быстро растут и растения и люди. Увы! Таамари был слишком мал для такого возраста. Тут-то и закралось в мое сердце горькое сомнение…

XVI

Узнать дату рождения Таамари оказалось невозможным – от женщин я ничего не добился. Там, среди вечного лета, не замечают смены времени года, а поэтому время считать не принято.

– Послушай, – сообщила мне Хапото, – мы передали вождю записи о рождении детей. Они хранятся в общественном доме деревни.

Я попросил одну из девушек принести мне эти записи; она пообещала вернуться через пару часов.

В этой местности было нечто грозно-величественное. Ничего подобного полинезийским пейзажам не найти в Европе. Это сияние и эта печаль созданы для душ, непохожих на наши.

В темном ясном небе вздымались горные пики. Вдоль большого полукружья бухты колыхались тонкие стволы пальм. Все это пронизывали искры ослепительного тропического света. Свежий морской ветер ерошил опавшие листья: глухо рокотал океан; шуршал под мерным наплывом волн коралловый песок…

Здешние жители отличались от таитянских – они казались более дикими и угрюмыми.

Частые путешествия притупляют воображение: привыкаешь ко всему – и к диковинным пейзажам, и к лицам самым необычным. Но бывают мгновения, когда, будто очнувшись, поражаешься, как все странно кругом…

Я глазел на туземцев, будто впервые их увидал: впервые меня так потрясло коренное различие наших обликов, чувств и мироощущений. И одет я был, как они, и понимал их речь, и все же был не менее одинок, чем на необитаемом острове.

Я особенно остро осознал тяжкую непреодолимость расстояния до моего родного уголка, бескрайность водного пространства и глубину своего одиночества…

Я подозвал к себе Таамари; он запросто положил свою головку ко мне на колени. Я же думал о своем брате, уснувшем вечным сном в морских глубинах у далекого бенгальского берега. Этот смуглый мальчик – сын Джорджа; по воле Божьей наш род продолжился на этих дикарских островах…

Хапото предложила:

– Пойди в мой дом, Лоти, отдохни! Я живу на соседнем пляже, шагах в пятистах отсюда. Там сейчас мой сын Техаро. Договорись с ним, как повезешь мальчика, если решишь забрать его.

XVII

Дом старой Хапото стоял в нескольких шагах от водной кромки; обычный полинезийский дом на фундаменте из древних черных валунов, с решетчатыми стенами и панданусов ой крышей, на которой гнездились скорпионы и сороконожки. Толстые деревянные колоды поддерживали ложа в античном духе с занавесями из вытянутой и размятой шелковичной коры. Мебель состояла из грубо сколоченного стола. На столе лежала таитянская Библия – знак, что в этой бедной хибаре чтилась вера Христова.

Техаро, брат Таимахи, симпатичный молодой человек лет двадцати пяти с добрым лицом, помнил моего брата, любил и уважал его и меня встретил радостно.

В его распоряжении была лодка вождя. Как только позволит погода, он отвезет меня на Таити.

Я предупредил, что привык к местной пище и с меня будет довольно плодов хлебного дерева и фруктов. Но старая Хапото распорядилась устроить большой пир в мою честь. Ради этого поймали и ощипали нескольких кур, чтобы испечь их на костре с плодами хлебного дерева.

XVIII

Время для меня будто остановилось. До возвращения девушки, посланной за метриками детей Таимахи, по словам Хапото, оставалось более часа.

С новыми знакомцами мы пошли побродить по берегу. Эта прогулка по сей день вспоминается как волшебный сон.

Мы шли по направлению к Афареаиту; от Матавери туда ведет лишь узкая длинная и извилистая полоска земли, зажатая между океаном и островерхими горами, поросшими непроходимыми джунглями.

Вечерело… Вокруг все помрачнело. Я чувствовал себя одиноким; грустное беспокойство овладело мной. И в самой природе ощущалась какая-то безысходность.

Все те же кокосовые пальмы, панданусы и олеандры гнутся под ветром. На длинных пальмовых стволах, клонящихся в разные стороны, мотаются серые бороды лишайников. Под ногами все та же голая земля, изрытая крабьими норами.

Тропинка была совершенно пустынна; только голубые крабы разбегались от нас и пищали, как пищат всегда по вечерам. В горах уже сгустились тени.

Я вел за руку сына Руери; рядом шел Техаро, по-полинезийски молчаливый и задумчивый.

Иногда однообразный шум природы оживлялся нежным голоском мальчика. Он задавал детские вопросы, как и везде в мире, странные. Многие, освоившие пляжный таитянский диалект, его бы вряд ли поняли: он говорил почти правильно по-старотаитянски, который я знал.

В океане показалась пирога под парусом, безрассудно идущая от Таити; вскоре она, сильным пассатом почти опрокинутая на бок, достигла гавани за рифами.

Из пироги выбрались на берег несколько туземцев и две насквозь вымокшие девушки, бросившиеся бежать по пляжу с громким смехом, неожиданной нотой оживившим унылое завыванье ветра.

Кроме них на берег вышел старый китаец в черном балахоне. Он остановился, погладил по головке Таамари и достал ему из сумки пирожные.

Китаец так был ласков с мальчиком, так любовно глядел на него, что в душу мою закралось ужасное подозрение…

Солнце клонилось к закату; пальмы колыхались на ветру; с них сыпались сороконожки и скорпионы. Носились шквалы, гнувшие эти гигантские деревья, будто тростник; над голой землей в хаосе кружились опадающие листья…

Я рассчитывал, что смогу отправиться в обратный путь через несколько дней – в проливе между Таити и Моореа часто случается подобное ненастье. Отход «Рендира» назначен через неделю, так что я не опоздаю к отплытию, но вот последние мгновения, которые мы могли провести с Рараху – последние в жизни, – пролетят вдали от нее.

В деревню мы вернулись, когда совсем стемнело. Я и не предполагал, какое тяжелое действие окажет наступление ночи.

На меня напала вялость, сонливость и страшная жажда. Полагаю, это было следствием переутомления и множества сильных переживаний прошедшего дня.

Мы присели перед хижиной Хапото.

Из соседних домов набежали любопытные девушки в цветочных венках – нечасто в этих краях появляется чужеземец (паупа).

Одна из них подошла ко мне поближе и воскликнула:

– А, это ты, Мата Рева!

Я давно не слышал этого имени; так меня когда-то назвала Рараху.

Оказалось, эта девушка в прошлом году встречала меня на берегу ручья Фатауа.

В полубреду, в сгустившейся мгле мне все представлялось фантастичным и диковинным. Из джунглей слышалась жалобная однозвучная мелодия тростниковой флейты.

В нескольких шагах, под соломенным навесом, подпертым шестами из бурао, готовился ужин. Ветер раскачивал эту кухоньку из стороны в сторону: люди, суетившиеся вокруг очага, походили на гномов; на корточках, в густом дыму, обнаженные, с длинными растрепанными космами…

Мне чудилось, что кто-то шепчет мне на ухо:

– Тупапаху!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю