Текст книги "Женитьба Лоти"
Автор книги: Пьер Лоти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
XVIII
Кошки в Океании – большая редкость. Их привозят из Европы, но порода вырождается. Тем не менее, кошачье потомство чрезвычайно ценится.
У Рараху был собственный кот, необычайно уродливый, большой, тощий и длинноногий. Целыми днями он спал, подставив солнцу брюхо. Питался кот синими рачками, которых сам и ловил в ручье. Звали это чудовище Турири. Пока не появился я, Рараху никого так не любила. По здешней моде она проколола любимцу кончики торчащих ушей и привязала шелковые помпоны. От такого украшения морда Турири, и без того нелепая, стала просто уморительной.
Он был до того смел, что повсюду ходил за хозяйкой и часами беспечно валялся на берегу ручья вместе с нами. Рараху шептала ему ласковые словечки: «та у меа ити хере рахи» – сокровище мое; «та у мафату ити» – сердечко мое, – и целовала его противную морду…
XIX
Нет! Тот, кто считает Таити земным раем, а местных девушек созданными лишь для удовольствий, кто выучился у них диковинному облегченному пляжному языку и воображает, что раскусил орешек таитянской загадки, – тот ничего не понял в истинном очаровании этой волшебной страны.
И даже тот, кто смотрит на Таити романтически, кто видит в нем приветливую поэтическую страну вечной весны, страну необыкновенных цветов и необыкновенных красавиц, кто с трепетом слагает гимны в его честь, смею уверить, – и тот не понимает этот край!
Не тем прекрасна эта земля…
Не всем доступна ее краса…
Поезжайте-ка подальше от Папеэте, туда, куда еще не добралась цивилизация, где под стройными пальмами у коралловых шельфов перед лицом необъятного Великого океана стоят таитянские хижины с панданусовыми кровлями. Посмотрите на этих людей: загадочных, будто погруженных в грезы, часами неподвижно сидящих небольшими группками у стволов громадных деревьев, всегда праздных, прислушивающихся к чему-то неведомому, словно одним созерцанием живущих… Вслушайтесь в величавую тишину тропической природы, такой же неподвижной, как и люди, в монотонный шорох коралловых обломков и волн… Взгляните на грандиозные эти пейзажи, на базальтовые утесы, на покрытые густой зеленью сумрачные горы… И вокруг безбрежная водная пустыня: Тихий океан…
XX
В Папеэте намечался большой праздник: королева давала бал в честь офицеров вновь пришедшего фрегата.[28]28
Фрегат – быстроходный трехмачтовый парусный военный корабль, исключительно хорошо (для своего времени) вооруженный – артиллерия фрегата насчитывала до 60 пушек.
[Закрыть]
Уже выстроились в гостиной при открытых дверях и окнах белые чиновники во фраках и фрейлины двора в вечерних туалетах – весь высший свет.
А в саду свое гулянье. Множество нарядных женщин, не принадлежащих к избранному обществу, в праздничных уборах, украшенные цветами, завели упа-упа, грандиозную пляску на всю ночь. Под тамтамы[29]29
Тамтам – ударный музыкальный инструмент, разновидность гонга с неопределенной высотой звука. В Океании европейцы так же называли барабаны туземцев.
[Закрыть] танцевали босиком, а во дворце – под фортепьяно – в атласных туфельках.
Офицеры успели перезнакомиться со всеми и благодаря нестрогим таитянским нравам свободно переходили из одного мира в другой, наслаждаясь столь разнообразным весельем.
Ревность – неизвестная в Океании страсть – отравляла существование Рараху.
Засыпая в одиночестве в бедной хижине под шум окружающего леса, воображала она, как ее Лоти проводит вечера с фрейлинами Фаиманой и Териа… Больно сжималось бедное сердечко при мысли о принцессе Ариитее, ибо женским чутьем Рараху угадывала в ней соперницу…
Именно ревность, да еще, пожалуй, любопытство, привели влюбленную девочку в королевский сад на бал…
– Иа ора на, Лоти! (Здравствуй, Лоти!) – внезапно раздался за моей спиной знакомый детский голосок, неуместный в пряной атмосфере совсем не детского праздника.
Я удивленно обернулся.
Да-да, она самая, маленькая Рараху, предстала передо мной в белом платьице. Малышка держала за руку неразлучную подружку. Девочки, хотя и хорохорились, были заметно смущены вниманием к себе со стороны взрослых женщин. Принужденно улыбаясь, Рараху укорила меня:
– Почему ты не с нами, Лоти? Не хочешь знаться? Может, другие, во дворце, красивей нас? Или лучше одеты?
В воздухе запахло грозой. Обиженный голосок звенел от злости.
Малышка прекрасно знала, что для меня лучше ее не было никого, только поэтому она позволила себе столь дерзкую выходку.
Успокоившись, Рараху попросила:
– Подойдем-ка поближе, я хочу посмотреть, что делают там эти во дворце.
Мы втроем, взявшись за руки, сквозь пляшущую толпу муслиновых светлых платьев и цветочных гирлянд пробрались к распахнутым окнам, где вовсю продолжался королевский бал.
– Ой, что они делают? – горячо прошептала Тиауи.
Она показывала на роскошных дам, в дорогих туниках, с подведенными бистром[30]30
Бистр – коричневая краска.
[Закрыть] бровями. Вместе с офицерами дамы сидели за накрытым зеленым сукном столом. Они передвигали золотые монеты, а пальцы быстро перебирали раскрашенные глянцевые карточки; а между тем в глазах их застыла ленивая истома, присущая исключительно южанкам…
Тиауи понятия не имела о тайнах покера и баккара,[31]31
Покер, баккара – названия карточных игр.
[Закрыть] и мои объяснения ничем ей не помогли.
Вдруг в душном воздухе раздались первые аккорды рояля; все замолкло. Рараху замерла, очарованная.
Никогда прежде она не слышала ничего подобного; от изумления и восторга ее диковинные глаза округлились еще больше. Смолк и тамтам; прекратилась зажигательная туземная пляска. Я чувствовал, как за нашими спинами, стараясь не шуметь, собирались люди. Слышались только колыханье легких тканей, бархатный шорох больших бабочек, задевавших крыльями пламя зажженных свечей; да еще доносился никогда не умолкающий отдаленный гул океана…
В паре с капитаном фрегата вышла вальсировать принцесса Ариитеа.
– Она очень красивая, Лоти! – ревниво выдохнула Рараху.
– Очень, Рараху, – согласился я.
– И ты, когда подойдет твоя очередь с ней танцевать, ты так же обнимешь ее? А Рараху вдвоем с Тиауи вернется в Апире и ляжет там спать вся в слезах? Нет, Лоти, нет! – вспыхнула она вдруг. – Ты не пойдешь туда! Я пришла за тобой!
– Успокойся, Рараху! Ты еще послушаешь, как чудно звучит рояль под моими руками. Уверяю, тебе не приходилось слышать такой сладкой музыки. А потом ты уйдешь – ведь уже ночь. Завтрашнего дня ждать недолго, завтра мы снова будем вместе…
– Боже! Нет, Лоти, нет, я не пущу тебя! – закричала она дрожащим от ярости детским голоском и стремительно, как дикая кошка, вцепилась в меня, сорвала золотой аксельбант,[32]32
Аксельбант – золотой, серебряный или нитяной шнур; принадлежность форменной одежды адъютантов, офицеров генеральных штабов и других военнослужащих ряда армий.
[Закрыть] измяла воротничок моей безупречной английской сорочки и разорвала сверху донизу крахмальную манишку.
Делать нечего! Малышка добилась своего. Не мог же я, в самом деле, появиться на балу в таком виде. Пришлось обратить все в шутку, рассмеяться и вместе с Рараху пойти в джунгли Апире…
Среди деревьев, в глухой темноте мне все показалось нелепым и тоскливым: тишина, свет чужих звезд, запахи экзотических цветов – все, даже счастливый голосок маленькой чаровницы, что шла вместе со мной. Меня преследовало волшебное видение: Ариитеа в длинном темно-синем, как ночь, атласном платье вальсирует среди праздничных огней под звуки благородной музыки. Жгучее желание влекло меня к ней. Напрасно в этот вечер Рараху увела меня с собой…
XXI
ЛОТИ – СЕСТРЕ В БРАЙТБЕРИ
Папеэте, 1872 год
Милая сестрица!
Вот и я очарован – очарован этой страной, ни на какие другие не похожей. Должно быть, я вижу ее через ту же волшебную призму, что и Джордж; двух месяцев не прошло, как я слупил на эту землю, – и вот я пленен. Забылось уныние первых дней. Здесь, пожалуй, хотел бы я жить, любить и умереть, как говорила Миньона…[33]33
Миньона – героиня романов о Вильгельме Майстере великого немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гёте.
[Закрыть]
Мы останемся здесь еще на полгода – до октября. Так решил наш капитан: ведь и ему здесь хорошо как нигде. Еще полгода буду предаваться сладчайшей истоме здешней жизни, пока не превращусь окончательно в туземца. Боюсь, как бы час отплытия не причинил мне жестоких страданий.
Не могу передать тебе, с каким странным чувством я встречаю здесь свои отроческие воспоминания. Ощущение такое, что я попал в страну детства. Все эти пейзажи мною уже видены, все имена известны, все люди настолько подобны персонажам моих детских снов, что иногда я вынужден ущипнуть себя – уж не сплю ли я? Удивляюсь, как двенадцатилетним мальчиком, грезя об Океании, я угадал ее такой, какой нашел ныне.
Покопайся в бумагах, оставшихся после Джорджа, может быть, найдешь выцветшую фотографию: хижина на берегу моря под высокими пальмами, в густой зелени. Это его дом. Он и сейчас цел.
Мне показали его, я сразу же его узнал.
С отъездом брата дом опустел, обветшал, начал разрушаться от морского ветра, стены заплела вьющаяся ваниль… Но его до сих пор называют домом Руери – это таитянское имя Джорджа.
О Джордже здесь помнят, особенно королева. Ради него она и меня приветила и, кажется, полюбила.
С тобою, сестра, Джордж наверняка был откровенен. Ты, конечно, знала, что все четыре года на чужбине он жил с таитянкой, своей возлюбленной.
Меня считали ребенком и ничего об этом не говорили, я сам обо всем догадался. Я даже видел у него на столе письма на незнакомом языке, ее письма… Теперь я этот язык немного понимаю и даже говорю на нем.
Возлюбленную Джорджа зовут Таимахой. Она живет на соседнем острове; мне бы хотелось ее повидать. Я не раз собирался разыскать ее, но что-то меня останавливало. Имею ли я право ворошить остывший пепел, проникать в сокровенные тайны брата, на которые смерть набросила священный покров?!
XXII
ОБ УСТРОЙСТВЕ ОБЩЕСТВА И ФИЛОСОФИИ
Таитяне подобны детям: так же капризны, переменчивы, по любому пустяку способны сердиться, легко отходчивы, смех и слезы всегда рядом. Между тем они безукоризненно честны и простодушны…
Они мечтательны и поэтичны, склонны, к созерцанию; тонко чувствуют природу – и радость и печаль ее…
Туземцы суеверны: они страшатся лесных дебрей и темноты, а более всего – злых духов и призраков, обитающих там.
На Таити обожают ночное купанье. Девичьи компании при лунном свете плещутся в дивно-прохладных лесных прудах. Но если крикнуть: «Тупапаху!» – купальщицы разбегаются как полоумные.
Тупапаху – странное слово, жуткое и непереводимое: так зовут татуированные призраки, которые наводят смертельный ужас на всех полинезийцев.
В Океании понятия не имеют, что такое труд. Природа дает все необходимое для прокорма этого беспечного племени: для всех плодоносят хлебные деревья, дикие бананы и прочие экзотические растения. Посему живут эти взрослые дети, как птицы небесные, не заботясь о хлебе насущном, в полной праздности и вечных грезах. Они и не подозревают, что в нашей прекрасной Европе столько бедняков изнемогают в нужде и тяжкой работе ради пропитания…
XXIII
ОБЛАЧКО
Вся веселая компания собралась на берегу ручья в Апире. Мы валялись на траве, а Тетуара – она в этот день была в ударе, – объедаясь апельсинами и кокосовыми орехами, рассказывала нам одну байку за другой, в духе Рабле.[34]34
Рабле Франсуа (между 1483–1500– 1553) – великий французский гуманист и писатель; здесь имеется в виду его знаменитый роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», изобилующий фантастическими сценами.
[Закрыть]
С ее трескотней сливался полуденный стрекот цикад.
В этот самый час на другой стороне земного шара мои далекие друзья мерзли и кутались в плащи, выходя из парижских театров в ледяной туман зимней ночи…
А здесь покой и истома: по верхушкам деревьев порхает легкий ветерок, весело пляшут солнечные зайчики, до бесконечности умноженные легкой сеткой мимоз и гуаяв.
Вдруг я увидел, что к нам приближается девушка в длинной тунике цвета морской волны; черные волосы заплетены в аккуратные косы, на голове – жасминовый венок…
Под полупрозрачной тканью туники просвечивала нежная девичья грудь, не знавшая корсета, и роскошное парео – белые цветы на красном фоне…
Никогда еще я не видел Рараху такой красивой и такой довольной собою.
Она подошла. Ее встретили с восторгом. Право, она была на диво хороша, и застенчивое кокетство красило ее еще больше.
Смущенно и робко присела она рядом, потупила глаза, щечки ее зарделись… Так ведет себя напроказивший ребенок: вдруг откроется его проступок?
– Знает кошка, чье мясо съела! – донесся ехидный голос из кустов, и красавицы недобро захихикали.
Я удивился. Беспощадная Тетуара вставила колкое словцо:
– А материал на платье – китайский!
Казалось, смеялись кусты, вода, небо… Бедная Рараху едва не расплакалась…
XXIV
ТО ЖЕ ОБЛАЧКО
– Материал китайский! – сказала Тетуара. Ядовитый намек не шел у меня из головы… Действительно, к этому зеленому газовому платью я не имел отношения. Старики Рараху жили в панданусовой хижине, сами ходили полуголые и, конечно, не могли расщедриться на такую роскошь. Мне стало не по себе.
…Таитянки презирают китайских купцов из Папеэте. Нет большего позора для здешней женщины, чем принять ухаживания китайца.
Но те богаты и хитры и соблазняют туземок богатыми подарками и красивыми тряпками…
Я ни словом, ни намеком не поделился ужасными подозрениями с Джоном: он бы проклял бедняжку. Мне хватило ума обойтись без упреков и сцен: я просто затаился и наблюдал…
XXV
ОБЛАЧКО НЕ УХОДИТ
В неурочное время – в три часа дня – пришел я к нашей купальне под гуаявами на ручье в Апире. Неслышно подкрался, раздвинул ветки и – остолбенел.
Какой ужас! В нашем укромном местечке в прозрачной воде сидел старый голый китаец. Он чувствовал себя как дома. Седую косичку ловелас по-бабьи обмотал вокруг лысой макушки. Тщательно мыл он в нашем ручье костлявое безобразное тело, шафранно-желтое. И это бесстыдство, хотя и через густую листву, освещало солнце! И свежая чистая вода для него журчала так же просто и весело, как и для нас!
XXVI
Я продолжал наблюдать. Напряженное любопытство приковало меня к одному месту. Мне не терпелось узнать, что будет дальше.
Ждать долго не пришлось. Легонько зашуршали ветки, зазвучали нежные голоса – появились девочки.
Китаец выскочил из воды, как черт из табакерки, и побежал одеваться: наверное, стыдился выставлять напоказ свое безобразие. На ветвях болталась его одежда – множество балахонов, надеваемых один поверх другого.
Пока девочки подходили, он успел натянуть пару балахонов.
Впереди шествовал кот Рараху. Увидев китайца, он возмущенно зашипел, выгнул спину и, задрав хвост, повернул назад.
За ним шла Тиауи. Она остановилась на мгновенье, закрыла рот ладошкой и прыснула – дескать, вот умора!
Рараху выглянула из-за плеча подруги и тоже рассмеялась.
Ничуть не смущаясь, они подошли к ручью и лукаво защебетали:
– Иа, ора на, Чжен Ли! Иа ора на, тинито, мафату меити! (Здравствуй, Чжен Ли! Здравствуй, голубчик!)
Значит, они знали, как его зовут… И он знал этих девочек по именам… Китаец не без кокетства отбросил на спину седую косичку; похотливо замаслились его узкие глазки, глазки старого сластолюбца…
XXVII
Он разложил перед девочками всякую всячину: множество коробочек с белой и розовой пудрой, туалетные принадлежности, серебряные лопаточки, чтобы чистить язык, еще что-то… И объяснял, как всем этим пользоваться. Предлагал и китайские сладости – сухое варенье с имбирем и перцем.
Особенно настойчиво он ухаживал за моей Рараху. Подружки, хоть и ломались, кривили губки, гримасничали, как маленькие обезьянки, но в конце концов все принимали.
За одну шелковую розовую ленту Рараху позволила поцеловать себя в плечико. Осмелевший китаец вознамерился пойти дальше – и попытался поцеловать глупышку в губы, но та со всех ног улепетнула. А за нею и Тиауи, правда, не забыв прихватить в охапку подарки щедрого ухажера.
Обескураженный Чжен Ли бросился следом, но куда старику угнаться за газелями. И он, бедняга, остался ни с чем.
XXVIII
ОБЛАЧКО РАССЕЯЛОСЬ
На другой день Рараху плакала горючими слезами, уткнувшись в мои колени…
Она была совсем простой девочкой, выросшей в лесу на вольной воле. Представления ее о добре и зле не сложились, вернее, додумывались сами собой под сенью высоких деревьев, причудливые и наивные. Но все-таки по природе своей она была чистым неиспорченным человеком, а из миссионерской Библии в ее сердечко запало несколько христианских понятий…
Кокетство и желание прихорошиться увлекли ее на порочный путь. Но я совершенно уверен, как ни соблазнительны были стариковские подарки, взамен она не дала ничего. Между нами все еще можно поправить слезами.
Она поняла, что поступила дурно; главное – поняла, что причинила мне страдание и что целомудренный мой братец Джон отвернется от нее, не пожелает больше взирать на нее своими голубыми очами…
Она мне все рассказала: и про зеленое газовое платье, и про цветастое парео. Бедняжка плакала, слезы душили ее… Глядя на раскаивающуюся подружку, плакала и Тиауи.
Это были первые слезы в коротенькой жизни Рараху. После бурного объяснения и слез мы, как это случается, еще больше сблизились. Любовь моя стала сердечнее; образ Ариитеи на время померк…
Эта милая девчушка, рыдавшая у меня на коленях среди глухого леса в Океании, предстала передо мной в новом обличье. Впервые я увидел в ней КОГО-ТО, начал догадываться, какой восхитительной женщиной могла бы она стать, если бы получила достойное воспитание и образование.
XXIX
С этого дня Рараху решила, что она уже не ребенок, и перестала ходить с обнаженной грудью.
Даже по будням теперь она надевала платье и заплетала в косы длинные волосы…
XXX
Рараху называла меня Мата Рева. Ей не нравилось имя Лоти, которым наградили меня ее соперницы: Ариитеа с Фаиманой.
«Мата» – по-полинезийски означает «глаз». Полинезийцы дают людям имена по глазам, и обычно очень меткие.
Пламкетта, например, называли Мата Пифаре (Кошачий Глаз); Брауна – Мата Иоре (Крысиный Глаз); а Джона – Мата Нинамо (Лазурный Глаз).
Меня же Рараху не захотела называть звериным именем и после долгих раздумий нашла более поэтическое: Мата Рева.
Я обратился к словарю достопочтенных монахов и нашел там следующее: Рева – небесная твердь; пропасть, бездна; тайна…
XXXI
ДНЕВНИК ЛОТИ
Время в этой чудесной стране шло очень медленно: среди однообразного вечного лета оно не оставляло следов. Все наполнено тягучим и сладким, как мед, покоем… Никакие мирские волнения и заботы не могли его нарушить.
О, дивные часы! О, сладкие, теплые летние наши часы, длиною в вечность, на берегу ручья Фатауа, в глухом тенистом уголке среди густой зелени – гнездышке моих таитянских подружек! Тихо журчал чистейший ручей по гладким камешкам, увлекая течением водяных мух и крохотных рыбок. По земле стелилась тоненькая травка и пахла так, как пахнет у меня на родине сено прекрасной июньской порой. По-таитянски этот чудный запах называется «поумирираири», что значит «сладкий запах трав». Воздух напоен тропическими ароматами – особенно сильно благоухали апельсины, нагретые солнцем.
В такой полдень ничто не нарушало томительной тишины. Вокруг шныряли маленькие бирюзовые ящерки – они нас не боялись, потому что мы лежали неподвижно, – и порхали черные бабочки с фиолетовыми глазками на крыльях. Тихонько журчала вода, негромко свиристели цикады, время от времени шлепались наземь перезрелые гуаявы и, разбившись в лепешку, распространяли аромат малины…
Когда заходящее солнце золотило ветви деревьев, я провожал Рараху домой в уединенную хижину под панданусовой кровлей. Ее старики всегда ожидали нас, сидя у порога на корточках, недвижные и важные. На мгновенье лица их освещались какой-то потусторонней улыбкой. Они гортанно произносили:
– Привет тебе, Лоти! – или: – Привет тебе, Мата Рева! Я оставлял свою подружку и уходил, а она провожала меня долгим взглядом и улыбалась – свежесть молодости и красоты на фоне мрачных полинезийских мумий…
Наступало время ужина. Я ярко представлял, как старый Тахаапаиру протягивал к куче хвороста длинную татуированную руку, похожую на сухую ветку, брал два бруска из бурао[35]35
Бурао – дерево тропического леса.
[Закрыть] и тер друг о друга, добывая огонь первобытным способом. Рараху брала огонь из рук старика, разжигала костер и пекла в золе маиоре – плоды хлебного дерева. Так они ужинали.
Одновременно со мной в Папеэте возвращалась веселая компания купальщиц с ручья Фатауа во главе с Тетуарой так что у меня всегда были симпатичные попутчицы.
– Лоти! – предупреждала Тетуара. – Не забывай, тебя сегодня ждут в королевском саду. Териа и Фаимана собираются пить чай с китайцами и на тебя рассчитывают. Если ты не возражаешь, я присоединюсь к вам…
С песнями шли мы по дороге в город; перед нами широко открывался вид на безбрежный океан, освещенный закатным солнцем.
Ночь, прозрачная звездная ночь, опускалась на Таити. Рapaxy у себя в лесу уже ложилась спать. Сверчки начинали в траве скрипичный концерт; под темными кронами высоких деревьев просыпались крупные ночные бабочки, а в сад выходили королевские фрейлины…
XXXII
Однажды, когда мы с Рараху прогуливались по тенистому бульвару в Папеэте, нам повстречалась некая странная дама. Рараху поздоровалась с нею полуприятельски-полунасмешливо и немного испуганно.
Дама, высокая, тощая, только одеждой похожая на гаитянку, кивнула в ответ с ледяным высокомерием, а затем обернулась нам вслед.
Рараху рассердилась и показала той язык. Потом рассмеялась и сказала мне, что эта сухопарая метиска – «полубелая», дочь англичанина и таитянки, – была ее школьной учительницей.
Однажды она объявила Рараху, что надеется на нее: девочка так хорошо учится и поэтому со временем сменит ее в школе.
Рараху перепугалась до смерти, представив себе подобную перспективу. Тут же бросилась бежать из тахаа-пиираа (школы) прямо домой в Апире и назад уже не вернулась.
