Текст книги "Жертвоприношения"
Автор книги: Пьер Леметр
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Если забыть о количестве магазинов, то в ограблениях нет ничего экстраординарного. Новички, молодняк, они начинают орать, размахивать руками, стрелять в воздух, прыгать на прилавки, оружие выбирают как в ролевых играх, чудовищного размера, и сразу становится ясно, что они уже в штаны наложили от страха. Наши же ребята действовали очень решительно, зря не суетились. И не встань у них на пути этот любитель поиграть в героизм, они бы благополучно отбыли, оставив после себя неизбежные разрушения, ну и все.
– Сколько они в январе взяли?
– Шестьсот восемьдесят тысяч евро, – произносит Луи. – Запротоколировано.
Камиль приподнимает бровь. Не то чтобы он был удивлен: ювелиры никогда не объявляют размеры истинных убытков, у них всегда есть что скрывать, нет, не в этом дело. Камилю просто нужна правда.
– Чистыми около миллиона евро. При продаже – тысяч шестьсот, может быть, шестьсот пятьдесят. Отличный результат.
– Известно, через кого сбывали?
При таком улове, который тянет на большие деньги и вместе с тем очень неоднороден, при перепродаже происходят большие потери, да и компетентных скупщиков в Париже не так-то много.
– Предположительно, товар прошел через Нейи, однако…
Естественно. Это был бы лучший выбор. Ходили слухи, что скупщик – некий расстрига. Камиль никогда не проверял, но не находил в этом ничего удивительного – и та и другая профессиональная деятельность прекрасно уживаются друг с другом.
– Стоило бы проверить и сейчас.
Луи записывает распоряжение. В большинстве дел Камиля задачи перед сотрудниками ставит он.
А вот и судебный следователь Перейра. Голубые глаза, слишком длинный нос и уши, напоминающие собачьи. Он человек занятой и озабоченный: руку Камилю пожимает на ходу, «здравствуйте, майор»… А за ним – его дамочка: этакая тридцатилетняя бомбочка с грудями, торчащими во все стороны, высоченные каблуки постукивают по цементным плитам, хорошо бы кто-нибудь ей сказал, что она перебарщивает. Судебный следователь знает, что цокот копыт стоило бы приглушить, но, хотя дамочка и следует за ним с отставанием на три шага, совершенно очевидно, кто здесь заказывает музыку. Возникни только у этой кобылки желание, она могла бы спокойно погулять по галерее, выдувая пузыри жевательной резинки. Нет, канать под Лолиту в тридцать как-то уж очень по-блядски, думает Камиль.
Все собираются вместе – Камиль, Луи, еще двое коллег из бригады, только что прибывших на место. Луи священнодействует: он точен, методичен, информирован, умеет обобщать (некогда он прошел по конкурсу в Высшую национальную школу администрации, но предпочел Высшую политическую). Перейра внимательно слушает, делается предположение о существовании восточноевропейского следа. Говорят о банде сербов или боснийцев – люди они жестокие, зачастую стреляют, когда можно было бы этого избежать. И конечно, Венсан Афнер, он-то оружия не чурается… Перейра качает головой: Афнер и боснийцы – взрывная смесь, странно даже, что дело ограничилось всего одной жертвой, это люди серьезные, говорит судебный следователь, и он совершенно прав.
Затем Перейра интересуется свидетелями. Обычно, когда открывается ювелирный магазин, кроме управляющей и ученицы, присутствует еще одна служащая, но сегодня утром она опаздывала. Появилась, когда все практически было закончено, и смогла услышать лишь последний выстрел. Когда какой-нибудь служащий странным образом не оказывается на месте во время нападения в магазине или в банке, где он работает, этот факт тут же начинает вызывать подозрения у полицейских.
– Мы ее проверили, – говорит один из полицейских; тон у него все же допускает сомнения. – Продолжим работать, но, кажется, тут все чисто.
Девица смертельно скучает. Она раскачивается на своих каблучищах, переминается с ноги на ногу, открыто поглядывая в сторону выхода. На ногтях у нее темно-красный лак, грудь стянута кофточкой, две верхние пуговицы которой не застегнуты, как будто кофточка не сходится, а в вырезе виднеется невероятно длинная белая ложбинка. Все со страхом поглядывают на еще держащуюся на месте пуговицу: кофточка так вызывающе обтягивает выпирающую грудь, что кажется, будто та плотоядно улыбается. Камиль смотрит на девицу, рисует в уме, она эффектна, но не настолько. Потому что, если присмотреться, видно совершенно другое: большие ноги, короткий нос, довольно грубые черты лица, слишком округлые ягодицы, но очень высоко посажены… Этакая альпинистская задница. И потом, эти духи… Просто йодная настойка. Ощущение, что стоишь рядом с корзиной устриц.
– Послушайте, – шепчет судебный следователь, отводя Камиля в сторону. – Госпожа дивизионный комиссар сказала, что у вас есть осведомитель…
Он произносит «госпожа» с таким почтением, будто тренируется перед произнесением «господин министр». Это шушуканье в стороне девица просто не выносит. Она испускает долгий и шумный вздох.
– Совершенно верно, – подтверждает Камиль. – У меня завтра будет больше информации.
– С этим нельзя тянуть.
– Не будем…
Перейра удовлетворен. Он, конечно, не дивизионный комиссар, но тоже неравнодушен к положительной статистике. Можно сниматься с места.
– Мадемуазель? – Суровый взгляд на девицу.
И повелительный хозяйский тон.
Если принять во внимание Лолитин вид, ему еще этот тон дорого обойдется.
16 часов
А свидетельские показания парикмахерши вполне ничего. Она повторяет, что уже говорила шпикам, и опускает при этом взгляд, будто находится в мэрии во время бракосочетания. Это самые точные данные. Даже очень точные. Когда встречаешь таких людей, то можно себя поздравить, что на тебе была маска. Учитывая оживление, царящее на улице, я стараюсь держаться как можно дальше от террасы, около бара. Заказываю кофе.
Девка жива. Все пули приняла на себя машина. Девку увезла «скорая».
Теперь на очереди больница. И надо торопиться, пока ее не выписали или не перевели куда-нибудь.
Но сначала необходимо перезарядить оружие. В «Mossberg» семь зарядов.
Салют только начинается. Пора менять воду в аквариуме.
18 часов
Несмотря на всю свою нервозность, Камиль спокойно держит на руле руки. У него в машине все команды на передней панели: да и какое может быть иное решение, если ноги болтаются в нескольких сантиметрах от пола, а руки слишком короткие? А в машинах, оборудованных для инвалидов, нужно быть внимательным, куда ставишь пальцы, – один неуместный жест, и ты в пролете. Тем более что ко всем своим недостаткам Камиль еще и плохо управляется с руками, если только в них нет карандаша.
Он паркуется, проходит через больничную стоянку, повторяя про себя то, что должен сказать врачу, – это одна из тех хитроумных фраз, что вы оттачиваете в течение целых пятнадцати минут и тут же забываете, когда начинаете говорить. Сегодня утром в приемном отделении было полно народу, и он поднялся прямо в палату к Анне. На сей раз он останавливается у регистратуры, столешница оказывается на уровне его глаз (высота один метр пять сантиметров, в таких делах Камиль редко ошибается – ну, на сантиметр-два). Он обходит помещение и решительно толкает небольшую боковую дверь, на которой безапелляционно значится «Вход воспрещен».
– Вы читать умеете? – слышит он женский визг.
Камиль протягивает свое полицейское удостоверение:
– А вы?
Женщина тут же замолкает, и ее палец застывает в воздухе.
– Отлично!
Оценила. Кожа у женщины темная, грудь плоская, костлявые плечи и очень живые глаза: лет этому тощему медицинскому работнику около сорока. Она, судя по всему, с Антильских островов. На бедже значится «Офелия». Ничего более уродливого, чем ее блузка с жабо, невозможно себе представить. На ней большие голливудские очки в белой оправе «бабочка», и от нее чудовищно несет табаком. Теперь она гостеприимно поводит рукой, приглашая Камиля подождать, пока она не ответит на телефонный звонок. Быстро заканчивает разговор, вешает трубку, оборачивается к Верховену и не может отвести от него восхищенного взгляда:
– Вы чертовски маленького роста! Я хочу сказать, для полицейского… Есть ли какие-то ограничения по росту, чтобы поступить в полицию?
Камилю не по вкусу такие вопросы, но они смешные, и он улыбается.
– У меня льготы, – произносит он.
– Блат, понимаю!
Через пять минут благожелательность уже переходит в бесцеремонность. Полиция не полиция, они уже хлопают друг друга по плечу.
Камиль быстро переходит к делу и спрашивает, кто из врачей занимается Анной Форестье.
– Сейчас вы сможете поговорить только с интерном, дежурящим на этаже.
Камиль понимающе кивает и направляется к лифту.
– Ей кто-нибудь звонил? – спрашивает он, останавливаясь.
– Насколько я знаю, нет…
– Это точно?
– Можете мне доверять. Тем более что пациенты здесь в таком состоянии, что не часто могут говорить по телефону.
Камиль делает еще один шаг к лифту.
– Постойте!
Офелия издалека помахивает какой-то желтой бумажкой, будто обмахивает ею кого-то, кто выше ее ростом. Камиль снова возвращается. Она посылает ему оценивающий взгляд.
– Любовная записочка! – шепчет она.
Пропуск. Камиль запихивает его в карман, поднимается на нужный этаж, спрашивает врача. Придется подождать.
В больнице скорой помощи на парковке яблоку негде упасть. Идеально для засады: стоящую тут машину, при условии что я не буду очень задерживаться, никто не заметит. Требуется только мобильность, бдительность и спокойствие.
И заряженный «Mossberg» на переднем сиденье под газетой. На всякий случай.
А теперь думаем, что делать.
Первый вариант: ждать, пока девица не выйдет из больницы. Это самое простое. Стрельба в больнице – нарушение Женевской конвенции, если она вообще для чего-то нужна. Камеры наблюдения, установленные в приемном отделении, – пустой номер, их там привинтили, чтобы отбить охоту у возможных кандидатов, но ничего не мешает разнести их двенадцатым калибром, прежде чем начать работать. С моральной стороны никаких вопросов. С технической тоже все возможно.
В таком варианте слабое звено – логистика, а попросту сказать, как отсюда сваливать. Узкое место. Конечно, можно завалить охранника и пролететь через шлагбаум – Женевская конвенция молчит по поводу охранников, но этот вариант не самый практичный.
Второй вариант: ждать за ограждением. Там есть хорошее местечко для стрельбы, потому что, выезжая со стоянки, кареты «скорой помощи» должны поворачивать направо и ждать зеленого света в сорока метрах дальше. Они мчатся сломя голову, доставляя свои крупнокалиберные отправления, но зато уезжать могут без всякой спешки. Когда «скорая помощь» останавливается на светофоре, мотивированный стрелок преспокойненько подкатывает сзади, одна секунда открыть заднюю дверь, еще секунда – прицелиться, третья – вы стреляете. Если учесть изумление, вызываемое подобной сценой у водителя «скорой» и возможных зрителей, то вполне можно успеть сесть в машину и проехать метров сорок в противоположном направлении, а потом – бульвар с двусторонним движением и окружная дорога. Ищи-свищи. Работенка непыльная и быстрая. Механика отлажена, дорога к бабкам открыта.
Но и в том и в другом случае нужно, чтобы девка вышла из больницы: либо вернулась домой, либо они ее куда-нибудь переведут.
Если это окно для стрельбы не открывается, вопрос потребует дополнительного изучения.
Остается возможность домашнего посещения. С букетом из цветочного магазина. Или с посылочкой из кондитерской. Поднимаешься, вежливо стучишь, входишь, выдаешь заказ и выходишь. Тут необходима точность. Или же, наоборот, можно бить на эффект.
Это две разные тактики, и у каждой есть свои плюсы. Первая – тактика прицельной стрельбы требует большего умения и приносит больше удовлетворения, но в подобной методике больше нарциссизма, больше думаешь о себе, чем о другом, великодушия ей не хватает, вот что. Вторая, бесспорно, великодушнее: стреляешь наугад – это благороднее, почти сплошная филантропия.
Но на самом деле часто за нас решают обстоятельства. А значит, нужно считать. И предугадывать. Этого-то как раз туркам и не хватало, они были организованны, но действовали открыто, а насчет предугадать – полный пролет. Стоило бы, впрочем, поучиться, раз уезжаешь из своей дыры в европейскую криминальную столицу! А эти – нет. Вылезли из самолета в Руасси, и давай хмурить свои черные брови: мол, мы крутые! Испугали! Разве что свою тетушку, у которой место работы – панель у Порт-де-ла-Шапель! Самое серьезное дело на их счету – налет на бакалейную лавку в пригороде Анкары и заправки в Кыршехире…
На ту роль, что была им предназначена в этой истории, совершенно не нужно было брать профессионалов, но привлекать к делу таких лохов, при всей практичности, почти оскорбительно.
Ладно. Зато Париж повидали перед смертью. Хотя бы за это могли бы сказать спасибо.
Терпение всегда компенсируется. Вот и наш шпичок торопливо семенит ножками через стоянку и исчезает в приемном покое. Я его на три шага опережаю и хочу это опережение сохранить до конца. Мне отсюда видно, как он останавливается у стойки регистраторши, девице из-за нее должна быть видна только его макушка, как в «Челюстях». Переминается с ноги на ногу, нервничает шпичок. Впрочем, уже обходит стойку.
Недомерок, но себя подать умеет.
Ничего страшного, у нас для него есть домашняя заготовка.
Выхожу из машины. Ориентируюсь на местности. Быстрота – вот самое главное, нужно быстро с этим делом покончить.
18 часов 15 минут
Анна заснула. Бинты вокруг головы в пятнах от антисептиков – грязно-желтых, отчего ее лицо становится молочно-белого цвета, закрытые веки набухли, а рот… Камиль запомнит его, эту линию нужно воспроизвести в рисунке, но тут дверь открывается, прерывая ход его мыслей. Камиля зовут, и он выходит в коридор.
Интерн – серьезный индиец в очочках, на бедже фамилия из шестидесяти букв. Камилю снова приходится извлекать свое удостоверение, которое молодой врач долго изучает, прикидывая, как нужно вести себя в подобных случаях. Полицейские в отделении скорой помощи гости частые, но уголовная бригада – нет.
– Мне необходимо знать, каково состояние мадам Форестье, – объясняет Камиль, указывая на дверь палаты. – Судебный следователь должен будет допросить ее…
Этот вопрос, скорее, по мнению интерна, входит в компетенцию главы отделения, он будет решать, что возможно, а что нет.
– Хорошо… А каково состояние мадам… Как она? – не унимается Камиль.
В руках у интерна рентгеновские снимки и странички с медицинским заключением. Впрочем, они ему не нужны – он знает эти данные как свои пять пальцев: перелом носа («чистый», подчеркивает он, хирургическое вмешательство не требуется), трещина ключицы, сломаны два ребра, два вывиха (запястье и левая нога), сломаны пальцы – перелом также чистый, масса порезов на ладонях, руках, ногах, глубокий порез на правой руке, но все нервы целы. Однако понадобится небольшая реабилитация, длинная рана на лице несколько более проблематична, шрам, вероятно, останется, синяки не в счет… Заключение рентгенологов однозначно: состояние больной впечатляет, однако потрясение не вызвало нейрофизиологических или нейровегетативных поражений. Черепная коробка цела, необходимо небольшое хирургическое вмешательство, гипсовая повязка… Впрочем, возможно, это не окончательное заключение. Завтрашняя томограмма даст полный ответ.
– Ей больно? – спрашивает Камиль. – Я вас спрашиваю, потому что мне нужно сообщить судебному следователю, понимаете…
– Мы сделали что могли. У нас в этой области есть определенный опыт.
Камиль выжимает из себя улыбку, бормочет слова благодарности. Интерн странно на него смотрит, взгляд у него очень глубокий. «Этот человек слишком переживает», – как будто говорит себе интерн. То ли ему кажется, что Камиль недостаточно профессионален, то ли хочется еще раз попросить у него удостоверение. Но он предпочитает играть на сочувствии и добавляет:
– Нужно время, чтобы все встало на место, гематомы рассосутся, вот тут и тут останутся шрамы, но мадам… – он ищет фамилию в карточке, – Форестье находится в безопасности, у нее нет необратимых поражений. Я бы сказал, что основная проблема пациентки заключается не в лечении, а в ее состоянии. Шок. Мы будем ее наблюдать несколько дней. А затем… ей может понадобиться помощь.
Камиль благодарит. Ему нужно идти, здесь больше нечего делать, но ясно, что уйти он не может. Он просто не способен этого сделать.
Правая сторона здания мне не может быть полезна. Зато слева все гораздо лучше. Запасный выход. Здесь практически все знакомо: дверь почти такая же, как в туалетах пассажа Монье. Нечто вроде брандмауэрной с толстым засовом с внутренней стороны – их так легко отпереть снаружи с помощью пластины из мягкого металла, что задаешься вопросом: не специально ли для взломщиков инженеры изобрели подобную конструкцию?
Прислушиваюсь, хотя могу этого и не делать – дверь слишком толстая. Ну и пусть. Оглядываюсь, пропускаю пластину между створками, открываю. Вот я и в коридоре. В конце – другой коридор. Делаю несколько уверенных шагов и специально шумлю на случай, если кого-нибудь встречу. Вот я уже дошел до конца и оказался за стойкой регистрации. И теперь вы мне будете говорить, что больницы строились не для убийц?
По правую руку – план эвакуации по этажам. Здание сложной конфигурации, плод неоднократных переделок, перестроек, достроек – головоломка при чрезвычайных положениях. Тем более что никто никогда не смотрит на эти планы на стенках, и, когда загорится, придется импровизировать – жалко, конечно, но если подумать… особенно в больнице… Создается впечатление, что даже если персонал некуда девать и вы в хороших руках, но вот изучение плана эвакуации – это специально для того, кто изучает его, вооруженный «Mossberg» с нарезным стволом.
Ладно, разберутся.
Вытаскиваю мобильный, фотографирую план. Все этажи одинаковые: из-за лифтов и водопроводных стояков оказываешься заложником определенной конфигурации.
Возвращаюсь в машину. Думаю. Неоправданный риск – вот что может поставить все под вопрос в нескольких сантиметрах от цели.
18 часов 45 минут
Камиль не зажигает свет в Анниной палате. Он сидит в полутьме на стуле (в больницах стулья очень высокие) и старается собраться с мыслями. Все развивается чрезвычайно быстро.
Анна храпит. Она всегда немного похрапывала, в зависимости от того, как лежала. Когда она это понимает, начинает стесняться. Сегодня все лицо у нее в гематомах, но обычно ей очень идет краснеть: у нее кожа почти как у рыжих – с крошечными очень светлыми пятнышками, которые становятся видны, только когда она смущается или при некоторых других обстоятельствах.
Камиль часто говорит ей:
– Ты не храпишь, ты просто громко дышишь, а это совсем другое дело.
Она розовеет, теребит волосы, чтобы обрести самообладание.
– В тот день, когда ты будешь воспринимать мои недостатки как недостатки, – говорит она улыбаясь, – пора будет опускать занавес.
Он уже привык, что она часто говорит о расставании. При этом у нее не получается различий между временем, когда они вместе, и тем, когда этого уже не будет, – для них это нюансы. Камилю так спокойнее. Рефлекс вдовца, причем депрессивного. Он не знает, страдает ли до сих пор депрессией, но то, что он вдовец, сомнений не вызывает. Он и она вместе движутся во времени, о котором им ничего не известно, оно прерывисто, неопределенно, возобновляемо.
– Камиль, прости меня…
Анна разлепила веки. Она с усилием произносит каждое слово. И несмотря на затрудненные губные звуки, пришепетывание из-за отсутствующих зубов и то, что она постоянно прикрывает рот тыльной стороной ладони, Камиль все сразу понимает.
– Но что прощать, сердце мое? – спрашивает он.
Она показывает на постель, на палату – ее жест охватывает их жизнь, мир, больничную палату, Камиля.
– За все.
Потерянный Аннин взгляд делает ее похожей на жертв покушений – так ведут себя выжившие. Он берет ее руку, его пальцы нащупывают шины. «Тебе нужно отдыхать, я тут, значит с тобой ничего не может случиться». Как будто от этого легче. Камиль разрывается между профессиональными рефлексами и личными переживаниями. И кроме того, его мучит один вопрос: все же зачем убийца из пассажа Монье хотел ее убить? Да так сильно хотел, что четыре раза пытался сделать это. Напряжение, обстановка налета, стечение обстоятельств… Все так, однако…
– Там, в ювелирном магазине, ты еще что-нибудь видела или, может быть, слышала? – спрашивает Камиль.
Она не уверена, правильно ли поняла вопрос:
– Еще что-нибудь… что?
– Нет-нет, ничего.
Анна пробует улыбнуться, но получается неубедительно. Он кладет ладонь на ее руку. Пусть спит. Но она должна заговорить как можно скорее. Должна рассказать все, детали, может быть, есть что-то, чего она не понимает. Узнать бы самому – вот в чем проблема.
– Камиль…
Он склоняется над ней.
– Прости меня…
– Знаешь, прекрати! – отвечает он мягко.
В этом полумраке палаты Анна катастрофически уродлива: бинты, синяки, покрывающие ее лицо, зияющий рот… Камиль видит, как это будет. Ужасающе вздутые гематомы незаметно превратятся из черных в синие с переходом в фиолетовое и желтое. Пора идти, хочет он этого или нет. Больнее всего ему от Анниных слез. Они текут безостановочно. Даже когда она спит.
Камиль встает. На сей раз он действительно уходит.
Здесь он ничего не может сделать. Он осторожно закрывает дверь палаты, как дверь в комнату ребенка.
18 часов 50 минут
У регистратора часто работы выше головы. Когда все входит в более спокойный ритм, она позволяет себе выкурить несколько сигарет. Это в больницах обычное дело: рак здесь просто коллега по работе. Она скрещивает на груди руки и грустно курит.
Лучше и не придумаешь. Пробраться вдоль здания, открыть запасный выход – взгляд на стойку регистрации, чтобы удостовериться, что медсестра еще не вернулась, нет, там перед входом видна ее спина.
Еще три шага. Вытягиваем руку, берем журнал госпитализаций. Оказалось совсем не трудно.
Здесь лекарства хранятся под ключом, а личные карточки пациентов – вот вам, пожалуйста. Медсестры почему-то думают, что все опасности от болезней и лекарств, – логично, ведь они не думают о налетчиках в торговой галерее.
Откуда доставлен: пассаж Монье, Париж, Восьмой округ
Кто доставил: «скорая», номерной знак SAMU LR-453
Время приема: 10.44.
Фамилия:Форестье Анна
Палата: 224
Дата рождения: неизвестна
Адрес: улица Фонтен-о-Руа, 26
Трансфер: неизвестно
Номер общей медкарты:МРТ
Номер страхового свидетельства:ожидается
Номер карточки:GD-11.5
Возвращаюсь на стоянку. Реши медсестра выкурить еще одну сигарету, я бы мог переснять весь журнал.
Палата 224. Третий этаж.
Сев в машину, я ласково провожу рукой по стволу лежащей у меня на коленях винтовки. «Mossberg» для меня как кошка или кролик – домашняя любимица. Хотелось бы выяснить, будут ли переводить пациентку в специализированное отделение, или же она останется здесь, – я тогда на бобах.
Если бабки еще существуют, то все хорошо. Тогда безразлично, где она. И если учесть, сколько я ко всему этому готовился, расслабляться нельзя. У меня на телефоне фотография плана эвакуации, который подтверждает, что никто не знает, что представляет собой это здание целиком, – этакая звезда, некоторые лучи которой загнуты: посмотришь с одной стороны – полигон, перевернешь, как на детских рисунках «найди волка», увидишь череп. Для больницы не очень-то тактично.
Но главное не в этом. Если мои выводы верны, мне нужно по лестнице подняться в палату 224 и, как только я окажусь на третьем этаже, пройти еще десять метров. А для отступления следует выбрать более сложный маршрут, чтобы запутать следы. Я поднимаюсь на один этаж, прохожу коридор, поднимаюсь еще на один, после палат нейрохирургии три двустворчатые двери подряд, потом лифт, и попадаешь в приемный покой с противоположной стороны, шагов на двадцать дальше от запасного выхода. А потом – большой бросок по стоянке до собственной машины. После моего небольшого выступления в этом здании, чтобы найти хотя бы мои следы, надо будет встать, пожалуй, до рассвета…
Остается возможность, что ее переведут. В таком случае лучше подождать тут. Имя пациентки мне известно, самое правильное теперь выяснить, как она себя чувствует.
Ищу телефонный номер больницы, набираю.
Тычу в клавиши, тычу – тяжело. С «Mossberg-500» все значительно быстрее.
19 часов 30 минут
Камиль звонит Луи, чтобы выяснить состояние текущих дел, поскольку за весь день так и не смог дойти до управления. На руках у них задушенный травести, немецкая туристка, которая, судя по всему, покончила с собой, один автомобилист, которого зарезал другой автомобилист, бомж, умерший от потери крови в подвале спортивного зала, юный наркоман, выловленный в канализации Тринадцатого округа, и преступление из-за страсти: виновный только что начал давать признательные показания, ему семьдесят один год. Камиль слушает, делает распоряжения, одобряет принятые меры, но мысли его не здесь. К счастью, Луи занимается текущей работой.
Из доклада своего заместителя Камиль практически ничего не запомнил. Если подвести итог, результат просто разрушителен!
Теперь Камиль может оценить создавшуюся ситуацию. Он запустил механизм, управлять которым практически не может. Обманул дивизионного комиссара, говоря о каком-то информаторе, которого у него нет, солгал начальнику, предоставил ложное имя в префектуру полиции… И все для того, чтобы заняться делом, которое касается его лично.
И самое плохое то, что он – любовник главной жертвы, которая также проходит первым свидетелем по делу о разбойном нападении, связанном с разбойным налетом со смертельным исходом…
А когда он думает об этой череде обстоятельств, об этой серии катастрофических решений, недостойных даже его опыта, он просто приходит в отчаяние. Он осознает, что оказался пленником самого себя. И своей горячности. Он ведет себя как настоящий идиот, который никому не доверяет, хотя на самом деле не доверяет главным образом именно себе. И поскольку он не может себя изменить, ему приходится не делать того, что он умеет. Интуиция, которая иногда так ему помогает, на сей раз оказывается под влиянием страсти, отсутствия чувства меры, ослепления.
Его отношение тем более странно, что дело достаточно ясно. Какие-то типы заявляются в пассаж Монье с целью грабежа и случайно сталкиваются с Анной, которая видит их лица. Они ее избивают и вытаскивают в проход с тем, чтобы успеть отреагировать в том случае, если ей вздумается бежать. Что, впрочем, она и попробовала сделать. Тот, кто стоит на шухере, стреляет в нее, но, застигнутый врасплох, промахивается, а когда хочет исправить положение, вмешивается подельник. Пора сматываться с награбленным. На улице Жорж-Фландрен им представляется последний шанс, но подельники снова начинают выяснять отношения, и это спасает Анну.
Упорство этого типа пугает, но он действовал под влиянием момента и преследует Анну, потому что может в нее выстрелить.
Теперь дело сделано.
Налетчики должны быть далеко отсюда. Мало верится, что они остались в Париже. С такой добычей можно податься куда угодно – знай выбирай.
Арест их зависит от того, сможет ли Анна их опознать, хотя бы одного. Затем все как всегда. С теми средствами, которыми они располагают, и учитывая количество дел, которые накапливаются изо дня в день, один шанс из тридцати, что их скоро найдут, один из ста, что найдут в достаточно короткий срок, и один из тысячи, что найдут когда-нибудь – случайно или чудом. В любом случае след уже остыл. Теперь так много вооруженных налетов, что, если налетчиков сразу не задерживают и если они уже успели стать профессионалами, у них есть все шансы остаться на свободе.
И самое лучшее, говорит себе Камиль, все остановить, пока эта история еще никуда не вышла из поля компетентности Ле Гана. Он еще все может устроить, легко. Ну, еще одна небольшая ложь… Ну и что? Он – генеральный инспектор, но, если дело пойдет выше, все кончено. Если Камиль объяснит ему, что произошло, тот поговорит с дивизионным комиссаром Мишар, и она будет счастлива завоевать доверие своего шефа, которое ей обязательно когда-нибудь понадобится. Она даже будет рассматривать это как своеобразную инвестицию. Нужно, чтобы все было закончено до того момента, как судебный следователь начнет беспокоиться.
Камиль признает свои недостатки: он легко приходит в ярость, поддается соблазну, может впадать в ослепление, совершать ошибки – кто за ним не знает подобных качеств?
Ему становится легче от принятого решения.
Все прекратить.
Пусть кто-то другой ищет этих налетчиков, у Камиля очень компетентные коллеги. А он будет помогать Анне, ухаживать за ней – в этом она больше всего нуждается.
Впрочем, другие тоже прекрасно могут этим заняться.
– Подождите…
Камиль подходит к регистратору.
– Во-первых, вы только что запихали в собственный карман карточку о приеме на лечение. Вам, может быть, наплевать на эту бумажку десять раз, но здесь администрация весьма недоверчива. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
Камиль извлекает карточку. Без номера социальной страховки Анну невозможно официально принять в больницу. Медсестра указывает пальцем на пожелтевшее объявление – приклеенные к стеклу скотчем уголки наполовину отлепились – и декламирует: «Удостоверение личности – ключ к вашему пребыванию в больнице».
– Нам даже читали об этом специальные лекции. Понимаете, насколько это важно? Нужно штопать прорехи, это миллионы.
Камиль понимающе кивает, он, конечно, сходит к Анне на квартиру. Но как это все может достать, черт возьми!
– И еще одно, – продолжает медсестра. Она строит кокетливую гримасу – этакая маленькая девочка, совершенно испорченная. – Что касается штрафов, вы будете их платить или это слишком?
Ну что у нее за работа!
Обессиленный Камиль обреченно протягивает руку. Три секунды, и девица уже открывает ящик. По крайней мере сорок актов приемки. Она улыбается, как будто демонстрирует трофеи. В улыбке не хватает двух одинаковых зубов.
– Ладно, – сообщает она ласково. – Сегодня моя смена, но я ведь дежурю не каждый день…
Ну что за работа!
Не все штрафы собираются у нее в кармане, она их распределяет – туда-сюда. Каждый раз как открываются застекленные двери, в лицо Камилю ударяет холодный воздух, но облегчения он с собой не приносит.
Камиль очень устал.
Никуда ее переводить не будут.
Не раньше чем через день или два, отвечает девушка по телефону. Но я не собираюсь тут гнить два дня на стоянке. Я уже достаточно жду.
Почти восемь вечера. Странное время для полицейского. Он уже собирался выходить, но вдруг задумался, погрузился в свои мысли, уставился на застекленные двери, как будто впервые их видит. Еще несколько минут, и он смотается отсюда.