Текст книги "Сенека"

Автор книги: Пьер Грималь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

* * *

Что касается проблемы датировки трактата «О провидении», то и здесь мы верим если не в возможность бесспорного ее решения, то хотя бы в пользу уточнения и дополнения существующих гипотез. При этом мы рассчитываем отталкиваться не столько от самого текста, сколько от того, каким образом он связан с Луцилием, которому посвящен. Большинство исследователей считают трактат «О провидении» одним из последних произведений Сенеки; но есть и такие, их немного, кто полагает, будто трактат создавался автором в изгнании.

В качестве зацепки может быть использован единственный объективный факт, заключающийся в том, что трактат не мог быть написан до прихода к власти Калигулы. Ссылки на правление Тиберия, упоминаемое в прошедшем времени, не оставляют на этот счет никаких сомнений.

Существует точка зрения, согласно которой упоминание в тексте боя диких зверей (venationes) с участием юношей благородного происхождения (honesti) якобы служит указанием на зрелища, устраиваемые Нероном в 59 году. При всей изобретательности этой гипотезы (которая при этом остается лишь гипотезой) одной ее слишком мало для датировки «Провидения».

Мы думаем, что есть более перспективный путь. Анализ духовной эволюции Луцилия позволит определить, в какой момент своей жизни он находился в состоянии, наиболее благоприятном для восприятия этой «речи в защиту богов». К счастью, в указаниях подобного рода недостатка нет. Как сообщает Сенека, Луцилий признает существование в мире провидения. Из чего следует, что идеи стоицизма, во всяком случае «головой», он уже принял. Но, соглашаясь с «физикой» учения, он пока не отказался от желания задавать вопросы и выдвигать возражения.

В нашем распоряжении имеются книги, с помощью которых Сенека доказывал существование провидения, указывая на самые, казалось бы, не связанные между собой явления, на примере которых обнаруживается действие провидения. Эти книги носят название «Вопросов естественной истории». Детальной разработки проблемы провидения в них нет; некоторые темы, сформулированные Сенекой в трактате «О провидении», в первую очередь изучение закономерности движения звезд, в «Вопросах...» отсутствуют. Но все-таки некоторые параллели напрашиваются. И в том и в другом произведениях Сенека почти в одних и тех же выражениях утверждает, что все, происходящее в этом «бурном» мире, имеет свои причины. В диалоге обобщение примеров «физического» проявления провидения не сводится к простому краткому пересказу содержания «Вопросов». Между первым и вторым даже обнаруживается противоречие: если в «Провидении» Сенека соглашается с лунной теорией приливов и отливов Посидония, то в «Вопросах...» он излагает совершенно другую точку зрения, объясняя приливы «переполнением» морей, вызываемым внутренними морскими источниками. С другой стороны, известно, что, работая над «Провидением», Сенека обдумывал план создания большого труда, посвященного изучению разных аспектов этой же проблемы. Этим трудом и стали «Вопросы естественной истории», которые, следовательно, появились на свет после «Провидения». Такова весьма правдоподобная версия, выдвинутая на основе анализа изложенных фактов А. Фонтаном. Таким образом, границей terminus ante quern для диалога будет создание «Вопросов...». Но мы знаем, что работать над этой книгой Сенека начал в 62 году. Следовательно, написание трактата «О провидении» не может быть отнесено к более позднему времени.

От самого Сенеки мы знаем, что к моменту появления диалога Луцилий уже принял идею провидения. Однако так он думал далеко не всегда. В одном из первых писем переписки Луцилий если и допускает существование провидения, то лишь как одну из многих вероятностей. Речь идет о шестнадцатом письме, написанном, по всей видимости, осенью или в начале зимы 62 года. За время, прошедшее между отправкой этого письма и написанием диалога, Луцилий, который много читал, успел познакомиться с учением стоиков о провидении и проникнуться убеждением в его справедливости.

Несмотря на это, его продолжал мучить вопрос о существовании в мире, созданном и «регулируемом» богом, зла. Диалог, своим объемом превосходящий любое из писем начального этапа переписки, и стал ответом философа на этот вопрос. Исходя из этого мы датируем «О провидении» концом 62-го или, что вероятнее, началом 63 года. Мы рассматриваем диалог как своего рода «приложение» к письмам этого периода и убеждены, что он в любом случае предшествует 74-му письму, в котором содержится краткое изложение учения о провидении и которое было написано в апреле 64 года.

Но почему Сенека решил опубликовать ответ другу в виде самостоятельного произведения, и почему он придал ему форму диалога? Почему именно в этот период жизни философ счел нужным с возвышенным красноречием, которым дышит каждая страница диалога, сближая его с жанром утешения, провозгласить свою веру в совершенство божественной воли?

Легко заметить, что в «Провидении», как, впрочем, и в других диалогах Сенеки, личность собеседника очень скоро утрачивает для автора свое значение. Возражения Луцилия – не более чем предлог, такой же, каким в свое время послужили смерть брата Полибия или колебания Серена. На самом деле Сенека, словно стыдясь себя самого, выражает на страницах диалога переполняющее его счастье. Вопреки опале он отказывается роптать на судьбу. Его речь обращена не столько к тем, кто склонен его жалеть, сколько совсем к другим, кого гораздо больше и кто с явным или скрытым удовлетворением наблюдал за его низвержением с высот власти. Сентенция, венчающая раздел диалога, именуемый «divisio», достойна занять место эпиграфа ко всему произведению и приложима к самому Сенеке этого периода его жизни: «Persuadebo... tibi ne umquam boni viri miserearis: potest enim miser did, поп potest esse» («Я прошу... чтобы ты никогда не жалел добродетельного мужа: его можно назвать несчастным, но он не может быть несчастен»). Разумеется, все эти настроения выражены неявно. Сенека верен своему стремлению к объективности и везде, где можно, старается избегать откровенности. Но время и обстоятельства создания диалога с неизбежностью подводят нас к признанию параллели между тем, как философ оценивал собственное положение, и судьбой Катона, образ которого выведен им с необычайной яркостью. Катон, как и Сенека, боролся за свободу. Но ряды его сторонников таяли, и в конце концов он остался один – как и Сенека после смерти Бурра, когда начались удаление со всех ключевых постов людей, принадлежавших к его партии, и замена их людьми Тигеллина. Сенека с некоторой долей театральности напоминает, что дверь, ведущая к свободе, всегда распахнута, и дверь эта – смерть. Мы знаем, что философ до последних дней сохранил верность этой идее, а страницы, написанные им в начале опалы, становятся в наших глазах его пророчеством.

Как и Катону, Сенеке придется повторить попытку самоубийства и лишь ценой огромного напряжения воли оборвать свою жизнь. Нет никаких сомнений, что Сенека, столь глубоко преданный идее необходимости учиться смерти, подолгу размышлял о гибели Катона, готовый разделить его судьбу. «О провидении» – это прежде всего свидетельство того, насколько серьезно философ готовился к смерти; отсюда и тот торжественный тон, без которого вполне могло обойтись обычное наставление учителя ученику.

* * *

Пожалуй, нет смысла возвращаться к датировке «Вопросов естественной истории», установленной А. Ольтрамаром, тем более что сомнений относительно землетрясения в Помпеях, которые ученый испытывал в момент публикации своего труда, сегодня уже нет. Мы знаем, что оно произошло 5 февраля 62 года. Именно тогда Сенека приступил к работе над книгой VI «Вопросов...». По всей вероятности, довести начатое дело до конца он не успел. Это значит, что «Вопросам...», как и «Письмам к Луцилию», были посвящены последние годы жизни философа.

Трактат «О благодеяниях» также принадлежит перу Сенеки, достигшего старости. Мы знаем, что к тому времени, когда Сенека писал Луцилию восемьдесят первое письмо, то есть в конце весны 64 года, по меньшей мере первые шесть книг были уже готовы, а возможно, была написана и последняя, седьмая. С другой стороны, очевидно, что книга II появилась на свет после смерти консуляра Каниния Ребила, покончившего самоубийством в 56 году. Но установить точную дату между двумя этими границами очень трудно.

На основе анализа содержания текстов мы приходим к выводу, что теория благодеяний, изложенная на последних страницах книги «О счастливой жизни», не является пересказом трактата «О благодеяниях», но представляет собой оригинальное изложение, посвященное размышлению о роли богатства в жизни человека, как его понимали философы Средней Стои. Если это действительно так, то можно сказать, что в «Благодеяниях» автор углубил и развил эту тему, опираясь главным образом на Гекатона. Тогда 58 год (когда, по нашему предположению, был написан трактат «О счастливой жизни») служит для датировки «Благодеяний» terminus post quern. Подтверждение этой версии мы находим во введении к книге IV, в котором приводятся некоторые определения, заимствованные из «Счастливой жизни», но вне пояснительного контекста и без иллюстрирующих их примеров.

Некоторые исследователи полагают, что, затрагивая проблему «благодеяний тирана», Сенека намекает на собственные взаимоотношения с Нероном, сложившиеся к 62 году. Мы не можем согласиться с этим предположением. Если Сенека без всяких опасений рассуждал на подобную тему, значит, в реальной жизни эта проблема перед ним еще не стояла. Но уже после того как Нерон отказался принять назад дары, преподнесенные учителю, со стороны Сенеки было бы неслыханным оскорблением по отношению к принцепсу написать, например, что «не существует никакого долга признательности за благодеяния, оказанные человеком, перед которым ты не чувствуешь себя обязанным». Благодеяния не существует без свободы принять или отвергнуть его, учит Сенека. И мы думаем, что трактат был написан до его выхода в отставку и вообще до 62 года, – иначе заявленные в нем идеи выглядели бы просто вызывающе.

Нам кажется, что самая благоприятная конъюнктура для появления трактата сложилась в то время, когда Нерон – по разным причинам – начал выступать в роли благодетеля, превратив благотворительность в один из методов правительственной политики. Впервые, как мы знаем, это произошло в 58 году, когда Нерон озаботился восстановлением положения разорившихся сенаторов, оказывая им личную материальную поддержку. Затем это движение приобрело еще более широкий размах. Уже годом позже, после убийства Агриппины, оно превратилось в систему. Власть хорошо понимала необходимость заставить подданных поскорее забыть о недавней трагедии, и Нерон счел, что наилучшим способом решения этой проблемы станет демонстрация неслыханной щедрости, которая вылилась в раздачу плебсу множества ценных предметов. Простому народу это показное великодушие пришлось по сердцу, но людей, которые умели смотреть вперед, оно не на шутку встревожило. И Сенека не упустил случая напомнить, что щедрость подобного рода отнюдь не согласуется с мудростью. Сделать это ему было тем легче, что примерно то же самое он уже утверждал на страницах трактата «О счастливой жизни».

Мы уже отмечали, правда, в более общем плане, что особую актуальность проблема благодеяний начала приобретать с тех пор, как в 57 году сенат занялся рассмотрением вопроса о наказании отпущенников, повинных в проявлении неблагодарности по отношению к хозяину. Речь шла о поиске путей достижения социального равновесия между рабовладельцами и стремительно растущим числом бывших рабов, от которых после освобождения хозяин ждал исполнения лишь морального долга. Сенека предложил решение этой проблемы, выдержанное в духе стоицизма: людей, которые занимают положение, позволяющее им выступать в роли благодетелей, говорил он, следует воспитывать. Если их поступки всегда будут продиктованы справедливостью, одного этого может оказаться достаточно, чтобы предупредить неблагодарность со стороны тех, кому они благодетельствуют. Закон здесь бессилен, поэтому надо стремиться к улучшению нравов. По той же самой причине Сенека уделяет на страницах трактата такое большое внимание утверждению, что рабы – это тоже люди. Складывается впечатление, что своей книгой Сенека стремился добиться смягчения древней практики бесчеловечного обращения с рабами, которая в домах, где жили целые армии рабов, достигла невиданного распространения. Но все, что говорится о рабстве, применимо и к отношениям между отцом и сыновьями, которые Сенека трактует в духе опровержения традиционных предрассудков. Не приходится сомневаться, что он ставил своей целью набросать портрет «нового общества», более доброго и более человечного, одним словом, общества, основанного на ценностях стоицизма. Тем самым он подтвердил свою верность идеалу учения, состоящему в необходимости «служения людям». В то же время, пережив страшный кризис в связи с убийством Агриппины, он продолжал вести тот «бой отступающей армии», который уже называл в «Спокойствии духа» и еще назовет в «Досуге» одной из форм политического действия.

* * *

Если датировка сохранившихся произведений сопряжена с такими трудностями и зачастую вынуждена опираться на самые зыбкие основания, то в случае с произведениями, от которых до нас дошли лишь отдельные фрагменты, а то и вовсе одни названия, проблема усложняется многократно. Правда, иногда нужные указания удается получить от самого Сенеки. Например, в «Письмах к Луцилию» он сообщает, что занят подготовкой к сочинению «Книг нравственной философии». Подобные упоминания встречаются в нескольких из последних писем философа, значит, работа над будущей книгой протекала в 64 году.

К сожалению, такие удачи редки, и чаще всего мы вынуждены довольствоваться более или менее правдоподобными предположениями, а порой и вовсе признать собственную несостоятельность.

Так, трактат «О преждевременной смерти» знаком нам лишь в двух фрагментах, тоном изложения напоминающих жанр утешения: автор говорит о необходимости покориться воле высшего судии, каким является Бог, и утверждает, что только добродетель способна даровать человеку бессмертие и сделать его подобным богам. Насколько нам известно, в жизни Сенеки случились два события, которые могли бы послужить поводом к сожалениям о безвременной кончине: смерть сына, произошедшая в изгнании, и смерть Серена. Но рассуждения о бессмертии, достигаемом с помощью добродетели, выглядели бы очень странно в связи со смертью маленького мальчика. Поэтому более естественно предположить, что тему трактата подсказала Сенеке кончина Серена. Правдоподобие этого предположения подтверждается сопоставлением двух сохранившихся фрагментов с заключительной частью шестьдесят третьего письма, в котором указанная тема освещается именно в связи со смертью Серена. «Мой Серен младше – но при чем здесь это? Он должен умереть позже меня, но может и раньше». И еще: «И, быть может, – если правдивы разговоры мудрецов и нас ждет некое общее для всех место, – те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед». Этот отрывок может рассматриваться как набросок к трактату «О преждевременной смерти». Значит ли сказанное, что сочинение, известное нам под таким названием, вышло из-под пера Сенеки по случаю кончины Серена и предположительно явилось развитием идеи, изложенной в процитированном отрывке из письма к Луцилию, то есть появилось в первые месяцы 64 года? Возможно, так оно и есть, но, само собой разумеется, у нас нет никаких подтверждений справедливости этой версии.

К утраченной части творческого наследия Сенеки относится несколько естественно-научных трудов, в том числе по географии. Единственное прямое свидетельство этому мы обнаруживаем у самого Сенеки, который сообщает, что написал «О движении земли», будучи «молодым» (juvenis). Этот термин, не слишком определенный, применялся по отношению к человеку в возрасте от 25 до 40—45 лет; следовательно, дата написания указанного сочинения – между 24 и 45 годами. Разумно предположить, что, если бы Сенека имел в виду годы, предшествующие поездке в Египет, он употребил бы слово «юноша» (adulescens), хотя в те годы, когда он числился учеником Аттала, он называл себя «молодым». Как бы то ни было, эта небольшая книга о землетрясениях могла быть написана в период между возвращением из поездки в Египет (31 г.) и возвращением из ссылки (49 г.).

Трактат «О расположении и священных обрядах Египта», по всей видимости, явился на свет в результате изысканий, проведенных Сенекой за время пребывания в этой стране. Сюда же, видимо, примыкает книга «О расположении Индии», задуманная автором как продолжение первой.

От книги «О мировых формах» до нас дошел всего один фрагмент, в котором говорится, что вселенная имеет форму сферы. В произведении автора, проникнутом идеями стоицизма, подобное заявление нисколько не удивляет. Работу над этим сочинением следует отнести к пребыванию на Корсике, если, конечно, поверить самому Сенеке, который в письме к матери сообщал, что предается «умом то сочинению легких произведений, то попыткам возвыситься до понимания собственной природы и природы вселенной». Если эти слова сказаны не ради красного словца и не относятся к разряду тех, какие обычно употреблял философ, рассуждая о «жизни созерцателя», их, вероятно, можно связать с работой над книгой «О мировых формах». Но, конечно, подобное допущение лишено научной основательности.

Книга Сенеки «О природе камней» предполагает определенное влияние Папирия Фабиана и Секстиев. То же самое относится к сочинению «О природе рыб», вероятно, написанному примерно в то же время. Для датировки последнего произведения у нас есть хронологическая зацепка, найденная у Плиния, к сожалению, довольно туманная. Плиний сообщает, что Ведий Поллион своими руками запустил в живорыбный садок, устроенный на его вилле в Павсилипе (после его смерти, в 15 г. до н. э., вилла перешла в собственность Августа), несколько рыбин, одна из которых прожила 60 лет, а остальные еще дольше. Сенека уверяет, что в то время, когда он работал над своей книгой, несколько из этих рыб еще оставались в живых. Ведий Поллион умер в 15 году до н. э., 60-летняя рыбина, которую он держал в руках, сдохла самое позднее в 46-м, хотя, возможно, и раньше. Вместе с тем Ведий Поллион, принадлежавший к сословию всадников и своим состоянием обязанный Августу, вероятнее всего, получил эту виллу после Акциума. Значит, кончина упомянутой рыбины должна относиться приблизительно к 30 году. Из этого вытекает, что Сенека написал свое произведение либо непосредственно перед ссылкой, либо уже находясь в изгнании. Мы склоняемся к мнению, что это произошло в промежутке между 31 и 39 годами, поскольку работа над сочинением о природе рыб наверняка потребовала чтения множества книг, а в годы жизни на Корсике, где у Сенеки не было под рукой большой библиотеки, это выглядело весьма проблематичным. С другой стороны, к тому времени, когда Сенека вернулся из Египта, он, скорее всего, еще оставался под заметным влиянием Секстиев, которое впоследствии сошло на нет. Наконец, весьма вероятно, что его интерес к изучению природы усилился в период пребывания в Александрии. Но даже если эта книга, как и трактат о природе камней, появилась на свет в результате научных исследований, проведенных в Египте, когда Сенека еще считал себя недавним учеником школы Фабиана, завершить работу над этими трудами (во всяком случае, над книгой о рыбах) он мог только по возвращении в Рим, поскольку, как мы уже показали, датой terminus post quern для нее является 30 год.

Важное место в ряду утраченных произведений занимает труд под названием «Побуждения». Речь идет о «побуждениях к философии», которые составили «Наставление» Сенеки. Значит ли это, что они были написаны в начале его карьеры? Вряд ли, поскольку, как мы предполагаем, в этом произведении он не только затрагивал темы, уже получившие разработку в «Диалогах», но и демонстрировал полное владение собственной «методикой». В частности, здесь Сенека развил идею, которой посвяшена вся вторая часть книги «О счастливой жизни»: «Все, что делают праздные люди и души, лишенные философской культуры, может делать и мудрец, но он никогда не станет делать этого таким же образом и преследуя ту же цель». Эта фраза вызвала в свое время возмущение Лактанция, который считал нравственность объективной реальностью, но для Сенеки, как и для любого стоика, уверенного, что нравственность заключается в «воле к праведности» и что, даже обладая богатством, можно душой оставаться бедняком, в ней не было ничего поразительного.

В тех же «Побуждениях» мы находим определение eukairia – умение приспосабливаться к обстоятельствам, которое является одной из добродетелей стоика-мудреца и одновременно правилом поведения, требующим соотносить субъективное целеполагание с целью, признаваемой за высшую.

Насколько можно судить, в этом произведении Сенека заострял внимание на различии между философией и мудростью. Свою точку зрения на этот вопрос он с предельной ясностью изложил в одном из писем к Луцилию, относящемуся, по всей видимости, к лету 64 года. Оба фрагмента образуют органичное единство с соответствующим отрывком из письма. И в том и в другом случае автор настаивает на абсолюте мудрости, подчеркивая, что философия – лишь средство (но не гарантия) ее достижения. Впрочем, в «Побуждениях» критика в адрес философов звучит громче. Сенека упрекает их в том, что они ведут себя как предатели или, если угодно, клеветники рода человеческого. Он также укоряет их, и впоследствии его мысли подхватит Ювенал, в том, что за лицемерными речами они прячут собственные пороки. Мудрость же бесконечно выше любой философии, которая в лучшем случае способна служить «сводом житейских правил». Мудрость, как напоминает восемьдесят девятое письмо, есть, по определению «старых философов», «познание божественных и человеческих вещей». Человек, овладевший мудростью, способен достичь такого состояния, в котором ему непосредственно открывается знание о наилучшем из всех возможных образе действия. В каком-то смысле философия есть эманация мудреца; сама по себе она – если вслед за Сенекой понимать под этим словом образ жизни – не способна привести к мудрости. В этом вопросе Сенека, пытаясь найти точное выражение идеи katorqwma, смыкается с Катоном, каким тот предстает перед нами со страниц Цицеронова трактата «О долге».

По счастливой случайности нам известно, что последнюю часть книги Сенека посвятил размышлению о Боге. Благодаря Лактанцию мы знаем, как звучала заключительная сентенция: «Божественное могущество – вещь слишком великая, чтобы наш ум мог ее постичь. Живя, мы содействуем могуществу Бога и должны жить так, чтобы заслужить его одобрение. Чувство, что о всех наших поступках известно лишь нам самим, ошибочно: Бог читает в нас как в открытой книге». Это ощущение Бога появляется и в книге «О преждевременной смерти», и в «О провидении», и в «О благодеяниях», и в «Письмах к Луцилию». Менее ясно выраженное и лишенное налета лиризма, оно обнаруживается и в трактате «О счастливой жизни».

Таковы причины, заставляющие думать, что Сенека написал «Побуждения» в старости. Здесь он предельно ясно изложил свои самые сокровенные мысли, шагнув далеко вперед по сравнению с тем, что писал в «Счастливой жизни». Особенно бросается в глаза религиозное чувство автора, которое выражено здесь с гораздо большей, чем в ранних произведениях, силой. Вот почему мы думаем, что эта книга зафиксировала финальный этап развития учения Сенеки, следовательно, она могла (или должна?) быть написана около 63 года, когда он полностью ушел в занятия философией.

Размышления о Боге, свидетельством которых стали «Побуждения», прекрасно согласуются с тем, о чем, по нашему представлению, могло говориться в книге «О суеверии». Блаженный Августин сказал о ней, что она содержала критику против «политической теологии» более острую, чем критика Варрона против теологии «поэтической». Вместе с тем, отвергая большинство культов официальной религии, Сенека охотно соглашался с теодицеей, которую исповедовали философы. Зато он категорически не признавал ни одной из «восточных» форм богопочитания. Допуская, чтобы мудрец принимал физическое участие в культовых акциях, хотя бы и не веря в их смысл, он с отвращением отворачивался от всякого религиозного мистицизма, чуждого римской традиции. В частности, он высмеивал обряды, посвященные культу

Исиды, участники которых демонстрировали в связи со смертью и воскрешением Осириса чувства столь же фальшивые, сколь надуманным был вызвавший их предлог, а иудеев называл «sceleratissima gens» («преступнейшей нацией»).

Эта позиция полностью идентична той, что мы уже встречали на страницах трактата «О счастливой жизни», в котором Сенека упоминает о священных танцах, устраиваемых адептами культа Кибелы (или Ма). Однако установить время написания этих текстов очень трудно. Тем не менее мы полагаем, что Сенека мог позволить себе с такой свободой критиковать верования и обряды национальной религии только после того, как сложил с себя обязанности политического деятеля. Это означает, что «О суеверии» написано позже, чем «О счастливой жизни».

Проблему усложняет необходимость принимать во внимание тот факт, что с удалением Сенеки от двора влияние Поппеи достигло апогея. Между тем известно, что Поппея, не являясь последовательницей иудаизма в полном смысле этого слова, с большой симпатией относилась к иудеям. С другой стороны, Светоний сообщает, что Нерон на протяжении некоторого времени увлекался культом сирийской богини, отправление которого включало обряды, глубоко возмущавшие Сенеку. С учетом этого трудно допустить, что «О суеверии» могло быть опубликовано в то время, когда этот трактат мог представляться настоящим памфлетом против Нерона и Поппеи. Сенека до последних дней избегал ненужной бравады по отношению к Нерону. Поэтому можно предположить, что книга о суеверии увидела свет до того, как Поппея достигла пика своего могущества (то есть до ее выхода замуж в 62 г., после смерти Октавии), а Нерон примкнул к поклонникам культа сирийской богини – либо после того, как он успел охладеть к этому культу. Лучше всего этим условиям удовлетворяют первые месяцы 62 года. Но, разумеется, назначение критики различных религиозных систем прежде всего состояло в том, чтобы подвести читателя к идее единого Бога, высшего Провидения, то есть Бога стоиков – Творца вселенной и полновластного судии человеческих душ, образ которого господствует на страницах «Побуждений».

* * *

Отдавая себе отчет в том, что датировка сочинений Сенеки – даже тех из них, что хорошо сохранились, – далека от строгой точности, а в большинстве случаев речь и вовсе может идти лишь о большей или меньшей вероятности, большем или меньшем правдоподобии, мы все же попытаемся, опираясь на вышеприведенный анализ, сформулировать некоторые общие выводы. Во-первых, произведения, написанные в прозе, создавались философом на протяжении практически всей его жизни; во-вторых, характер этих произведений менялся в зависимости от времени их создания.

В молодости (этот отрезок жизни завершился возвращением из Египта, когда Сенека приближался к 30-летию) он под влиянием своих учителей, особенно последнего из них – Папирия Фабиана – писал трактаты естественно-научного содержания. Возможно, тогда же Сенека приобщился к египетской философской мысли, познакомился с содержанием обрядов, связанных с почитанием царей, и решительно осудил относительно современный народный культ Исиды и Осириса, который счел вульгаризованным извращением.

«Светский» период жизни Сенеки, протянувшийся от возвращения из Египта и квестуры до последних месяцев правления Калигулы, был посвящен ораторской деятельности, о которой нам ничего не известно. Занятий философией он не прекратил, но они как бы отошли на второй план. Не отрицая принадлежности Сенеки к стоицизму (доказательство – «Утешение к Марции»), отметим все же, что не она определяла в эти годы его мировоззрение.

После вынужденного молчания, которое пришлось на последние месяцы правления Калигулы, Сенека публикует работу «О гневе», по форме – узкоспециальный философский трактат, созданный на основе преимущественно стоических источников; по содержанию – рекомендации политического характера, обращенные к новому принцепсу. Возможно, возврат к философии объясняется тем, что с осени 39 года по январь 41-го Сенека оставался не у дел. Этот год он посвятил чтению книг по философии и долгим размышлениям в тиши кабинета.

В годы ссылки в нем снова проснулся интерес к естественным наукам, если, конечно, верно допущение о том, что трактат «О мировых формах» относится к этому периоду. Очевидно, в поисках самоутешения Сенека обращается к переосмыслению взгляда на мир и в духе стоиков, и в духе платоников; вместе с тем нельзя не видеть, что оба написанных в эту пору утешения – сначала к Гельвии, затем к Полибию, прежде всего задумывались автором как увещевания, а философское содержание и того и другого весьма условно. Политика в них явно доминирует. Сенека все еще не отказался играть в обществе определенную роль, хотя бы в качестве советчика. Какое место в системе его взглядов принадлежало стоицизму? Бесспорно, небольшое по сравнению с честолюбием и упорством человека, который жестоко страдал от того, что не мог поставить на службу Городу свою политическую прозорливость.

О том, чем занимался Сенека на протяжении пяти последних лет корсиканского изгнания, нам не известно ничего. Вот почему так велико искушение связать с этим периодом сочинение трагедий, по меньшей мере некоторых из них. Но это всего лишь искушение, поскольку у нас нет решительно никаких подтверждений этой гипотезы, если не считать того факта, что к концу ссылки Сенека написал по крайней мере одну эпиграмму и сообщал матери, что занимается «легким сочинительством». Наконец, есть и еще одно доказательство – от обратного: работа над трагедиями не требовала наличия библиотеки, тогда как для создания философских трактатов ему обязательно понадобилось бы большое количество книг.

Как бы то ни было, возвращение из ссылки оказалось отмечено новым трактатом, посвященным духовной проблеме, а именно соотношению созерцания и: действия. В книге «О краткости жизни» Сенека показал глубокое знание фундаментальных теорий не только стоицизма, но и эпикуреизма. Однако этот диалог ни в коем случае нельзя причислить к работам «технического» характера. Это произведение скорее литературное, нежели философское, и на его страницах Сенека лишь вскользь упоминает тезисы школы. Может быть, он подлаживался под Паулина, который слабо разбирался в тонкостях учения? Но ведь и Серен, к которому обращен трактат «О постоянстве мудреца», вряд ли обладал глубокой философской культурой, но несмотря на это в беседе с ним Сенека без колебаний прибегал к силлогизмам Стои. Если в диалоге, посвященном Паулину, философия пока занимала достаточно скромное место, то лишь потому, что в его авторе литератор – или «ритор» в лучшем смысле этого слова, то есть писатель, для которого важнее всего искусство убеждения, доминировал над философом.