Текст книги "Священный лес"

Автор книги: Пьер Доминик Гэсо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Это место отведено специально для великого собрания тома. Все важные дела кантона Геригерика решаются здесь.

Вынужденное бездействие угнетает нас, и, чтобы заняться чем-нибудь, мы рассматриваем настенную роспись хижин.

Мы уже видели подобные рисунки то тут, то там в других деревнях, но здесь нас поражают их количество и разнообразие. Вместе со своеобразным расположением хижин они придают Доэзиа особый колорит.

Рисунки выполнены красками, приготовленными из коровьего навоза. Все они одного коричневатого тона, но не похожи один на другой. Их широкие и изящные линии не изображают никаких конкретных образов, разве что некоторые формы растительного мира, напоминающие тонкие лотосы египетских фресок.

В одном из уголков деревни мы останавливаемся очарованные. На земляной завалинке, огибающей недавно побеленную хижину, стоит молоденькая, тонкая и изящная девушка и уверенными движениями чертит на стене длинные кривые линии. Затем она останавливается, чтобы обмакнуть свою примитивную кисть в калебасу, которую держит в руке.

– Спроси ее, что она хочет нарисовать, – прошу я Вуане.

Вуане подходит к ней. Девушка оборачивается улыбаясь и отвечает что-то приятным голосом.

– Она не знает, – говорит Вуане. – Она делает то, что у нее в голове.

– А ты, ты сумел бы сделать так же?

– Нет. Тома этого делать не умеют. Только их жены.

Мы наблюдаем за девушкой, пытаясь уяснить себе композицию ее рисунка.

– Это абстрактное искусство, как сказал бы Вирэль, – заявляет Жан.

– Нет, – возражает Вуане, который снова не понимает смысла этого термина, – это для того, чтобы было красиво и чтобы сделать хижины более прочными. Если бы женщины были умнее, они рисовали бы на стенах пантер.

Сидя на плите одной из могил предков, дети поочередно смотрят в какой-то прямоугольный ящичек. Мы подходим к ним тихонько, чтобы не испугать их, и просим дать нам посмотреть их игрушку. Один из них, улыбаясь, быстро протягивает ее нам. Это стереоскоп, привезенный, несомненно, на память каким-то солдатом. Дети с восхищением рассматривают цветное, объемное, перевернутое вверх ногами изображение марсельской оперы. Не поправляя картинки, Жан погружается в созерцание.

– Они правы, – говорит он, – так гораздо лучше.

Мы заметили миниатюрную хижину неподалеку от нашей. В ней, по словам Вуане, хранятся все талисманы деревни, и особенно те, что предохраняют от молнии. В Доэзиа, неизвестно почему, жители боятся огня; здесь даже запрещено разводить огонь для приготовления пищи вне хижин и во всяком случае выносить его за пределы деревни.

Вуане, видимо, в пику жителям Доэзиа, решает готовить пищу перед дверью хижины и выносит пару головешек. Несколько старейшин болтают перед дверьми своих хижин и как будто не обращают на нас ни малейшего внимания. При первых же завитках дыма к нам приходит целая делегация. Сильно жестикулируя, старики показывают на небо и осыпают Вуане упреками:

– Ты навлечешь молнию.

От одного края горизонта до другого темно-голубое небо совершенно безоблачно.

Через несколько часов внезапный шквал сотрясает лес и тяжелые черные тучи проносятся над чащей. Почти в то же мгновение на деревню обрушивается торнадо. Мы сидим под навесом хижины. Никто из нас не придает значения угрозам знахарей, но мрачное предчувствие подсказывает, что через несколько секунд ударит молния.

Раздается грохот необычайной силы. Жан, опрокинутый на землю, увлекает за собой Топи. Огромный сноп огня вонзается в красную землю в нескольких метрах от нас.

Облака пыли рассеиваются. Сбегаются тома. Они встревожены и в то же время настроены иронически. Мы потрясены и стараемся, как можем, спасти свой престиж. «Да, колдуны Доэзиа, – рассуждаем мы вслух, – как и обещали, вызвали молнию; однако никто из нас не пострадал, стало быть, мы сильнее». Этот аргумент, видимо, никого не убеждает. Вскоре сильный доиедь рассеивает толпу. На какой-то миг мы готовы поверить, что знахари дали нам блестящее доказательство своей магической силы. Но другая гипотеза кажется нам более правдоподобной. Тома яшвут в постоянном общении с природой, их чувства всегда настороже. Они могли инстинктивно предугадать приближение торнадо. Когда Вуане сегодня утром преступил законы деревни, они не могли упустить случая, чтобы не пригрозить нам неотвратимым возмездием. Это несколько искусственное объяснение пока удовлетворяет нас. Кроме того, становится понятным, почему хижина с талисманами находится именно здесь. Несомненно, молния ударяет в это место не в первый раз…

Потоки дождя смывают грязь с пустой площади. Между раскатами грома снизу к нам доносятся обрывки монотонного пения. Ему вторят глухие звуки тяжелой поступи. Кажется, что вся деревня поднимается к нам.

Из промежутка между двумя хижинами выскакивают испуганные козы. Вслед за ними появляется удивительная процессия. Идя тесной колонной под проливным дождем, мужчины и женщины, большей частью почти голые, защищаются от ливня кто чем может: большими коническими шляпами вроде индокитайских, перевернутыми тазами и мисками, старыми военными шинелями. Даже один выцветший зонтик качается над этим шествием. Люди неустанно повторяют одну и ту же фразу, отбивая ритм пятками, и на их лицах странное смешение веселья и скорби.

Среди них Вуане, затянутый в свой непромокаемый плащ.

– Это начинаются похороны бабушки, – бросает он на ходу.

Позже он переводит смысл причитаний: «Бабушка очень берегла нас… Бабушка очень берегла нас…»

Порыв ветра разогнал последние тучи. О торнадо напоминают лишь широкие, сверкающие на солнце лужи.

Оркестр из двенадцати женщин с калебасами-погремушками занимает место перед хижиной умершей, Старухи из ее семьи, словно вышедшие из гробниц мумии, с измазанными землей лицами и растрепанными в знак траура волосами одна за другой исполняют погребальные танцы под медленный синкопический ритм погремушек. Вытянув руки, на большом расстоянии одна от другой, они выражают жестами скорбь и топчутся по кругу. Затем несколько женщин входят в хижину и появляются снова, сгибаясь под тяжестью завернутого в циновку трупа. Сопровождаемые грохотом погремушек крики исступленной радости смешиваются с причитаниями.

Женщины укладывают труп рядом с могилой – обыкновенной ямой, вырытой посреди деревни. Затем две или три старухи хватают девочку лет двенадцати, родственницу покойной; ребенок, с копной вьющихся волос на голове, отчаянно кричит и отбивается, как только может. Женщины накидывают на нее саван из белой бумажной ткани, кладут ее на труп, держат так изо всех сил несколько секунд и отпускают. Девочка бежит по деревне, растрепанная, воя от ужаса.

Старухи с трудом опускают тело в яму и складывают на него все, что будет нужно умершей на том свете: набедренные повязки, еду, циновки, затем руками закидывают яму красноземом.

Вуане, привыкший к зрелищам такого рода, не может понять, почему мы его засняли; все мысли его поглощены одним: решающим для всех нас собранием, которое состоится завтра.

6

Сегодня с самого утра в Доэзиа со всех концов кантона Геригерика прибывают старейшины и знахари. Впереди каждого носильщик несет его скамеечку. Знахари никогда не передвигаются без этих украшенных резьбой скамеечек – знака их прерогатив, – переходящих от отцов к сыновьям.

Сразу по прибытии в деревню они размещаются как могут по хижинам своих родственников. Еще не было случая, чтобы тома в какой-нибудь деревне не нашел родственника. А законы гостеприимства священны. Вуане встречает всех, кто приходит приветствовать нас, бесконечными заверениями в дружбе: никогда не следует пренебрегать возможным союзником.

Около полудня Мамади Гилавоги, в неизменном берете и крагах, торжественно въезжает шагом на своей белой лошади. Рядом с ним идет его лучшая жена. Сзади следуют четыре или пять других жен… Он оставляет свою лошадь бою. Тома заимствовали это слово из лексикона белых, но придали ему совсем другое значение: у них на боя возложены важные обязанности. Бой Мамади – один из его «худших племянников» – нечто вроде камергера.

Поболтав минутку с нами, Мамади, веселый и торжественный, поднимается на большую площадку и открывает заседание.

Мы остаемся в хижине, чтобы показать, что не собираемся вмешиваться в прения. Собрание созвано прежде всего для выдвижения кандидатов в кантональные вожди; паш вопрос будет обсуждаться лишь как дополнительный. Мы не сможем отстаивать свое дело: когда нас позовут, решение старейшин будет уже принято.

Время тянется крайне медленно. Наше приключение становится испытанием выносливости нервной системы.

На площади у одной из хижин напротив нас расположился какой-то диула. Его товары разложены на циновке, лежащей прямо на земле, или подвешены на крючок под соломенным навесом.

Мы сидим перед нашей дверью и ждем.

Стройная молодая девушка в пестрой набедренной повязке ходит мимо нас взад и вперед. Она – малинке и гораздо привлекательнее большинства женщин тома. Мы невольно следим за ее движениями. Диула уголком глаз наблюдает за нами. Это одна из его жен, которая забавляется ролью соблазнительницы.

Через минуту диула пересекает площадь и подходит к нам. Он знает, что у нас есть чудодейственные лекарства, и просит вылечить его глаза. Мы закапываем ему по нескольку капель в каждый глаз, и он удаляется, вполне удовлетворенный.

Лишь к вечеру мы с облегчением видим, что к нам направляется Вуане. Старейшины послали его за нами. По дороге он быстро дает нам советы, как себя вести. Мы должны признать, что знаем секреты тома, и вновь обещать, что не будем их разглашать.

Длинные полосы тумана цепляются за вершины сейб. Темнеет. Окутанные синевато-зелеными, как вода в аквариуме, сумерками восемьдесят знахарей сидят полукругом на площадке и ждут нас. Мамади встает, подходит к нам и просит меня объяснить собранию, чего мы хотим. Официальный переводчик кантона будет точно переводить мои слова.

Я повторяю старейшинам то, что уже объяснял Вуане и Зэзэ: мы хотим знать жизнь тома, разделять ее с ними, чтобы понять их и иметь возможность им помочь. Один из главных знахарей уже провел нас в священный лес; если они считают это святотатством, то мы готовы уплатить требуемый обычаем штраф и пройти через любое искупление, полагающееся по законам предков. Мы никогда не прибегали к силе, да у нас и оружия нет – нет даже кун-купа, хотя без него невозможно передвигаться в лесу. Мы не хотим действовать также хитростью и будем снимать только то, что разрешат нам сами тома. Если они хотят, мы вновь подпишем такое обязательство, какое уже дали Зэзэ.

Закончив речь, я усаживаюсь в стороне под деревом, рядом с моими товарищами.

Старейшины одни за другим берут слово. Одни настроены благосклонно и время от времени улыбаются нам, другие возмущены и не желают нас замечать. Особенно возмущен один из них, безобразный карлик, который ходит взад и вперед неровными шагами и в негодовании размахивает ручкой от зонтика.

К концу дня еще ничего не решено. Как всегда, когда речь идет о важных делах, тома оставляют себе ночь на размышления.

Весь вечер наша хижина набита старейшинами, они расспрашивают нас о Париже и о Франции. Им особенно хочется еще раз услышать то, о чем им уже рассказывали их демобилизованные земляки. Сильно жестикулируя, мы стараемся подыскать понятные для них сравнения. Их восхищает метро. Некоторые солдаты-гвинейцы входили туда с утра, а выходили лишь с последним поездом. Мы предлагаем им представить себе поезд из Конакри в Канкан, но только более скорый и притом мчащийся под землей. Описания современных зданий и Эйфелевой башни, которые мы сравниваем с поставленными одна на другую огромными хижинами или сейбами, исторгают у слушателей проникновенное «эгов!». Мы открываем бутылку^вина, и алюминиевая кружка идет по кругу.

Когда они уходят, Вуане сообщает нам свой новый план: он хочет предложить блюстителям культа организовать в Тувелеу праздник покаяния, предназначенный только для мужчин; все будут довольны, и мы сможем, конечно, присутствовать при других тайных обрядах.

* * *

С первыми лучами солнца собрание возобновляется без нас. Идут часы. Наконец возвращается торжествующий Вуане – ему удалось убедить старейшин.

– Идите на площадь, они сами скажут вам об этом.

Высокий, высохший, как пергамент, старик в феске и белом бубу, очевидно, духовный глава собрания, с мрачным видом сообщает нам результаты обсуждения. По решению блюстителей культа Вуане и Зэзэ принесут в жертву быка, петуха и барана. Мы можем войти в священный лес и присутствовать при тайных обрядах мужчин, но на свой страх и риск: при виде Великого Духа должны умереть все нетатуированные, равно как и все те, кто ввел их в его владения. В принципе при церемонии покаяния должны были бы присутствовать все знахари, но ввиду этой, реальной с точки зрения тома, опасности туда пойдут только те, кто ничего не боится.

Достаточно бросить взгляд вокруг, чтобы понять: нам не удалось добиться единодушного одобрения. Многие лица остаются хмурыми. Наши открытые противники уступили большинству, но не изменили своего отношения ни к нам, ни тем более к Зэзэ и Вуане.

– Они устроят заговор против нас, – озабоченно говорит Вуане. – Дай мне сто франков, чтобы купить красное бубу; когда против тебя заговор, надо надеть красное бубу. Ночью твои враги видят тебя во сне в красном и ничего не могут больше сделать [27]27
  См. приложение III: «Объяснение снов».


[Закрыть].

Вуане не объясняет происхождения этого поверья, но он вполне заслужил, чтобы его гардероб пополнился.

У Мамади очень довольный вид. Ему удалось удовлетворить нашу просьбу/не вмешиваясь в обсуждение и не применяя своей власти.

Перед отъездом к себе в деревню он заходит проститься. Его сопровождает официальный проводник. Это довольно робкий молодой человек в элегантном белом костюме и батниках на трехслойной каучуковой подошве. Он выражается изысканно, и обороты его речи напоминают стиль Ково.

– Я с удовольствием выпил бы немного вина, – весело говорит Мамади.

В углу нашей хижины всегда стоит наготове бутылка. Разговор становится очень сердечным и оживленным. Мамади рассказывает нам о своем участии в войне с рифами [28]28
  Война французских колонизаторов против освободительного движения марокканских племен (1925–1925). – Прим. пер.


[Закрыть], о захвате Касабланки. Наступает ночь, но он все еще здесь и решает отложить отъезд до завтра.

Мы уже описали нашим гостям все, что их особенно интересует в нашей культуре, – подачу через краны горячей и холодной воды, средства транспорта, особенно безмоторные, то есть с реактивными двигателями, и, разумеется, метро, лифты, рестораны…

Нам в свою очередь хочется заставить их разговориться о большом лесе, о его животных, и тома с воодушевлением рассказывают об охоте на пантер и антилоп.

Вуане слушает со снисходительным видом. Он ненавидит переводчика: тот оспаривает у него руку одной из дочерей Мамади.

– А слоны, – подсказываю я Мамади.

Я заметил, что большие сигнальные трубы, заменяющие в деревнях городские барабаны, сделаны из полых бивней слона.

– Я никогда не видел слонов, – признается Мамади. – Здесь никто ни разу их не видел. Они водятся только на том берегу Вейла.

К огромному удивлению тома, я рассказываю нм, что белые научились дрессировать этих толстокожих, и объясняю, что такое цирк. Дрессировщик, кладущий голову в львиную пасть, вызывает у них полное восхищение.

– Но ведь белые ничего не боятся, – замечает Мамади. – Я даже слышал, что они устраивают гонки на грузовиках.

– И на велосипедах, – Заявляет Вуане, которому всегда хочется, чтобы последнее слово оставалось за ним. – Когда я жил в миссии у белых отцов, я выиграл большую гонку.

* * *

Назавтра после полудня мы отправляемся назад в Тувелеу.

Вуане щеголяет в новом бубу. Это рубашка фирмы Лакост цвета бычьей крови, которую он приметил вчера на лотке диулы.

Небо свинцово-серое, и торнадо целый день следуют одни за другим. С каждой неделей они будут все чаще и чаще. Приближается сезон дождей.

Ночью, под потоками воды, мы идем босиком в Тувелеу. Воды в речках прибыло вдвое. Мы скользим по мокрой глине тропинок, спотыкаемся об огромные ветки, сорванные ветром. Кустарник хлещет нас по лицу. Путь освещают только молнии, почти непрерывно бороздящие небо. Время от времени я различаю впереди Вуане, его мокрую черную шляпу, надвинутую до ушей.

– Внимание, – говорит он, оборачиваясь при переходе через ручей, – внимание, это жжется!

Промокшие до костей, измученные, мы приходим в деревню.

Вуане будто выкрашен суриком: его рубашка совершенно вылиняла.

Он видел, что мы изо дня в день делаем какие-то заметки, и неожиданно объявляет:

– Белые, которые ходят в чаще, как звери, – этою я еще никогда не видел. Вы слишком много мучились. Нужно, чтобы я написал о ваших мучениях.

– Но ты но умеешь писать, – возражает Вирэль.

– Ты напишешь за меня. Я скажу тебе, что нужно написать.

* * *

С утра над лесом тянутся большие черные тучи. Можно ли будет снимать? А ведь сегодня должна состояться большая церемония покаяния. За последнюю неделю Зэзэ и Вуане становятся все беспокойнее. Они обошли всю страну тома, чтобы звено за звеном разрушить разрастающийся заговор, нити которого теперь плотно опутывают нас, и посоветоваться со знаменитыми гадателями. Зоги и гадатель делят у тома область магии менаду собой. Зоги, хранитель и блюститель тайн племени, знает все обряды жертвоприношений, умеет бороться со злыми Духами, передаст волю Афви и, если он еще и колдун, может кого-нибудь сглазить; но предсказывать будущее и определять характер и время жертвоприношений – это дело гадателя. Менаду знахарями и гадателями, функции которых постоянно переплетаются, часто возникает соперничество.

Но сейчас дело кажется Зэзэ настолько важным, что он, не колеблясь, советуется даже со своими врагами, возможно, из тактических соображений.

Зэзэ в последний раз расспрашивает гадателя нашей деревни, своего лучшего друга, старого Вэго. Сидя вокруг него в полутьме хижины, мы с тревогой ждем приговора судьбы. Вэго, присев на корточки на циновке, вынимает из маленького мешочка горсть разноцветной гальки, бобов, твердых и блестящих орехов. Он бросает их перед собой, быстро собирает несколько штук и выкладывает какой-то таинственный геометрический рисунок. Он снова запускает руку в мешок, и мало-помалу на земле получается настоящая страница каких-то письмен. Обхватив голову руками, Вэго размышляет; наши взгляды прикованы к нему. Наконец он поднимает бесстрастное лицо и говорит так медленно, что губы его едва двигаются. Вуане забывает переводить.

– Погоди, – говорит он, – потом.

Оракул лаконичен. Церемония должна состояться сегодня, даже если остальные знахари не придут; вечером мы перейдем через второй барьер леса, чтобы проникнуть в святая святых, куда доступ разрешен лишь посвященным высшей категории, и принести там в жертву собаку перед большой маской – воплощением Афви.

Плата за консультацию: зарезать на могиле предков красного петуха.

Сидя перед своей хижиной в крайне подавленном состоянии, Зэзэ до последней минуты ждет прибытия крупнейших знахарей и колдунов. Солнце клонится к закату. Бесполезно дальше обманывать себя. Те, кто хотел прийти, уже здесь. Все они – личные друзья Зэзэ; к ним присоединилось несколько, любопытных из соседней деревни.

Один из них, в старом мундире цвета хаки, подходит к нам:

– Я солдат Поэль Акои. Я вернулся с фронта, из Индокитая. Но я уехал отсюда нетатуированным, и тома не допускают меня ни на один праздник; если я пойду с вами, они ничего не скажут.

Мы не видим, почему бы нам не удовлетворить его просьбу. Жители Тувелеу, очевидно, не считают Ноэля Акои своим, но и не проявляют к нему никакой враждебности. По словам блюстителей культа, только шесть тома (а их приблизительно пятнадцать тысяч [29]29
  Народ тома, или лома, насчитывал в то время около трехсот тысяч человек. – Прим. пер.


[Закрыть]) не татуированы. Положение Ноэля Акои не из легких. Окончив курс в школе миссии, он продолжал свои занятия в Конакри, а затем поступил в армию. Был ранен, отправлен на родину. Вот уже два года как демобилизован. Он был обращен в католичество, отказался подчиняться законам фетишизма и живет в родной стране на положении иностранца.

– Я видел, – рассказывает он нам, – как в Индокитае пашут на буйволах, и хотел сделать то же самое у нас, чтобы обрабатывать большой участок. Но вся страна поднялась против меня, и отец сказал мне: «Если ты так жесток к животным, возвращайся к белым, здесь тебе нечего делать». И мне пришлось отступить.

Темный свод облаков прорывается, и луч солнца освещает деревню. В центре площади, где собрались все старейшины и все мужчины деревни, Зэзэ усаживается на свой резной стул. Два мальчика кладут к его ногам жертвенный нож и ритуальные предметы: связки гинзэ, орехи кола, черную «канарейку» и длинную прямую саблю – эмблему древней касты воинов. Седобородый слепец, старик из Тувелеу, встает и возносит хвалу предкам. Затем, раскинув руки, он вызывает духов леса. Монотонно звучат его заклинания. Толпа, подняв ладони к небу, в одни голос скандирует после каждой фразы: «Эгов!». Затем приносят красного петуха и приводят великолепного бычка и черно-белого барана с витыми рогами. Солнце снова прячется.

Я уже много раз видел, как убивают животных в стране тома, где жертвоприношения – обычное дело, но на этот раз меня охватывает какое-то тягостное чувство. Никогда еще подобная церемония не была столь откровенно жестокой. Одним долгим, точно рассчитанным ударом жрец перерезает животным горло. Бык со связанными ногами, истекая кровью, пытается подняться; голова его еще соединена с загривком позвоночником. Баран встает, спотыкаясь, но оседает наземь и корчится в предсмертных судорогах. Обезглавленный петух прыгает по могильным плитам, кувыркается и падает между двумя камнями. Мужчины растеряны и едва решаются взглянуть друг на друга. Все предсказания очень противоречивы. Молчаливая толпа медленно расходится, а небо над пей серое, печальное, как в день «всех святых» [30]30
  Католическая церковь отмечает этот день 1 ноября. – Прим. пер.


[Закрыть].

Косой луч солнца прорывается сквозь облака. В игре мрачных теней и яркого света ясно видна деревня. Дверь хижины-«снадобья», этого храма тома, открывается. Оттуда с трезубцами в руках выходят Зэзэ и Вэго, наценившие на себя все свои талисманы. За ними какой-то человек несет на плече большую деревянную статую женщины в шлеме с гребнем, одетую в сероватое бубу. На руках у нее медные браслеты, шею украшает ожерелье из мелких стеклышек.

Чувствуется приближение торнадо, но Вуане не выражает беспокойства: когда выходит Воллолибеи, дождя не может быть.

Как объясняет Вуане, имя статуи – Воллолибеи – означает: «Так он красив, что ты не сможешь отвести от него глаз до захода солнца». Разумеется, это несколько вольный перевод. Воллолибеи в Тувелеу – женская статуя; мужская находится в соседней деревне. Иногда устраивается большой праздник, чтобы их соединить, и они танцуют вместе под аккомпанемент голоса Афви. Сегодня Воллолибеи из Тувелеу осталась одна, потому что старейшины из соседней деревни не отозвались на приглашение Зэзэ, но воля духов должна исполниться, несмотря на все дурные предзнаменования, и процессия начинается.

Безразличный ко всему, подняв лицо к грозному небу, Зэзэ в трансе поет каким-то незнакомым нам голосом. За ним один из знахарей Песет на плече статую. Сзади следуют мужчины. Они снова начинают петь хором. Ураган рвется к деревне со скоростью мертвой зыби. Уже весь лес дрожит. Сорванные с макушек листья кружатся вихрем в знойном воздухе. Зэзэ противостоит всем злым силам, он отталкивает их своим трезубцем. Голос его приобретает небывалую звучность. Воодушевленные этой борьбой с разбушевавшейся стихией, мужчины завывая вторят ему. Вуане сотрясается в приступе истерического хохота.

– Никогда не бывает дождя при выходе Воллолибеи, – твердит он. – Зэзэ сильнее всех, он прогонит бурю.

Развязка кажется неизбежной. Шквальный дождь уже затопил ближние холмы, молнии все чаще и чаще полосуют черное небо. Голоса людей тонут в непрерывных раскатах грома. Воллолибеи ставят на землю. Еще более могущественная, чем Зэзэ, она одна будет бороться с торнадо.

Слишком поздно. На деревню обрушиваются первые струи частого, скрывающего все из виду дождя. Зэзэ кажется не растерянным, а разъяренным. Вуане на плечах уносит статую в хижину-«снадобье», и следом за ним мы впервые входим туда.

С перекладин потолка, покрытых, как лаком, слоем копоти, словно траурные полотнища, свешиваются длинные паутины, отягощенные пылью. В глубине ниши, заваленной талисманами, стоит старый сундук с глиняными сосудами Афви; по обе стороны от него возвышаются плетеные корзины, их стенки покрыты собачьими черепами. Зэзэ, Вэго и Вуане, сидя на корточках вокруг Воллолибеи, бросают орехи кола: они падают благоприятно. Следовательно, торнадо, который становится просто бешеным, не может считаться признаком гнева духов леса. Зэзэ приподымает бубу Воллолибеи, обнажает ее половой орган, и Вуане выдувает на него разжеванные орехи. Это жертвоприношение должно окончательно смягчить гнев статуи. Наши друзья немного успокаиваются. Зэзэ смотрит на нас в упор.

– Духи на нашей стороне, – передает он нам через Вуане. – Это злые колдуны напустили на меня дьяволов леса, но я не боюсь. Ночью я поведу вас в такое место, куда входят только посвященные. Вы увидите Великого Духа, а я принесу ему в жертву свою собаку.

* * *

В этот вечер, после грозы, лес кажется более густым, чем обычно: он словно душит деревню. К хижине приближаются чьи-то шаги… Входит Вуане и с большими предосторожностями ставит возле лампы-молнии старую бутылку из-под рома.

– Вставайте, – сухо говорит он, – я должен вымыть вам лица.

Мы уже знаем об этом обряде. Никто не может встретиться лицом к лицу с Великим Духом, не умывшись магической водой. Вуане наливает несколько капель себе на ладонь и по очереди натирает нас. Свежий, сладковатый запах этой жидкости слегка напоминает аромат влажного леса.

– А теперь идите.

Магниевые лампы, камеры, батареи давно лежат у нас наготове, и мы отправляемся за нашим проводником в темноту ночи.

В глубине поляны, на которой мы уже слышали голос Афви, виднеется узкая дорожка. Вуане поднимает лампу, срезает две зеленые, очень прямые ветки и бросает их крест-накрест на тропинку. Это магический барьер, переступить который не осмелится ни один тома; по ту сторону креста, в заросшей кустарником лесной норе нас ждут другие знахари. При свете лампы-молнии я вижу, что около них на земле лежит черная маска полукаймана, полубарана, почти в метр вышиной, липкая от крови жертв и шершавая от распыленных по ней кусочков орехов кола. Зэзэ, сидя на корточках, нежно гладит свою собаку, успокаивая ее.

Фиштэ нервно шарит в футляре камеры.

– Забыли кассеты, – говорит он тихо.

Церемония вот-вот начнется. Фиштэ, Тони и я должны заниматься съемками и не можем пойти за кассетами. Остается один Вирэль. Он берет лампу-молнию и уходит по дороге назад. Деревня совсем близко, он вернется самое большее через пять минут. До тех пор мы будем снимать на первую кассету.

Зэзэ выглядит нервным, встревоженным. Он сожалеет, что провел нас через второй барьер, но уже не может отступить. Продолжая ласкать собаку, он бросает орехи кола и почти неслышно Произносит первые заклинания. Внезапно ужасный крик пронзает ночь. Это Вирэль. Все мужчины вскакивают вне себя от ярости: ни один звук человеческого голоса не должен нарушать тишину священного леса. Вуане, считающий нас до некоторой степени своими учениками, пытается указать Вирэлю путь, подражая крикам животных. Тщетно. Вирэль, попав, без сомнения, в скверное положение, не отличает этих криков от других шумов леса и продолжает звать. Зэзэ и Вуане идут ему навстречу. Остальные злобно смотрят на нас.

Через несколько минут Зэзэ возвращается на поляну в сопровождении Вуане и Вирэля, потрясенного и с пустыми руками. Сейчас не время для объяснений. Наши друзья немедленно возобновляют церемонию, чтобы скорее с ней покончить. Зэзэ снова произносит заклинания и пробует лезвие ножа на травинке. Чьи-то руки хватают собаку, зажимают ей морду, чтобы заглушить визг, и торжественное жертвоприношение совершается. У всех блюстителей культа суровые лица.

Животное даже не бьется. Кровь заливает всю маску. Блюстители культа бережно кладут собаку на землю и покрывают ее голову большим листом.

Вэго раздевается догола и, наклонившись, проскальзывает под прикрепленные к тяжелой черной маске шкуры пантер и обезьян, закрывающие его почти до колен. Затем он выпрямляется, держа маску на уровне висков. На наших глазах воплощение Великого Духа оживает и начинает медленно кружиться перед Воллолибеи, которую поддерживает за руку Вуане. Кровь капля за каплей падает с маски на звериные шкуры. Церемония заканчивается в полном молчании. Мы расходимся, чтобы вернуться в деревню несколькими группами по разным тропинкам.

Мы уже долго лежим в гамаках, не произнося ни слова. Невольная оплошность Вирэля может стоить нам доверия колдунов и знахарей. Он прекрасно понимает это и решается прервать тягостное молчание.

– Завтра я пойду к Зэзэ и объясню ему, что случилось со мной в лесу.

Когда мы просыпаемся на следующий день, Вирэля уже нет. Он с самого рассвета в хижине Зэзэ и разговаривает с ним.

Мы садимся пить чай, когда Вирэль возвращается. За ним с довольным видом идет Зэзэ. Мы не хотим задавать Вирэлю вопросы сейчас, в присутствии знахарей, но как только остаемся один, спрашиваем его о случившемся.

– Я просто рассказал Зэзэ мой сегодняшний сон, – отвечает он. Вирэлю приснилось, будто он заблудился в священном лесу среди стволов и лиан и чувствовал, что задыхается, как вдруг перед ним появилась собака и дала ему понять, что он должен следовать за ней. Вскоре стало светать, запел петух, и Вирэль уже на заре вновь очутился на поляне возле принесенной в жертву собаки. Зэзэ ответил ему, что это, конечно, Афви разговаривал с Вирэлем во сне, что он умышленно заставил его заблудиться вчера ночью, чтобы явить ему свое могущество и задержать заклание собаки, которое в принципе долито совершаться только на заре.

– Потом он благословил меня, – закончил Вирэль, – и сказал: «Если бы у тебя была черная кожа, ты был бы таким н;е знахарем, как я». И я дал ему денег, чтобы он от моего имени принес в жертву красного петуха.

* * *

Объяснения Вирэля подняли его престиж, а вместе с тем и наш; Зэзэ забыл свое минутное раздражение. Каждый день он подолгу сидит в нашей хижине, рассказывая нам об обычаях тома. Ему нетрудно поделиться всеми интересующими нас сведениями, но он не всегда понимает смысл наших вопросов.

Заклание собаки в священном лесу произвело на нас большое впечатление, а большая черная маска с пастью каймана и бараньими рогами врезалась нам в память.

– Как называется эта маска? – спрашиваю я Зэзэ.