Текст книги "Кенигсмарк"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В сером отверстии нашего убежища, куда проникал теперь холодный утренний воздух, показалась чёрная фигура.

– Господин лейтенант, господин лейтенант, пять часов.

То был солдат сторожевого поста, которому я на всякий случай поручил разбудить нас.

– Через полчаса начнётся атака, – сказал Виньерт. – Выйдем, я доскажу свою историю на улице. Впрочем, она уже близится к концу.

Звёзды погасли. Только одна ещё мерцала совсем внизу на самом востоке, где через час должен был потушить её рассвет.

Мы уселись на бревне, у края оврага, вся линия роты расстилалась перед нами. Мы отлично могли следить оттуда за перипетиями готовившейся смелой попытки.

Рядом с нами виднелась скромная солдатская могила – тёмный прямоугольник, покрытый увядшими ветвями. Я прочитал на маленьком кресте из некрашенного дерева слова, уже наполовину смытые дождём:

«Мохаммед Берджи бен Смаил, солдат второго стрелкового полка, погибший за Францию 23 сентября 1914 г. Молитесь за него».

Редко видал я что-либо более потрясающее, чем этот крестик, наивно просящий христианской молитвы за бедного мусульманского солдата.

Виньерт смотрел прямо перед собою, дожидаясь момента, когда поредевший мрак позволит ему осмотреть окрестности. Но это было ещё невозможно. Только у самого горизонта чуть намечалась чёрная линия высот, занятых неприятелем.

– Через Гюртебиз и Кран, – сказал он, – через Лан, Сен-Ришомон и Гиз, через Капеллу и через Нувионский лес, где напали на нас белые кирасиры, мысль моя часто летит к песчаным ганноверским равнинам, к Лаутенбургу, где покинул я Аврору. Что сталось с нею, в её комнате, среди её мехов и драгоценных камней? Что сделали они с нею, господи?

Когда, после сцены на мосту, мы вместе отправились во дворец, она не сказала мне ни слова. Мы позавтракали. Потом она принялась расставлять в вазах тяжёлые тёмные ирисы и белые гвоздики.

Около десяти часов она позвала горничную.

– М-ль Марта тут? – спросила она.

И, получив утвердительный ответ, прибавила:

– Впустите её.

М-ль Марта ежегодно являлась около этого времени из Парижа с большим выбором прелестных безделушек. Лёгкий аромат бульвара де ла Маделэн проник в комнату вместе с изящной, хорошенькой девушкой.

– Вы благополучно совершили путешествие, дитя моё? – спросила Аврора.

– Я приехала вчера вечером, ваше высочество, – ответила молодая девушка. – Простите, что я так рано осмелилась вас беспокоить, но я должна сегодня же вечером отправиться обратно.

– Что хорошенького привезли вы мне в этом году?

М-ль Марта вынула из картонок драгоценные мелочи парижской промышленности: тюлевые веера, бархатные и муаровые ручные мешочки, крошечные ящички для марок, для пудры, для мушек, всю эту миниатюрную роскошь, наряду с которой произведения других стран кажутся жалкими выскочками.

– Оставьте мне всё, – сказала Аврора. – Скажите Дювеллеруа, чтобы он получил, что следует. К ноябрю мне нужен веер Ватто, или, в крайнем случае, Ланкре; я хочу иметь его, когда приеду в Париж.

– Ваше высочество получите его, – уверенно ответила девушка.

– Отлично. Вы поедете сегодня с пятичасовым экспрессом. Оставайтесь у меня завтракать. Вы расскажете мне, что готовится на улице Мира к будущей зиме.

В продолжение всего завтрака я любовался непринуждённою простотою, с которой маленькая парижанка отвечала на вопросы великой герцогини. Я гордился своей хорошенькой землячкой, видя, как Аврора, столь высокомерная с лаутенбургскими женщинами, с этою обращалась, как с равной. Но особенно пламенно восхищался я самообладанием принцессы, которая после трёх дней и трёх ночей, способных вконец разбить самого энергичного мужчину, находила в себе силы беспечно обсуждать тысячу мелких подробностей парижских мод.

– Так вы по-прежнему рекомендуете мне Карлье?

– Да, ваше высочество. Это лучшее, что есть в области шляп.

– Лоранс переехала с улицы Пирамид. Она открыла большой магазин на улице Обера. Я зайду туда посмотреть, может быть.

– Пусть ваше высочество посмотрит, но и только. Лоранс работает главным образом для вывоза. Она ведёт по большей части дела с иностранными комиссионерами.

Я был счастлив слышать эту болтовню, вносившую суетную ноту в окружавшую нас трагическую атмосферу и заставлявшую меня почти забывать её.

Около трёх часов великая герцогиня вручила Марте конверт.

– Вот вам на дорогу, милочка. Я не хочу, чтобы вы опоздали на поезд. Автомобиль отвезёт вас в гостиницу, а оттуда на вокзал. Я очень довольна вами. Не забудьте про веер. Ну, до свидания. В ноябре я сделаю вам визит.

Когда солнечный луч исчез, великая герцогиня погрузилась на миг в задумчивость, перебирая разбросанные по комнате безделушки, потом она сказала мне:

– Господин Виньерт, я хочу сообщить вам важную новость.

Я ответил ей полным жадного вопроса взглядом.

– Я хочу осведомить вас, что я получила только что письмо, письмо от г. фон Боозе.

И в ответ на выраженное мною удивление:

– Неужели вы думаете, – сказала она, – что эта миленькая Марта совершила путешествие из Парижа сюда только для того, чтобы привезти мне эти безделушки – правда, прелестные – от г. Дювеллеруа?

Пятница. Восемь часов вечера.

Мы только что кончили обедать. Вошёл лакей с вечерней почтой – около десятка писем, – которые он передал великой герцогине.

– Вы разрешаете, друг? – сказала мне она.

Она пересматривала один за другим запечатанные конверты. Потом вскрыла один из них.

– Так, – сказала она мне, прочитав письмо. И протянула его мне.

То была просьба о вспомоществовании от имени гамбургского филантропического общества. Великой герцогине сообщали о базаре в пользу ясель для детей рабочих, назначенном на следующий понедельник.

– Мы поедем, – просто сказала Аврора. – Это условный знак Боозе.

Два дня тому назад я узнал всё. Она рассказала мне, что сразу же после того, как я передал ей документ, найденный в Petermanns Mittheilungen, она написала в Конго барону Боозе. Какими аргументами подействовала она на этого человека, я не узнал никогда. Но так или иначе, а письмо, привезённое Мартой, сообщало великой герцогине, что он выехал из Африки. Теперь он прибыл в Гамбург. Не было никаких сомнений в том, что он мог сделать важные разоблачения.

– Это стоило мне недёшево, – с бледной улыбкой прошептала Аврора.

– Мы поедем завтра, – продолжала она.

Она посмотрела на меня, подумала минуту и затем произнесла:

– Друг, быть может, несколько поздно, но я всё же чувствую угрызения совести, я злоупотребляю вашей преданностью. Знаете ли вы, что вы впутались в очень опасную историю?

– А вы? – возразил я.

– Я другое дело. Я борюсь за свою свободу, которая для меня дороже жизни. И потом, я всё-таки великая герцогиня Лаутенбургская, княжна Тюменева. За мною стоит великая Россия. С этим приходится считаться. Но вы, друг… вспомните Кира Бекка, вспомните Мелузину. Зачем, для чего будете вы жертвовать собою?

Взгляд, который я бросил ей, светился таким укором, что она, гордая, надменная принцесса, опустила голову.

– Простите, – прошептала она.

Потом она прибавила:

– Ну, так решено. Мы едем завтра. Позвоните. Я сделаю необходимые распоряжения.

Я нажал кнопку электрического звонка. Раздались шаги. В дверь постучали.

– Войдите, – сказала Аврора.

Дверь открылась.

– А! – прошептала великая герцогиня.

На пороге стоял лейтенант Гаген.

Он был немного бледен и словно застыл в позе часового, приложив правую руку к каске, медная чешуя которой была пропущена под его стянутым подбородком.

– Лейтенант Гаген, вот как! – произнесла, овладев собою, Аврора. – С которых же это пор арестованные офицеры выходят из крепости?

Гаген молчал, неподвижный и холодный.

– Удостоите ли вы меня когда-нибудь ответом, лейтенант… Ведь арест ваш, насколько я знаю, ещё не кончился?..

– Он кончился, ваше высочество, – пробормотал Гаген.

– Кончился? – воскликнула великая герцогиня. – Да вы с ума сошли, г. фон Гаген.

– Нет, ваше высочество, – повторил юный лейтенант тихим и упрямым голосом. – Арест мой кончился сегодня вечером.

– Кончился! – вне себя закричала Аврора. – Знаете ли вы, лейтенант, чем вы рискуете, продолжая такую шутку? Знаете ли вы, что одно, только одно может прекратить наложенный мною арест?

– Знаю, ваше высочество, – сказал Гаген.

– И что это одно…

– Война, – докончил лейтенант.

Вам может показаться невероятным, что среди непрерывною цепью следовавших друг за другом драм при лаутенбургском дворе, великие события последней недели июля месяца прошли у нас почти незамеченными. Мы обратили, правда, некоторое внимание на сербскую ноту, но после ночи, проведённой мною в Оружейной зале, для нас перестало существовать всё, за исключением переданных мною вам фактов; мы пропустили и австрийский ультиматум, и германское Kriegszustand, словом, всё. А теперь вдруг это слово, такое простое: война.

Совершенно ошеломлённый смотрел я на Гагена. Он сменил свой красный камзол на походный доломан серо-зелёного цвета.

Поборов удивление и постаравшись вернуть свою обычную холодность, Аврора спросила:

– Война, вот как, г. фон Гаген, и с кем же?

– Сегодня вечером с Россией, ваше высочество, – сказал юный лейтенант, – а завтра, наверное, и с Францией. Великий герцог, час тому назад прибывший из Берлина, привёз приказ о мобилизации армии.

Аврора подошла к окну и широко распахнула его. Было жарко и душно.

– И великий герцог, лейтенант, прислал вас ко мне, чтобы сообщить мне эту важную новость… Но я не знаю, к чему вам могут понадобиться при этом четыре гусара, которых я вижу внизу у дверей.

Гаген вспыхнул и сразу же побледнел.

– Ваше высочество! – пробормотал он.

– Что? – надменно произнесла она.

– Мне дано другое поручение. Вы должны простить меня…

– Ну, ну, лейтенант, не дрожите же так. Если вы не можете даже высказать то, о чём идёт дело, как найдёте вы в себе силу исполнить это. Говорите же, я арестована во дворце, не так ли?

– О! ваше высочество, – воскликнул Гаген, – как можете вы думать… Я, принять на себя…

– Так в чём же дело?

Лейтенант, не говоря ни слова, обратил взгляд в мою сторону.

– Ваше высочество, – выступив вперед, сказал я, – не утруждайте ваши мысли решением этой загадки. Почему, г. фон Гаген, не хотите вы просто сказать, что вы пришли арестовать меня?

Наступило молчание.

– Это правда, лейтенант? – произнесла великая герцогиня.

Гаген опустил голову.

– Вы можете объяснить мне причину этого ареста?

– Ваше высочество, – сказал Гаген, к которому вернулся известный апломб, – я только солдат, я исполняю приказания, не входя в их обсуждение. Но тут понять нетрудно! Г. Виньерт – француз, больше того, он офицер. Франция мобилизуется против нас. Французские авиаторы уже бомбардировали, по-видимому…

– Вы солдат, лейтенант, и вы повинуетесь полученным вами приказаниям, – прервала его великая герцогиня. – Отлично, но что касается до этого приказания, – можете ли вы поклясться мне, что не вы его испросили?

Гаген не ответил, но взгляд, полный ненависти, который он бросил на меня, был достаточно выразителен. Великая герцогиня внезапно обратилась ко мне:

– Одевайтесь!

Она также набросила на себя широкий тёмный плащ. Потом она подошла к бюро и я видел, как она рылась там, вынимая различные вещи и опуская их в огромные карманы плаща.

– Господин фон Гаген, – сказала она, снова приближаясь к нему, – вы поведёте г. Виньерта в крепость? В котором часу?

– Он должен быть там в десять часов, ваше высочество.

Тогда, с улыбкой бесконечного презрения, она положила руку ему на плечо:

– И вы могли думать хоть одну секунду, что я позволю вам заточить его? – произнесла она.

Подавляющее величие светилось в её взгляде, в её позе, в её словах; лейтенант опустил голову; он дрожал всеми членами.

– Людвиг фон Гаген! – продолжала она. – Однажды, четыре года назад, я узнала, что офицер 7 – го гусарского полка проигрался, сплутовал в карты. Ему грозило бесчестие и смерть. На другой день долги этого офицера были уплачены, дело потушено и сам он был назначен ко мне офицером, что повергло весь гарнизон в удивление, ибо это было странно быстрое повышение. По этому поводу пошли всякие комментарии, к которым я отнеслась с полным презрением. Вы-то ведь знаете, что моим поступком руководило только желание спасти от позора человека молодого, храброго, носившего знатное имя и казавшегося мне честным.

– Он же, – и она указала на меня, – он ничем мне не обязан, напротив, он терпел от меня холодность и презрение, вызванные моими несправедливыми по отношению к нему подозрениями. Но это не оттолкнуло его. Он работал для меня в тиши. Он ещё сам не знает, быть может, всей важности того, что он для меня сделал. Но он знал, во всяком случае, что он рискует жизнью. А теперь человек, который всем мне обязан, является сюда, чтобы арестовать того, которому всем обязана я.

По лицу юного гусара катились слёзы.

– Что вам от меня угодно? – пробормотал он дрожащим и хриплым голосом.

– Чтобы вы заплатили мне свой долг, – ответила Аврора. – День настал, и у меня даже нет к вам сожаления, ибо вы сами поставили себя в такое положение.

– Приказывайте, – произнёс он, – я готов повиноваться.

– Ступайте вниз и прежде всего удалите солдат. Найдите предлог, который впоследствии помог бы вам выпутаться.

– Теперь, – сказала она, когда он вернулся, – ступайте в гараж. Вы ещё найдете там шофёров. Велите вывести большой серый Бенц, с полным запасом топлива, с потушенными фонарями, и сами подъезжайте на нём к выходу. Теперь без двадцати девять; будьте там через десять минут.

Развернув на столе карту дорог, Аврора стала её рассматривать: «Через Ахен и Бельгию несомненно ближе, – пробормотала она, – но я лучше знаю дорогу через Висбаден и Тионвиль».

– Вы готовы? – обратилась она ко мне.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я.

– Отвезти вас во Францию, разумеется.

Она прибавила:

– Я положила в карман вашего пальто деньги и револьвер: с этим можно доехать куда угодно.

Друг, Аврора была в тот миг необычайно прекрасна. Если бы вы могли её видеть такою, вы поняли бы волнение, мешающее мне говорить.

Глухое пыхтение раздалось под окном. Бенц подъехал.

– Идём, – сказала Аврора.

В эту минуту в комнату вошёл Гаген. Куда девалась его первая упрямая надменность! Он упал к ногам великой герцогини.

– Уезжаете, вы уезжаете с ним, навсегда, – с рыданием пробормотал он.

Она посмотрела на него несколько мягче.

– Если вы думаете так, г. фон Гаген, – сказала она, – то послушание ваше заслуживает ещё большего одобрения. Узнайте же, что я не уезжаю. Я связана с этими, столь ненавистными для меня, местами долгом, который мне надо выполнить. Но в данный момент я прежде всего обязана спасти того, кто всем для меня пожертвовал.

– Ах! Благодарю вас, благодарю, – произнёс молодой человек.

– Подождите ещё, прежде чем благодарить, – возразила она. – Г. фон Гаген, у вас, я полагаю, с собой ваше удостоверение личности и приказ о мобилизации?

Он встал, шатаясь.

– Мой приказ о мобилизации? – повторил он, страшно побледнев.

– Да, – спокойно продолжала она, – сделайте одолжение, передайте их г. Виньерту. Нас могут остановить прежде, чем мы достигнем границы. Я думаю, что мне достаточно будет назвать себя для того, чтобы уладить в конце концов все недоразумения. Но мы можем натолкнуться на нелепые приказы. Не следует терять времени. Для лейтенанта фон Гагена путь везде будет свободен. Скорее.

Офицер был смертельно бледен. Жестокая борьба шла у него в душе.

– Вы хотите отнять у меня честь, ваше высочество, – сказал он наконец.

– Я отняла бы у вас в таком случае только то, что я вам когда-то вернула, г. фон Гаген, – ответила беспощадная Аврора. – Но не надо ничего преувеличивать. Вы будете скомпрометированы только в том случае, если сами захотите этого. Я прошу у вас двух вещей – не сообщать о нашем отъезде раньше десяти часов и подать мысль, что мы отправились по дороге в Ахен. Если великий герцог не постыдится прибегнуть к телефону и телеграфу, пусть обращается он в другую сторону. Ну, до свидания; завтра в это же время я вернусь.

Она протянула ему руку, которую он оросил слезами.

– Я могу рассчитывать на вас, друг? – спросила она.

Задыхаясь от волнения, он сделал утвердительный жест.

Не менее глубоко взволнованный, я подошёл и также протянул руку тому, кто в этот миг рисковал для меня всем. Но он отступил и ответил мне взглядом, полным неописуемой ненависти:

– Молю бога о том, чтобы нам привелось поскорее встретиться в другом месте.

Аврора пожала плечами; я слышал, как она пробормотала что-то о глупости мужчин. Но она вышла на лестницу. Я последовал за нею, бросив последний взгляд на комнату, полную мехов, камней, прекрасных нежных цветов…

– Садитесь, – шепотом сказала она.

Я занял место на переднем сиденье огромного автомобиля. Мы тронулись.

Когда мы проезжали по мосту, на Лаутенбургских колокольнях и на старой башне замка пробило девять часов.

Бесконечною белою лентою блестела под мягким светом луны дорога. Автомобиль без шума, с головокружительной быстротой, катился по ней. На поворотах я чувствовал удивительную твёрдость руки моей спутницы.

Всё это совершилось с такою скоростью, что я опомнился только, когда мы уже проехали добрую сотню километров. Тогда фраза Авроры: «Завтра, в это время, я вернусь», пришла мне на память, и я подумал о том, что через несколько часов я расстанусь с великой герцогиней.

Эта мысль не подняла во мне возмущения. Безумно быстрая езда погружала меня в какое-то роковое отупение, казавшееся мне до известной степени приятным. Тёмные купы деревьев, дугообразные мосты над серебристыми реками оставались позади. Мы разминулись с возом сена: если бы автомобиль взял пятью-десятью сантиметрами правее, нас постигла бы смерть. Смерть, я повторял это слово, я смотрел на замкнутое лицо Авроры; её руки в светлых перчатках казались на рулевом колесе тонкими белыми полосками.

Потом вдруг я вспомнил о войне. Так это правда? Что найду я на родине? Но я должен, к стыду своему, признаться, что мысль эта не могла сосредоточить на себе моего внимания, скорая езда опьяняла, укачивала меня, отвлекала меня от самого себя. В этот момент я нисколько не заботился о том, что могло ещё со мной случиться.

Четырёхугольный абажур направлял свет электрического фонаря на карту дорог, но Аврора почти не смотрела на неё. Она прекрасно знала этот путь. Я вспомнил, как она рассказывала мне, сколько раз проделывала она его, отправляясь на воды.

Она искусно объезжала в каждый нужный момент города, их красный свет сперва всё увеличивался, потом оставался справа или слева от нас, и, наконец, исчезал сзади. Три или четыре раза она называла их: Кассель, Гиссен, Ветцлар…

Кассель, Гиссен, Ветцлар! Не всё ли мне было равно?

Часы на автомобиле блестели при свете фонаря. Но я не смотрел на них. Я ни о чём не думал.

Не замедляя хода, мы проехали через гористое местечко с домами, скрытыми в чаще тёмных деревьев.

– Висбаден, – прошептала Аврора, – моя вилла, – добавила она, когда мы поравнялись с одним из домов. – Ещё нет часу. Мы едем отлично.

Она повернула направо на разветвление дороги. Вдали на горизонте засверкали огни большого города.

– Это – Майнц, – сказала она, – а вот – Рейн.

Полным ходом переехали мы по висячему мосту священную реку. Она с рокотом катила внизу свои волны. Местами, под просветами между туч, виднелась её зелёная пена.

Спускаясь с моста, мы смутно расслышали какую-то команду, хриплое «wer da?», затем сухой треск выстрела.

– Они стреляли, – сказала Аврора, – мы приближаемся к границе. Надо быть осторожнее.

Я взглянул на компас. Мы мчались прямо на запад. Указатель скорости показывал 105. У меня в первый раз вырвалось движение изумления.

Аврора заметила его и улыбнулась:

– Между Ветцларом и Висбаденом мы делали по 145, – просто сказала она.

Скоро на западе показались новые красные огни.

– Тионвиль, – произнесла Аврора. – Он кишит, наверное, войсками.

К моему великому удивлению, я увидел, что она не объезжает города, как делала она это до сих пор. С зажжёнными теперь фонарями мы неслись прямо к укреплению, стены которого мало-помалу вырисовывались на небе.

Автомобиль замедлил ход. Дома, предместья. Затем повелительное «wer da?». Мы остановились.

Около дюжины солдат окружило нас. Все они были в зеленовато-серых мундирах, в касках, окутанных капюшонами.

– Ваши бумаги! – раздался суровый голос унтер-офицера.

– Я покажу их вашему лейтенанту, – ответила Аврора, – позовите его сюда, пожалуйста.

Но последний уже подходил к нам. Белокурый колосс, разъярённый тем, что потревожили его сон. Увидев штатских, он обратился к нам довольно грубо.

– Лейтенант, – сухо заметила великая герцогиня, – прежде всего я попрошу вас запретить солдатам колотить прикладами по моему автомобилю. Затем, взгляните сюда.

С этими словами она повернула электрический фонарь и осветила Лаутенбургский герб, украшающий дверцы. Офицер привскочил.

– Я имею честь видеть её высочество, великую герцогиню Лаутенбург-Детмольдскую?… – пробормотал он, вытягиваясь во фронт.

– Её самое, господин лейтенант, – ответила Аврора.

– Прошу ваше высочество извинить меня, – сказал ошеломлённый лейтенант. – Назад! – крикнул он в то же время солдатам, с яростью отталкивая подошедших особенно близко к экипажу, – чем могу я служить вашему высочеству?

– Вот чем, – ответила великая герцогиня. – Тионвилем по-прежнему командует генерал фон Оффенбург? Не думаю, чтобы его превосходительство мог в такую ночь спать. Проводите меня к нему. Дайте мне одного из ваших людей, он сядет в автомобиль и покажет нам дорогу.

Офицер тотчас же сделал необходимое распоряжение. Он низко кланялся, сожалея, что долг службы не позволяет ему самому проводить нас.

Генерала, командующего укреплением, не было в Главной квартире. В конце концов, мы нашли его вместе со всем его штабом на вокзале. Платформы были запружены войсками, за передвижением которых он наблюдал. На площади бесчисленные орудия вырисовывались во мраке силуэтами допотопных животных. Всё это производило впечатление грубой могучей силы и невольно заставило меня вздрогнуть.

Когда ординарец доложил о прибытии великой герцогини, генерал фон Оффенбург засуетился. Очень красивый в своём длинном сером плаще с пунцовым воротником, он склонился перед Авророй, напоминая ей, что он имел честь танцевать с нею в Берлине. Но, несмотря на все старания, ему плохо удавалось скрыть изумление, причинённое ему нашим появлением в такой час и в такой обстановке.

– Не удивляйтесь особенно, генерал, – улыбаясь сказала Аврора. – Узнав о готовящихся великих событиях, я не могла усидеть в Лаутенбурге. Мне захотелось полюбоваться на наши войска на границе, вот я и приехала с моим ординарцем; лейтенант фон Гаген 7 – го гусарского полка, – прибавила она, представляя меня.

Я поклонился со всею выправкой, на какую был способен.

– Ваше Высочество, – воскликнул фон Оффенбург, – зачем направили вы ваш путь сюда! Тут нет ничего интересного, шестнадцатый корпус недвижим, как скала, он не производит никаких движений. Отчего не поехали вы в сторону Ахена?

– Да, – ответила она, – мне говорили. В сторону Ахена.

– Вы же знаете, что вся армия сосредоточивается там, – прошептал нам генерал.

– Правда, – согласилась Аврора. – Но бельгийская граница не интересует меня, в то время как я никогда не простила бы себе, если бы не взглянула на заре войны на французскую границу.

– Приветствую в Вашем лице неустрашимого полковника храбрых гусар, – любезно произнёс фон Оффенбург, целуя ей руку, – могу я быть вам чем-нибудь полезен?

– Разумеется, – ответила Аврора. – Знаете ли вы, что часовые ваши остановили меня сейчас без всякого почтения? Я попросила бы у вас конвоя, но моему Бенцу было бы слишком утомительно поспевать за вашими драгунами. Прикажите им проводить меня до конца постов и дайте мне какой-нибудь пропуск, который предохранил бы меня при возвращении от неприятностей. Скорее, уже занимается заря, а я хочу видеть, как солнце, вставая, осветит пограничный столб.

Генерал приказал подать себе пропуск.

– Вот, – сказал он, подписав его. – У вас ещё есть время. До Вильерю, во Франции, два километра от пограничных столбов, а отсюда до них не больше двадцати километров. Вы будете там через полчаса. Но не рассчитывайте увидеть французских солдат. Правительство их приказало им отступить на два лье от границы, чтобы избегнуть всякой нечаянности, могущей повлечь за собой войну, – с грубым смехом заключил он.

Окружённые полувзводом драгун, торжественно выехали мы из Тионвиля, сделав два километра по дороге в Оден-ле-Роман.

– Они чрезвычайно милы, – шепнула мне великая герцогиня на ухо, – но, в конце концов, они могут надоесть. – И она дала автомобилю полный ход.

Позади, в начинающем брезжить рассвете, отставшие драгуны совершенно исчезли через минуту на чёрной дороге.

Холодный утренний ветерок обдувал мне виски. Глубокое волнение охватило меня и, честное слово, в этот миг я не думал больше об этой женщине, для которой я готов был пожертвовать всем и с которой я скоро должен был навсегда расстаться. Я смотрел на холмы, один за другим выступавшие передо мной из мрака. Сознание изумительной странности моего возвращения на родину уступило место чувству более сильному и острому.

Чувство это достигло высшей степени, когда, остановив автомобиль так внезапно, что я чуть не вылетел из него, великая герцогиня без единого слова указала мне на пограничный столб, направо от дороги, в десяти шагах от нас.

В два метра высоты, с чёрною и белою правою стороною, с синею, белою и красною левою, он произвёл на меня в эту минуту потрясающее впечатление.

Я взглянул на великую герцогиню и испытал несказанное счастье, увидев волнение на этом замкнутом лице.

Ещё не совсем рассвело. Автомобиль двигался очень тихо. Казалось, Аврора хотела дать мне возможность рассмотреть мимоходом ночные цветочки, колеблемые ветром по краям оврагов.

И вдруг я схватил мою спутницу за руку. Автомобиль остановился. На верхушке холма, поднимавшегося над дорогой, на фоне тёмного неба появился неподвижный всадник.

То был французский драгун. Можно было различить его жёлтую каску и красно-белый значок на копье. За ним показался другой, потом третий, потом десять, двадцать, и они лёгким галопом двинулись нам навстречу.

– На этот раз, – улыбаясь сказала Аврора, – объясняться придётся вам.

Впереди ехал офицер. То был высокий молодой человек, смуглый и бледный. Чешуя от каски золотой чертой перерезывала его чёрные усы. Он отдал нам честь саблей и спросил наш пропуск.

– Милостивый государь, – ответила великая герцогиня, – я предпочитаю сразу же сознаться вам, что у меня нет ничего подобного, ибо я сомневаюсь, чтобы вы могли удовольствоваться вот этой бумагой, выданной мне германским генералом в Тионвиле, – добавила она, протягивая пропуск фон Оффенбурга.

Молодой лейтенант сделал жест, выражавший, что при данных обстоятельствах шутки не уместны.

– Милостивый государь, – продолжала Аврора, взглядом убедившись в моей полной неспособности дать какие бы то ни было объяснения, – есть вещи, которые слишком долго было бы объяснять на дороге, из автомобиля – верховому. Вот факты: я великая герцогиня Лаутенбург-Детмольдская. Г. Виньерт, мой спутник, – французский офицер, лейтенант, как и вы. Я не знаю, арестовывают ли уже во Франции немецких офицеров. Во всяком случае, в Германии со вчерашнего дня принимают такую предосторожность по отношению к французам. Г. Виньерта хотели арестовать; я привезла его к вам. Вот и всё.

И, словно преисполнившись жалостью к необычайному изумлению, отразившемуся на чертах драгуна, она прибавила:

– Я должна ещё добавить, лейтенант, что я – русская по происхождению; это рассеет, надеюсь, все ваши опасения относительно меня и моего дара.

Офицер соскочил на землю. Он почтительно склонился перед Авророй, вышедшей вместе со мною из автомобиля.

– Лейтенант де Куаньи, 11 – го драгунского полка, из Лонгви, – произнёс он.

Я представился. Мы пожали друг другу руки.

– Вы явились издалека, дорогой товарищ. Что будем мы с вами делать!

– Вы, наверное, можете одолжить ему лошадь, – сказала великая герцогиня. – И, позвольте дать мне вам совет, – поскорее отправьте его к вашим военным или гражданским властям. Он прибыл из Германии, он знает вещи, которые могут оказаться полезными для вашей страны, где такие прелестные цветы, но где, как мне кажется, охрана оставляет желать лучшего.

Произнеся эти слова, она глядела на куст дикого шиповника, росший над оврагом. Г. де Куаньи, притянув к себе густо покрытые цветами ветки, сделал розовый букет и протянул его великой герцогине.

– Благодарю вас, лейтенант, – с обворожительной улыбкой сказала она молодому человеку, совершенно ошеломлённому её несказанной красотой. – Не будете ли вы так добры приказать, чтобы ваши лошади посторонились? Дорога здесь узкая, а мне надо повернуть автомобиль.

Тут я разразился рыданиями.

Равнодушие, овладевшее мною ночью, внезапное волнение, охватившее меня при въезде во Францию, всё это исчезло, перестало существовать. Я думал только об одном: через четверть часа я потеряю её навсегда.

Г. де Куаньи удалил людей. Я слышал, как великая герцогиня говорила ему голосом, полным такой нежности:

– Простите его, лейтенант, он только что перенёс тяжёлые нервные потрясения, каких он никогда не испытает даже на войне.

Я почувствовал, что рука её легла ко мне на лоб.

– Мужайтесь, друг, – говорила она тихим, но твёрдым голосом. – Вы вернётесь домой, на свою родину, прекрасную и любимую мною. Вы ей понадобитесь, ибо испытания предстоят жестокие, более жестокие, чем вы можете это себе представить. Но вы изведаете много хорошего, скачку в галоп под лучами августовского солнца, минуты высокого упоения, во время которых теряешь рассудок, словом, всё то, из-за чего такая женщина, как я, жалеет, что она не мужчина. Это будет жестокое, жестокое испытание. Вам нечего жалеть о себе. И, если вы хотите окончательно убедиться в этом, подумайте о судьбе той, которая вернётся в Лаутенбург без вас.

– Увы, – сквозь слёзы пробормотал я. – Останьтесь, не возвращайтесь туда. Подумайте о том, что вас там, может быть, ожидает.

В голосе её послышались свистящие ноты.

– Дитя, дитя, я думала, общение со мною заставит вас в конце концов понять, что такое ненависть. Боозе вернулся. Неужели вы забыли камин в Оружейной зале, и письма из Конго, и все это таинственное противоречие, неужели вы думаете, что в тот момент, когда я имею возможность проникнуть в тайну преступления, я оставлю преступника в покое?

Слёзы мои усилились, и вдруг отчаяние моё потонуло в несказанной отраде – поцелуй скользнул по моему лбу.