Текст книги "Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика"
Автор книги: Пьер Клостерман
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Дом, милый дом
«Дорогая Франция», наводненная немцами, была все менее и менее желанной!
20 декабря 1943 года. Уголком глаза я видел «ураганы», готовые вступить в атаку. Цель, тщательно замаскированная от вертикального фотографирования, была видима в деталях с этого угла: кабели под высоким напряжением трансформатора, бетонный блок диспетчерской будки с ее необычными антеннами, откуда управляют самолетом-снарядом. В подлеске были ловко спрятаны причудливая низкая конструкция, чья функция до сих пор озадачивала сержантов технических войск ВВС Великобритании и офицеров разведки, несмотря на все известные им хитрости, и пусковая установка длиной в 45 ярдов, направленная прямо в сердце Англии. На изгороди помещался зловещий цилиндр длиной около 20 футов, с двумя зародышами крыльев.
Дела, похоже, значительно продвинулись! Повсюду вокруг «незасчитанного мяча» протянулось проволочное заграждение шириной в 20 ярдов и было создано 15 постов легкой зенитной артиллерии в радиусе 800 метров, согласно расшифровке последних фотографий, сделанных фоторазведкой «мустангов». Каждый пост был оборудован сложной счетверенной малокалиберной зенитной артиллерийской установкой, а на крыше управляющего блока стояли два 37-миллиметровых орудия.
«Ураганы» начали свое пикирование, нарвавшись па пули пулемета. Дымотрассирующие пули образовали вокруг цели стальную стену.
Неизбежное произошло. Беспомощный, я наблюдал за трагедией. Как только капитан авиации Рафхед произвел бомбовый залп реактивных снарядов, он был мгновенно убит. Его поврежденный «ураган» ценой невероятных усилий вышел из штопора и стремительно вертикально поднялся вверх, но винт не вращался. На самом верху траектории одно крыло наклонилось, самолет повис неподвижно, словно висящая в невесомости нитка, а затем снова вошел в штопор.
Словно в кошмаре, я увидел «ураган» уоррант-офицера Пирса, буквально скошенный очередью огня 37-миллиметрового орудия. Хвост оторвало, машина рухнула в лес, кося деревья и разбрасывая струйки горящего бензина.
Двух других «ураганов» атаковали одновременно. Пораженная прямым попаданием, машина сержанта Клива взорвалась и вскоре превратилась в бесформенную пламенеющую массу, оставляющую длинный след черного дыма.
Австралиец Буш чудом оказался счастливее; ему удалось не только разместить свои восемь реактивных снарядов в диспетчерской, но даже уйти от заградительного огня зенитной артиллерии, несмотря на огромную пробоину в его фюзеляже, не говоря уже о двух пулях в бедре и боку.
Я сидел оцепеневший, летая машинально. Все произошло за доли секунды.
Находясь все еще вне предела досягаемости огня легкой зенитной артиллерии, мы завершили наш облет и приготовились взять курс домой. Я слышал, как Кен направлял Жака и Дэнни прикрывать Буша и кричал мне в радио:
– Алло, Биэр-2, атакуй чертово отродье!
У меня кровь застыла в венах. Кен, должно быть, совсем спятил. Если он хочет совершить самоубийство, он должен сделать это один. Я чувствовал себя совсем не хорошо, когда Кен после длительной ложной атаки в соседней низине привел меня снова к цели.
– Выстраивайся в одну линию, иди! Атакуй!
Мы зарядили орудия, летя низко, в 10–12 футах от земли. Зенитная артиллерия оказалась вне досягаемости еще до того, как мы заняли позицию. Меткость была дьявольской. Я попал под перекрестный огонь сразу же пяти артиллерийских установок. С колотящимся сердцем я попытался вывести их орудия из строя, с силой ударив ногой по панели управления, чтобы заставить свою машину скользить на крыле. Ничего не вышло. В меня было три прямых попадания, которые прошли прямо сквозь мою основную несущую поверхность, не взорвавшись.
Об атаке не могло идти и речи. Все, на что я мог надеяться, – это спасти свою собственную шкуру. К тому времени в районе нашего нахождения все посты зенитной артиллерии были подняты по тревоге. Ослепленный градом трассирующих снарядов, я сжался и инстинктивно вертели головой, как если бы старался укрыться от пуль. Я понимал, что меня могут сбить в любую секунду, и безнадежно грохотал, словно «ураганы». Я отчаянно опрокинул свою машину. Положившись на судьбу, я набросился на панель управления, неистово нанося отвлекающие удары то на правый фланг, то на левый. Слишком поздно я увидел препятствие – ряд тополей вдоль Канала. Я инстинктивно накренился, со всей силы надавив на левый руль. С ужасающим грохотом и ударом, почти вырвавшим ручку управления из моих рук, мое крыло с правого борта зацепило верхушки деревьев. Лишь инерция моего 4-тонного самолета, падающего со скоростью 340 миль в час, спасла меня от возможности врезаться в противоположный берег.
Оцепеневший от шока, парализованный страхом, тем ужасным физическим страхом, который скручивает кишки и наполняет рот желчью, я ощущал, что мои мышцы превратились в жидкость. Я был на волосок от кабеля высокого напряжения, промелькнув, словно вспышка, под сверкающим стальным проводом.
Мое сердце замерло. Потеряв голову, я потянул на себя ручку управления, ища защиты у облаков, мрачно и угрюмо плывущих почти в 2500 футах от меня. Земля уже не защищала меня, и за несколько секунд, в течение которых продолжался мой подъем, в меня попали пять раз: один снаряд пробил левый элерон, три пули – руль высоты и еще один снаряд – одну из лопастей винта. Никогда не была столь желанной прохлада полых, сырых, наполненных дождем облаков. Около минуты у меня ушло на то, чтобы пройти сквозь слой облаков, и я неожиданно оказался залит солнечным светом, обливаясь потом, словно при пробуждении от ночного кошмара. Голубое небо, солнце отражались в море облаков, проходящих подо мной, – наконец-то я вернулся в прекрасный и утешительный мир.
Я осторожно проверил органы управления. У элерона были расколоты петли, и он держался лишь на нитке алюминия. Покрытие верхней поверхности крыльев сморщилось, словно кусок папиросной бумаги, и сквозь трещины краски был виден сверкающий металл.
Сдавленный хвост-триммер висел на ручке управления.
Вернувшись в Детлинг, я выполнил поистине сенсационную посадку – два или три сильнейших подскока, которые мне пришлось испытать во всей силе. Несколькими минутами раньше уже приземлился Кен, полностью использовав свой самолет в процессе операции; его шасси, вдавленные пулей, не смогли выйти, и ему пришлось приземлиться на «пузо». Позднее, когда мы произвели «посмертное вскрытие» наших самолетов, Кен обнаружил, что невзорвавшийся снаряд раздробил один из его магнето на осколки и прошел сквозь одну из выхлопных труб.
Мой старый «LO-D» будет в доке неделю. Кроме поврежденных органов управления, тремя снарядами был пробит фюзеляж возле оконных стекол. Пуля срикошетировала об одну из кислородных бутылок. В ретроспективе у меня был отличный бой в том смысле, что если бы снаряд точно пробил ту бутылку, то взрыв газа превратил бы меня в свет и тепло.
Скиталец над Францией
Половина шестого. Звонок будильника вырвал меня из кровати. Боже, как же было холодно! Я выглянул из-за затемняющих штор – низкие облака, потолок менее чем 2000 футов и какой ветер! Он гудел снаружи в телеграфных проводах, и каждый порыв ветра открывал 20 дверей в нашей казарме.
Я зажег сигарету и включил свет. Том и Дэнни, с которыми я делил комнату, спали. Я поспешно надел пару пуловеров поверх моей пижамы, кожаный жилет, походное обмундирование, две пары длинных шерстяных чулок и летные ботинки, в которые я всунул свою карту.
В ночи неясно вырисовывался темный бетонный корпус оперативного пункта. Я едва слышал реплики, вызывающие колебание кондиционируемого воздуха в подземных помещениях. Как только я прошел сквозь тяжелые металлические двери, после страшного холода снаружи я почувствовал себя так, как если бы погрузился в восхитительно теплую паровую ванну. Комната, освещенная ртутными лампами, напоминала сцену из другого мира.
Дежурного сержанта застали отвечающим на десятки несмолкающих телефонных звонков. Он вручил мне метеорологическое сообщение и инструкции начальника ПВО района. Стопроцентная облачность на высоте 4000 футов. Ветер над уровнем моря 320° при скорости 35 миль в час; на высоте 5000 футов – 50 миль в час. Видимость умеренная, падает до 500 ярдов в ливне. С 8.40 до 8.50 на нулевой высоте 12 «тайфунов» должны совершить самолетовылет в район Чартреса. Плевое дело, если бы не ветер.
Я разбудил остальную бригаду. Кен и Брюс были в порядке, а Жак начал нудить как дьявол. Я встряхнул его. Спустя пять минут мы уже пришли к отряду самолетов. По пути проверили закрепление наших больших 250-литровых дополнительных баков, подвешенных, словно бомбы, между двумя радиаторами «спитфайров». Механики лежали на земле, работая при свете фонарей типа «летучая мышь».
– Вылет ровно в восемь часов! – крикнул им Кен.
Было 7.25 – как раз время пойти выпить чашку кофе и съесть несколько бисквитов. Время завтрака наступит, когда мы вернемся, – если мы все же вернемся. Сгрудившись вокруг жалкой печки, Жак, Дамбрел и я слушали Кена, который с картой в руке давал нам указания:
– Мы пересечем французское побережье, летя либо по приборам, либо над облаками, затем полетим низко до Амииса. Повернем налево и будем барражировать в районах Сент-Квентина и Нойона, после чего вернемся назад на высоте 13 000 футов. Таким образом, у нас будет неплохой шанс перехватить низко летающие транспортные самолеты. Придерживайтесь линейного построения, сохраняя приблизительно расстояние в 100 ярдов между самолетами; если измените курс, то пересекайте слева направо. Если случится ввязаться в потасовку, то каждый надеется на себя. Первый, кто заметит цель, сообщает остальным и возглавляет атаку.
7.50. Захлестнутые нашими надувными спасательными жилетами, нагруженными яликом, а также парашютом, мы с трудом с помощью механиков забрались в кабины. От моего дыхания ветровое стекло кабины сразу же покрылось изморозью. Я включил радио, фотопулемет, карбюратор, приемник давления, нагревательные приборы с гироскопом и устраняющее лед оборудование. Мои пальцы онемели в трех парах перчаток – шелковых, шерстяных и кожаных – из-за довольно профессиональной канители со всеми крохотными кнопочками на панели управления.
7.55. Я проверил, хорошо ли отрегулировано зеркало. Проверил защелки предохранителей орудий. Все в полной готовности. Взгляд на Кена.
– Добро.
– Контакт.
Жалобный вой стартера. Один цилиндр загорелся, затем еще два. Я начал неистово качать насосом, и двигатели сразу заработали.
Было все еще очень темно, и розовато-лиловые вспышки выхлопных газов из двигателя осветили снег. Было 8.02. Аэронавигационные огни включены, крыло к крылу, мы взлетели сквозь черные, пугающие облака.
Мы поднялись над Каналом на высоту 13 000 футов над толстым слоем кучевых облаков. Сразу же выстроились в боевой порядок. Полная тишина в радио. Несмотря на обледенение, мы переключились на наши дополнительные баки без каких-либо проблем. В приближающейся утренней заре облака были окаймлены светом.
Немецкая радиолокационная станция обнаружения, вероятно, засекла нас. В наших наушниках пошли обычные в таких случаях раздражающие радарные помехи, усиливавшиеся с каждым потоком луча. Неожиданно Брюс Дамбрел покачал своими крыльями и повернул домой. На мгновение его крылья очертили безупречный овал в тусклом небе, но я заметил тонкую белую струйку, выходящую из радиатора. Гликоль вытекает. Одним самолетом меньше. Теоретически один из нас должен прикрывать его над морем, но если бы мы сделали это, нам пришлось бы вернуться на базу, не завершив нашу работу.
Кен ничего не сказал и едва просигналил нам, чтобы снова замолчать и пикировать сквозь слой облаков. Это был рискованный поступок. Кен рассчитал, что, если у него не будет времени выполнить его правильно, есть риск нарваться на огонь береговой зенитной артиллерии. Метеорологическому прогнозу тоже нельзя было ошибиться, поскольку, если бы базис облака был ниже ожидаемого, у нас не было бы времени исправить ошибку в нашем полете по приборам.
Мы окунулись в непроницаемый мрак. Кен не отрывал глаз от приборов, мы с Жаком буквально приклеились к концам его крыльев. Неожиданно мы вновь очутились в ясном небе на высоте не менее чем 1500 футов над группой маленьких деревянных холмиков, пересекаемых узкой болотистой низиной. Лил сильный дождь, полоски тумана тянулись по земле, свет был серовато-зеленым, словно в аквариуме. Как обычно, ощущение ужасного оцепенения мышц живота. Сейчас мы должны быть начеку.
– Алло, Скиттлы, Ред ведущий на связи. Боевое построение, бросайте своих детей.
Избавившись от наших дополнительных баков, мы пикировали, чтобы набрать скорость. Кен пронесся над рекой в середине низины, едва касаясь ее; Жак вдали от него шел вдоль дороги, держась ниже уровня телеграфных проводов. Я был па полпути к уклону, беспокоемый постоянными ударами деревьев, и внимательно следил за проводами с высоким напряжением. Шел 175 ярдов в секунду. При такой ужасной видимости смертельным препятствием является вспышка. На земле, кроме постоянно мелькающих сквозь мой капот фигур двух женщин, спрятавшихся под зонтиком, не было больше ничего. На горизонте виднелись несколько крыш, одна или две заводские трубы. В это время быстро приближался дым, исходящий из маленькой сортировочной станции. Вероятно, Далленс. Мы повернули на юг, оставив хорошо видимый французский город слева от нас. У нас не было ни разрешения, ни желания атаковать поезд – был риск растревожить зенитную артиллерию.
Дождь начал лить как из ведра. Сейчас я должен быть по-настоящему внимательным. Амине должен быть где-то недалеко в темноте. – Берегись! Зенитная артиллерия!
Крик Жака по радио. Я инстинктивно повернул. Перед моим ветровым стеклом растянулся веерообразный поток клубов белого дыма. Сквозь деревья начали рваться трассирующие снаряды. Затем под моими крыльями. Я увидел крыши, огороды. В ущелье, очень близко, неясно вырисовывались башни собора. Я летел над мокрыми булыжниками, скользким щебнем, грязным шифером, скоплениями серых домов. Это был Амине.
Скользя, едва не касаясь труб, мы повернули налево и оказались прямо над вокзалом. Мелькание нескольких железнодорожников, застывших на месте между вагонеток товарного поезда, затем вспышки от локомотивов, так как открыла огонь батарея из трех ручных пулеметов, чьи заикающиеся стволы окутал дым.
Каждый из нас в отдельности, петляя, с полностью открытым дросселем, удирал от оранжевых трассирующих снарядов. Это происходило лишь в нескольких милях от города, который мы снова выстроили. Я осторожно следовал курсом, который прокладывал Кен, и изучил карту как можно лучше. Без сомнения, Кен оплошал, как только мы вышли из Аминса, на развилке у Ланджина. Мы направлялись не в Сент-Квентин, а в Нойон и Компьень. Вначале мы пролетели над Каналом-ду-Норд, а затем над Уазой. Определенно здесь был компьеньский лес, разделенный полосой тумана, очевидно зацепившегося за деревья.
Неожиданно мы услышали голос оператора, очень отдаленный, так как летели низко:
– Алло, Скиттлы, остерегайтесь немцев и парней Тиффи.
Я поудобнее уселся в кресло и попытался проложить путь в темноте, в которую мы окунулись, в шести футах над голыми ветвями. Неожиданно поднялся адский шум – мы ревели в ужасном сумасшедшем доме самолетов. Желтые капоты двигателей, отмеченные черными крестами, пересекали следы трассирующих снарядов. Как минимум, 40 «фокке-вульфов» крушили все вокруг. Большим пальцем я тут же снял защелку предохранителя с моих орудий. Наушники свистели.
Я лишь избегал столкновения с «фокке-вульфом». Приклеенный к спинке сиденья центростремительной силой, я все же сумел выполнить крутой поворот с тыла другого вражеского самолета и стал стрелять из моих пулеметов, когда пролетал мимо. Затем, все еще держа палец на кнопке, я резко ушел. В зеркало я видел, что сзади кружился еще один самолет, чьи крылья освещались вспышками его четырех орудий.
Избавившись от этого, я навел прицел на другого, который, казалось, потерял свою голову и покачивал крыльями. Вдруг в моем ветровом стекле появился «тайфун», идущий прямо на меня. Отчаянно ударив ногой по рулю, я чуть не задел его самолет, а конец моего крыла сломил ветку, и я услышал ужасный треск. Покрываясь потом и задерживая дыхание, я выровнял свой «спитфайр» как раз тогда, когда объятый огнем «фокке-вульф» разбился передо мной, скашивая деревья и образуя при этом ужасный сноп искр.
Отпрянув назад, я вертикально поднялся в облака, посылая орудийную очередь в «фокке-вульф», который подошел так близко, что черные кресты на его фюзеляже закрыли мой орудийный прицел. С наполовину оторванным хвостом он вошел в штопор и врезался в поляну.
Спрятавшись за облаками, я вздохнул с облегчением. Эта банда пиратов 609-й эскадрильи «тайфунов» под командованием моего бельгийского друга Демаулина, должно быть, неожиданно нарвалась на авиазвено «фокке-вульфов», взлетая аэродрома Компьень. Мы по ошибке сели в разгаре вечеринки!
Нервы были напряжены, я снова оказался потасовке. На земле я видел три горящие глыбы и три столба густого черного дыма, поднимавшегося над лесом. Видимость становилась все хуже и хуже. Я увидел быстро промелькнувшую пару «фокке-вульфов», исчезнувших в тумане. От них не осталось и следа. По радио я едва слышал Кена и Жака, возбужденно гонявшихся за «фокке-вульфом». Они закончили бой, сбив его где-то, а затем радио ненадолго замолчало.
Я связался с Кеном, чтобы сообщить ему, что у меня заканчивается горючее и что я направляюсь в Детлинг. Получасовой полет по приборам сквозь кучевые облака с боками, утяжеленными снегом, и я очутился над песчаной косой Данджиесса, в тумане, который можно было резать ножом. Я запросил посадку, и оператор быстро посадил меня на базу. Когда я садился, едва касаясь верхушек деревьев, я видел, что Кен с Жаком приземлялись. Кен выполнил ужасно крутой поворот в момент выруливания. Я следовал за ним. В его крыло с правого борта попал снаряд 20-миллиметрового орудия, но он сообщил, что сбил немецкий самолет.
С помощью моих механиков я выпрыгнул из «спита», онемевший и окоченевший, и тут же мне сообщили, что сразу же после завтрака я должен вернуться в зону рассредоточения для резервной готовности.
Прикрытие
21 декабря 1943 года. В 10.30 инструктивное совещание. Погода отличная, температура чертовски холодная – в небе ни следа облачка. Крылья «спитфайра» поливали струйкой воды, так как только что прошел удаляющий лед трейлер, который нагревали горячим воздухом. Взлетно-посадочная полоса была покрыта льдом.
Чтобы застегнуть свои ремни, мне пришлось снять перчатки. Руки замерзли, и я не мог согреть их снова. Я открыл кислород, чтобы прибавить себе уверенности.
Лед на взлетно-посадочной полосе спровоцировал за эти последние дни массу несчастных случаев – и серьезных, и незначительных: разбитые шасси, поломки при выруливании и так далее. Сейчас у нас было лишь 11 исправных самолетов.
Дамбрел, Жак и я были в самом многочисленном отделении. Вместе с 132-й эскадрильей мы должны были патрулировать район Кэмбрай, где немецкие истребители были особенно активны в последнее время. Мы поднялись па высоту 22 000 футов, затем опустились до 17 000 футов, так как было очень холодно.
Зимнее небо было таким ясным и ослепительным, что все двадцать минут полета над Францией мы постоянно щурились.
Диспетчер сообщил нам, что недалеко от нас находится сильное формирование вражеских истребителей, но в ослепляющем свете невозможно было ничего заметить. На всякий случай, так как Грасс Сид становился настойчивее, мы снова набрали высоту.
И – о ужас! – над нами было десятка три «фокке-вульфов». Мы не успели и глазом моргнуть, как твари открыли огонь. Повсюду вихрь огромных радиальных двигателей, коротких тонких крыльев, обрамленных молниями, трассирующих снарядов, проносящихся со свистом во всех направлениях, мелькание черных крестов. Паника. Все грохотало. За секунду два наших расчета, безукоризненно выстроенные в боевом порядке, были разгромлены, рассеяны в беспорядке. Слишком поздно! Дружище Джон падал вниз, объятый пламенем, а шотландец Морган, старший сержант, вошел в штопор, одно его крыло оторвало градом «маузера».
Не была счастливей и 132-я. Трех ее летчиков сбили. Четвертому, как мы позже узнали, удалось провести свою сильно поврежденную машину до; полпути назад через Канал, затем он упал, и его вытащили спустя час.
Когда изумление прошло, мы сплотились вместе. Капитан Обертин, командовавший Скиттлами, неожиданно обнаружил себя изолированным; номер 2 и номер 4 сбили, а номер 3 исчез, как дым, бедняга Спенс получил 20-миллиметровый снаряд, который пронесся в 10 дюймах от его головы, превратив его радио в осколки. Наполовину выведенный из строя, он инстинктивно дернул ручку управления на себя, открыл дроссель и взмыл на высоту 36 000 футов, оказавшись в небе абсолютно один.
«Фокке-вульф» преследовал капитана, но промахнулся. Скорость отнесла его, и Обертин тут же разделался с ним. К несчастью, 4 других «фокке-вульфа» вступили с ним в бой, и ему не только не удалось разбить своих противников, но самому пришлось уйти после богатой событиями погони со скоростью 45 миль в час, петляя меж деревьев, вокруг церковных колоколен и по сельским улицам. Его «спитфайр» поразили семь раз.
Тем временем мы с Жаком, вопреки нашим устоявшимся привычкам, следовали за Сатерлендом по пятам, как верные охотничьи собаки, и имели удовольствие наблюдать, как он ликвидировал еще один «190-й» с прицелом в 600 ярдов. Самолет немца разлетелся в воздухе, но летчику удалось спастись; чуть позже мы увидели парашют, раскрывшийся под нами.
Дэнни стрелял в «190-й» искусной очередью огня, но промахнулся.
В результате из 23 «спитов» б были сбиты, 8 других повреждены, не считая Вильямса из 132-й, которого ранили и ему пришлось сесть на «брюхо».
7 января 1944 года. На этот раз долгое путешествие. Мы летели в Реймс, чтобы привести домой сильное войсковое соединение «Летающих крепостей» и «либерейторов», возвращающихся из Германии. Первые три группы должна была прикрывать 602-я – всего 180 бомбардировщиков, а три следующие группы – 132-я.
Мы взлетели в 12.10 после поспешного ленча и подняли самолеты, отягощенные дополнительными баками в 45 галлонов, на высоту 23 000 футов. После тридцати минут полета мы миновали Париж, который был у нас с правого фланга, скорее осознавая, нежели видя внизу покров тумана и дыма. По пути немецкие тяжелые батареи пустили несколько орудийных залпов, которые взорвались очень близко, – мы тут же рассеялись по небу. Повсюду появились клубы черного дыма. Поднимаясь с Томмерсоном при полностью открытых дросселях, мы ушли за предел видимости, хотя не без труда.
10.50. Немцы, казалось, реагируют, и «фокке-вульфы», должно быть, взлетают со всех мест, так как руководство начало волноваться. Возле нас пока ничего особенного не происходило.
Но вскоре на горизонте появилось скопление черных точек, за которыми следовали другие. Наши бомбардировщики!
Увидев «тандерболты» и «лайтнинги», мы почувствовали облегчение, вернулись на базу и заняли свои позиции – в барражировании четверками с обеих сторон от основной группы.
Полет «крепостей» определенно впечатляющее зрелище! Фаланга бомбардировщиков в безупречном оборонительном порядке – несколько массивных коробок из сотни или почти сотни четырехтактных самолетов в ряду на высоте 27 000 футов, каждая коробка снабжена пятью тяжелыми пулеметами, посылающими снаряды более чем на 20 миль.
С обеих сторон обеспечивающие прикрытие «спитфайры» растянулись настолько далеко, насколько мог видеть глаз. Верхнее прикрытие «Спитфайрами-VII и – IX» смотрелось лишь как белые инверсионные следы самолета.
Видимость в тот день была превосходной. Небо было сине-фиолетового цвета, светлее к горизонту, с переходом от изумрудно-зеленого к молочно-белому, где оно сливалось с полосой тумана над Северным морем.
Ниже, словно волшебный ковер, расстилалась Франция. Спокойная извилистая Сена и ее притоки, темные массы лесов с их причудливыми геометрическими формами, крохотные, словно игрушечные, деревушки, небольшие города, загрязняющие прозрачное небо следами дыма, прилипающего к теплым слоям воздуха.
Солнце жгло сквозь выдающиеся вперед кабины самолетов, и все же я чувствовал, что в моей кислородной трубке образовывался лед, а выхлопные газы из газообразного состояния превращались в микроскопические кристаллы, образуя в небе мутную струю, выходящую из моего «спитфайра».
Усталость, онемение, болезненные судороги в спине, обжигание холодом пальцев ног и рук через кожу, шерсть и шелк – все было забыто.
В построении «крепостей» здесь и там были интервалы. Ближе к нам можно было видеть машины с одним, иногда двумя стационарными двигателями. Другие самолеты были с разорванными хвостами, зияя дырами в фюзеляже, крылья пострадали от огня или блестели от черного масла, тонкой струйкой вытекающего из пробитых двигателей.
За построением шли самолеты, оторвавшиеся от строя. Они направлялись к побережью на другой стороне Канала, в спасительную гавань передовой авиабазы, летя благодаря только огромному усилию воли. Вы можете представить кровь, льющуюся на кучи пустых патронов, летчика, заботливо оберегающего оставшийся двигатель и тревожно взирающего на длинный белый след бензина, сочившегося из его изрешеченных баков. Эти изолированные «крепости» были любимой добычей «фокке-вульфов». Поэтому эскадрильи послали две или три пары «спитфайров», которые должны были привести домой всех невредимыми, что было сложной задачей, так как эти поврежденные «крепости» часто использовали лишь треть своих сил, испытывая терпение прикрытия.
Для этой цели Кен послал нас с Карпентером прикрывать «либерейтор», который лишь чудом оказался в воздухе. Его двигатель номер 3 совсем вышел из паза и висел на носке крыла, словно куча безжизненных скобяных изделий. Двигатель номер 1 горел, и языки пламени медленно переходили на крыло, а через алюминиевую обшивку верхней поверхности, покоробленную от жара, пробивался дым. Через дыры в фюзеляже уцелевшие летчики выбрасывали за борт все свое лишнее оборудование – пулеметы, патронные ленты, радио, броневые плиты, – чтобы облегчить свои машины, которые медленно теряли высоту. В довершение ко всему в гидравлической системе произошел взрыв, оторвав одно из колес шасси, которое повисло, еще более усугубив положение.
Мы сделали резкий поворот, летя со скоростью 200 миль в час и выполняя 1800 оборотов с двумя форсажами, чтобы лететь с ним на одном уровне. Уже два часа мы сгибались в наших неудобных кабинах и все еще были над Францией, в 12 милях от основного формирования. Вокруг на почтительном расстоянии от нас начали рыскать 10 «фокке-вульфов», как будто подозревая ловушку. Мы с Карпентером с беспокойством следили за ними.
Неожиданно нас атаковали парами. В пашей ситуации с заканчивающимся горючим все, что мы могли сделать, – это встретить каждую атаку очень резким поворотом на 180°, послать немцу короткую очередь огня в приблизительном направлении и сразу же вернуться в исходную позицию, совершив еще один резкий поворот на 180°. Это представление мы повторяли десятки раз, но нам удалось заставить «фокке-вульфы» держаться па почтительном расстоянии. Они в конце концов устали от этого, или мы так думали.
Над Дьеппом под зенитным огнем истребители отступили. Мы летели на высоте приблизительно 10 000 футов. Немецкая легкая зенитная артиллерия открыла огонь с невероятной яростью. За долю секунды из клубов черного дыма образовалась абсолютная пирамида, наполненная молниями. Сильно встряхнутые несколькими попавшими в цель снарядами, мы с Карпентером разделились и с нашими жалкими запасами бензина как можно быстрее набрали высоту. Беднягу «либерейтора», неспособного предпринять какое-либо серьезное противозенитное действие, быстро забраковали. Когда после нескольких мучительных секунд мы думали, что он вне предела досягаемости, раздался взрыв, и большой бомбардировщик, разрезанный пополам, неожиданно исчез в степе пламени. Раскрылись лишь три парашюта. В нескольких ярдах от скал в потоке брызг упал пылающий алюминиевый гроб, тянущий за собой оставшихся членов экипажа.
С тяжелым сердцем мы сели в Лимпне с пустыми баками.
К счастью, чаще мы были более удачливы, чем па этот раз, и нам удавалось привести наших подопечных назад на наш аэродром в Детлинге, где их прибытие всегда вызывало огромный переполох: машины «Скорой помощи», пожарные бригады, любопытные зеваки. Мы чувствовали себя полностью вознагражденными, видя благодарность в глазах бедных, измученных ребят. Во многих случаях присутствие пары «спитов», которые давали им мужество продержаться до конца, было лишь моральной поддержкой, чтобы противостоять соблазну бросить все и ждать конца войны в том или другом Офлаге.