Текст книги "Злые игры. Книга 1"

Автор книги: Пенни Винченци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

– Александр Кейтерхэм, – произнес он, и голос его звучал негромко, слегка в нос и по-английски музыкально. А она настолько смешалась, была настолько потрясена своей собственной реакцией на него, что в самом прямом смысле слова забыла, как ее зовут, и так и стояла, не в силах отвести от него взгляд и мучительно соображая, что бы такое ей сказать, чтобы не выглядеть полной дурой.

Мадлен Далглейш, несколько удивленная и не вполне понимающая, что тут происходит, решила вмешаться:

– Мисс Прэгер! Страшно рада вас видеть! Я стольким людям в Англии рассказывала о том, как в зале, переполненном прекрасными молодыми людьми, вы так долго и с увлечением беседовали со старой занудой, что слава о вас облетела всю страну. Ведь правда, Александр?

– Истинная правда, – ответил Александр.

– Какая чепуха! – одновременно с ним заговорила Вирджиния. – Вы были самым интересным человеком на том ужасном приеме, я получила огромное удовольствие от нашего разговора и была так расстроена, когда на следующий день вам пришлось отменить нашу встречу.

– Ничего, – сказала Мадлен Далглейш, – это никогда не поздно. Александр и я с удовольствием осмотрели бы Уолл-стрит и его окрестности, если у вас найдется время показать их нам. Ой, простите меня, мисс Прэгер, это Александр Кейтерхэм. Он в Нью-Йорке по делам; его мать – моя старая подруга. Я пригласила его на обед, а потом подумала, что, быть может, вы не станете возражать против знакомства с ним.

– Разумеется, нет, – ответила Вирджиния. – Рада познакомиться с вами, мистер Кейтерхэм.

– Нет, это я рад, для меня это большая честь, – возразил он и слегка поклонился, не сводя с нее взгляда.

– Не «мистер», – поспешно и как бы извиняясь произнесла с улыбкой Мадлен. – Лорд.

– Простите? – переспросила Вирджиния.

– Александр – граф Кейтерхэмский. Так ведь, Александр?

– Боюсь, так, – ответил Александр. Взгляд его по-прежнему был прикован к Вирджинии.

– Мы с его матерью были вместе представлены ко двору, – в голосе Мадлен Далглейш слышался легкий оттенок самодовольства, – еще в 1920 году. И с тех пор всегда были добрыми подругами. Вирджиния, дорогая, садитесь и скажите, что вы будете пить.

– Думаю, – проговорил Александр Кейтерхэм, – надо заказать шампанское. И отпраздновать. По-моему, сегодняшний день – особенный.

– Я совершенно не знаю Нью-Йорка, – говорил на следующее утро по телефону Александр Вирджинии. – Поэтому простите, если мое предложение покажется вам глупым. Но мне бы хотелось вместе с вами посмотреть на город с Эмпайр-стейт-билдинг. [7]7
  В 1959 г. – самый высокий небоскреб Нью-Йорка.


[Закрыть]А потом мы могли бы где-нибудь поужинать. Как вам такое предложение? Вы в состоянии вынести подобную программу?

– Надеюсь, – смеясь, ответила Вирджиния. – Насчет ужина мысль неплохая. Эмпайр-стейт – ладно, так уж и быть; но перед этим заедем в какой-нибудь бар. Давайте встретимся в «Сейнт-Реджис». В зале Кинг-Кола.

– Отлично. Спасибо. В половине седьмого?

– В половине седьмого.

Когда она приехала, он уже ждал ее; она взглянула на него – изящного, красивого особой английской, томной, как бы несколько расслабленной красотой – и почувствовала, что хочет его еще больше, еще сильнее, чем накануне. Все ее сомнения и тревога насчет собственной сексуальности пропали бесследно, словно никогда и не существовали; второй раз на протяжении последних суток она опять ощутила где-то глубоко внутри себя нечто похожее на резкий и глухой удар, какое-то жаркое пульсирующее биение, одновременно и приятное, и болезненное. Он слегка прикоснулся губами к ее пылающей щеке, и она прикрыла глаза, испугавшись, что он прочтет в них это страстное голодное желание; а открыв, увидела устремленный на нее нежный и изучающий взор его голубых глаз.

– Крайне рад видеть вас снова.

– Спасибо. Удачный был день?

– Нормальный. Занимался главным образом тем, что думал о вас.

Ее потрясло и напугало, что он может так вот просто сказать нечто подобное, и одновременно захлестнула волна счастья и удовольствия. Вирджинии стало необыкновенно легко, и еще она почувствовала себя как будто немного поглупевшей от радости.

– Ну, значит, день прошел напрасно, – быстро возразила она и покраснела, подумав, как неуклюже и грубо должны были прозвучать ее слова.

– Ничего подобного. И даже совсем наоборот. По-моему, более полезное занятие и придумать невозможно.

– Вот как…

– Я заказал бутылку шампанского. Мне показалось, что оно будет кстати.

– Очень мило. – «Господи, – подумала Вирджиния, – ну почему я никак не могу сказать что-нибудь умное и запоминающееся!»

– Скажите, – спросил он, – сколько раз вы поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг?

– Честно говоря, не знаю. Возможно, раз двадцать. А может быть, и больше.

– Вам это должно было уже смертельно надоесть.

– Ну, – ответила она, – это ведь смотря с кем идешь.

– Постараюсь вам не наскучить.

Они стояли на восемьдесят шестом этаже и смотрели на освещенное электрическим заревом нью-йоркское небо, на небоскреб Крайслера, изящная вершина которого чем-то напоминала цветок, на цепочку огней, медленно плывущих по реке.

– Как красиво! – проговорил Александр. – Мне нравится.

– Мне тоже нравится, – отозвалась Вирджиния. – Вам надо посмотреть отсюда на город еще и днем. Совсем другой вид. Еще более поразительный.

– Он и сейчас поразительный. – Александр поднял руку и нежно, едва прикасаясь, погладил Вирджинию по щеке.

Она снова почувствовала знакомый уже прилив удовольствия. Сглотнув, улыбнулась.

– Рада, что он вам нравится. Мы, ньюйоркцы, на удивление чувствительные люди. Нам необходимо, чтобы нами восхищались.

– Ну уж восхищения-то в ваш адрес, должно быть, больше чем достаточно.

– Да. Кое-что перепадает.

– Пойдемте поужинаем. И я еще повосхищаюсь вами.

Она предложила отправиться в «Лютее»; Александр согласился просто потому, что, не зная города, сам ничего предложить не мог. Вирджиния уже заказала столик в этом ресторане и сумела сделать это меньше чем за сутки, что было показателем того положения, которое занимал в городе ее отец; Александр не знал, однако, что обычно столики здесь заказываются недели за две, и потому не смог оценить ее достижение по достоинству, но ему очень понравились и сам ресторан, и меню, и карта вин.

– Очень хорошо, совсем как в Париже, – сказал он.

– А почему здесь должно быть хуже?

– Не обижайтесь.

– Мы, янки, очень обидчивы. Я вас предупреждала. Мы любим, чтобы нами восхищались.

– Я и восхищаюсь изо всех сил.

С ним было легко разговаривать: держался он непринужденно, с интересом слушал и сам был интересен. Много рассказывал ей о том, как он живет в Англии (ведет совершенно феодальный образ жизни, как он выразился с почти извиняющейся улыбкой) в огромном семейном имении. Очень долго говорил о самом доме, о тех парках и сельскохозяйственных угодьях, что его окружают, о домах садовника и привратника, об охотничьем домике и конюшнях и об изумительных садах, идеально выдержанных в стиле XVIII века: об исключительно прекрасной, как он сказал, греческой беседке, спроектированной Робертом Адамом, и о самих садах, распланированных Брауном Способным, которого подрядил его дед после того, как спалил дом, выстроенный в елизаветинском стиле, – заснул, мертвецки пьяный, в постели с папиросой; имение называлось Хартест-хаус.

– Оно настолько прекрасно, что, когда я возвращаюсь откуда-нибудь из поездки, у меня до сих пор при виде его на глаза наворачиваются слезы.

Вирджиния удивленно посмотрела на Александра; подобной поэтичности она уж никак не ожидала; он слегка улыбнулся ей в ответ:

– Я очень сентиментален. Семейный недостаток.

– А фотографий у вас с собой нет?

– Нет, эту красоту невозможно передать на фотографии. Я предпочитаю хранить ее образ в своей памяти. Но если хотите, я могу прислать вам фотографию.

– Была бы рада. И это прекрасное имение и дом – это все ваше?

– О да. Да. Все мое.

– А ваш отец?..

– Он умер, – коротко ответил Александр. – Два года назад. А ваш?

Она рассказала ему все: как она изо всех сил старалась заслужить от отца хоть какую-нибудь похвалу; как тот постоянно следил только за Малышом и восторгался им; как в детстве, когда она была еще маленькой, он иногда сажал ее к себе на колено и говорил: «Ну что ж, неплохо, для девочки неплохо»; как она боялась ездить с отцом верхом, как он не обращал никакого внимания на ее успехи в учебе, с каким презрением относится к ее нынешней работе.

Александр слушал внимательно, вежливо, несколько удивленно улыбаясь; потом, в тот момент, когда она живописала ему одно из самых ужасных своих поражений в соперничестве с Малышом, он неожиданно закинул руки за голову и расхохотался.

– Почему вы смеетесь?

– Потому что это все чепуха. Потому что никаких настоящих проблем и трудностей у вас никогда не было. Настоящих – нет.

– Я понимаю, что, в общем-то, все это были не трудности. Но для меня они имели значение. Огромнейшее. В конце концов, все в жизни относительно.

– Разумеется. Но, видите ли, мне довелось пережить действительно очень тяжелые времена. А то, о чем рассказываете вы, мне лично кажется просто раем.

– В таком случае, лорд Кейтерхэм, расскажите мне о вашихтяжелых временах.

– Ну, – произнес он, сразу становясь сухим и холодным, – это не очень приятная история. Когда мне было семь лет, меня отправили в школу. Там меня часто били. Травили, запугивали, изводили. Я очень редко видел мать. Никто меня не любил, не ласкал, не гладил по голове, не расправлял ночью одеяло на моей постели. За исключением няньки, конечно. И это еще самая счастливая часть моей истории.

Вирджинию охватила волна нежности и сочувствия. Она накрыла руку Александра своей:

– Очень грустная история.

– Да, так и было. Невесело. – Он вдруг как-то очень располагающе, трогательно-грустно улыбнулся ей. Вирджиния почувствовала, как сжимается у нее сердце.

– И никто, никогда и ничем не помог вам восполнить те годы?

– Да нет. Пока нет. Но я надеюсь встретить кого-нибудь, кто это сделает. Когда-нибудь.

– Обязательно встретите, я уверена, – ответила Вирджиния.

Александр пробыл в Нью-Йорке три недели и на протяжении этого времени встречался с Вирджинией почти ежедневно. Она показывала ему город, перезнакомила его со своими друзьями, а однажды пригласила его домой, на 80-ю Восточную, на ужин, во время которого Фред III хотя и поворчал немного, но все же проникся к Александру некоторой симпатией и предложил ему провести последний его нью-йоркский уик-энд в их загородном доме в Ист-Хамптоне. Александр с удовольствием и в очень изящных выражениях принял это приглашение. Бетси была вне себя от переживаний и волнения – как угощать, с кем его познакомить, как развлекать? Пригласили также Малыша и Мэри Роуз, но Мэри Роуз в субботу сама устраивала большой прием и ужин; она, однако, любезно предложила, что они с Малышом могут специально приехать в воскресенье к обеду.

– А что нам устроить в субботу вечером? – с заметным беспокойством спросила Бетси Вирджинию. – Торжественный ужин? Или обычный прием? А может быть, просто посидим вчетвером спокойно дома, одни? Да, кстати, где бы его поместить: в той маленькой комнатке на одного или в большой гостевой, которая для двоих? Я не хочу, чтобы он подумал, будто мы засунули его в какой-то старый чулан.

– Мама, для женщины, которая вот уже тридцать лет принимает у себя в доме весь Нью-Йорк, ты ведешь себя очень странно, – засмеялась Вирджиния. – Знаешь, что, на мой взгляд, было бы неплохо? Давай пригласим Мадлен Далглейш. Она пока еще здесь, и я уверена, что она с радостью приедет. А Александра надо, разумеется, поместить в маленькой комнате. И не суетись ты так из-за него. Отец обязательно скажет: «А кто он такой? Всего лишь один из друзей Вирджинии, подумаешь».

Вирджиния пребывала во взвинченном, крайне эмоциональном состоянии, вся во власти лихорадочного возбуждения и любовного головокружения, и была раздражена тем, что Александр ничего не предпринимает. Он много общался с ней, внимательно слушал при разговорах, звонил ей по три раза на дню, провожал ее вечером домой и целомудренно, как-то почти непорочно целовал на прощание – и все. Вирджиния вспоминала мальчишек в колледже с их вечно шарящими пальцами, делано-страстными поцелуями и, оглядываясь сейчас на это недавнее прошлое, удивлялась своей тогдашней ледяной реакции; а вот теперь она вся тает от любви – временами, казалось ей, в самом прямом смысле слова, – горит желанием, теперь она почувствовала свое тело, его движения, его внутренние порывы и потребности; никогда раньше она не ощущала ничего подобного и даже не предполагала, что подобные ощущения возможны, – и все это не находит никакого выхода, не встречает никакого ответа. Она была в полном отчаянии; Александр обходился с ней как с доброй и любимой сестрой или как с хорошим другом; возможно, дома его ждет какое-нибудь создание благородных кровей и происхождения, а тут он просто приятно проводит с ней время. Понимает ли он, спрашивала себя Вирджиния, как я его хочу, в каком я от него восхищении? Господи, только бы он всего этого не видел и не понимал! Ведь иначе это было бы полнейшим, непередаваемым унижением. Это было бы просто ужасно.

К концу заключительной недели его пребывания в Нью-Йорке Вирджиния несколько отдалилась от него, решила продемонстрировать свою холодность и равнодушие; она почувствовала, что Александр искренне удивился этому, начал стараться снова завоевать ее внимание, и это польстило ей и несколько успокоило и утешило. Но для себя Вирджиния твердо решила, что если в предстоящий уик-энд опять ничего не произойдет, если он не скажет или не сделает чего-либо такого, что показывало бы: она для него больше чем друг, пусть даже очень близкий, – то она выбросит из головы и его, и свое чувство к нему; она скорее умрет, чем станет гоняться за ним, чем хотя бы допустит возможность впечатления, будто она за ним бегает.

Александр приехал в субботу утром; они вчетвером долго просидели за обеденным столом – его накрыли в саду, а сам обед сопровождался обильной выпивкой, – а потом Александр и Вирджиния пошли прогуляться вдоль берега. Александр поднес ее руку к губам и поцеловал; Вирджинии понадобилось собрать всю свою волю и сделать над собой немалое чисто физическое усилие, чтобы не броситься ему в объятия.

– Здесь изумительно, просто изумительно, – сказал он. – И у твоих родителей такой прекрасный дом. Мне он очень понравился.

– Думаю, его вряд ли можно сравнить с Хартестом, – ответила Вирджиния.

– Ну, он просто совсем другой. Это все равно что сравнивать тебя с… ну, с королевой Англии.

– Спасибо, – рассмеялась Вирджиния.

– Да нет, это не такое уж идиотское сравнение. Она королева, очень важная фигура, очень глубоко погруженная в традиции. Как и Хартест. А ты молода, красива, ничем не опутана, свободна. Как и все здесь. Вы мне очень нравитесь.

– Я и королева Елизавета?

– Нет, ты и это взморье.

– Побережье.

– Ну пусть побережье.

– А ты когда-нибудь видел королеву?

– Ну конечно, – небрежно ответил он, – несколько раз. Не могу сказать, что она принадлежит к числу моих близких друзей. Но видел, и не раз. На всяких официальных событиях. Один раз на скачках.

– Обязательно расскажи об этом моей маме, – сказала Вирджиния, озорно блеснув глазами.

– Александр знаком с королевой, – объявила она за ужином.

Бетси только что взяла в рот солидный кусок курятины; она поперхнулась и закашлялась.

– С королевой Елизаветой? – переспросила она после того, как ей вначале долго стучали по спине, а потом она выпила целый стакан воды.

– С обеими.

– С обеими?

– Да. С нынешней и с ее матерью.

– А… а что… как… – Бетси смолкла, вся залившись ярким румянцем от благоговейного трепета.

– Она хочет спросить, – снисходительно произнес Фред III, – как выглядит королева. Дышит ли она, как все обычные люди; переставляет ли ноги при ходьбе или передвигается как-то иначе; жует ли, когда ест; навещает ли туалет, ну и так далее.

– Не говори глупостей, Фред, – возразила Бетси. – Тебя послушать, так я рассуждаю как какая-нибудь типичная американка.

– Странно. А я всегда и считал тебя американкой.

– Такие вопросы задают не только американцы, – улыбнулся Александр. – Сами англичане тоже от нее без ума. Стоит мне кому-нибудь сказать, что я знаком с королевой, и на меня обрушивается град вопросов. Она очень славная. Гораздо симпатичнее, чем выглядит на фотографиях. Немного застенчива, как бы нерешительна. Может быть, держится чуть начальственнее, чем стоило бы. Хотя, с другой стороны, она и должна так держаться. Но больше всего мне нравится королева-мать. Потрясающая старуха. Немного вульгарная, но потрясающая.

Вирджиния видела, что Бетси собирается с духом, явно намереваясь поинтересоваться, как это королева может быть вульгарной; и потому сама поспешила обратиться через весь стол к Мадлен:

– Миссис Далглейш, не хотите сыграть во что-нибудь после ужина? Может быть, в скребл [8]8
  Разновидность игры в слова.


[Закрыть] – Англия против Соединенных Штатов? Но предупреждаю, я была чемпионом Уэлсли по скреблу, – добавила она, обращаясь к Александру.

– Ну, меня и Малыша тебе никогда не удавалось обыграть, – сказал Фред.

– Малыш нечестно играет. Он придумывает собственные слова.

– Чепуха, – возразил Фред и, нахмурившись, сердито посмотрел на Вирджинию. Бетси поспешно повернулась к Александру.

– А в Англии играют в скребл? – спросила она.

– Вообще-то, играют, – ответил Александр. – Но я – нет.

– Вот как, – смутилась Бетси.

– Я абсолютно не способен ни к каким настольным играм. Особенно к скреблу. Но с удовольствием посмотрю, как вы будете играть. Честное слово.

– Нет, нет, – запротестовала Вирджиния. – Ни в коем случае. Скребл отменяется. А чем бы тебе хотелось заняться?

Он пристально посмотрел на нее. Выражение его голубых глаз было каким-то странным, напряженным. Вирджиния так и не смогла понять, что означал этот взор, и отвела взгляд.

– Простите, что я порчу компанию, – проговорил Александр, – но, честное слово, от меня никакого толку не будет, я уверен. Вчера я просидел за работой до трех часов утра, потом сегодня после обеда мы так долго гуляли, а сейчас за ужином было такое хорошее бордо, что меня просто тянет в сон. Вы уж извините…

В половине одиннадцатого вечера он поднялся наверх и улегся спать; перед его уходом все наперебой заверяли его, что тоже очень устали и с удовольствием лягут пораньше. Фред дождался, пока наверху за Александром стукнула закрываемая дверь, а потом выразил сожаление, что с ними нет Малыша, чтобы можно было как-то скрасить вечер. Вирджинии пришло в голову – и она с готовностью поверила в собственные фантазии, – что, наверное, Александр нарочно подстроил так, чтобы все пораньше разошлись спать и он мог бы потом прийти к ней, когда все уснут; она прождала больше полутора часов, неподвижно глядя в темноту, а потом разрыдалась и плакала до тех пор, пока не заснула.

Малыш и Мэри Роуз приехали на следующий день к обеду, но с опозданием и в явно скверном расположении духа. Бетси держалась напряженно, она настояла на том, чтобы обед был обставлен по всем требованиям этикета, состоял из положенных четырех блюд и был накрыт в столовой, – все это вместо легкого ланча на террасе; в результате никто почти ничего не съел и тарелки уносили практически нетронутыми. Фред III был не в настроении, потому что неудачно сыграл утром в гольф; Мадлен Далглейш с утра отправилась на прогулку, тоже опоздала к обеду и сидела за столом все еще раскрасневшаяся и возбужденная; Малыш был угрюм и замкнут; Мэри Роуз сидела рядом с Александром и заигрывала с ним так, что Вирджиния в конечном счете решила, что она, должно быть, просто не в себе, сама же Вирджиния чувствовала себя как-то неловко, скованно, боялась сказать лишнее слово из опасения, как бы оно не показалось окружающим глупостью или – хуже того – соперничающим заигрыванием.

После обеда все отправились на террасу и сидели там, подремывая; в четыре часа Фред, успевший каким-то чудом выспаться и прийти в отличное расположение духа, разбудил всех и поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь пойти погулять.

– Я хочу, – ответил Александр. – С большим удовольствием прогуляюсь.

– Отлично. Вирджи, малышка, ты идешь с нами?

– Нет, – отказалась Вирджиния, снова закрывая глаза. У нее дико болела голова.

Вернулись они через час, оба сияющие.

– Превосходно, – довольно заявил Фред III. – Что может быть лучше хорошей прогулки! И представляешь, Вирджиния, Александру, оказывается, нравятся фильмы Басби Беркли. Почему ты мне ничего об этом не рассказывала?

– Я сама не знала, – ответила Вирджиния, чувствуя себя дурой. Голова у нее не прошла и раскалывалась по-прежнему.

– Я ему пообещал, что мы станцуем для него чечетку. Иди-ка принеси свои чечеточные туфли. Малыш, к роялю, живо.

– Ой, папочка, я не могу.

– Можешь, можешь. Давай.

Малыш послушно поднялся и, еще не проснувшись окончательно, спотыкаясь побрел в дом.

– Давай, сестренка. Доставим старику удовольствие.

– Нет, – отрезала Вирджиния. – Честное слово, я просто не могу. И Александр не хочет, чтобы я сейчас танцевала. И не зови меня «сестренка». Ты знаешь, что я этого терпеть не могу.

– Ну почему же, я с удовольствием посмотрю, как ты танцуешь, – улыбнувшись ей, проговорил Александр. – Честное слово. Ну пожалуйста, Вирджиния. Судя по тому, что я слышал, это должно быть потрясающе.

– Ничего подобного, – возразила она и неохотно поднялась, поняв, что проще будет уступить, чем сопротивляться. – Ну ладно.

Каким-то образом она все-таки дотанцевала до конца. Она чувствовала себя так, словно угодила в глупое, даже смешное положение, но все-таки она дотанцевала. Малыш видел, что сестра нервничает, и потому аккомпанировал аккуратно и внимательно, во всем следуя за ней; Фред III был в великолепной форме. Когда они закончили, Александр похлопал в ладоши и сказал:

– Потрясающе. У тебя просто талант, – и Вирджиния почувствовала себя еще глупее. Наклоняясь, чтобы развязать чечеточные туфли, она увидела, что Мэри Роуз нагнулась к Александру и что-то прошептала ему на ухо. Он улыбнулся ей в ответ. Вирджиния буквально застыла в приступе непередаваемого горя и ужасной ревности. Малыш легонько подтолкнул ее:

– Давай, Пресвятая, пошевеливайся.

– Не зови меня так! – со злостью огрызнулась Вирджиния.

– А как ты ее назвал? – спросила заинтригованная Мэри Роуз.

– Пресвятая, – ответил Малыш, еще не вполне протрезвевший после выпитого за обедом. – Да-да, именно так, ты не ослышалась. Это ведь тебя в колледже так прозвали, дорогуша, да?

– Малыш, пожалуйста, заткнись, – взмолилась Вирджиния. – Очень тебя прошу.

– Как интересно, – не отставала Мэри Роуз. – А почему?

– Ну, это сокращенно…

– Малыш, пожалуйста!

– …от Пресвятой Вирджинии.

– По-моему, ничего особенного, – вежливо заметил Александр.

– Нет, это еще не все. Пресвятая Вирджиния, будущая Богородица. Имелось в виду крайне девственное состояние Вирджинии. [9]9
  Само имя «Вирджиния» означает «девственница».


[Закрыть]Тогда. В то время она прославилась именно этим. Конечно, никому не известно, как…

– Ну хватит, Малыш! – резко оборвал его Фред. – Вирджиния, пойди найди Бомонта и попроси его принести что-нибудь выпить.

Но Вирджинии рядом с ним уже не было. Сгорая от стыда и обиды, ничего не видя вокруг из-за брызнувших слез, она вылетела из комнаты, промчалась через холл, взлетела вверх по лестнице, домчалась до своей комнаты, захлопнула за собой дверь, заперла ее и бросилась на кровать. В горле у нее застыл такой комок боли, что она не в силах была даже рыдать. Она просто лежала неподвижно, разбитая, униженная, оскорбленная до глубины души, не зная, что же теперь делать. Ей показалось, что так прошли долгие часы; потом раздался стук в дверь.

– Вирджиния, это я, Малыш. Извини меня. Открой.

– Нет, – ответила Вирджиния. – Нет. Уходи.

Снова наступила тишина. Послышались удаляющиеся шаги Малыша. Потом опять раздался звук шагов, но других: они приближались медленно и как будто неуверенно. В дверь негромко постучали.

– Вирджиния? Это я, Александр. Открой дверь, пожалуйста.

– Нет.

– Тогда я буду сидеть здесь до тех пор, пока тебя нужда не заставит выйти.

Она немного полежала, раздумывая. Потом со смущенной и растерянной улыбкой на губах направилась к двери.

– Тебе пришлось бы долго дожидаться. У меня тут своя ванная.

– Можно мне войти?

– Почему же нет.

Он обнял ее одной рукой, подвел к кровати. Она тяжело опустилась на постель, он сел рядом с ней.

– Не понимаю, из-за чего ты так расстроилась. По-моему, в этом прозвище нет ничего обидного. Скорее даже наоборот. Слышала бы ты, как меня обзывали.

– Ну да, – она снова неуверенно улыбнулась ему, – поговорим опять о тебе и о твоем горьком детстве.

– Ну, что я думаю о твоем детстве, тебе известно.

– Дело не только в прозвище. А просто… во всем. В том, что меня заставили танцевать для тебя. Что Малыш, как всегда, одержал очередную победу. И в этой подлой Мэри Роуз.

– Подлой?

– Подлой. Вечно она старается чем-нибудь меня унизить. Она меня ненавидит.

– Мне она такой не показалась. Возможно, просто немного холодновата.

– Ну конечно! Я вижу, она тебе понравилась.

– Не особенно. Больше всего среди всех твоих домашних мне понравились твоя мама и ты.

– Вот как, – унылым голосом проговорила она.

– Вы не такие… ну, не такие уверенные в себе.

– Вот как, – повторила она.

Оба замолчали. Вирджиния подумала, что с его стороны это прозвучало почти как объяснение в любви и вряд ли он сможет объясниться лучше. Вряд ли.

Внезапно он повернулся к ней – лицо его было очень близко – и заглянул ей прямо в глаза.

– А ты все еще девственница? – спросил он.

Вирджиния была поражена, у нее в самом прямом смысле слова перехватило дыхание. Она изумленно уставилась на Александра.

– Зачем тебе это?

– Просто хочу знать.

– Вот как!

– Извини. Я понимаю, что это очень личный вопрос.

– Да.

– «Да», что личный, или «да», что ты девственница?

– И то и другое.

– Я так и думал, – сказал он. – Послушай… это никак одно с другим не связано. Но ты бы не согласилась выйти за меня замуж?