Текст книги "Так держать, Дживз!"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Совершенно справедливо, сэр. Таким образом, мне кажется, если мисс Беллинджер станет свидетельницей публичного позора мистера Глоссопа, она потеряет к нему всякий интерес. Например, в том случае, если зрители неодобрительно отнесутся к его выступлению во вторник…

Я прозрел.

– Клянусь своими поджилками, Дживз! Ты хочешь сказать, если он с треском провалится на концерте, она порвёт с ним всякие отношения?

– Я сильно удивлюсь, если этого не произойдёт, сэр.

Я покачал головой.

– Мы не можем рассчитывать только на случай, Дживз. Само собой, Тяпа, поющий «Солнечного мальчика», это – конец света, но… ты сам должен понимать, что нам может просто не повезти.

– Я и не рассчитываю на везение, сэр. Я хочу предложить, чтобы вы обратились к своему другу, мистеру Бингхэму, и сообщили ему, что готовы принять участие в концерте. Нетрудно будет организовать дело таким образом, что вы выступите непосредственно перед мистером Глоссопом. Я думаю, сэр, если мистер Глоссоп споёт «Солнечного мальчика» сразу после того, как вы исполните ту же песню, аудитория отреагирует определённым образом. Мне кажется, когда мистер Глоссоп начнёт петь, страсти накалятся до предела.

– Дживз! – воскликнула тётя Делия. – Ты просто чудо!

– Благодарю вас, мадам.

– Дживз! – воскликнул я. – Ты просто осёл!

– С какой стати ты называешь его ослом? – вспылила тётя Делия. – Самый шикарный план, который можно было придумать!

– Чтобы я спел «Солнечного мальчика» на концерте, который устраивает Говядина Бингхэм? Не смешите меня.

– Вы поёте эту песню каждый день, принимая ванну, сэр. У мистера Вустера, – тут Дживз повернулся к тёте Делии, – очень приятный баритон.

– Я никогда в этом не сомневалась, – проворковала тётя Делия.

– Одно дело петь в ванной, Дживз, и совсем другое – перед торговцами и лавочниками.

– Берти! – угрожающе сказала тётя Делия. – Ты выступишь, как миленький!

– И не подумаю.

– Берти!

– Ничто не заставит меня…

– Берти, ты споёшь «Солнечного мальчика» во вторник, где полагается, и будешь петь, как жаворонок, или проклятье твоей тётушки…

– Я не буду петь!

– Подумай об Анжеле!

– Прах побери Анжелу!

– Берти!

– Нет, разрази меня гром, ни за что!

– Не будешь?

– Не буду.

– Это твое последнее слово?

– Окончательное. Раз и навсегда, тётя Делия, ничто не заставит меня спеть на этом концерте ни одной ноты.

И поэтому, примерно в полдень, я послал телеграмму Говядине Бингхэму, предложив ему свои услуги, и к вечеру дело решилось положительно. Я выступал вторым после перерыва, непосредственно перед Тяпой, а сразу после него на сцене должна была появиться мисс Кора Беллинджер – известное колоратурное сопрано.

– Дживз, – сказал я в тот вечер, и, можете мне поверить, тон у меня был ледяной, – будь любезен, сходи в нотный магазин и купи мне ноты «Солнечного мальчика». Теперь я вынужден буду выучить не только куплеты, но и припев. О том, сколько нервов мне придётся потратить, я не хочу даже говорить.

– Слушаюсь, сэр.

– Тем не менее я хочу сказать…

– Если я немедленно не уйду, сэр, нотный магазин может закрыться.

– Ха! – воскликнул я, и, можете мне поверить, тон у меня был иронический,

* * *

Хотя я заранее подготовился к предстоящему испытанию и находился в состоянии ледяного спокойствия, которое помогает человеку совершать героические поступки с небрежной улыбкой на устах, должен признаться, что в тот момент, когда я вошёл в концертный зал на Бэрмонди-ист и бросил взгляд на ищущую развлечений публику, мне потребовалось призвать на помощь всё мужество и бульдожье упрямство Вустеров, чтобы пулей не выскочить на улицу и не отправиться на первом попавшемся такси обратно в лоно цивилизации. Когда я приехал, концерт был в полном разгаре, и деятель, напоминавший местного гробовщика, с увлечением декламировал «Дом, который построил Джек», а зрители, хоть и не топали ногами в буквальном смысле слова, хмурились и, вообще, выглядели довольно угрожающе, что мне крайне не понравилось. Глядя на них, я, должно быть, испытывал те же чувства, что грешники, перед тем как войти в геенну огненную.

Внимательно осмотрев зрительный зал, я пришёл к выводу, что публика временно отсрочила исполнение приговора. Вам никогда не приходилось стучать в дверь одного из увеселительных мест в Нью-Йорке? Сначала в этой двери открывается окошко, и в нём появляется Лицо. Секунду, длящуюся вечность, Оно смотрит вам прямо в глаза, и вы неожиданно вспоминаете всю свою жизнь. Затем вы говорите о своем друге Зинзинхаймере, который прислал вас сюда и обещал, что при упоминании его имени с вами будут обращаться надлежащим образом, после чего обстановка разряжается. Так вот, торговцы овощами и владельцы мясных лавок очень сильно напомнили мне это Лицо. «Попробуй, выкинь какой-нибудь номер, – казалось, говорили они, – и тогда узнаешь, почём фунт лиха». А я никак не мог отделаться от ощущения, что, когда я начну петь «Солнечного мальчика», они решат, что я выкинул тот самый номер.

– Полный зал, сэр, свободных мест нет, – послышался голос у моего локтя. Дживз материализовался рядом со мной и стоял, снисходительно наблюдая за представлением.

– Ты здесь, Дживз? – холодно спросил я.

– Да, сэр. Я присутствую на концерте с самого начала.

– Вот как? Несчастные случаи были?

– Сэр?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Кого-нибудь уже освистали?

– О нет, сэр.

– Думаешь, я буду первым?

– У меня нет причин полагать, что вы провалитесь, сэр. Я не сомневаюсь, что вас хорошо примут.

Внезапно мне в голову пришла одна мысль.

– Значит, ты уверен, что всё пойдёт по плану? – спросил я.

– Да, сэр.

– А я в этом не уверен. И сейчас я объясню тебе, почему. В твоем мерзком плане есть изъян.

– Изъян, сэр?

– Да. Неужели ты считаешь, что мистер Глоссоп, услышав, как я пою эту дурацкую песню, выйдет через минуту после меня и тоже её споёт? Пораскинь мозгами, Дживз. Он поймёт, что стоит на краю пропасти, и вовремя остановится. Скорее всего он просто не станет выступать.

– Мистер Глоссоп не услышит, как вы поёте, сэр. По моему совету он зашёл в «Кувшин и бутылку» на другой стороне улицы и собирается остаться там до тех пор, пока его не пригласят на сцену.

– Вот как? – сказал я.

– Неподалеку отсюда, сэр, находится ещё одно заведение – «Козёл и виноград». Мне кажется, вы поступили бы разумно…

– …если бы дал трактирщику заработать?

– Это снимет с вас нервное напряжение, сэр, и поможет незаметно провести время до вашего выступления.

По правде говоря, я был крайне недоволен Дживзом, который втравил меня в эту свинскую историю, но, услышав от него дельный совет, я несколько смягчился. На сей раз Дживз попал в самую точку – видимо, он недаром изучал психологию индивида. Я чувствовал, что мой нрав и характер просто мечтали спокойно провести минут десять в «Козле и винограде». Добраться до свободного столика и опрокинуть несколько стаканчиков виски с содовой было для Бертрама Вустера делом нескольких секунд.

Мне стало легче, как по волшебству. Не знаю, что они добавляли в напиток, кроме серной кислоты, но мои взгляды на жизнь резко переменились. Я больше не чувствовал странного комка в горле. У меня прошло ощущение слабости в коленях. Мои руки и ноги перестали дрожать, язык начал нормально ворочаться, а позвоночник приобрёл былую твёрдость. Задержавшись на мгновение, чтобы пропустить ещё один стаканчик той же жидкости, я весело пожелал официантке доброй ночи, приветливо кивнул двум-трём посетителям за стойкой, которые пришлись мне по душе, и вприпрыжку отправился обратно в концертный зал, ни капельки не волнуясь.

Вскоре я стоял на сцене, а на меня уставился миллион выпученных глаз. В ушах у меня как-то чудно звенело, а затем сквозь этот звон послышались далёкие звуки фортепиано, и, вверив Господу свою душу, я набрал полную грудь воздуха и ринулся в бой.

* * *

Должен вам сказать, я висел на волоске. По правде говоря, я не слишком хорошо помню своё выступление, но, по-моему, в зале зашептались, когда я запел припев. Помнится, я в то время подумал, что публика пытается петь вместе со мной хором, и меня это сильно воодушевило. Я напряг голосовые связки, взял высокую ноту и благополучно добрался до концовки. Я не стал выходить на сцену, чтобы ещё раз поклониться. Потихоньку выбравшись из-за кулис, я занял своё место в зале рядом с Дживзом, который стоял в задних рядах.

– Ну, Дживз, – сказал я, вытирая со своего чела честно заработанный пот, – по крайней мере они не сделали из меня отбивную.

– Нет, сэр.

– Но ты можешь сообщить всем и каждому, что я пел перед публикой в последний раз. Моя лебединая песня, Дживз. Если теперь кому-нибудь захочется меня послушать, пусть приходит к дверям ванной и прикладывает ухо к замочной скважине. Может, я ошибаюсь, но мне показалось, что к концу моего выступления они заволновались. Я чувствовал, что проваливаюсь. По моему, я даже слышал треск.

– Аудитория, сэр, была действительно несколько возбуждена. Видимо, зрители слегка устали от этой мелодии, сэр.

– А?

– Я должен был сообщить вам раньше, сэр, что эту песню исполняли дважды до вашего выступления.

– Что?!

– Да, сэр. Одна леди и один джентльмен. Это очень популярная песня, сэр.

У меня отвалилась нижняя челюсть. Мысль о том, что Дживз, заранее зная об опасности, спокойно отправил своего молодого господина на верную смерть, парализовала мой мозг. Значит, в нём совсем не осталось старого феодального духа. Я только собрался высказать ему всё, что о нём думаю, как на сцене, невесть откуда, появился Тяпа.

По Тяпе сразу было заметно, что он только что посетил «Кувшин и бутылку». Услышав приветственные выкрики из зала – видимо, кричали его партнеры по триктраку, считавшие, что дружба превыше всего, – он улыбнулся так широко, что уголки его губ, казалось, дотянулись до мочек ушей. Не вызывало сомнений, что Тяпа накачался до горла и перестал пить только для того, чтобы впоследствии устоять на ногах. Милостиво помахав рукой своим сторонникам, он величественно поклонился публике, – такой поклон отвешивает какой-нибудь восточный монарх, принимающий восхваления толпы.

Девица за фортепиано ударила по клавишам, заиграв вступление к «Солнечному мальчику», и Тяпа раздулся, как воздушный шар, молитвенно сложил руки на груди, закатил глаза таким образом, чтобы никто не сомневался в наличии у него Души, и начал петь.

* * *

Я думаю, в первую минуту присутствующие были слишком потрясены и поэтому не приняли соответствующих мер. Это кажется невероятным, но я даю вам честное слово, что, пока Тяпа пел первый куплет, в зале царила мёртвая тишина. Но потом зрители опомнились.

Разъярённый торговец овощами – человек страшный. До сих пор мне не доводилось видеть народных волнений, и, должен признаться, вид разгневанного пролетариата вселил в меня ужас. Я имею в виду, теперь я осознал весь кошмар Великой французской революции. Не было такого места в зале, откуда не доносился бы рёв, который можно разве что услышать (по крайней мере так утверждают знатоки) во время боксерского поединка на ринге в Ист-энде, когда судья дисквалифицирует любимца публики, а потом уносит ноги, пока цел. А затем аудитория перешла от слов к делу.

Не знаю, почему, но я был убежден, что прежде всего в Тяпу полетит гнилая картофелина. Такое уж у меня возникло предчувствие. Однако, строго придерживаясь фактов, я должен сказать, что сначала в него запустили бананом, и я сразу понял, что выбор сделан тем, кто соображал куда лучше меня. С детства привыкшие реагировать непринуждённо, если чьё-либо выступление обмануло их надежды, эти ребята инстинктивно знали, как выразить свои чувства наилучшим образом, и в тот момент, когда я увидел, как банан разлетелся брызгами по белой рубашке Тяпы, я понял, что эффект от него неизмеримо живописнее, чем от картофелины.

Впрочем, у картофельной школы мысли тоже были последователи. По крайней мере, в самый разгар страстей я заметил двух деятелей довольно интеллигентного вида, которые швырялись исключительно гнилым картофелем.

Реакция Тяпы была удивительной. Глаза у него вылезли из орбит, а волосы, казалось, встали дыбом, но он продолжал открывать и закрывать рот, и по движению его губ было понятно, что он автоматически продолжает петь «Солнечного мальчика». Затем он вышел из транса и опрометью бросился за кулисы, на доли секунды опередив помидор, попавший в закрытую дверь на уровне его головы.

Через некоторое время шум и крики утихли. Я повернулся к Дживзу.

– Тягостное зрелище, Дживз, – сказал я. – Но так было надо.

– Да, сэр.

– Хирургическое вмешательство, что?

– Совершенно верно, сэр.

– Ну, после того как он с треском провалился на её глазах, можно считать, роман Глоссоп – Беллинджер за кончился.

– Да, сэр.

В этот момент старина Говядина вышел на сцену.

– Леди и джентльмены, – сказал он.

Я думал, он сейчас упрекнёт свою паству за слишком сильное проявление чувств. Я ошибся. Видимо, пастырь понимал, что его подопечных нельзя ругать за проявление здравомыслия, и поэтому не возражал против небольшого оживления в зале.

– Леди и джентльмены, – сказал старина Говядина, – следующим номером нашей программы должна была быть песня в исполнении мисс Коры Беллинджер, известного колоратурного сопрано, но мисс Беллинджер только что позвонила по телефону и сообщила мне, что у неё сломалась машина. Однако она взяла кэб и скоро к нам приедет. Тем временем наш друг, мистер Енох Симпсон, прочтет нам поэму «Преступник Дан Макгроу».

Я покачнулся и уцепился за Дживза, чтобы не упасть.

– Дживз! Ты слышал?

– Да, сэр.

– Её здесь не было!

– Нет, сэр.

– Она его не видела!

– Нет, сэр.

– Твой дурацкий план с треском провалился!

– Да, сэр.

– Пойдем отсюда, Дживз, – сказал я, и зрители, стоявшие рядом, вне всяких сомнений сильно удивились, не понимая, почему моё благородное чело вдруг стало бледным и хмурым. – Я пережил нервное потрясение, которое выпадало на долю разве что первых мучеников. Я потерял несколько фунтов в весе и десять лет жизни. Я прошёл сквозь пытки. Воспоминания о них заставят меня кричать во сне и просыпаться в холодном поту. И всё впустую. Пойдем.

– Если вы не возражаете, сэр, я останусь. Мне бы хотелось досмотреть концерт.

– Как знаешь, Дживз, – мрачно произнёс я. – Лично у меня не осталось никаких желаний, поэтому я зайду в «Козёл и виноград», пропущу ещё один стаканчик цианистого калия и отправлюсь домой.

* * *

Около половины десятого я сидел в своей доброй, старой гостиной, потихоньку потягивая последний за день бокал восстанавливающей силы жидкости, когда раздался звонок в дверь и передо мной предстал Тяпа. Он выглядел как человек, переживший встречу со своим Создателем. Под глазом у Тяпы был синяк.

– Привет, Берти, – рассеянно сказал он и подошёл к каминной полке с таким видом, словно не знал, что ему покрутить в руках или сломать. – Я только что выступал на концерте Говядины Бингхэма, – сообщил он после минутного молчания. – Пел «Солнечного мальчика».

– Да? – спросил я. – Ну и как?

– Полный порядок. Зрители пришли в полный восторг.

– Ты их сразил?

– Наповал. Плакали навзрыд.

Заметьте, это говорил человек, получивший прекрасное воспитание, которому мама, укачивая его на коленях, наверняка долгие годы твердила, что врать грешно.

– Я полагаю, мисс Беллинджер довольна?

– О да. Счастлива.

– Значит, теперь у тебя всё в порядке?

– О, вполне. – Тяпа потупил глаза. – С другой стороны, Берти…

– Да?

– Видишь ли, я долго думал и пришёл к выводу, что мисс Беллинджер всё-таки мне не пара.

– Не пара?

– Не пара.

– Почему не пара?

– Ну, трудно сказать. Такие вещи понимаешь внезапно. Я уважаю мисс Беллинджер, Берти. Я восхищаюсь ею. Но… э-э-э… меня не оставляет мысль о том, как добрая, милая девушка… э-э-э… например, твоя кузина Анжела, Берти… повела бы себя… э-э-э… короче говоря, я хочу обратиться к тебе с просьбой. Позвони, пожалуйста, Анжеле и выясни, как она отнесётся к тому, что я приглашу её сегодня в «Беркли» поужинать и немного потанцевать.

– Звони. Вот телефон.

– Нет, я всё-таки предпочёл бы, чтобы её спросил ты, Берти. Так получилось, что… в общем, если ты, так сказать, протопчешь мне тропинку… видишь ли, а вдруг она… я имею в виду, ты ведь знаешь, какие бывают недоразумения… и… одним словом, Берти, старина, я попросил бы тебя немного мне помочь и всё-таки протоптать тропинку, если не возражаешь.

Я снял трубку и позвонил тёте Делии.

– Можешь прийти. Она тебя ждёт, – сказал я.

– Передай ей, – преданно прошептал Тяпа, – что я лечу к ней со скоростью ветра.

Через несколько минут после того, как он умотал, послышался щелчок ключа в замочной скважине, и я услышал в коридоре лёгкие шаги.

– Дживз! – позвал я.

– Сэр? – сказал Дживз, появляясь рядом со мной.

– Дживз, произошло нечто невероятное, У меня только что был мистер Глоссоп, Он говорит, у него с мисс Беллинджер всё кончено.

– Да, сэр.

– По-моему, тебя это не удивляет.

– Нет, сэр. Должен признаться, я предвидел подобный исход.

– А? Почему?

– Мне показалось, они разойдутся, когда я увидел, как мисс Беллинджер ударила мистера Глоссопа в глаз.

– Ударила?

– Да, сэр.

– В глаз?

– В правый глаз, сэр.

Я сжал голову руками.

– Но с какой стати она его ударила?

– Я думаю, мисс Беллинджер разнервничалась после приёма, который оказала ей публика.

– Великий боже! Ты хочешь сказать, она тоже с треском провалилась?

– Да, сэр.

– Но почему? Ведь у неё шикарный голос.

– Да, сэр. По всей видимости, публике не понравился её репертуар.

– Дживз! – Меня словно обухом по голове ударили. – Ты имеешь в виду, мисс Беллинджер тоже исполнила «Солнечного мальчика»?

– Да, сэр. И – с моей точки зрения, весьма необдуманно – она вынесла на сцену большую куклу, которую аудитория почему-то приняла за атрибут чревовещателя. Зал сильно волновался, сэр.

– Но, Дживз, какое удивительное совпадение!

– Не совсем, сэр. Я позволил себе вольность обратиться к мисс Беллинджер, когда она приехала на концерт, и напомнил ей, где она меня видела. Затем я сказал, что мистер Глоссоп попросил меня передать ей его просьбу: сделать ему одолжение и спеть «Солнечного мальчика». А когда мисс Беллинджер выяснила, что вы и мистер Глоссоп исполнили ту же песню непосредственно перед её выступлением, она, по всей видимости, решила, что стала жертвой неумной шутки мистера Глоссопа. Я вам ещё нужен, сэр?

– Нет, Дживз.

– Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Дживз, – благоговейно сказал я.

ГЛАВА 5. Эпизод с собакой Макинтошем

Мой сон без сновидений нарушили звуки, напоминающие отдалённые раскаты грома, и, когда туман в моей голове несколько рассеялся, я понял, откуда они доносятся и что из себя представляют. Собака моей тёти Агаты, Макинтош, царапалась в дверь спальной. Вышеупомянутый пёс, абердинский терьер недалекого ума, был оставлен на моё попечение престарелой родственницей, уехавшей лечиться в Aixles-Bains, и мне никак не удавалось убедить упрямое четвероногое, что рано вставать – глупо. Взглянув на часы, я убедился, что ещё не было и десяти утра.

Я нажал на кнопку звонка, и вскоре в спальню вплыл Дживз с подносом, а за Дживзом вбежал пёс, который прыгнул на кровать, лизнул меня в правый глаз и тут же погрузился в глубокий сон, свернувшись клубком. И, прах побери, я никак не пойму, какой смысл вставать ни свет ни заря и царапаться в чью-то дверь, если при первой же возможности ты собираешься снова завалиться спать. Тем не менее каждый день в течение последних пяти недель это свихнувшееся животное строго придерживалось данной тактики, и, по правде говоря, я от него немного устал.

На подносе лежало несколько писем, и, влив в себя примерно полчашки живительной влаги, я почувствовал, что у меня появились силы посмотреть, что мне пишут. Первое письмо было от тёти Агаты.

– Ха! – сказал я.

– Сэр?

– Я сказал «ха», Дживз. И я имел в виду «ха», и ничего другого. Мой возглас выражал облегчение, которое я испытываю. Моя тётя Агата возвращается сегодня домой. Она прибудет в свою городскую резиденцию между шестью и семью вечера и надеется, что там её встретит Макинтош, живой и здоровый.

– Вот как, сэр? Мне будет не хватать малыша.

– Мне тоже, Дживз. Несмотря на его привычку вставать с петухами и мешать мне завтракать, этот пёс – славный малый. Тем не менее, когда я отправлю его в родные пенаты, мне станет легче на душе. Пока он находился под моей опекой, у меня не было ни одной спокойной минуты. Ты ведь знаешь мою тётю Агату. Она окружила пса любовью, которую ей лучше было бы потратить на племянника, и, если бы с ним что-нибудь случилось, пока я был in loco parentis, если бы, находясь в моём ведении, он заболел бы бешенством, оспой или туберкулёзом, вся вина лежала бы на мне.

– Совершенно верно, сэр.

– И, как тебе известно, Дживз, Лондон недостаточно велик, чтобы жить в нём с тётей Агатой, если она сочтёт тебя в чём-то виноватым.

Я вскрыл второе письмо, пробежал его глазами и поднял бровь.

– Ха! – сказал я.

– Сэр?

– Я опять сказал «ха», Дживз, но на этот раз мой возглас выражал лёгкое изумление. Письмо от мисс Уикхэм.

– Вот как, сэр?

Я почувствовал, – если в данном случае можно употребить это слово, – озабоченность в тоне преданного малого, и мне стало ясно, что он спрашивает себя: «Неужели мой молодой господин вновь поскользнётся на том же самом месте?» Видите ли, было время, когда сердце Вустера в некоторой степени находилось в плену у Роберты Уикхэм, а Дживзу она никогда не нравилась. Он считал её легкомысленной, непостоянной и весьма опасной особой. По правде говоря, факты более или менее подтвердили его правоту.

– Мисс Уикхэм хочет, чтобы я угостил её ленчем.

– Вот как, сэр?

– Она пишет, что приедет с двумя друзьями.

– Вот как, сэр?

– Сюда. В час тридцать.

– Вот как, сэр?

Должен признаться, я разозлился.

– Прекрати изображать из себя попугая, Дживз, – сказал я, сурово помахав перед его носом куском хлеба с маслом. – Тебе нет необходимости стоять и твердить «Вот как, сэр?». Я знаю, о чём ты думаешь, и, смею тебя заверить, ты ошибаешься. Мои чувства к мисс Уикхэм мертвы. Моё сердце одето в броню. Но с какой стати я должен отказывать ей в пустяковой просьбе? Вустер может разлюбить, но это не помешает ему быть учтивым.

– Слушаюсь, сэр.

– Можешь посвятить всё утро покупкам. Запасись необходимой провизией. Устроим ленч в духе короля Венчеслава. Помнишь, Дживз? Дай мне рыбу, дай мне дичь…

– Дай мне мяса, дай вина, сэр.

– Как скажешь, так и будет. Тебе лучше знать. Ах да, не забудь пудинг с вареньем.

– Сэр?

– Пудинг с вареньем, и чтоб варенья было как можно больше. Мисс Уикхэм специально упоминает о нём в письме. Загадочно, что?

– Безусловно, сэр.

– А также устрицы, мороженое и шоколадные конфеты с белой, слизкой начинкой внутри. О них даже говорить противно, а?

– Да, сэр.

– Вот-вот. Но она просит, чтобы эти блюда были поданы на стол. Должно быть, сидит на какой-нибудь диете. Как бы то ни было, купи всё, что полагается, ладно?

– Да, сэр.

– Ленч ровно в час тридцать.

– Слушаюсь, сэр.

– Так держать, Дживз.

* * *

В половине первого я вывел Макинтоша на утреннюю прогулку в Гайд-парк и, вернувшись домой в десять минут второго, увидел в гостиной Бобби Уикхэм, которая курила сигарету и болтала с Дживзом, внимавшем ей со сдержанной вежливостью.

Мне кажется, я уже рассказывал вам о Бобби Уикхэм. Она была рыжеволосой девицей, беззастенчиво обманувшей меня в деле Тяпы Глоссопа и грелки, когда я приехал на рождество в загородное имение её матери в Хертфортшире. Её мама – леди Уикхэм, писательница, пользующаяся большим успехом у тех, кто любит глупо-сентиментальные романы. Мощная женщина, внешне напоминающая мою тётю Агату. Бобби совсем на неё не похожа, так как является обладательницей примерно такой же фигуры, как Клара Боу. Когда я вошёл в гостиную, она радостно меня приветствовала, – настолько радостно, что Дживз, отправившийся смешивать коктейли, остановился в дверях и бросил на меня предупреждающий взгляд, – так мудрый, старый отец смотрит на заблудшего сына, потерявшего голову из-за местной роковой женщины. Я кивнул славному малому, как бы отвечая на его невысказанную мысль: «Моё сердце одето в броню!», и он выплыл за дверь, предоставив мне возможность играть роль гостеприимного хозяина.

– Очень мило с твоей стороны, Берти, что ты согласился пригласить нас на ленч, – сказала Бобби.

– Не стоит благодарности, старушка, – ответил я. – Всегда рад тебя видеть.

– Ты купил то, о чём я тебя просила?

– Все перечисленные тобой отбросы находятся на кухне. С каких это пор ты предалась поеданию пудингов с вареньем?

– Это не для меня. С нами за столом будет сидеть маленький мальчик.

– Что?!

– Ради бога, прости, – произнесла она, заметив моё волнение. – Я понимаю твои чувства и не собираюсь делать вид, что к тебе в гости придёт какой-нибудь ангелочек. Честно говоря, по этому ребёнку давно ремень плачет. Капризуля, каких мало. Но мне необходимо, чтобы ты приветствовал его, как почётного гостя, потому что от него всё зависит.

– В каком смысле?

– Сейчас объясню. Ты знаешь маму?

– Чью маму?

– Мою маму.

– Да, конечно. Я думал, ты спрашиваешь о его маме.

– У него нет мамы. Он живет с отцом, одним из крупнейших театральных деятелей в Америке. Я познакомилась с ним на вечеринке.

– С отцом?

– Да, с отцом.

– Не с мальчиком?

– Нет, не с мальчиком.

– Тогда понятно. Продолжай.

– Ну вот, мама – моя мама – написала пьесу по одному из своих романов, и, когда я встретила отца – театрального деятеля, – я, между нами, произвела на него потрясающее впечатление, и поэтому сказала себе: «А почему бы нет?»

– Что «почему бы нет»?

– Почему бы не всучить ему пьесу мамы?

– Твоей мамы?

– Да, именно моей, а не его мамы. У него, как и у ребёнка, нет мамы.

– Странное совпадение. Должно быть, это у них наследственное, что?

– Видишь ли, Берти, так получилось, что я сейчас не слишком высоко котируюсь в нашей семье. Совсем недавно я вдребезги разбила машину, ну, в общем, по разным причинам мама не совсем мной довольна. Вот я и подумала, что у меня появился шанс уладить с ней отношения. Я ворковала со стариком Блуменфилдом…

– Это имя кажется мне знакомым.

– О да, он большой человек в Америке. Приехал в Лондон, чтобы присмотреться и, быть может, купить несколько пьес. Поэтому я ворковала с ним до тех пор, пока мне не удалось упросить его послушать мамину пьесу. Он согласился, и я договорилась, что прочту ему этот шедевр после ленча.

– Ты собираешься читать пьесу твоей мамы здесь? – спросил я, бледнея.

– Да.

– Боже великий!

– Я тебя понимаю. Вообще-то, конечно, пьеса довольно занудная. Но мне кажется, дело выгорит. Всё зависит от того, понравится ли она ребёнку. Понимаешь, старик Блуменфилд, непонятно почему, всегда полагается на его мнение. Я думаю, он считает, что ума у мальчика не больше, чем у среднего зрителя…

Я громко вскрикнул, и Дживз, вошедший в гостиную с коктейлями, укоризненно на меня посмотрел. Я вспомнил.

– Дживз!

– Сэр?

– Ты помнишь, когда мы были в Нью-Йорке, нам довелось иметь дело с таким круглолицым ребёнком по имени Блуменфилд? Он ещё отвадил Сирила Бассингтон-Бассингтона от театра?

– Очень живо помню, сэр.

– Тогда приготовься выслушать пренеприятнейшее известие. Он придёт к нам на ленч.

– Вот как, сэр?

– Я рад, что ты в состоянии говорить столь небрежным тоном. Я видел этого мерзопакостного мальчишку всего несколько минут, но, не стану скрывать, перспектива снова с ним встретиться заставляет меня дрожать как осиновый лист.

– Вот как, сэр?

– Прекрати твердить «Вот как, сэр?» Ты наблюдал этого сорванца в действии, и тебе прекрасно известно, на что он способен. Ребёнок заявил Сирилу Бассингтон-Бассингтону, парню, которому он не был даже представлен, что у него лицо как у дохлой рыбины. И заметь, с начала их знакомства не прошло и тридцати секунд. Я честно тебя предупреждаю, если он скажет, что у меня лицо как у дохлой рыбины, я сверну ему шею.

– Берти! – вскричала девица Уикхэм, разволновавшись, дальше некуда.

– Сверну ему шею на другую сторону, и глазом не моргну.

– Ты спутаешь мне все карты.

– Ну и пусть! У нас, Вустеров, своя гордость.

– Возможно, молодой джентльмен не обратит внимания, что у вас лицо как у дохлой рыбины, сэр, – предположил Дживз.

– Тогда другое дело.

– Но мы не можем рисковать, – сказала Бобби. – Возможно, это будет первое, на что он обратит внимание.

– В таком случае, мисс, – заметил Дживз, – мистеру Вустеру лучше не присутствовать на ленче.

Я просиял. Толковый малый, как всегда, нашёл единственный выход из создавшегося положения.

– Но мистеру Блуменфилду это покажется странным.

– Объясни ему, что я человек эксцентричный. Скажи, что я подвержен частой смене настроений и не могу находиться в присутствии людей. В общем, наври, что хочешь.

– Он оскорбится.

– Он оскорбится куда больше, если я отстегаю его сына ремнём по одному месту.

– Мне кажется, так будет лучше всего, мисс.

– Ох, ну хорошо, – сдалась Бобби. – Делай, как знаешь. Но я хотела, чтобы ты слушал мамину пьесу и восхищался в удачных местах.

– Нет там никаких удачных мест. – И с этими словами я кинулся в прихожую, нахлобучил на себя шляпу и выскочил на улицу как раз в тот момент, когда у дверей дома остановилась машина, из которой вышли папаша Блуменфилд и его отпрыск. У меня сильно заколотилось сердце, когда я понял, что мальчишка меня узнал.

– Привет! – сказал он.

– Привет! – буркнул я.

– Куда это ты собрался? – спросил ребёнок.

– Ха, ха! – ответил я и умотал в мгновение ока.

* * *

Заказав себе ленч в «Трутне», я плотно поел и довольно долго сидел за столиком, смакуя кофе и куря сигареты. В четыре часа я решил, что пора возвращаться домой, но, чтобы не рисковать, сначала позвонил Дживзу.

– Горизонт очистился, Дживз.

– Да, сэр.

– Блуменфилда-младшего нет поблизости?

– Нет, сэр.

– Он случайно не спрятался в шкафу или под диваном?

– Нет, сэр.

– Ну, и как всё прошло?

– Мне кажется, вполне удовлетворительно, сэр.

– Обсуждали, почему меня не было?

– Я думаю, мистер Блуменфилд и юный господин Блуменфилд были несколько удивлены вашим отсутствием, сэр. Очевидно, они встретили вас, когда вы выходили из дома.

– Совершенно верно. Неловко получилось, Дживз. Ребёнок хотел со мной поговорить, но я глухо рассмеялся и пролетел мимо него не останавливаясь. Они говорили что-нибудь по этому поводу?

– Да, сэр. Юный господин Блуменфилд не преминул выразить своё мнение.

– Что он сказал?

– Точно не помню, сэр, но он сравнил вас с кукушкой.

– С кукушкой?

– Да, сэр. Он предположил, что вы значительно уступаете птице в умственном развитии.

– Вот как? Теперь ты понимаешь, как я был прав, что ушёл? Если б он ляпнул что-нибудь и этом роде мне в лицо, я взялся бы за ремень не задумываясь. Ты очень вовремя предложил мне не присутствовать на ленче.