Текст книги "Кодекс чести Вустеров"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Ты ведь распоряжаешься церковным приходом, дядя Уаткин, вот мы с Гарольдом и подумали, как только ты отдашь его Гарольду, мы сразу поженимся. Гарольду необходимо совершенствоваться, ну, и лишние деньжата нам тоже не помешают. Понимаешь, ему никак не удаётся развернуться, но как только он получит приход, кого хочешь за пояс заткнет, вот увидишь. Когда у Гарольда развяжутся руки, ему просто удержу не будет. Ты даже представить себе не можешь, как далеко он пойдёт.

Стефи болтала взахлёб, вознося достоинства Свинки до небес с девичьим энтузиазмом, но у сэра Уаткина девичьего энтузиазма вы бы не увидели, даже если б положили старикашку под микроскоп. Ну, в общем вы меня понимаете.

– Это просто смешно!

– Почему?

– Я слышать не хочу:

– А в чём дело?

– Во-первых, ты слишком молода:

– Глупости. Три девицы, с которыми я училась в школе, выскочили замуж в прошлом году. По сравнению с детишками, которые напяливают на себя фату в наше время, я древняя старуха.

Старикашка Бассет что было сил трахнул кулаком по столу, угодив прямо в перевёрнутое пресс-папье. Видимо, физическая травма заставила его распалиться пуще прежнего.

– Абсурд! Речи быть не может. Я отказываюсь разговаривать на эту тему.

– Чем тебе не угодил Гарольд?

– Речь идёт не о том, угодил он мне, как ты изволила выразиться, или нет. Насколько мне известно, мистер Пинкер усердно исполняет свои обязанности и пользуется уважением среди прихожан.

– Он кроток как ягнёночек.

– Вне всяких сомнений.

– Он выступал в сборной Англии по регби.

– Весьма возможно.

– Он потрясающе играет в теннис.

– Не спорю. Но это не причина, чтобы жениться на моей племяннице. У него имеется какой-нибудь доход помимо стипендии викария?

– Пятьсот фунтов в год.

– Ха!

– Ну, знаешь, не так уж это и плохо. Пятьсот фунтов тоже на дороге не валяются, вот что я тебе скажу. К тому же деньги не имеют никакого значения.

– Деньги имеют очень даже большое значение.

– Ты в этом так уверен?

– Естественно. Во всех случаях жизни необходимо думать о будущем.

– Да? Ну ладно. Раз ты предпочитаешь, чтобы я вышла замуж за денежный мешок, пусть будет по-твоему. Берти, я согласна. Не забудь сшить себе свадебный костюм.

Её слова произвели, как вы понимаете, самую настоящую сенсацию. Вопль старикана: «Что?!» столкнулся в воздухе с моим криком души: «Эй, послушай!» и, хотите верьте, хотите нет, я заорал громче, чем он. Честно признаться, я пришёл в ужас. Особы женского пола способны отколоть любой номер, я в этом не раз убеждался на собственной шкуре. Стефи ничего не стоило затащить меня к алтарю просто для того, чтобы сделать жест, а с жестами я знаком вдоль и поперёк. Прошлым летом в Бринкли-корте от жестов проходу не было.

– У Берти денег куры не клюют, и раз ты уверен, надо думать о будущем, я, пожалуй, пощиплю вустерские миллионы. Берти, дорогой, надеюсь, ты понимаешь, я никогда не смогу полюбить тебя так, как Гарольда, но раз дяде Уаткину Гарольд не нравится:

Старикан Бассет снова изо всех сил грохнул кулаком по пресс-папье, но на этот раз, судя по всему, боли не почувствовал.

– Девочка моя, как ты можешь? Я никогда не утверждал, что он мне не нравится. Совсем наоборот, я ценю и уважаю его. Ты меня неправильно поняла. Мистер Пинкер превосходный молодой человек, и если ты считаешь, что будешь с ним счастлива, я никогда в жизни не стану тебе поперек дороги. Твоё счастье для меня дороже всего. Ради бога, выходи за него замуж, я не возражаю. Другой:

Он умолк, посмотрел на меня долгим взглядом и задрожал с головы до ног. Затем, словно испугавшись, что от моего вида его кондрашка хватит, он отвернулся, но тут же вновь покосился в мою сторону, после чего закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, дыша как паровоз. Делать мне в библиотеке больше было нечего, поэтому я потихонечку удалился, стараясь не обращать внимания на Стефи, кинувшейся к дядюшке с объятиями, на которые тот отвечал крайне вяло и неохотно.

Должно быть, если б вас сподобило иметь такого дядюшку, как сэр Уаткин Бассет, вы тоже постарались бы обнимать его не слишком долго, поэтому я ни капельки не удивился, когда примерно через минуту после моего ухода Стефи выскочила из библиотеки и немедленно пустилась в пляс, вновь исполнив свой весенний танец.

– Что за человек! Нет, что за человек! Гений! Ну просто, гений! – заявила девица, радостно махая руками и выказывая прочие признаки bien-etre. – Дживз, – пояснила она, словно испугавшись, что я решу, будто она говорит о своём придурке-дядюшке. – Разве он не сказал, что дело выгорит? Сказал. Соврал он или нет? Нет. Берти, как думаешь, поцеловать Дживза прилично?

– Ты совсем свихнулась.

– Тогда хочешь, я тебя поцелую?

– Спасибо, не надо. Всё, что от тебя требуется, юная леди, это записная книжка Гусика.

– Но я должна хоть кого-нибудь поцеловать, а я скорее лопну, чем поцелую констебля Юстаса Оутса.

Выпалив последнюю фразу, Стефи внезапно умолкла, и на её физиономии появилось озабоченное выражение.

– Юстас Оутс, – задумчиво повторила она. – Понимаешь, Берти, я совсем о нём позабыла, а ведь мы с ним перекинулись парой слов, когда я торчала на лестничной площадке перед библиотекой, сам знаешь зачем. Наш констебль заболел подозрительностью.

– Где записная книжка?

– Отстань ты со своей книжкой. В данный момент мы обсуждаем Юстаса Оутса и его подозрительность. Оутс убеждён, это я свистнула у него шлем. Более того, он напал на мой след.

– Что?

– Да. Я – первая в списке подозреваемых. Оутс говорит, что читал кучу детективных романов, и в каждом из них сыщик перво-наперво узнаёт причину и время преступления, а потом добывает улики. Так вот, Оутс заявил, причина у меня имелась, потому что я разозлилась на него из-за Бартоломью, и где я находилась во время кражи, тоже никому неизвестно, поэтому возможностей у меня хоть отбавляй. Что же касается улик: как думаешь, чем он похвастался? Одной из моих перчаток! Сказал, что подобрал её на месте преступления, когда то ли изучал следы, то ли собирал сигаретный пепел. Помнишь, Гарольд принёс мне только одну перчатку? Вторую он, должно быть, посеял, когда умыкал шлем.

Хотите верьте, хотите нет, когда я услышал об очередной дурости косолапого увальня, мне стало так тоскливо и муторно, словно меня пыльным мешком по голове ударили. Свинка будто нарочно каждый раз выискивал новый способ, как поглубже сесть в лужу.

– Он такой.

– В каком смысле «он такой»?

– Ведь он посеял твою перчатку?

– Это вовсе даже не значит, что «он такой». Оставь свои глупые ухмылочки и дурацкий тон при себе. Тоже мне, критик выискался! И вообще, Берти, я тебя не понимаю. С какой стати ты всё время придираешься к моему Гарольду? Не ты ли утверждал с пеной у рта, что любишь его чуть ли не как родного брата?

– Всё верно. Но это не мешает мне считать его самым косолапым увальнем и разиней из всех, кто когда-либо проповедовал Святое слово.

– Он и вполовину не такой разиня, как ты.

– Он в тридцать три раза больший разиня, чем я. Казалось бы, невозможно, но он даже больший разиня чем Гусик, ты уж меня прости.

Судя по всему, Стефи еле сдержалась, чтобы не высказать всё, что она обо мне думает.

– Ладно, хватит. Мы говорили, Юстас Оутс напал на мой след, и мне необходимо выглядеть невинной овечкой, а заодно найти для его шлема более подходящее место, чем комод в моей комнате. Я глазом не успею моргнуть, как ОГПУ там всё перероет. Как думаешь, куда можно запрятать шлем?

По правде говоря, я от неё отмахнулся.

– Этот вопрос ты и без меня прекрасно решишь. А теперь выкладывай, где записная книжка Гусика.

– Ох, Берти, ну и надоел ты мне! Какой же ты всё-таки зануда. Неужели ты не можешь говорить ни о чём другом?

– Нет. Не могу. Где книжка?

– Когда я скажу, ты будешь смеяться до слёз.

Я бросил на неё взгляд, надеюсь, не надо объяснять, какой.

– Вряд ли я когда-нибудь снова смогу смеяться, а если и засмеюсь, то по крайней мере не в этом доме ужасов. Где книжка?

– Ну, раз тебе так приспичило, я засунула её в кувшинчик для сливок.

Должно быть, каждый из вас читал в одном из романов, как мир перед каким-нибудь героем неожиданно темнел и плыл перед глазами. Так вот, после слов Стефи я вдруг увидел, что она превратилась в негритянку и заклубилась по коридору, как туман.

– Ты: что?:

– Спрятала книжку в кувшинчик для сливок.

– Зачем?!

– Ну, не знаю. Спрятала, и всё тут.

– Но как же я её достану?

Юная вредина ухмыльнулась во весь рот.

– Этот вопрос ты и без меня прекрасно решишь. Пока-пока.

И она умчалась на всех парах, а я, честно признаться, прислонился к лестничным перилам, туго соображая что к чему и чувствуя слабость в коленках. Туман всё ещё клубился перед моими глазами, и прошло не меньше минуты, прежде чем до меня дошло, что ко мне обращается клубящийся дворецкий.

– Прошу прощенья, сэр. Мисс Медлин просила передать, она будет весьма рада, если вы сможете уделить ей несколько минут.

Я посмотрел на услужливого малого с тоской и страхом – так преступник смотрит на тюремщика, который зашёл к нему в камеру с сообщением, что веревку уже намылили. Само собой, я прекрасно знал, где тут собака зарыта. Глас дворецкого возвещал мою погибель. Медлин, желавшая, чтобы я уделил ей несколько минут, могла радоваться только по одному поводу.

– Вот как?

– Да, сэр.

– А где сейчас мисс Бассет?

– В гостиной, сэр.

– Уже иду. – Я встряхнулся. Боевой задор Вустеров как всегда одержал верх над моей минутной слабостью. Мой подбородок вздёрнулся сам собой, а плечи распрямились абсолютно самостоятельно. – Вперёд, дворецкий! – сказал я и пошёл за ним следом.

ГЛАВА 10

Нежная, печальная музыка, доносившаяся из гостиной, превратила мои подозрения в уверенность, а когда я вошёл и увидел за пианино Медлин Бассет, похожую на обвисшее пальто, мне жутко захотелось развернуться на сто восемьдесят градусов и смыться. Однако, я поборол в себе то, что многие назвали бы непреодолимым желанием, и взял старт, весело воскликнув: «Привет!»

Мои старания успехом не увенчались, потому что ответа не последовало. Она встала из-за пианино и примерно с полминуты смотрела на меня с тоской во взоре, совсем как Мона Лиза, до которой однажды поутру вдруг дошло, что ещё немного, и печали мира окончательно её доконают. В конце концов, когда я совсем уже было решил заполнить тишину рассуждениями о погоде, девица заговорила:

– Берти:

Впрочем, это была лишь искра, из которой никакого пламени не возгорелось. Её закупорило, и вновь наступила тишина.

– Берти:

Из второй попытки тоже ничего не вышло. Полный провал.

По правде говоря, я начал чувствовать себя неуютно. Однажды летом в Бринкли-корте наша беседа тоже напоминала разговор двух глухонемых, и мне пришлось изрядно попотеть, чтобы выкрутиться из дурацкого положения. Но тогда, если помните, мы находились в столовой среди океана холодных закусок, и я с блеском разряжал обстановку, подсовывая ей то варёное яйцо, то сырную палочку. В отсутствие продуктов нам оставалось лишь глазеть друг на друга, а это всегда выбивает из колеи, хуже не придумаешь.

Губы её разомкнулись. Сомневаться не приходилось, девицу вот-вот должно было прорвать. Несколько раз судорожно сглотнув, она, наконец-то, взялась за дело.

– Берти, я хотела тебя видеть: я попросила тебя прийти, потому что хотела тебе сказать: мне надо сообщить тебе: Берти, я расторгла помолвку с Огастесом.

– Да, знаю.

– Как? Ты уже слышал?

– Само собой. От Гусика.

– В таком случае ты не можешь не понимать, зачем я попросила тебя прийти. Я хотела тебе сказать:

– Да?

– Что я готова:

– Да?

– Сделать тебя счастливым.

Должно быть, с горлом у неё всё-таки было не в порядке, потому что она снова несколько раз судорожно сглотнула.

– Я буду твоей женой, Берти.

Можете не сомневаться, большинство парней на моём месте решили бы, что сопротивление бесполезно, махнули бы на всё рукой и покорились бы неизбежному, но я стиснул зубы и ринулся в бой. Сами понимаете, слишком многое было поставлено на карту, и я счёл бы себя последним тупицей, если б не использовал малейший шанс выбить блажь из головы взбалмошной особы женского пола.

– Очень благородно с твоей стороны, – вежливо сказал я. – Я тронут, признателен, ну, и всё такое. Но хорошо ли ты подумала? Всё ли ты взвесила? Тебе не кажется, ты поступаешь немного жестоко по отношению к бедняге Гусику?

– Как! После того, что произошло сегодня вечером?

– Вот-вот. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Лично я в таких случаях, – надеюсь ты со мной согласишься, – считаю необходимым посоветоваться с человеком опытным, разбирающимся что к чему, прежде чем пускаться во всё тяжкие. Ведь не хочешь же ты в самом деле потом заламывать руки, повторяя сквозь слёзы: «О, если б я только знала!» По-моему, сначала надо обмозговать ситуацию. Если хочешь знать моё мнение, ты несправедлива к Гусику.

– Несправедлива? Когда я собственными глазами видела, как он:

– Да, но ты посмотри на это дело с другой стороны. Позволь мне объяснить:

– Никаких объяснений нет и быть не может. Хватит, Берти. Я не желаю больше говорить на эту тему. Я раз и навсегда вычеркнула Огастеса из своей жизни. Я смотрела на него сквозь золотистый туман своей любви и считала человеком безупречным. Сегодня же он показал себя тем, кем является на самом деле: настоящим сатиром.

– Вот тут-то ты и ошибаешься. Именно здесь ты допустила промашку. Я как раз хотел тебе сказать:

– Я не желаю больше говорить на эту тему.

– Но:

– Прошу тебя!

– Ох, ну хорошо.

Я сдался. Девице невозможно вдолбить в черепушку так называемое tout comprendre, c`est tout pardonner, если она не желает тебя выслушать.

Она печально опустила свою тыкву, само собой, чтобы спрятать набежавшую слезу, и наступил коротенький перерыв, в течение которого Медлин усердно промакивала глаза дамским платочком, а я сунул нос в горшочек potpourri, стоявший на пианино, и вдыхал соответствующие ароматы. Через некоторое время она вновь принялась сотрясать воздух.

– Бесполезно, Берти. Я, конечно, знаю, почему ты за него заступаешься. Ты великодушен и благороден, этого у тебя не отнять. Ты пойдёшь на что угодно, чтобы помочь своему другу, даже если это означает крушение всех твоих надежд. Но что бы ты ни говорил, я не изменю своего решения. С Огастесом покончено раз и навсегда. Теперь он останется лишь в моей памяти, и воспоминания о нём будут тускнеть в течение долгих лет, по мере того, как мы с тобой будем становиться всё ближе и ближе. Ты поможешь мне забыться и забыть. Рядом с тобой я найду в себе силы стряхнуть колдовские чары любви, навеянные Огастесом: и хватит об этом. А сейчас я пойду и расскажу обо всем папочке.

По правде говоря, у меня отвалилась нижняя челюсть. Я всё ещё видел физиономию старикашки Бассета, когда он услышал, что заполучит меня в племянники, и мне казалось, это будет явный перебор, если бедолаге, потрясённому до глубины души чудесным избавлением от опасности в последнюю минуту, вдруг сообщат, что я стану его зятем. Я не был в восторге от папаши Бассета, но мы, Вустеры, всегда славились своим гуманизмом.

– Святые угодники и их тётушка! – воскликнул я. – Не ходи!

– Но, Берти, я должна пойти. Папочке необходимо знать, что я выхожу за тебя замуж. Он считает, ровно через три недели состоится наша свадьба с Огастесом.

Я обдумал ситуацию. Само собой, ход её мысли был мне понятен. Дочка обязана держать отца в курсе последних событий. Она не может повести себя как ни в чем не бывало и тем самым заставить бедного старика нацепить фрак с цилиндром, а затем притащиться в церковь и узнать, что свадьбы не будет, но его забыли поставить об этом в известность.

– По крайней мере не говори ему ничего сегодня, – как можно убедительнее попросил я. – Пусть немного опомнится. Бедняга только что испытал сильный шок.

– Шок?

– Да. По правде говоря, он немного не в себе.

Она выпучила глаза, и лицо её приняло озабоченное выражение.

– Значит, я была права. Я недавно встретила его, когда он выходил из библиотеки, и мне сразу показалось, что-то с ним неладно. Он всё время отирал пот со лба и дышал как-то странно, со всхлипом. А когда я спросила, не случилось ли чего-нибудь, он сказал, в этом мире каждый из нас должен нести свой крест, но ему не следует жаловаться, потому что всё могло быть гораздо хуже, чем есть на самом деле. Я так и не поняла, что он имел в виду. А потом он сказал, что собирается забраться в тёплую ванну, принять три таблетки аспирина и лечь спать. Что с ним такое, Берти? Что случилось?

Сами понимаете, вдаваться в объяснения означало запутать и без того запутанную историю, поэтому я открыл ей лишь часть истины.

– Стефи сообщила ему, что собирается выйти замуж за викария.

– Стефани? За викария? За мистера Пинкера?

– Точно. За старину Свинку Пинкера. Твоего папу это выбило из колеи, хуже не придумаешь. Как выяснилось, у него аллергия на викариев.

Она тяжело задышала, совсем как пес Бартоломью после того, как сожрал огарок свечи.

– Но: но:

– Да?

– Разве Стефани любит мистера Пинкера?

– Души в нём не чает. Двух мнений быть не может.

– Но тогда:

Я сразу понял, что у неё на уме, и продолжил её мысль на лету.

– Тогда между нею и Гусиком ничего нет и быть не может, ты это хотела сказать? Вот именно. Теперь ты мне веришь? А ведь это я и пытался втолковать тебе с самого начала.

– Но он:

– Да, знаю. Тем не менее Гусик чист, как первый снег. Даже чище. Сейчас я тебе всё расскажу, и готов заключить пари сто к восьми, когда я закончу, ты сама скажешь, что несчастного надо не осудить, а пожалеть.

Дайте Бертраму Вустеру возможность блеснуть, рассказав какую-нибудь историю, и он блеснет как чёрт-те что. Я начал своё повествование с ужаса, охватившего Гусика перед необходимостью произнести речь на собственной свадьбе, а затем шаг за шагом описал дальнейшее развитие событий, и, можете не сомневаться, я был в ударе. По крайней мере, к концу последней главы, хотя я видел, что девицу всё ещё гложет червь сомнения, глаза у неё вновь выпучились, и она явно заколебалась.

– Так ты утверждаешь, Стефани спрятала записную книжку в кувшинчик для сливок?

– Вот-вот. Ты уловила самую суть.

– Никогда в жизни не слышала более нелепой истории.

– Нелепой, но правдоподобной, тебе не кажется? Сама понимаешь, тут надо учитывать психологию индивида. Само собой, психология Стефи тебе ни за какие коврижки не нужна, но тут уж ничего не попишешь. Она такая, и всё тут.

– Признайся, Берти, ты всё это выдумал?

– Ну, что ты! С какой стати?

– Я слишком хорошо знаю твою добрую душу.

– О, понял. Нет, я ничего не выдумал. Могу подписаться, что говорил чистую правду. Ты мне не веришь?

– Поверю, если найду книжку там, где ты говоришь. Пойду, посмотрю.

– Обязательно сходи.

– Естественно, я пойду.

– Умница.

Она умчалась на всех парах, а я уселся за пианино и принялся наигрывать одним пальцем «Вернулись вновь счастливые денёчки», чтобы как-то выразить свои чувства. Я бы выразил их куда лучше, умяв пару варёных яиц, поскольку труды по выбиванию блажи из головы дурной девицы основательно меня обессилили, но, как я уже упоминал, варёных яиц поблизости не имелось.

Честно признаться, я был на седьмом небе, если так можно выразиться. Я чувствовал себя словно какой-нибудь марафонский бегун, который, трудясь как бобр на запруде в течение долгих часов, наконец-то срывает грудью финишную ленту. Моё шикарное настроение омрачала лишь невольно закравшаяся мысль, что в этом злосчастном доме всё может пойти кувырком в любую секунду. Мне почему-то казалось, Тотли-Тауэр только делает вид, что смирился, а на самом деле готовит очередную пакость.

Хотите верьте, хотите нет, моё предчувствие меня не обмануло. Не прошло и нескольких минут, как Медлин Бассет вернулась, но никакой записной книжки в руках у неё не было, и она с места в карьер заявила, что обыскала корову с головы до ног, но ничего кроме пустоты не обнаружила. По её тону и некоторым замечаниям мне стало ясно как дважды два, что вера девицы в зап. книж. не просто поколеблена, а исчезла навеки.

Не знаю, выплескивали ли вам когда-нибудь ведро холодной воды прямо в физиономию, но однажды в детстве я имел это удовольствие, когда разошёлся во мнениях по одному поводу с нашим грумом. Я полетел вверх тормашками тогда, и у меня возникло такое ощущение, что я лечу вверх тормашками сейчас.

Честно признаться, я ничего не понимал. Как сказал констебль Оутс, любой уважающий себя сыщик, когда в воздухе пахнет жареным, первым делом докапывается до причины преступления, а я никак не мог взять в толк, по какой такой причине Стефи меня надула, заявив, что записная книжка находится в кувшинчике для сливок, если ею там даже не пахло. Глазом не моргнув, девица наврала мне с три короба, но почему, – вот в чём был вопрос, – почему она мне наврала?

Я сделал всё возможное, чтобы исправить положение дел.

– А ты хорошо посмотрела?

– Конечно, хорошо.

– Я имею в виду, ты посмотрела тщательно?

– Самым тщательным образом.

– Ничего не понимаю. Стефи клялась и божилась, что положила книжку в кувшинчик.

– Вот как?

– В каком смысле «вот как»?

– Если тебя интересует смысл мною сказанного, знай, я считаю, никакой записной книжки в помине не было.

– Как! Ты намекаешь, я всё придумал?

– Вот именно.

Сами понимаете, говорить больше было не о чем.

Может, я и пробормотал «Да?» или что-то в этом роде, – точно не помню, но затем иссяк, бочком пробрался к двери и вышел из гостиной словно во сне, лихорадочно соображая, как мне быть.

Надеюсь, мне не надо объяснять, что происходит, когда ты словно во сне и одновременно лихорадочно соображаешь, как тебе быть. Мозги в подобных случаях начинают шевелиться вовсю, и ты уже ни на что не обращаешь внимания, даже на фено-как-там-они-называются. Должно быть, я был на полпути к своей комнате, когда до меня вдруг дошло, что в доме разразилась гроза, и я остановился, прислушиваясь к этому самому фено-как-там-дальше.

* * *

То, что я принял за раскаты грома, как выяснилось, было всего лишь гулкими ударами, словно кто-то изо всех сил по чему-то колошматил. И я едва успел подумать: «Только колошматчика мне и не хватало», как увидел его своими глазами. Представьте, им оказался не кто иной, как Родерик Споуд, а колошматил он в дверь гусиковой спальни. Когда я подошёл ближе, он в очередной раз пытался прошибить дверь одним ударом. Хотите верьте, хотите нет, данное зрелище самым благотворным образом подействовало на мою вдрызг расшатанную нервную систему. Я мгновенно почувствовал себя другим человеком, и сейчас объясню, в чём тут дело.

Мне кажется, все вы испытывали огромное облегчение, я бы даже сказал удовольствие, если сразу после того, как силы вам неподвластные швыряли вами как мячиком, вы получали возможность безнаказанно сорвать на ком-нибудь то, что накипело у вас на душе. Богатый купец, когда дело у него не выгорело, орёт на старшего клерка. Старший клерк отходит в сторонку и задаёт трёпку мальчишке-посыльному. Мальчишка-посыльный втихаря пинает ногой кошку. Кошка уматывает на улицу и находит котёнка, который в свою очередь, когда выяснение отношений с кошкой закончено, ныряет в подвал и ловит мышь. Со мной произошло то же самое, если вы меня понимаете. Доведённый, можно сказать, до взрывоопасного состояния папашами Бассетами, Медлинами Бассетами, Стефани Бингами, и прочими, и прочими, затравленный безжалостной Судьбой, как олень собаками, я нашел успокоение при мысли о том, что всё ещё могу отчихвостить Споуда как полагается.

– Споуд! – вскричал я.

Он замер с занесённым над дверью кулаком и повернулся ко мне, пылая от гнева, красный как варёный рак. Затем, увидев, кто с ним разговаривает, придурок явно стушевался и пылать перестал.

– Ну, Споуд, в чем дело?

– А, это вы, Вустер. Добрый вечер.

Я продолжал выкладывать то, что накипело у меня на душе.

– Меня не волнует, какой сегодня вечер, – сказал я. – Вечер тут ни при чем. Прах побери, Споуд, это уж слишком. Это уже ни в какие ворота не лезет. Это уже чересчур. Подобный перебор надо пресекать в корне, причем с применением самых решительных мер.

– Но, Вустер:

– За каким ладаном вы грохочете на весь дом? Что вы этим хотите сказать? Разве я не порекомендовал вам самым тщательным образом проследить за этой вашей дурной склонностью крушить всё подряд словно вы взбесившийся гиппопотам? Мне казалось, после того как я сделал вам замечание, вы должны были бы улечься в тёплую постель и почитать перед сном какую-нибудь полезную книжку. Но вас, как я вижу, ничто не учит. Вы, как я посмотрю, вновь возобновили кипучую деятельность по нападению на моих друзей. Хочу предупредить вас, Споуд, моё терпение не безгранично.

– Но, Вустер, вы не понимаете:

– Чего я не понимаю?

– Вы представить себе не можете, как меня спровоцировал этот пучеглазый тритон. – На его физиономии появилось сладострастное выражение. – Сейчас я сверну ему шею.

– Вы не свернёте ему шею.

– Ну, вытряхну из него всю душу.

– И не вытряхнете из него всю душу.

– Но он говорит, я чванливый осел.

– Это когда он сказал?

– Ну, не совсем сказал. Написал. Взгляните сами. Вот здесь.

И на моих глазах, полезших на лоб, он достал из кармана маленькую записную книжку в коричневом кожаном переплёте.

Походя возвращаясь к тому деятелю, о котором рассказывал мне Дживз, я имею в виду Архимеда, должен признаться, его история оказала на меня глубочайшее впечатление, и картина происшедшего буквально стояла перед моими глазами. Я видел, как он осторожно пробует ногой, не горяча ли вода: заступает в ванну: погружает туловище. Я был с ним душой, когда он с наслаждением тёр себя мочалкой: медленно намыливал голову. Я слышал, как радостная песня льётся из его уст. И вот, внезапно, взяв высокую ноту, он замолкает, и наступает мёртвая тишина. Сквозь водяные пары видно, как глаза у него загораются странным светом. Мочалка падает из его рук, но он этого даже не замечает. А затем восторженный крик: «Есть! Вот оно! Закон Архимеда!» И он выпрыгивает из ванной, чувствуя себя так, словно нашёл на дороге миллион долларов.

Можете не сомневаться, при чудесном появлении записной книжки со мной произошло в точности то же самое, что с Архимедом. Несколько мгновений мёртвой тишины: радостный крик: Уверен, когда я требовательно протянул руку, глаза мои горели странным светом.

– Дайте сюда, Споуд!

– Да, конечно, мне самому хотелось, чтобы вы её почитали. Быть может тогда вы меня поймёте, Вустер. Эта книжка, – продолжал он – попала ко мне в руки самым удивительным образом. Я вдруг подумал, сэр Уаткин будет спать куда спокойнее, если я лично присмотрю за его кувшинчиком для сливок, – тут нахал бросил на меня испуганный взгляд и торопливо добавил. – Последнее время по соседству участились грабежи, а балконные двери крайне ненадёжны. Ну вот, э-э-э, я зашел в комнату, где хранится коллекция, достал кувшинчик из футляра и к своему изумлению вдруг услышал, как там что-то перекатывается. Заглянув внутрь, я обнаружил эту записную книжку. Взгляните, – он ткнул в меня пальцем размером с банан, – вот что здесь написано о том, как я ем спаржу.

Должно быть, придурок решил, сейчас мы вместе с ним начнём с жадностью читать страницу за страницей. Когда он увидел, как я сунул книжку в карман, маленькие глазки на его циферблате выразили явное разочарование.

– Вы хотите оставить книжку у себя, Вустер?

– Вот именно.

– Но я думал показать её сэру Уаткину. О нём там тоже много чего написано.

– Мы не станем понапрасну огорчать сэра Уаткина, Споуд.

– Возможно, вы правы. Тогда я займусь дверью. Ведь сейчас вы не станете возражать, если я её высажу?

– Ещё как стану, – сурово произнёс я. – Единственное, что вы сейчас сделаете, это умотаете отсюда как можно скорее.

– Умотаю?

– Умотаете. Вы свободны, Споуд. Я желаю остаться в одиночестве.

Подождав, пока он исчезнет за поворотом коридора, я решительно постучал в дверь.

– Гусик!

Нет ответа.

– Гусик, выходи.

– Нашёл дурака. Будьте все вы прокляты.

– Выходи, старый осел. Это я, Вустер.

Но мои уверения не дали никаких результатов.

Позднее Гусик объяснил мне, он был уверен, это Споуд решил его обхитрить и подделал мой голос. В конце концов мне удалось убедить бедолагу, что с ним говорит старый добрый друг, после чего послышались звуки отодвигаемой мебели, дверь приоткрылась, и в щёлку осторожно пролезла гусикова голова, напомнив мне улитку, которая высунулась проверить, не закончилась ли гроза.

Последующую сцену я описывать не стану, поскольку вы наверняка не раз видели нечто подобное на серебряном экране, когда американские пехотинцы в последнюю секунду приходили на помощь осаждённому гарнизону. Подводя итоги, лишь замечу, что Гусик на меня накинулся, находясь под впечатлением, что я проиграл решительную схватку с Родериком Споудом, а так как у меня не было ни сил, ни охоты его переубеждать, я просто сунул записную книжку ему в руки, отправил его объясняться к Медлин Бассет и ушёл к себе.

Дживз торчал у меня в комнате, исполняя какие-то свои обязанности. По правде говоря, при первом удобном случае я намеревался строжайшим образом отчитать строптивого малого за то, что он подверг меня пытке, заставив объясняться со старикашкой Бассетом. Тем не менее я подарил ему не ледяной взгляд, а сердечную улыбку. В конце концов план Дживза сработал в лучшем виде, да и в любом случае сейчас было не время для выяснения отношений. Веллингтон не закатывал скандалов своим подчинённым после битвы при Ватерлоо. Он хлопал их по плечам и подносил им рюмку за рюмкой.

– Вот ты где, Дживз?

– Да, сэр.

– Можешь складывать чемоданы.

– Сэр?

– Мы отчаливаем. Завтра.

– Вы больше не намерены, сэр, продлевать своего пребывания в Тотли-Тауэре?

Я рассмеялся, как полагалось в данном случае: небрежно и весело.

– Не задавай мне дурацких вопросов, Дживз. Как думаешь, существует на свете парень, который захочет продлить своё пребывание в Тотли-Тауэре без крайней на то необходимости? У меня, слава всевышнему, подобная необходимость отпала. Дело сделано. С завтрашнего дня ноги моей здесь не будет. Собирай мои вещи как можно тщательнее, чтобы не задержаться здесь несколько лишних минут. Тебе ведь не долго укладываться?

– Нет, сэр. У вас всего два чемодана.

Он достал их из-под кровати и, открыв тот, что побольше, принялся усердно набивать его фраками, пиджаками и всем прочим, в то время как я, удобно развалившись в кресле, начал посвящать его в курс последних событий.

– Ну, Дживз, твой план сработал на все сто.

– Приятная новость, сэр.

– Замнём для ясности, что разговор со старикашкой Бассетом будет преследовать меня в кошмарных снах всю мою жизнь. Забудем, что именно ты втравил меня в эту передрягу. Не будем поминать старое, потому что всё прошло без сучка и без задоринки. Благословение выскочило из дядюшки как пробка из бутылки шампанского, и Стефи со Свинкой теперь уже ничто не помешает отправиться прямиком к алтарю.