Текст книги "Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Итак, к какому выводу мы приходим? – говорил он. – Мы неизбежно приходим к единственно верному выводу…

– Добрый день, Джордж, – поздоровался я.

Он еле заметно кивнул, но не произнес в ответ ни слова. Казалось, мое приветствие было для него сродни неуместному вопросу с галерки. Джордж продолжил свою речь и все еще говорил, когда Селия подошла к мячу и приготовилась бить. Ее замах совпал по времени с резким риторическим вопросом Джорджа, рука дрогнула, а мяч запрыгал по земле и закатился в густую траву, даже не спустившись с холма. Мученическое выражение ее лица до сих пор стоит у меня перед глазами. Однако Селия не бросила Джорджу ни слова упрека. Поистине любовь женщины – настоящее чудо.

– Знаешь, в чем ты допустила ошибку? – тут же отвлекся от лейбористов Джордж. – Ты не уделила должного внимания динамике гольфа. Неверно повернулась. Направила левую пятку к полю, когда клюшка находилась в верхней точке замаха. Это приводит к нестабильности и потерям в длине удара. Основополагающий принцип динамики гольфа заключается в том, что левая нога должна твердо стоять на земле в момент соприкосновения клюшки с мячом. Если разворачивать левую пятку к полю, практически невозможно вовремя привести ее в нужное положение.

Я тоже выполнил первый удар. Мяч преодолел раф и упал на фервей. Впрочем, драйв явно не удался. Сказать по чести, Джордж Макинтош действовал на нервы и мне. У меня возникло полузабытое с детства ощущение панического ужаса, какого я не испытывал с тех пор, как узнал об ужасном всевидящем оке, «что каждый шаг мой знает и неусыпно бдит». Лишь оттого, что Селию, казалось, око удручало еще больше, я выиграл первую лунку семью ударами.

По пути ко второй лунке Джордж громогласно восторгался пейзажем, особо упирая на дивное сочетание серебряных проблесков озера с ярко-изумрудной травой около лунки и приглушенной зеленью рафа чуть поодаль. Перед самым ударом Селии Джордж принялся расписывать, как чудно золотится песочная ловушка слева от флага. Нет, вовсе не с такими настроениями нужно подходить к лунке с озером. Неудивительно, что мяч несчастной Селии с леденящим душу всплеском ушел в воду.

– Ну а теперь, – не заставил себя ждать Джордж, – удар вышел слишком дерганым. Куда подевался уверенный, плавный переворот кистей? Дергаться вообще вредно, а уж с этой клюшкой…

– Лунка ваша, – сказала Селия, когда мой мяч перелетел воду и остановился на самом краю грина. – Зря только новый мяч утопила.

– Цена на мячи для гольфа, – подхватил Джордж, – непростой вопрос, на который следует обратить внимание экономистов. Надежные источники сообщают, что резина сейчас исключительно подешевела. Однако мы не наблюдаем падения цен на мячи для гольфа, которые, как известно, сделаны из резины. В чем же причина? Говорите, в последнее время выросли затраты на квалифицированную рабочую силу? Верно. И все же…

– Переведите дух, Джордж, пока я бью, – попросил я, когда мы подошли к стартовой площадке третьей лунки.

– Занятная штука концентрация, – откликнулся Джордж. – Интересно, почему определенные явления не позволяют человеку сосредоточиться? И кстати, вспоминается старый вопрос о сне. Как получается, что люди способны спать во время крупных природных катаклизмов, и не могут заснуть, если вода капает из крана? Мне рассказывали, что некоторые умудрились сладко спать в самый разгар знаменитого землетрясения в Сан-Франциско, правда, время от времени приподнимая голову и в полудреме говоря кому-то оставить посылку на коврике у двери. И эти же самые люди…

Драйв у Селии не получился, и мяч упал в глубокий овраг, разверзшийся в пятидесяти метрах от ти. Глухой стон слетел с ее уст.

– А сейчас ты ошиблась вот как… – отреагировал Джордж.

– Сама знаю, – отрезала Селия. – Я подняла голову.

Ни разу на моей памяти Селия не была столь резка. Пожалуй, про менее красивую девушку в подобных обстоятельствах сказали бы, что она огрызнулась. Впрочем, Джордж, по-видимому, не придал этому никакого значения. Он набил трубку и отправился за Селией в овраг.

– Примечательно, – развивал он свою мысль, – насколько большое значение имеет в гольфе неподвижность головы при ударе. Профессиональные тренеры все время повторяют ученикам, что те должны смотреть на мяч. Однако держать взгляд на мяче – не главная забота. На самом деле это обеспечивает ровное положение головы, так как в противном случае нельзя надеяться на…

Голос его затих вдали. Я срезал драйв в пролесок справа от фервея и отправился на поиски мяча, оставив Селию с Джорджем в овраге позади. Когда я уходил, мяч Селии попал в окруженную камнями впадину и она доставала ниблик из сумки с клюшками. Голос Джорджа, издали походивший на монотонный шум, преследовал меня, пока я не отошел на приличное расстояние.

Я уже совсем отчаялся найти мяч, когда услышал, что меня зовет Селия. В голосе ее звучали непривычные нотки, и я встревожился.

Я вылез из кустов в сопровождении неизвестного растения, прицепившегося к ноге.

– Иду, – откликнулся я, вытаскивая сучки из волос.

– Мне нужен совет, – сказала Селия.

– К вашим услугам. А в чем дело? И кстати, – спросил я, оглядевшись, – где ваш жених?

– У меня нет жениха, – безжизненным тоном ответила Селия.

– Вы расторгли помолвку?

– Не совсем. То есть – ну, можно сказать и так.

– Не вполне понимаю.

– Видите ли, – пояснила Селия с истинно девичьей откровенностью, – кажется, я убила Джорджа.

– Вот как? Убили?

Должен признать, подобное решение не приходило мне в голову, однако теперь, когда его представили на мой суд, достоинства такого подхода стали очевидны. В наши дни, когда вся страна поднимается в едином порыве, когда мы сообща стараемся сделать нашу возлюбленную отчизну землей героев, просто удивительно, что никто не додумался до совершенно очевидной вещи – убить Джорджа Макинтоша. Мертвый Джордж Макинтош был несомненно лучше живого, однако чтобы понять это, потребовалась женская интуиция.

– Убила. Вот этим самым нибликом, – сообщила Селия.

Я кивнул, одобряя выбор клюшки. Уж если убивать, то определенно нибликом.

– Я готовилась к одиннадцатой попытке выбить мяч из оврага, – продолжила свой рассказ Селия, – а Джордж все говорил о последних раскопках в Египте, как вдруг… Знаете, бывает такое, словно что-то оборвется и…

– Да-да, мне пришлось пережить нечто подобное сегодня, когда я завязывал шнурки.

– Ну, вот. Р-раз – и вдруг – все так неожиданно и быстро получилось. Я, наверное, что-то сказала; Джордж тут же забыл о Египте и ответил, что мои слова живо напомнили ему одного ирландца, который…

– Не стоит продолжать, если вам тяжело вспоминать об этом, – сочувственно сказал я и взял ее за руку.

– Да я почти закончила. Он наклонил голову, чтобы зажечь трубку, и… искушение оказалось слишком велико. Вот.

– Вы все сделали совершенно верно.

– Правда?

– Ну конечно. В свое время благодаря подобному поступку, вызванному куда как менее очевидными причинами, Иаиль, жена Хевера, стала одной из популярнейших женщин Израиля [27]27
  Книга Судей, 4, 17–22.


[Закрыть].

– Хотела бы и я так думать, – прошептала Селия. – Знаете, сперва я очень обрадовалась. Но ведь… Он раньше был такой милый, до того как приключилась эта напасть. Я все вспоминаю Д-Джорджа, каким он был прежде.

Девушка разрыдалась.

– Не желаете показать мне останки? – спросил я.

– Пожалуй.

Она молча повела меня к оврагу. Джордж Макинтош лежал на спине там, где упал несколько минут назад.

– Вот, – всхлипнула Селия.

В тот же миг Джордж Макинтош издал протяжный хриплый стон и сел. Селия взвизгнула и рухнула перед ним на колени. Джордж моргнул раз-другой и принялся ошарашенно оглядываться.

– Спасайте детей и женщин! – выкрикнул он. – Я доплыву сам.

– О, Джордж! – отозвалась Селия.

– Вам лучше? – осведомился я.

– Немного. Жертвы есть?

– Жертвы?

– Ведь в нас врезался поезд. – Джордж снова поглядел по сторонам. – А как я здесь очутился?

– Вы были здесь все время, – ответил я.

– То есть до того, как рухнула крыша, или после?

Селия тихо плакала за шиворот Джорджу.

– О, Джордж! – повторила она.

Неуверенным движением он взял ее за руку и погладил.

– Вот отважная девушка! – сказал он. – Ничего не побоялась. Все время была рядом. Скажите же мне – я готов узнать страшную правду, – из-за чего произошел взрыв?

Я подумал, что самое время проявить немного такта и упустить неприятные подробности.

– Разное говорят, – уклончиво ответил я. – Одни считают, непотушенная сигарета…

Меня прервала Селия. Женское естество взбунтовалось против спасительной лжи.

– Это я ударила тебя, Джордж.

– Ударила? – удивленно переспросил он. – Чем? Эйфелевой башней?

– Нибликом.

– Ты ударила меня нибликом? Но почему?

Селия помолчала. Затем посмотрела Джорджу прямо в глаза и сказала:

– Потому что ты говорил без умолку.

– Кто, я? – изумился Джордж. – Я говорил? Да из меня слова клещами не вытянешь. Все это знают.

Селия бросила на меня изумленный взгляд, полный отчаяния. Однако я сразу сообразил, что к чему. Удар и неожиданное потрясение произвели на клетки мозга такое действие, что Джордж мгновенно выздоровел. Мне недостает уверенных знаний, чтобы объяснить механизм явления, однако суть была ясна.

– Видите ли, друг мой, – обратился я к Джорджу, – в последнее время вы имеете обыкновение разговаривать, причем довольно пространно. Вот и сегодня с самого начала матча вы непрестанно развлекали нас беседой.

– Я? На поле для гольфа? Не может быть!

– Боюсь, еще как может. Вот почему эта отважная девушка ударила вас нибликом. Вы решили рассказать анекдот, когда она играла одиннадцатый удар из оврага, и ей пришлось принять меры.

– Джордж, сможешь ли ты простить меня? – воскликнула Селия.

Джордж Макинтош стоял, вперив в меня взор. Вдруг лицо его залилось густой краской.

– А ведь верно! Теперь и сам припоминаю – все так и было. Боже правый!

– Сможешь ли ты простить меня, Джордж? – снова воскликнула Селия.

Он взял девушку за руку.

– Простить тебя? – пробормотал Джордж. – Сможешь ли ты простить меня? Это ведь я осквернял болтовней ти, я трещал как сорока на грине. Подумать только, я чесал языком на поле для гольфа! Да я после этого низшая форма жизни из всех известных науке. О, я нечист, нечист!

– Совсем небольшое пятнышко, милый, – запротестовала Селия, приглядевшись к его рукаву. – Я почищу, когда подсохнет.

– Как можешь ты связать судьбу с человеком, который разговаривает во время игры?

– Но ты ведь больше не будешь?

– Что толку, ведь я уже запятнал себя. А ты, ты все время была рядом со мной. О, Селия!

– Я ведь люблю тебя, Джордж!

Чувства распирали Джорджа. Вдруг глаза его засверкали, одну руку он засунул за отворот куртки, а другую вскинул в приветственном жесте. Секунду-другую казалось, что он стоит на пороге очередного приступа безудержного красноречия. Затем, словно бы осознав, что он собирается сделать, Джордж осекся. Блеск ушел из его глаз. Рука опустилась.

– Слушай, – обратился он к Селии, – здорово, что ты вот так вот, ну…

Не бог весть какая речь, однако мы оба, услышав ее, искренне обрадовались. Стало понятно, что Джордж Макинтош исцелен и болезнь уже никогда не вернется.

– Да и вообще, – добавил Джордж, – ты молодец.

– Джордж! – воскликнула Селия.

Я молча пожал ему руку, собрал свои клюшки и удалился. Когда я обернулся, молодые люди обнимались. Так я их и оставил, вдвоем, в великолепной тишине.

– Вот видите, – подвел итог старейшина, – исцеление возможно, хотя без нежной женской руки здесь не обойтись. Впрочем, немногие женщины способны повторить поступок Селии Тенант. Тут ведь мало просто решиться на такое – ко всему нужен еще верный глаз и крепкие запястья. Сдается мне, рядовым любителям поговорить за игрой в гольф надеяться не на что. А ведь их полку в последнее время все прибывает. И все же лучшие игроки в гольф, как правило, отнюдь не речисты. Говорят, как-то раз несравненный Сэнди Маккилт, выиграв Открытый чемпионат, попал в кольцо журналистов ведущих газет, которые засыпали его вопросами о введении тарифов, биметаллизме, суде присяжных и повальном увлечении танцами, но лишь одно слово смогли они выудить из чемпиона: «Грхм». Произнеся это, он вскинул на плечо свою сумку и отправился домой пить чай. Великий человек. Побольше бы таких.

Сборник
«СЕРДЦЕ ОБАЛДУЯ»

СЕРДЦЕ ОБАЛДУЯ

© Перевод. Н. Трауберг, наследники, 2012.

Стояло утро, когда вся природа кричит вам: «Эй, впереди!» Ветерок нес из долины надежду и радость, шепча о коротких ударах прямо в лунку. Средний газон улыбался зеленой улыбкой голубому небу; а солнце, выглянув из-за деревьев, казалось огромным мячом, брошенным клюшкой невидимого бога, чтобы опуститься в последнюю лунку. В тот день после долгой зимы возобновлялась игра, и у первой подставки собралось довольно много народа. Штаны для гольфа переливались всеми цветами радуги, воздух трепетал от радостных предчувствий.

Однако в веселой толпе было печальное лицо. Принадлежало оно человеку, помахивавшему клюшкой над новым мячом, который тихо лежал на песчаном холмике. Человек этот был неспокоен и измучен. Он смотрел на средний газон, топтался, смотрел снова, колебался, словно Гамлет. Наконец он взял у кэдди клюшку, которую смышленый мальчик держал наготове.

Старейшина, наблюдавший за ним со своего кресла, глубоко вздохнул.

– Бедный Дженкинсон, – произнес он. – Никак не изменится.

– Да, – согласился его собеседник, молодой человек с открытым лицом и гандикапом шесть. – Я случайно знаю, что он всю зиму брал частные уроки.

– Все напрасно. – Мудрец покачал головой. – Никто на свете не может ему помочь. Я постоянно советую ему, чтобы он бросил гольф.

– Вы! – вскричал молодой человек. – Мне казалось…

– Понимаю и одобряю ваш ужас, – сказал старейшина. – Но учтите, это – особый случай. Мы с вами знаем сотни плохих игроков, которые вполне счастливы. Они способны забыть, отключиться. Не таков Дженкинсон. В нем нет беспечности. Счастливым он стал бы только при полном воздержании. Понимаете, он – обалдуй.

– Кто?

– О-бал-дуй, – повторил мудрец. – Одно из тех незадачливых созданий, которые обалделиот самого высокого из видов спорта. Гольф съел их души, лишил их разума. Обалдуй – не такой, как мы с вами. Он туп. Он мрачен. Он не способен к битвам жизни. Например, Дженкинсона ожидало блестящее будущее в области сена и зерна, но гольф так воздействовал на него, что он упускал одну за другой самые лучшие возможности, и более расторопные коммерсанты его обходили. Насколько я понимаю, ему грозит банкротство, и скорое.

– Господи! – воскликнул молодой человек. – Надеюсь, я не стану обалдуем. Неужели нет никаких средств, кроме полного отказа?

Старейшина помолчал.

– Занятно, что вы об этом спросили, – сказал он наконец. – Как раз сегодня утром я вспомнил случай, когда обалдуй победил свою немочь. Конечно, благодаря любви. Чем дольше я живу, тем яснее вижу, что любовь побеждает все. Однако вам бы хотелось, конечно, выслушать историю с начала.

Молодой человек поспешно вскочил, как дичь, внезапно заметившая капкан.

– С удовольствием, – сказал он, – но я потеряю место у подставки.

– Данный обалдуй, – сказал старец, спокойно и крепко держа его за пуговицу, – был примерно ваших лет, и звали его Фердинандом Дибблом. Мы были хорошо знакомы. Именно ко мне…

– Может, в другой раз?

– …ко мне он пришел за сочувствием в час испытаний. Не постыжусь заметить, что, когда он выложил душу, в глазах его стояли слезы. Что до меня, сердце истекало кровью.

– Еще бы! Но я…

Старейшина мягко посадил его в кресло.

– Гольф, – сказал он, – великая тайна. Словно капризная богиня…

Молодой человек обмяк и сдался.

– Вы читали «Старого морехода»? – спросил он.

– Да, очень давно. А при чем тут он?

– Ах, не знаю, – ответил молодой человек, – просто пришло в голову.

– Гольф (повторил старейшина) – великая тайна. Словно капризная богиня, он исключительно глупо расточает свои дары. Мы постоянно видим, как крепкие, сильные мужчины пасуют перед заморышами, гиганты промышленности – перед младшими клерками. Люди, способные править империей, не могут справиться с маленьким мячом, что великолепно удается законченным кретинам. Странно, но это так. Трудно понять, почему Фердинанд Диббл не мог стать хорошим игроком. У него были сильные руки и верный глаз. Однако играл он ужасно. А как-то, в июне, я понял, что он к тому же обалдуй. Помогла мне в этом беседа на террасе.

Я сидел здесь, думая о том о сем, и вдруг заметил, что неподалеку, у клуба, Диббл разговаривает с какой-то девушкой. Кто это, я определить не мог, она стояла ко мне спиной. Скажу лишь, что на ней было белое платье. Когда они попрощались, Фердинанд медленно направился в мою сторону. Вид у него был печальный. Днем он проиграл Джимми Фовергилу, и я решил, что дело в этом. Вскоре выяснилось, что прав я лишь отчасти. Он сел рядом со мной и несколько минут мрачно смотрел в долину.

– Только что говорил с Барбарой Мэдвей, – наконец сообщил он.

– Вот как? – сказал я. – Очаровательная девушка.

– Она уезжает на лето в Марвис-Бэй.

– Наши места опустеют.

– Еще как! – возбудился он и замолчал снова. Наконец он глухо застонал. – Черт, как я ее люблю! – проговорил он сквозь зубы. – Господи Боже, как люблю!

Я не удивился, что он со мной откровенен. Почти все здешние молодые люди рано или поздно приносят мне свои тяготы.

Фердинанд отрешенно грыз ручку ниблика.

– Не могу, – сказал он наконец, – не могу попросить такого ангела, чтобы он, то есть она, вышла за меня замуж. Понимаете, всякий раз, когда я уже готов, я кому-нибудь проигрываю. И я теряюсь. Я нервничаю, бормочу, говорю глупости. Хотел бы я знать, кто придумал эту бесовскую игру. Взял бы его и задушил. Наверное, он давно умер. Ну, хоть попрыгал бы на могиле.

Именно тут я понял все, и сердце у меня сжалось. Истина вышла наружу. Фердинанд стал обалдуем.

– Ну-ну, дорогой мой! – сказал я, зная, что слова мои бессильны. – Справьтесь с этой слабостью.

– Не могу.

– Попробуйте!

Он снова погрыз ручку, потом сказал:

– Она просила меня приехать в Марвис-Бэй.

– Что ж, неплохо. Значит, ей нравится ваше общество.

– Да, но какой в этом прок? – Глаза его внезапно блеснули. – Вот если бы я победил хорошего игрока – хоть раз, хоть один раз! – я бы с ней объяснился. – Огонек угас. – Но куда мне!

Что тут скажешь? Я похлопал его по плечу, и вскоре он ушел. Я остался здесь, думая о нем, и вдруг из клуба вышла Барбара. Она тоже была печальна и озабочена, словно что-то ее гнетет.

– Хотелось вам, – спросила она, садясь в соседнее кресло, – дать кому-то по голове чем-нибудь тяжелым?

Я ответил, что это бывало, и спросил, кого она имеет в виду. Она поколебалась немного, но, видимо, решила исповедаться. Одна из радостей старости – то, что мне открывают душу прелестные созданья. Барбару я знал с детства, даже купал ее в те времена. Как-никак это связывает.

– Почему мужчины такие дураки?! – воскликнула она.

– Ты не сказала, кто навел тебя на эту суровую мысль. Я с ним знаком?

– Еще бы! Вы с ним только что разговаривали.

– Фердинанд Диббл? Значит, его ты хочешь стукнуть?

– Именно.

– А почему?

– Потому что он оболтус.

– Ты хочешь сказать «обалдуй»? – спросил я, удивляясь, как проникла она в его тайну.

– Нет, оболтус. Вы подумайте! Влюбился, а признаться не может. Я совершенно уверена, что он меня любит.

– Чутье тебя не подвело. Он говорил мне об этом.

– Почему же он мнене говорит? – вскричала пылкая девушка, швырнув камешек в подвернувшегося кузнечика. – Не могу же я на него вешаться, должен он хоть намекнуть.

– Ты разрешишь вкратце передать ему наш разговор?

– Ни в коем случае! Да я лучше умру, чем позволю ему подумать, что обезумела от любви и засылаю ходатаев!

Я ее понял.

– Тогда, боюсь, – серьезно сказал я, – что сделать нельзя ничего. Придется ждать и надеяться. Быть может, в будущем году Фердинанд обретет спокойствие, твердость, точность удара…

– О чем вы говорите?

– О том, что он не будет обалдуем.

– То есть оболтусом?

– То есть обалдуем. Это человек…

И я объяснил ей, какие препятствия мешают ему сказать о своей любви.

– В жизни не встречала такой чуши! – вскричала она. – Значит, он ждет, пока станет хорошо играть?

– Все не так просто, – печально ответил я. – Плохие игроки женятся, чувствуя, что нежная забота может им помочь. Но они толстокожи, а у Фердинанда – кожа тонкая. Он раним. Он глубок. Он позволил себе впасть в отчаяние. Одно из лучших свойств гольфа – то, что плохая игра приводит к смирению, предотвращая гордыню и кичливость, которые легко обрести на иных стезях. У Фердинанда смирение это зашло слишком далеко. Он пал духом. Он считает, что ничего не стоит и никому не нужен. Подумай, он счастлив, когда кэдди берет у него деньги, а не бросает их ему в лицо.

– Что ж, ничего не изменится?

Я немного помолчал.

– Жаль, – сказал я, – что ты не заманила его в Марвис-Бэй.

– Почему?

– Мне кажется, он мог бы там вылечиться. Он найдет там игроков, которых сможет победить. Когда я в последний раз был на этом курорте, поле для гольфа напоминало Саргассово море, где плавает всякий мусор. Я видел вещи, от которых поневоле задрожишь и отвернешься. Но, насколько я понял, он туда не едет.

– Едет.

– Вот как? От меня он это скрыл.

– Он сам не знал. И не знает, пока я не скажу ему пару слов.

И она твердым шагом пошла в клуб.

Верно сказано, что игроки бывают разные, от профессионалов и самых сильных любителей до шотландских профессоров. Казалось бы, ниже некуда, но это не так. Хуже всего играют именно в Марвис-Бэй.

Для Фердинанда, знавшего лишь клуб, где уровень достаточно высок, курорт был истинным сюрпризом. Отель кишел толстыми пожилыми людьми, которые, потратив молодость на обогащение, увлеклись игрой, где достигают мастерства только те, кто начал играть с колыбели и к тому же не разжирел. Здесь собрались чучела всех возможных видов. Один человек пытался обмануть свой мяч, глядя в сторону, а потом делая удар, когда тот утратит настороженность. Другой двигал клюшкой так, как будто бьет змей. Третий гладил мяч, словно кошку, четвертый щелкал по нему, как бичом, пятый томился перед каждым ударом, словно получил плохие вести, шестой как бы помешивал клюшкой суп. К концу первой недели Фердинанд был признанным чемпионом. Он прошел через этот зверинец, как пуля сквозь пирожное.

Сперва, еще не веря в успех, он сразился с тем, кто обманывал мяч, и победил. Потом, смелея все больше, он разбил наголову кошкоглада, змеебоя, щелкателя, печальника и супомешателя. Эти субъекты были лучшими из местных любителей. Прыти их остро завидовали восьмидесятилетние старцы и те, кто передвигался в кресле на колесиках. Словом, соперников у него не осталось. Через неделю он ощутил себя самодержцем, мало того – получил свою первую награду, оловянную кружку размером с дубовую кадку, и каждый день спешил к себе, чтобы посидеть над ней, словно мать над колыбелью.

Конечно, вы спросите, почему он не воспользовался переменой и не объяснился с Барбарой. Я скажу вам. Он не объяснялся с ней, потому что ее не было. В последний момент ее задержала болезнь одного из родителей, и она надеялась приехать недели через две. Несомненно, он мог использовать одно из ежедневных писем, но они целиком уходили на описание успехов. Как-никак не объясняться же в постскриптуме.

Тем самым он решил подождать ее приезда. Чем дольше ждать, тем лучше, поскольку каждое утро и каждый вечер прибавляли самоуважения. День ото дня, счастье маня, он становился важнее.

Однако над ним собирались темные тучи. Враги и завистники перешептывались за его спиной. Нет большей важности, чем та, которую обретает тихий, скромный человек. Фердинанд, собственно говоря, стал агрессивно важным. Он останавливал игру, чтобы дать сопернику совет. Щелкатель его не простил и прощать не собирался. Супомешатель, мешавший суп с той поры, как в шестьдесят четыре года записался на заочные курсы «Играем через две недели», обиделся, когда какой-то мальчишка сообщил ему, что бить надо мягко и неторопливо. Змеебой… но не буду утомлять вас подробностями. Достаточно сказать, что все невзлюбили Фердинанда и однажды после обеда собрались в холле, чтобы обсудить положение. Бурные жалобы завершил вопрос одного старичка:

– Да, но что мы можем сделать?

– То-то и оно, – вздохнул супомешатель. – Что делать?

Все печально закивали и покачали головой.

– Знаю! – воскликнул кошкоглад. Он был юристом с мрачным, но изощренным умом. – Знаю! У меня служит некий Парслоу, великолепный игрок. Я пошлю ему телеграмму. Пусть приедет и собьет с него спесь.

Все радостно одобрили этот план.

– А вы уверены, что он победит? – спросил осторожный змеебой. – У нас нет права на ошибку.

– Конечно, уверен, – отвечал юрист. – Джордж Парслоу как-то кончил раунд на девяносто четвертом ударе.

– Многое изменилось с тех пор, – опечалился старичок, – ах, многое, многое! В девяносто четвертом не было автомобилей, которые так и норовят тебя переехать…

Какая-то добрая душа увела его к яйцам всмятку, и остальные заговорщики вернулись к теме.

– На девяносто четвертом? – спросил недоверчивый супомешатель. – Считая каждый удар?

– Да, каждый.

– Не списывая короткие?

– Вот именно.

– Шлите телеграмму! – в один голос сказали собравшиеся.

Вечером кошкоглад обратился к Фердинанду вкрадчивым голосом юриста:

– А, Диббл! Вы-то мне и нужны. У меня есть молодой друг, Джордж Парслоу. Он скоро приедет. Обожает гольф! Не могли бы вы поиграть с ним? Он, знаете ли, новичок…

– С удовольствием, – отвечал Фердинанд.

– Он бы у вас поучился.

– Верно-верно.

– Тогда я вас познакомлю, как только он приедет.

– Очень рад.

Фердинанд был в прекрасном настроении, потому что Барбара написала, что приедет через два дня.

Фердинанд вставал рано и окунался до завтрака в море, что полезно для здоровья. В день Барбариного приезда он поднялся, надел серые брюки, нежно посмотрел на кружку и вышел на воздух. Утро было ясное, свежее, а сам он сиял изнутри и снаружи. Пересекая поле, чтобы пройти прямо к берегу, он весело насвистывал, повторяя в уме первые слова объяснения, ибо он твердо решил все проделать вечером, после обеда. Беззаботно шагая по мягкому дерну, он вдруг услышал крик: «Эй, впереди!», и через несколько секунд мимо, едва его не задев, пролетел мяч, который опустился в пятидесяти ярдах от него. Оглядевшись, он увидел, что к нему кто-то идет.

Расстояние до флажка было сто тридцать ярдов. Прибавьте пятьдесят, и вот вам сто восемьдесят. Таких ударов не бывало с основания курорта. Истинный игрок столь благороден, что, после недолгого страха, Фердинанд испытал восхищение. Он решил, что каким-то чудом один из его соперников сделал раз в жизни прекрасный удар. Мнение он переменил, когда неизвестный подошел поближе. Поскольку тот был ему неизвестен, он с неприязнью догадался, что с этим человеком ему предстоит играть.

– Простите, – сказал N. Он был высок, молод и поразительно красив. Глаза и усы у него были темные.

– Не за что, не за что, – ответил Фердинанд. – Э… вы всегда так играете?

– Обычно – получше, но сейчас я устал с дороги. Завтра матч с каким-то Дибблом, местным чемпионом.

– Это я, – скромно сказал Фердинанд.

– Вы? – Парслоу оглядел его. – Что ж, лучшему – победа.

Именно этого Фердинанд и боялся. Невесело кивнув, он поспешил к морю. Утро померкло. Солнце светило, но как-то бессмысленно, откуда-то взялся противный холодный ветер. Комплекс неполноценности ожил и приступил к делу.

Как печально, что миг, которого ты ждал с надеждой, оказался очень неприятным! Десять дней Барбара жила мечтой о том, как, выйдя из вагона, она увидит Фердинанда с огнем любви в глазах и словами той же любви на устах. Она не сомневалась, что он объяснится в первые пять минут, и смущало ее лишь то, что он может встать на колени тут же, на платформе.

– Вот и я! – весело крикнула она.

– Здрассь, – отвечал Фердинанд, криво улыбаясь.

Она окаменела. Откуда ей было знать, что все это вызвала злосчастная встреча с Парслоу? Естественно, она решила, что он ее разлюбил. Если бы он вел себя так раньше, она бы отнесла это на счет обалдуйства, но письма заверили ее, что здесь он идет от успеха к успеху.

– Я получила ваши письма, – сказала она, стараясь не сдаваться.

– Так я и думал, – отрешенно ответил он.

– Насколько я понимаю, вы творите чудеса.

– Да.

Они помолчали.

– Как доехали? – спросил он.

– Хорошо, – сказала Барбара.

Тон ее был холоден, сама она кипела от ярости. Теперь она все поняла. За десять дней его любовь исчезла. Он встретил другую девушку. Известно, как расторопен Амур на курортах, да еще летом. Зачем она его отпустила? Сожаления быстро сменились гневом, она заледенела, и Фердинанд, уже собравшийся поведать ей о своей беде, спрятался в раковину. По пути в отель он сказал, что день солнечный, с чем Барбара согласилась. Потом он сообщил, что на море красиво, а она согласилась и с этим. Он выразил надежду, что дождя не будет; она не возразила. И они надолго замолчали.

– Как тут мой дядя? – наконец спросила она.

Я забыл упомянуть, что кошкоглад приходился братом Барбариной матери.

– Дядя?

– Его фамилия Татл. Вы с ним встречались?

– Ну как же! Мы часто виделись. К нему приехал молодой человек, – прибавил Фердинанд, вспомнив свои беды, – некий Парслоу.

– Джордж Парслоу здесь? Как приятно!

– Вы с ним знакомы? – глухо спросил Фердинанд.

«Вот она, жизнь, – подумал он. – Только зазеваешься, только размечтаешься – бац! Джордж Парслоу».

– Конечно, – отвечала Барбара. – А вот и он.

Они как раз подъехали к отелю, на ступенях которого красовался ненавистный пришелец. Помраченному взору Фердинанда он напомнил греческого бога, и комплекс вырос до небес. Как можно состязаться в игре или в любви с этим киноактером и чемпионом?

– Джо-о-ордж! – воскликнула Барбара. – Привет.

– Привет, Барби!

Они оживленно заговорили. Ощутив, что он лишний, Фердинанд тихо ушел.

Парслоу обедал за одним столиком с дядей, а потом пошел с Барбарой в сад. Фердинанд провел час в бильярдной и удалился к себе. Даже лунный свет, игравший на кружке, не утешил его душу. Какое-то время он тренировался, загоняя мяч коротким ударом в гуттаперчевый стаканчик, потом лег, и сон его был тревожен.

Барбара проснулась поздно и позавтракала в номере. Спустившись вниз к полудню, она увидела, что никого нет. Обычно в такую погоду хотя бы часть приезжих закрывает окна и обсуждает в холле перспективы джутовой промышленности. Однако сейчас здесь сидел только старичок лет за восемьдесят со слуховой трубкой.

– Доброе утро, – сказала она, поскольку их вчера познакомили.

– Что? – переспросил он, ставя трубку в боевую позицию.

– Я сказала: «Доброе утро».

– А! Да, утро хорошее, очень хорошее. Если бы ровно в полдень мне не приносили молоко с булочкой, я был бы среди зрителей. Вот где я был бы, на поле. Сижу, жду булочку.