Текст книги "Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие"
Автор книги: Пэлем Вудхаус
Жанры:
Юмористическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Покуда я предавался размышлениям, Мортимер ударил. Клюшка со свистом рассекла воздух и скользнула по мячу, отбросив его примерно на шесть дюймов в сторону.
– Проклятие! – вскричал Мортимер, выпрямляясь.
Я одобрительно кивнул. Удар был не такой, чтобы занести его в анналы гольфа, но суть дела Мортимер уловил.
– Что произошло?
Я вкратце объяснил:
– Вы плохо подошли к мячу, плохо держали клюшку, во время удара повернули голову и качнули корпусом, забыли о работе кистей и сделали слишком резкий замах, неправильно опустили клюшку и потеряли равновесие, а при завершении удара не повернулись на левой пятке и согнули правое колено.
Секунду Мортимер молчал.
– В этом времяпрепровождении есть что-то такое, – проговорил он, – незаметное стороннему наблюдателю.
Я замечал – да и другие, наверное, тоже, – что в развитии каждого человека есть определенный миг, когда можно сказать: он пересек черту, некий Рубикон, отделяющий гольфиста от негольфиста. Этот миг наступает после первого хорошего драйва. За те девяносто минут, что я знакомил Мортимера с азами игры, он выполнил все известные науке драйвы, но хороший – только перед самым уходом.
За секунду до того он с отвращением разглядывал волдыри на ладонях.
– Бессмысленно! Я никогда не научусь этой кошмарной игре! Да и не хочу! Занятие для чокнутых! Какой в нем смысл? Лупить палкой по паршивому мячику! Если захочу размяться, возьму трость и буду греметь ею по перилам – и то больше проку! Ладно, пошли. Незачем убивать здесь все утро.
– Еще разок ударьте, и пойдем.
– Ладно. Как хотите. Все равно без толку.
Он положил мяч на ти, нехотя принял стойку и небрежно ударил. Чпок! Мяч стрелой пролетел сотню ярдов, описал изящную дугу еще ярдов на семьдесят, ударился о дерн, покатился и замер недалеко от грина.
– Отлично! – вскричал я.
Мортимер был ошеломлен.
– Как это получилось? – спросил он.
Я объяснил в самых простых словах:
– Вы хорошо подошли к мячу, хорошо держали клюшку, во время удара не повернули голову и не качнули корпусом, смотрели на мяч, помнили про кисти, замахивались не слишком резко, правильно опустили клюшку, сохранили равновесие, а при завершении удара повернулись на левой пятке и не согнули правое колено.
– Ясно, – сказал Мортимер. – Да, я чувствовал, что бить надо именно так.
– Теперь идемте домой.
– Погодите минутку. Хочу закрепить, пока еще свежо в памяти. Значит, я стоял вот так… или вот так?., нет, скорее вот так. – Он обернулся ко мне, сияя улыбкой. – Как же все-таки здорово, что я решил заняться гольфом! И что за ерунду пишут юмористы – будто все постоянно мажут по мячу и с досады ломают клюшки! Нужна лишь чуточка аккуратности. А какая мировая игра! Лучше и быть не может! Как вы думаете, Бетти уже встала? Надо ей показать этот мой драйв. Идеальный замах, в который вложена каждая унция веса, безупречно слаженная работа всех мышц. Я не хотел ей ничего говорить, пока не научусь, но теперь-то я точно научился. Идемте, вытащим ее из дома.
Лучшего времени было не сыскать. Я положил ему руку на плечо и произнес скорбно:
– Мортимер, старина, у меня для вас дурные новости.
– Не торопясь… назад… держать голову… Что-что? Новости?
– Насчет Бетти.
– Бетти? Что с ней? Корпус держим ровно… глаза на…
– Приготовьтесь к потрясению. Вчера вечером Бетти зашла ко мне. После ее ухода я обнаружил, что она украла мою серебряную спичечницу.
– Украла вашу спичечницу?
– Да.
– В таком случае вина на вас обоих, – отвечал Мортимер. – Скажите мне, если сейчас я качнусь.
– Вы не поняли! Вы осознаете, что Бетти, девушка, на которой вы собрались жениться, – клептоманка?
– Клептоманка?
– Другого объяснения быть не может. Подумайте, что это значит, старина! Как вы будете себя чувствовать всякий раз, когда жена соберется за покупками? Представьте: вы сидите один дома, смотрите на часы и говорите себе: «Сейчас она тянет с прилавка шелковые чулки!»; «А вот теперь прячет перчатки в зонтик!»; «Скоро положит себе в карман жемчужное колье!»
– Она все это будет делать?
– Конечно! Она просто не сможет прибрать себя к рукам. Вернее, не сможет не прибрать к рукам все, что видит. Что скажете, мой мальчик?
– Это сближает нас еще больше, – ответил он.
Должен признаться, я был тронут. Замысел провалился, но стало ясно, что у Мортимера Стерджиса – золотое сердце. Он отрешенно смотрел на фервей.
– Кстати, – мечтательно проговорил Мортимер. – Интересно, бывает ли она на распродажах – ну, знаете, на таких аукционах, где можно заранее осмотреть лоты? Там часто выставляют вполне приличные вазы.
И он погрузился в глубокую задумчивость.
С того дня Мортимер Стерджис стал живым доказательством моих слов о том, как опасно заразиться гольфом на склоне лет. Долгие наблюдения за человеческим родом убедили меня, что природа нас всех создала гольфистами. В каждом человеке от рождения заложено семя гольфа, которое подспудно растет и растет, пока – в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят – не вырывается наружу и не захлестывает несчастного с головой. Мудрецы – те, кто играет с детства, – выводят яд из организма капля за каплей, без всякого вреда для здоровья. Тех же, кто, как Мортимер Стерджис, тридцать восемь лет отказывал себе в гольфе, волна неудержимо сбивает с ног. Они теряют всякое чувство меры. Их можно сравнить с мошкой, присевшей на плотину в тот самый миг, когда ее прорвало.
Мортимер Стерджис без всякой борьбы окунулся в оргию гольфа, какой мне еще не случалось видеть. Через два дня после первого урока он уже собрал такую коллекцию клюшек, что впору было открывать собственный магазин, и продолжал покупать по две-три штуки в день. По воскресеньям, когда клюшки не продаются, он ходил как в воду опущенный. Разумеется, он играл свои всегдашние четыре круга, но без всякого удовольствия. Угодив в раф, он терзался мыслью, что сейчас его выручила бы та самая клюшка оригинальной конструкции со специальной деревянной вставкой, которую удастся купить лишь в понедельник утром. Это отравляло ему всю радость.
Помню, как-то Мортимер позвонил мне в три часа ночи и сообщил, что придумал, как закатывать мяч в лунку. Он сказал, что намерен впредь использовать крокетный молоток, и странно, что никто раньше до этого не додумался. Пришлось объяснить, что крокетные молотки запрещены правилами. Горькие стенания, которые я услышал в ответ, стояли у меня в ушах еще несколько дней.
Его библиотека по гольфу росла теми же темпами, что и коллекция клюшек. Он покупал все основополагающие труды, подписывался на все по гольфу, а когда случайно прочел, что мистер Хатчингс, бывший чемпион в любительском разряде, начал заниматься гольфом после сорока лет, а его противник в финале, мистер C. X. Фрай, до тридцати пяти вообще не держал в руках клюшки, заказал оттиснуть эти слова золотом на коже и вставить в рамку, которую повесил рядом с зеркалом для бритья.
А что же Бетти? Бедняжка с тоской смотрела в беспросветное будущее и видела себя в разлуке с любимым человеком, соломенной вдовой при муже-гольфисте, к которому (даже после того, как он выиграл медаль в еженедельном турнире с гандикапом, пройдя поле за сто три удара при гандикапе двадцать четыре) никогда не будет питать ничего, кроме уважения. Это были ужасные дни для Бетти. Мы трое – я, она и Эдди Дентон – частенько обсуждали странную одержимость Мортимера. Дентон говорил, что, хотя Мортимер и не покрылся розовыми пятнами, по всем остальным симптомам его болезнь напоминает ужасную монго-монго – бич внутренних районов Западной Африки. Бедняга Дентон! Он уже заказал билет до Африки и часами листал атлас, высматривая подходящую пустыню.
Любая лихорадка в человеческих делах рано или поздно достигает кризиса. Мы можем выйти из него исцеленными или погрузиться в еще большие глубины душевного недуга, однако миновать его невозможно. Мне выпала честь присутствовать при кризисе в отношениях Мортимера Стерджиса и Бетти Уэстон.
Однажды днем я заглянул в клуб – обычно в этот час там не бывает посетителей. И кого же я увидел в помещении, выходящем окнами на девятый грин? – распростертого на полу Мортимера Стерджиса! Должен признаться, у меня сердце упало. Ну все, решил я, рассудок его помутился от бесконечного разгула. Я знал, что несколько недель он, день за днем, практически не выпускал из рук ниблика. Такого никакое здоровье не выдержит.
Заслышав мои шаги, он поднял голову.
– Привет. Мяча не видели?
– Мяча? – Я попятился и взялся за ручку двери, потом заговорил успокаивающим тоном: – Вы ошиблись, мой дорогой. Ошибка вполне естественная, любой может ее допустить. Однако это, между прочим, клуб. Поле – снаружи. Давайте выйдем вместе, потихонечку, и поищем мячи на поле. А если вы подождете здесь минутку, я позову доктора Смитсона. Он как раз сегодня утром говорил мне, что с удовольствием сходил бы по мячи, чтобы размять ноги. Вы не против, если он к нам присоединится?
– Это был «серебряный королевский» с моими инициалами, – продолжал Мортимер, не слушая меня. – Я выбрался на девятый грин за одиннадцать ударов, но на приближающем двенадцатом немного не рассчитал силу. Мяч влетел в окно.
Только сейчас я заметил, что окно, выходящее на поле, разбито. У меня отлегло от сердца. Я встал на четвереньки и присоединился к поискам. Мяч сыскался в рояле.
– Каковы местные правила? – спросил Мортимер. – Должен я играть оттуда, где лежит мяч, или вернуться к началу и записать себе штрафной удар? А если играть отсюда, то, полагаю, нибликом?
Вот тут и вошла Бетти. С первого взгляда на ее бледное, решительное лицо я понял, что сцены не миновать. Мне следовало уйти, но она стояла между мной и дверью.
– Здравствуй, милая. – Мортимер приветственно взмахнул нибликом. – Смотри, бью из рояля. Не рассчитал предыдущий удар и, вот, оказался в бункере.
– Мортимер, – выговорила девушка, – я хочу задать тебе один вопрос.
– Да, милая? Жаль, ты не видела мой драйв на восьмой лунке! Вот это был класс!
Бетти смотрела на него не отрываясь.
– Мы обручены, – спросила она, – или нет?
– Обручены? В смысле, собираемся пожениться? Конечно. Я попытался для разнообразия изменить стойку, и…
– Сегодня утром ты обещал покатать меня на машине, но так и не зашел. Где ты был?
– Играл в гольф.
– Гольф! Слышать про него не могу!
Мортимера скрутила судорога.
– Не говори такого, тебя могут услышать! – сказал он. – Начиная замах, я почему-то был уверен, что все будет хорошо. Я…
– Даю тебе последний шанс. Ты покатаешь меня сегодня вечером?
– Не могу.
– Почему? Чем ты занят?
– Играю в гольф!
– Мне надоело, что меня как будто и нет! – вскричала Бетти и топнула ногой. Я понимал бедняжку. Мало того что она обручена с нелюбимым, он еще и совсем не уделяет ей внимания. Она из чувства долга перебарывает любовь к Эдди Дентону и хранит верность Мортимеру, а тот принимает ее жертву с небрежной рассеянностью, которая взбесила бы любую девушку. – Мы словно и не помолвлены. Ты никуда меня не водишь.
– Я приглашал тебя смотреть Открытый чемпионат.
– Почему ты никогда не водишь меня на танцы?
– Я не умею танцевать.
– Так научился бы!
– Я не уверен, что это полезно для игры. Никогда не слышал, чтобы первоклассные профессионалы танцевали. Джеймс Брейд не танцует.
– Все, я приняла решение. Мортимер, выбирай: или я, или гольф.
– Но, милая, вчера я прошел круг за сто один удар. Человек не может бросить игру, когда он на пике формы.
– Отлично. Мне нечего больше сказать. Я разрываю помолвку.
– Не бросай меня, Бетти, – взмолился Мортимер так жалобно, что у меня защемило сердце. – Я буду страдать. А когда я несчастен, у меня мяч не идет в лунку.
Бетти выпрямилась. Лицо ее стало суровым.
– Вот твое кольцо! – сказала она и выбежала из комнаты.
Несколько мгновений Мортимер стоял неподвижно, глядя на кольцо у себя в ладони. Я подошел и похлопал его по плечу.
– Мужайтесь, мой мальчик, – сказал я.
– Продул! – вскричал он.
– Крепитесь!
Он заговорил, обращаясь словно к самому себе:
– Я воображал – ах, как часто я воображал! – наш уютный домик! Ее и мой. Она шьет в кресле, я отрабатываю удары на ковре… – Голос у него сорвался. – В уголке маленький Гарри Вардон Стерджис играет с маленьким Дж. Г. Тейлором Стерджисом. А вокруг – за чтением, за милыми детскими забавами – маленькие Джордж Дункан Стерджис, Эйб Митчелл Стерджис, Гарольд Хилтон Стерджис, Эдвард Рей Стерджис, Горейс Хатчинсон Стерджис и крошка Джеймс Брейд Стерджис.
– Эй! Полегче! – вскричал я.
– Что такое?
– Не слишком ли много детей вы собрались завести?
Мортимер мрачно мотнул головой.
– Разве? – тупо переспросил он. – Не знаю. А каков пар?
Наступила тишина.
– И все же, – тихо проговорил Мортимер некоторое время спустя. Он помолчал. Глаза его вспыхнули странным светом. Это снова был прежний, счастливый Мортимер Стерджис, которого я так хорошо знал. – И все же, – продолжал он, – кто знает? Может быть, оно и к лучшему. Вдруг бы они все подались в теннисисты! – Он снова поднял ниблик. Лицо его сияло. – Играю тринадцатый! Думаю, надо выбить через дверь и в обход дома до грина, вы согласитесь?
Мало что остается добавить. Эдди и Бетти много лет женаты и счастливы. Гандикап Мортимера снизился до восемнадцати, и он с каждым днем играет все лучше. На свадьбу он не попал, поскольку она совпала с призовым турниром, но если вы разыщете список подарков – а их было много, и дорогих, – то найдете примерно в середине столбца:
СТЕРДЖИС ДЖ. МОРТИМЕР
две дюжины «серебряных королевских» мячей для гольфа и один патентованный алюминиевый паттинг-клик Стерджиса с автоматической регулировкой и системой самокоррекции.
ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ДЖОРДЖА МАКИНТОША
© Перевод. А. Притыкина, Д. Притыкин, 2012.
В бар гольф-клуба вошел молодой человек. Выглядел он против обыкновения хмурым, а лимонад заказал таким тоном, каким древние греки, должно быть, просили палача принести яду [22]22
Греческий философ Сократ по приговору афинского суда был казнен (принял яд цикуты), как гласило официальное обвинение, за введение новых божеств и развращение молодежи.
[Закрыть].
Старейшина, удобно расположившись в любимом кресле, сочувственно наблюдал за ним.
– Как сыграли? – поинтересовался старейшина.
– Отвратительно.
Старейшина кивнул убеленной сединами головой.
– Полагаю, вам пришлось несладко. Ничего удивительного. Вы ведь с Побели играли? Многие достойные юноши уходили на матчи с Гербертом Побели бодрыми и веселыми, а возвращались сломленными и раздавленными. Он что, болтал?
– Все время, черт бы его побрал!
Старейшина вздохнул.
– Не в меру разговорчивый гольфист – вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией. Никакого сладу с ним нет. Печально, что столь вопиющее безобразие появилось на свет именно в благороднейшей из игр. Не раз доводилось мне наблюдать Герберта Побели во всей красе – потрескивает, словно терновый хворост под котлом [23]23
Книга Екклесиаста, 7, 6.
[Закрыть]. Пожалуй, он почти также несносен, как Джордж Макинтош в худшие времена. Я не рассказывал о Джордже Макинтоше?
– Не припоминаю.
– Единственный случай на моей памяти, – пояснил старейшина, – когда излишне словоохотливый гольфист полностью исцелился. Хотите узнать, как это случилось?
Джордж Макинтош с первых дней знакомства произвел на меня самое благоприятное впечатление. Симпатичный, ладно скроенный юноша без вредных привычек – ну, разве что немного злоупотреблял клюшкой мэши в ущерб легкому айрону. Достоинств же у него было не перечесть. Корпус ставил правильно, голову держал ровно, движения уверенные, без лишней суеты. Всегда тактично вздыхал, случись сопернику досадно сорвать удар. А если ему самому незаслуженно везло, уж так он сокрушенно цокал языком, что раны в душе оппонента тут же затягивались. Первейшей же добродетелью Джорджа в моих глазах, да и в глазах всего мыслящего человечества, считалась привычка не произносить ни единого лишнего слова с начала раунда и до самого финиша. И надо же, как все обернулось! Именно Джорджу Макинтошу впоследствии довелось пережить черные дни, которые навсегда останутся в памяти современников. Он тогда заслужил прозвище Кудахчущий Джордж и недобрую славу, какой позавидовал бы и вирус испанки. Воистину, corruptio optimi pessima [24]24
Corruptio optimi pessima ( лат.) – обиднее всего падение лучших.
[Закрыть].
Когда с высоты прожитых лет оглядываешься на свою жизнь, горше всего сознавать, что наибольший вред причиняют поступки, вызванные лучшими побуждениями. Подумать страшно. Даю вам честное слово – когда Джордж Макинтош пришел поделиться со мной своим горем, я лишь хотел облегчить его участь. Разве мог я представить, что собственными руками направляю на погибель человека, которого искренне любил и уважал?
Итак, однажды вечером после ужина ко мне зашел Джордж Макинтош. Был он явно не в своей тарелке, хоть я и не мог взять в толк отчего, ведь целый день мы играли вместе и Джордж записал в карточку похвальный результат восемьдесят один и семьдесят девять. Я покинул поле, когда уже смеркалось, так что у Джорджа решительно не оставалось времени на неудачный раунд. Вряд ли причиной его беспокойства стали затруднения финансового характера. У Джорджа была прекрасная работа в солидной юридической конторе «Пибоди, Пибоди, Пибоди, Пибоди, Кутс, Тутс и Пибоди». Мысль о том, что Джордж влюбился, я сразу отбросил. За все время нашего знакомства Джордж Макинтош ни разу не выказал ни малейшего интереса к противоположному полу.
И все же, при всей нелепости последнего предположения, именно оно оказалось верным. Едва присев и раскурив сигару, Джордж выдавил из себя признание.
– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил он.
– А что такое?
– Так ведь… – Он сглотнул и тут же залился краской. – Глупо это, наверное, но я люблю мисс Тенант.
– Любите Селию Тенант?
– Конечно, люблю. Глаза-то есть у меня, а? В кого еще влюбляться нормальному человеку? В этом, – мрачно продолжил Джордж, – все и дело. Нас таких уже двадцать девять, и, сдается, мои шансы где-то тридцать три к одному.
– Не могу согласиться, – отвечал я. – У вас, на мой взгляд, масса достоинств. Вы молоды, обаятельны, недурны собой, достаточно обеспечены, а уж гольф…
– Но я не умею говорить, черт возьми! – взорвался он. – А чего добьешься в этом деле, если молчать как рыба?
– Однако сейчас вы говорите, и довольно связно.
– Так то сейчас, с вами. А поставьте меня перед Селией Тенант, и от моего красноречия останется одно сплошное блеяние, будто я овца хворая. На что я ей такой нужен? А знаете, с кем мне приходится соперничать? Я обыграю Клода Мэйнверинга, будь у него хоть шесть лунок форы. Юстасу Бринкли я дам по удару форы на каждой лунке и не оставлю от него мокрого места. Но вот когда дело доходит до разговоров с девушкой, мне за ними не угнаться.
– Нельзя быть таким застенчивым.
– Но ведь я-то как раз застенчив. Что толку говорить мне о застенчивости, если я практически ее изобрел и запатентовал? Застенчивость – мое второе имя и почтовый адрес. Я не могу не быть застенчивым!
– Значит, с этим нужно бороться.
– Но как? Я ведь и пришел-то сюда в надежде, что вы что-нибудь подскажете.
Тут-то я и дал маху. Видите ли, перед тем как обратиться к книге Брейда «Удары с обратным вращением», я листал свежий номер одного журнала и наткнулся на рекламное объявление, которое будто специально разместили для Джорджа. Объявление из тех, что вам наверняка доводилось видеть, призывало: «Научитесь говорить убедительно». Я отыскал журнал и вручил его Джорджу.
Несколько минут Джордж задумчиво разглядывал рекламу. Он смотрел на изображение молодого человека, прошедшего курс, к которому так и льнули прекрасные девушки; в то же время другой юноша, не воспользовавшийся предложенным шансом, стоял рядом в полном одиночестве и не без зависти поглядывал на счастливца.
– Со мной они себя так не ведут, – произнес Джордж.
– Как не ведут, друг мой?
– Не тянутся ко мне, взглядов нежных не дарят.
– Насколько я понимаю, здесь пишут, что именно так все и будет, если закажете брошюру.
– Думаете, в этом и правда что-то есть?
– Почему бы и нет? Что мешает освоить ораторское искусство по переписке? Кажется, в наше время подобным образом можно научиться чему угодно.
– Попробовать, что ли? В конце концов, не так уж и дорого. Н-да, – пробормотал он, глядя на картинку, – этот тип и впрямь выглядит привлекательно. Впрочем, наверное, все дело в костюме.
– Вовсе нет. Взгляните, второй юноша тоже во фраке, однако на него никто и не смотрит. Просто нужно заказать брошюру.
– Да и пересылка за счет отправителя.
– Именно. За счет отправителя.
– Пожалуй, попробую.
– Почему бы и нет?
– Решено, клянусь Дунканом! – Джордж вырвал рекламу из журнала и засунул в карман. – Вот что я придумал. Потренируюсь недельку-другую, а потом пойду и попрошу прибавку к жалованью – там и поглядим. Если меня повысят, значит, в этой книжонке что-то есть. Вышвырнут – значит, все это глупости.
На том и порешили. Признаюсь, наш разговор совершенно вылетел у меня из головы, видимо оттого, что я не заказал «Курс укрепления памяти», предлагавшийся на соседней странице журнала. И вот, несколько недель спустя, я получил от юного Макинтоша телеграмму:
Сработало как часы тчк
Сказать по чести, телеграмма меня озадачила. Лишь за четверть часа до прихода Джорджа я сообразил, в чем дело.
– Итак, прибавка к жалованью? – спросил я, едва он вошел.
Джордж лишь небрежно усмехнулся в ответ. Мы не виделись какое-то время, и теперь я заметил какую-то неуловимую перемену в его облике. Поначалу мне не удавалось взять в толк, в чем дело, однако мало-помалу я стал понимать, что глаза его блестят каким-то новым блеском, подбородок сделался чуть более волевым, да и осанка немного выпрямилась. И все же наиболее сильное впечатление производили его глаза. Джордж Макинтош, которого я знал раньше, всегда казался мне симпатичным юношей с прямым и открытым взглядом, однако воли в этом взгляде было не больше, чем в вареном яйце. Теперь же Джордж смотрел так, словно в глазах у него был не то прожектор, не то рентгеновский аппарат. Вероятно, чем-то подобным мог похвастать старый мореход Кольриджа [25]25
Персонаж поэмы С.Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе», пер. В. Левика.
[Закрыть], который, помнится, остановил гостя по дороге на свадьбу. Джордж Макинтош, пожалуй, сумел бы остановить корнуолльский экспресс по дороге в Пензанс [26]26
Знаменитый корнуолльский экспресс, ходивший от Паддингтонского вокзала в Лондоне до Плимута, долгое время удерживал мировой рекорд за самый длинный безостановочный перегон (225,75 мили), внесенный в железнодорожное расписание.
[Закрыть]. Самоуверенность, – да что самоуверенность, – прямо-таки неприличную чванливость и высокомерие излучала каждая клеточка его тела.
– Прибавка? – переспросил он. – Шеф разве что ноги мне не целовал, да и то потому, что я вовремя отскочил. Я говорил около часа, и тут…
– Около часа? – У меня перехватило дыхание. – Вы говорили целый час?
– Естественно. Не хотите же вы, чтобы я показался невежливым? Я выбрал время для разговора наедине и отправился в кабинет шефа. Поначалу он был бы совсем не прочь уволить меня. Да он, признаться, так и сказал. Впрочем, мне быстро удалось его вразумить. Я присел, закурил и принялся живописать историю моих взаимоотношений с фирмой. Не прошло и десяти минут, как он сник. Через четверть часа он уже смотрел на меня как блудный пес, нашедший любимого хозяина. Еще пятнадцать минут, и он чуть не повизгивал, поглаживая меня по плечу. Спустя полтора часа, когда моя речь достигла кульминации, он, едва сдерживая рыдания, предложил мне вдвое больше, чем я хотел, и умолял отобедать с ним в следующий вторник. Теперь жалею, что так быстро закончил. Еще минута-другая, и он наверняка отдал бы мне последние подтяжки и переписал в мою пользу завещание.
– Что ж, – сказал я, едва мне удалось вставить слово, – все это прекрасно.
– Ничего себе, – ответил Джордж, – очень даже недурно. Накануне свадьбы прибавка к жалованью не помешает.
– Конечно, – откликнулся я, – вот где будет настоящее испытание.
– О чем это вы?
– Как же? Предложение Селии Тенант. Помните, в прошлый раз вы говорили…
– Ах это, – отмахнулся Джордж. – Я уже все уладил.
– Не может быть!
– Да-да, по дороге со станции. Заглянул к Селии около часа назад, и мы обо всем договорились.
– Скажите пожалуйста!
– Что такого? Я изложил ей свое мнение, и она не могла не согласиться.
– Мои поздравления! Выходит, у вас прямо-таки не осталось непокоренных вершин.
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Джордж. – Сдается мне, все только начинается. Ораторское искусство – штука затягивающая. Слыхали, какую речь я закатил на годовщине основания фирмы? Уверяю вас, это была бомба. Чистой воды феерия. Заставил всех смеяться, потом рыдать, снова смеяться и затем снова рыдать. Под конец шестерых пришлось вывести, а остальные катались по полу, задыхаясь от смеха. Публика приветственно размахивала салфетками. Три стола сломали. Официанты в истерике. Честное слово, я играл на них, как на скрипке.
– А вы умеете играть на скрипке?
– Признаться, нет. Ну, скажем, играл как на скрипке, умей я на ней играть. Какое упоительное ощущение уверенности в себе! Я всерьез подумываю продолжать в том же духе.
– Надеюсь, не в ущерб гольфу?
Джордж рассмеялся так, что кровь застыла у меня в жилах.
– Гольфу? – переспросил он. – А что такое гольф? Подумаешь, мячик в лунку закатить. Младенец справится. Играют же дети в гольф, и небезуспешно. На днях читал, что ребенок четырнадцати лет выиграл какой-то там чемпионат. А смог бы этот отрок завладеть вниманием целого зала на торжественном банкете? Вот уж не думаю. Покорять людские толпы одним словом, чтобы они ловили каждый твой жест, – вот в чем соль жизни. Наверное, не стоит мне больше играть в гольф. Я собираюсь поездить по Англии с циклом лекций, к тому же меня пригласили выступить на пятнадцати званых ужинах.
Вот так. И это сказал человек, которому удавалось одним ударом пройти лунку рядом с озером. Гольфист, которого хотели выдвинуть от нашего клуба на участие в любительском чемпионате. Я не из робкого десятка, но от этих слов мурашки забегали у меня по спине.
К счастью, Джордж Макинтош не стал воплощать свои безумные планы в жизнь. С гольфом он не расстался и время от времени показывался на поле нашего клуба. Однако постепенно все игроки начали его сторониться – это ли не ужасная участь для того, кто, бывало, получал больше предложений о матчах, чем мог принять? Джордж не умолкал ни на минуту, и терпеть это было решительно невозможно. Мало-помалу все перестали с ним играть, и только старый майор Мозби, потерявший остатки слуха еще в девяносто восьмом году, иногда соглашался пройти раунд с Джорджем. Конечно, порой с ним играла Селия Тенант, однако, несмотря на всю свою любовь, и она держалась из последних сил.
Так явственно читалось напряжение на ее побледневшем лице, так заметна стала живая мука в ее глазах, что я нисколько не удивился, когда одним прекрасным утром мой слуга вышел в сад, где я листал книгу Рэя, и объявил ее имя. Я так и думал, что рано или поздно Селия придет ко мне за советом и утешением, ведь я знал ее еще совсем девочкой. Именно я в свое время показал ей, как держать драйвер, именно я научил ее тогда еще по-детски картаво перед ударом выкрикивать предупредительный возглас «мя-а-ач». Слово «мяч» не так-то просто картавить, однако Селии это удавалось, и с тех пор нас связывала крепкая дружба, которая ничуть не ослабла с течением лет.
Она присела на траву у моего кресла и устремила на меня взгляд, полный невыразимых страданий. Я знал Селию с малых лет, а потому мне было ясно, что вовсе не мой внешний вид так расстроил ее. Нет, девушка терзалась душевными муками. Я ждал, когда она заговорит, и вот наконец ее будто прорвало.
– Это ужасно! Невыносимо! Я так больше не могу!
– Не можете? – переспросил я, хотя все прекрасно понял.
– Бедный Джордж все время говорит как одержимый! – с чувством воскликнула Селия. – Наверное, с тех самых пор, как сделал мне предложение.
– Да, Джордж не прочь поболтать, – признал я. – Он рассказывал вам анекдот про ирландца?
– Раз пять. А про шведа и того больше. Да разве я против? Женщина должна стойко переносить анекдоты любимого мужа. Такова уж наша женская доля. Но ведь Джордж без умолку разглагольствует обо всем на свете, так что даже мое терпение вот-вот иссякнет.
– А ведь когда Джордж просил вашей руки, наверное, можно было заметить его разговорчивость. Он не вдавался в подробности, но намекнул, что был довольно велеречив.
– Ах, – всплеснула руками Селия, – Джордж делал предложение изумительно. Говорил минут двадцать без остановки. Сказал, что я – предел его самых сокровенных мечтаний; смысл всей его жизни; Настоящее, Прошлое и Будущее… и так далее в том же духе. Да если бы он и теперь ограничивался этой темой, я слушала бы его дни напролет. Так нет же. Только и знает, что рассуждать о политике, статистике, философии и… да обо всем. Голова болит.
– Да и сердце, наверное, тоже, – печально добавил я.
– Я люблю его! – просто ответила Селия. – Несмотря ни на что, люблю. Но что же делать? Что делать? Я с ужасом представляю, как во время свадебной церемонии Джордж вместо того, чтобы ответить священнику «да», поднимется на кафедру и выступит с речью о традициях бракосочетаний от основания мира и до наших дней. Весь земной шар для него всего лишь огромный лекционный зал. Он считает жизнь званым ужином, а себя – специально приглашенным оратором. Сердце кровью обливается. Больно смотреть, как бывшие друзья сторонятся его. Да что сторонятся! Все так и бросаются врассыпную, едва завидев Джорджа. Как только его голос раздается поблизости от гольф-клуба, даже самые храбрые ищут спасения под диванами. Как тут не отчаяться? Что же это за жизнь такая?
– Всегда остается гольф.
– Да. Остается гольф, – мужественно прошептала она.
– Давайте сыграем сегодня после обеда.
– Я обещала провести день… – она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, – с Джорджем.
– Приводите его, – сказал я и погладил ее по руке. – Может, вдвоем мы сумеем поговорить с ним.
Она лишь покачала головой.
– С Джорджем нельзя поговорить. Он просто не дает вклиниться.
– И все же попробовать стоит. Я думаю, его горе поправимо. Слишком уж быстро угнездился в Джордже вирус болтливости. Вспомните, до нынешних приступов болезни Джордж считался молчуном. Порой мне кажется, что его недуг – лишь естественная компенсация за чрезмерную неразговорчивость, и вскоре все вернется на круги своя. А может, какое-нибудь потрясение… Как бы то ни было, мужайтесь.
– Постараюсь не раскисать.
– Отлично. Встречаемся в половине третьего у первой лунки.
– Вам придется дать мне по удару форы на третьей, девятой, двенадцатой, пятнадцатой, шестнадцатой и восемнадцатой, – дрогнувшим голосом сказала Селия. – Видите ли, в последнее время у меня не очень идет игра.
– Ничего, – мягко произнес я и снова погладил ее по руке. – Я все понимаю.
Размеренный баритон, донесшийся до моего слуха, едва я приехал к полю и вышел из машины, свидетельствовал о том, что Джордж не забыл о встрече. Он восседал на камне под каштаном и делился избранными мыслями о лейбористском движении.