Текст книги "Роман в формате хэппи-энд (СИ)"

Автор книги: Павел Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Все вообще будет хорошо! Обещаю!

Бережно целую,

Ваш Сергей

3

=====**

18 мая, четверг

п. Холмогоры

Архангельской области

Марина!

Вы не представляете, как приятно мне было получить на почте ваше письмо!

Вам пришлось специально наводить справки, звонить моим коллегам, узнавать наш адрес в Архангельской области… И это тоже почему–то приятно…

Забавно, но я впервые вижу ваш почерк. Он у вас симпатичный – аккуратный, но не занудливый. Я бы сказал, энергичный и оптимистический. И сразу видно, что в школе вы были хорошей ученицей. Кстати, письмо шло довольно быстро – по штемпелям получается, меньше недели. Может быть, это даже и не плохо: когда понимаешь, что ответ получишь не раньше, чем через полмесяца, поневоле с особой тщательностью отбираешь слова.

Пытаюсь сговориться с местной телефонисткой, чтобы она разрешала мне время от времени подключать мой портативный компьютер к телефонной сети, а через сеть к Интернету, но пока мне это не удалось. Телефонистка относится к моей идее подозрительно: как бы мой компьютер чего не попортил в ее хозяйстве – тогда весь поселок останется без связи. Да и вообще, она не знает, разрешено ли это начальством. Все–таки со мной иностранец. А вдруг мы передадим в этот самый Интернет какие–нибудь государственные секреты? Что тогда?

Кстати, вы обратили внимание на название деревни? Да–да, это те самые знаменитые Холмогоры, из которых Ломоносов пешком ушел делать свои перевороты в мировой науке.

Сейчас это обычный сельский район. Располагается совхоз, который теперь называется сельскохозяйственным акционерным обществом. Разводят коров холмогорской породы. А мой голландец помогает этим коровам выйти на мировые уровни привеса и удоя. А с голландцем и я по мере сил.

Вы пишете, что в Питере уже лето. Надо же… А тут еще глубокая весна… В тенистых низинках лежит снег. Может быть, поэтому Питер, редакция и вся наша привычная жизнь кажутся далеко–далеко. На другой планете.

Живем мы по–деревенски. Не жизнь, а чистая пастораль. Наша гостиница – это рубленый домик в четыре окошка. Оконца на северный манер высокие – чтобы зимой не заносило снегом. Милая женщина, которая в гостинице и администратор, и уборщица, дважды в день приходит топить печки… Она же кормит нас домашними обедами. Борщами, пирогами с капустой, сырниками с вареньем из дикой земляники.

Первые дни мы с голландцем все никак не могли привыкнуть к местному неторопливому ритму жизни, я вслед за ним все время куда–то рвался и спешил. А потом понял, какое счастье выпало мне на долю: на несколько месяцев быть выключенным из суеты, подумать о вечном…

Моего голландца здесь встретили ласково и хлебосольно. Без конца кормят, произносят многословные тосты за дружбу и выпивают за его здоровье. Огорчаются, что сам голландец категорически не пьет. А с этим делом местное население связывало серьезные надежды. В плане установления контакта и дальнейшего братания.

Гостеприимство окрыляет голландца. Его первые указания и рекомендации выслушали вежливо, не возражали, согласились… Он страшно доволен. Коллеги, уже побывавшие в России, предупреждали его, что внедрять новое будет очень трудно. А у него все идет как нельзя лучше. Хотя я замечаю, что местный народ, разговаривая с ним, отводит глаза. Им не хочется огорчать иностранца, но у меня закрадывается подозрение, что они убеждены: все равно из его советов ничего не получится

Несмотря на ласковость и покладистость, я замечаю тщательно скрываемую настороженность к иностранцу: кто его знает, что у него на уме. Да и то сказать, не похож голландец на нашего человека. Лет уже под шестьдесят, а он гладок, розовощек и жизнерадостен, как ребенок. Волосы вьются мелким бесом и стоят непокорной шапкой, глаза за круглыми очками – небесно голубые и наивно–проницательные.

Зовут его Йохан. А фамилия Брамс. Йохан Ван дер Брамс. Местные зовут его наш Ван, Ваня.

Местное племенное хозяйство выиграло европейский грант – на деньги Европейского Сообщества здесь будут внедрять самые современные методы животноводства – силами Ван дер Брамса и его коллег. Для того, чтобы здешнее хозяйство стало примером для подражания всех окружающих.

Брамс исполнен гордости и значимости своей миссии.

Сельскохозяйственное дело, на его взгляд, поставлено в Холмогорах хоть и добротно, но на средневековый манер – в Европе у каждой коровы давным–давно компьютер на шее.

Народ вокруг невозмутимый и доброжелательный. Живет вечными ценностями. Любовью, дружескими застольями, верностью и коварством. А всякую суету, вроде удоев, рациона питания, санитарии – воспринимает хоть и терпимо, но равнодушно

Короче, простор для деятельности есть…

А как у вас?

Вы пишите, что журналу не хватает такого автора, как я. Не думаю, что это такая уж потеря, но спасибо вам за добрые слова.

Вы спрашиваете, не могу ли я прислать что–нибудь написанное – вам абсолютно нечего ставить, одна Федякина. Отвечаю: пока еще ничего не писал. Хотя местная неторопливая жизнь и располагает.

Есть, правда, парочка написанных когда–то давно рассказов. Нашел их случайно среди бумаг. Перечитал… Весьма грустное впечатление. Рассказы какие–то нервные, с надрывом. Автор будто пытается что–то кому–то доказать… Особенно это чувствуется здесь, в деревне, где от близости с природой душа наполняется покоем и гармонией. Видимо, поэтому рассказы эти я вам в свое время и не отправил.

Но если вы просите – отправляю. Не понравится – просто выбросьте в корзину.

Всегда ваш,

Помор в первом поколении

Сергей

Разница в возрасте

– Что поделаешь, старина… Молодежь подпирает… – сказал директор театра. – В любом случае, ты можешь гордиться. Успех ученика – это прежде всего успех учителя. Я уж не говорю о ваших личных отношениях.

– А мне ваш балет нравится намного больше, – сказала старший репетитор. – Сколько мудрости, сколько поэзии, сколько такта… А у нее – только литавры и фанфары, литавры и фанфары… Уж не знаю, приятно вам это слышать или нет.

Он грустно кивнул. Он понимал: старые друзья пытаются его утешить. Сегодня стало известно решение жюри: профессиональная премия в последнюю минуту была присуждена не главному номинанту, его спектаклю, которому отданы полтора года жизни, весь опыт и жар сердца, а постановке, которую осуществила на вспомогательной сцене молодой балетмейстер – его ученица и почти жена.

Это было тем более знаменательно, потому что приближался его пятидесятилетний юбилей. По всем предположениям в этот год коллеги должны были отдать самую престижную в профессиональной среде премию ему – как признание многолетних заслуг. А отдали все–таки ей…

– Спасибо на добром слове, – усмехнувшись, сказал он друзьям. – Спасибо…

Друзья почувствовали, что ему лучше остаться одному, и, переглянувшись, под разными предлогами вышли из его кабинета. В открывшуюся при этом дверь с первого этажа донеслись звуки музыки и аплодисменты.

А он остался сидеть за столом, сцепив перед собой руки, печально глядя на покрывающие стены премьерные афиши разных лет, драгоценные автографы, оставленные прямо на обоях, фотографии…

«Что поделаешь, – сказал он себе, стараясь, чтобы получилось шутливо. – Это когда–нибудь происходит с каждым. Вершину в конце концов приходится уступать. Собственно, ничего страшного не произошло. Мой спектакль имеет большой успех, рецензии восторженные. Но премия за новаторство досталась не мне. Это означает, что мои ниспровергания авторитетов уже стали традицией. Только и всего!»

Но говоря об этом, он чувствовал, что дело было вовсе не в премии… В своей бурной жизни ему не раз приходилось проигрывать. И каждый раз неудачи вызывали хорошую ярость, прилив сил, решимость в следующий раз обязательно победить. Решимость… А не грусть, как теперь… Нет, дело вовсе не в премии…

«Нечего было влюбляться в девчонку, которая на семнадцать лет моложе тебя, – невесело пошутил он. – Кстати, могла бы и зайти после пресс–конференции… Все–таки не чужие…»

…Она вошла как всегда легко и решительно. Но сразу остановилась, затворив спиной дверь.

– Ну? – затаив дыхание, спросила она.

– Поздравляю, – сказал он и почувствовал, что его голос звучит кисло.

– Я не об этом, – досадливо мотнула она головой.

Что–то кольнуло его в сердце. Она даже не считала нужным об этом говорить. Как будто ее победа в этом конкурсе была делом прошлого. И не то, чтобы само собой разумеющимся, но… Как будто сама она была уверена в своих силах, в том, что за ней будущее, и эту уверенность не могло поколебать никакое решение жюри.

Он грустно усмехнулся: в молодости он был точно таким же.

– Что ты мне скажешь? – спросила она. – О нашем разговоре…

Он и сам прекрасно понимал, о чем она. О том, что на самом деле вызывало его грусть, что не давало спать последние ночи.

И он заговорил разумными словами, которые подбирал одно к другому в последние дни. Есть ли слова, – проговорил он, – чтобы выразить то, как он ее любит. Что значит она в его жизни… То, что начиналось, как легкое увлечение, превратилось в настоящую любовь, страсть, последнюю и самую сильную в его жизни. Она заполнила всю его жизнь. Изменила, преобразила, сделала прекрасной. Но ребенок… Ребенок – это что–то совсем другое… То, что имеет отношение не только к ним. То есть, конечно, к ним, но это ведь самостоятельная жизнь, перед которой оба они имеют колоссальную отвественность…

Боже, как бы он хотел быть на десять, ну, хотя бы на пять лет моложе! Чтобы иметь право… как бы это получше сказать… возродиться в новой жизни… Тем более в жизни, которая была бы частью не только его, но и ее… Начать все сначала, с чистого листа, новые надежды, новые мечты… Снова стать молодым… Какое это было бы счастье! Смотреть на их ребенка, учить его ходить, а потом говорить… Любить его вместе, ссорится из–за него…

И вообще (он усмехнулся) это было бы весьма предусмотрительно с его стороны: привязать ее, молодую, красивую, к себе, старику. Но увы… Жизнь – глумливая баба. Она слишком поздно показывает нам, где могло бы быть наше счастье… Показывает тогда, когда время для этого уже вышло…

Она пристально смотрела на него, напряженно вслушиваясь в слова, а точнее во что–то неуловимое, что слышалось ей за его словами. Под ее взглядом он постепенно умолк. А потом взглянул на нее как–то робко и сказал совсем другим, измученным и несчастным голосом:

– Ну, подумай сама… Через десять лет ребенок еще только–только пойдет в школу. А мне будет шестьдесят. Я буду пенсионером. Пенсионером!..

Она вздрогнула от его слов.

Как передать чувства, которые она в эту минуту испытывала к этому человеку, высокому, красивому, немного уже отяжелевшему, но все еще гибкому и подвижному, как юноша, который бессильно опустил заметно поседевшую – соль с перцем – и такую родную голову…. Как сказать об этом?

Кумир ее студенческой юности, молодой, полный идей, талантливый, недостижимый, блестящий… Потом неслыханная удача – работа в его тогда полуподпольной студии… Затаенные взгляды на него… Ее первые успехи… Его первые похвалы и первый интерес… Слухи о его семейных неурядицах… Потом их роман, красивый, стремительно набирающий силу, страстный, всепоглощающий…

Злые языки говорили о любви с обоюдным расчетом… Она – молодой балетмейстер, он – мэтр, которому ничего не стоит помочь на первых шагах, продвинуть… Он – разведенный мужчина, она – молодая интересная женщина. Необременительный роман… В котором секс легко смешался с профессиональным интересом. Наверное, со стороны это так и казалось. Но если бы кто–то знал, как все было на самом деле! Если бы кто–то знал его таким, каким знала его она: робким, сомневающимся, ранимым и в то же время способным собраться, быть мужественным и сильным…

И вот теперь… Когда их отношения могут наконец обрести новое дыхание, когда у них может быть ребенок…

– Не то… – с тоской проговорила она. – Не то…

И, почувствовав в себе небывалую прежде решимость по отношению к нему, подошла, обогнула стол и вместе с вращающимся креслом повернула его лицом к себе. А сама села на пол перед ним, сложив по–балетному ноги.

– Посмотри мне в глаза, – велела она.

Он рассмеялся неприятным смехом: что за глупости, она обращается с ним, как с маленьким, но в глаза посмотрел. И опять отвел взгляд.

– Нет. Ты не понимаешь, – сказала она. – Ты не понимаешь… Я хочу, чтобы у меня был именно твой ребенок. Твой, а не чей–нибудь еще! Чтобы у него были твои глаза, твои губы, твои волосы… Чтобы он был талантлив, как ты. Понимаешь? И если я тебе уже надоела, и ты решил меня бросить – я рожу его сама и стану матерью одиночкой.

Он поспешно взглянул на нее. В его глазах стояла боль.

– Ну, подумай сама, зачем я тебе нужен? – проговорил он. – Зачем?! Тебе тридцать три… Ты красива, умна, талантлива… Сегодняшний день открывает перед тобой дорогу к триумфу – успех, овации, премии, зарубежные гастроли, фестивали, приемы… Тебя ждет интерес самых блестящих мужчин нашего времени – мужчин всего мира!.. Ты увлечешься, полюбишь по–настоящему, молодого человека, в полной силе… А я… Зачем я тебе нужен? Я понимаю, ты хорошо ко мне относишься, ты благодарна за то, что я для тебя сделал, ты, может быть даже привязана ко мне… Но пойми, мое время заканчивается… Рядом с тобой я – старик… – в его глазах блеснула слеза. – Ты этого еще не чувствуешь… Тебе не хватает жизненного опыта. Но я‑то могу заглянуть на пять лет вперед. Более того как старший среди нас я обязан это сделать! Увы, мудрость – печальное богатство возраста.

Она в гневе вскочила и стукнула кулаком по подлокотнику кресла. В ее глазах заблестели слезы.

– Ты просто трус! Жалкий трус! Ты боишься поверить в нашу любовь. Боишься поверить, что женщина могла полюбить тебя – тебя самого, а не твои успехи. Поверить, что наши отношения – это не просто интрижка, а большое чувство. Чувство, которое выпадает людям, как счастье, может быть, двоим на миллион. И ведь именно об этом, об этом счастье ты рассказываешь в своих балетах, а я в своих. А ты… «Мудрость – мое богатство», – передразнила она. – Плевала я на такую мудрость! Знать не хочу такую мудрость! На кой черт она нужна, такая мудрость!

– Как ты не понимаешь! – почему–то шепотом проговорил он. – Да в моем возрасте можно просто–напросто умереть в любой день! Сердце или что–то еще! То есть, я нисколько не боюсь, но ребенок…

– Идиот! Боже, какой идиот! Если бы его слышали зрительницы, каждые вечер засыпают цветами его сцену… Или девчонки, которые каждый вечер ждут у служебного выхода! Да я, может быть, просто хочу привязать тебя к себе, чтобы тебя не увела какая–нибудь коварная красотка! Идиот! Боже, какой идиот!

Он недоверчиво посмотрел ей в глаза – она, конечно же, шутит, но сколько в ее шутке доли правды? Глаза, поза, выражение лица сказали больше, чем любые слова.

Он обессилено улыбнулся:

– Погоди, погоди… Сегодняшняя премия дает тебе возможность полугодового турне по лучшим концертным залам не только страны, но и мира. Ты что же хочешь сказать… Что ты в своем положении поедешь в турне?.. И будешь нашего ребенка, ни в чем еще не повинного, таскать в себе по этой карусели? По сомнительным гостиницам, кулисам со сквозняками, еженедельным поездам, по случайным ресторанам?..

Она быстро взглянула ему в глаза – правильно ли она поняла перемену в его настроении, не ошиблась ли, не ослышалась. И убедилась – нет, не ошиблась. Все поняла правильно.

Счастливая улыбка осветила ее лицо.

– А что прикажешь делать? – легкомысленно сказала она. – Пусть привыкает с самого начала. Ведь жизнь артиста – это вечные гастроли. Вечная неустроенность, вечный непокой! Ты же сам меня этому учил! И он пусть привыкает!

=====**

30 мая, вторник

п. Холмогоры

Архангельской области

Марина!

Ваше второе письмо я получил. Спасибо. Вы правы: вот так незаметно пошел второй месяц нашей жизни здесь. Даже удивительно.

С удовольствием напишу, как мы тут живем. Если это вас интересует.

Живем мы хорошо. Дышим свежим воздухом со здоровым запахом земли и навоза. Едим натуральные, экологически чистые продукты.

К моему голландцу местное население относится ласково и с любопытством. За ним исподтишка наблюдают и делятся друг с другом увиденным. Теперь уже ни у кого не вызывает удивление то, что иностранец ест, как все люди, используя ложку и вилку и отправляя еду в рот, а не, скажем, в ухо. Но то, что в сортир он отправляется, прихватив свой собственный рулончик туалетной бумаги, вызывает умиление.

Всем, безусловно, нравится, что он запросто лопочет по–иностранному. Особенно школьникам. И ведь как ловко – страсть! Поросль школьного возраста по двадцать раз на дню специально проходят мимо, что бросить небрежно: «Hi! How are you?» – и услышать в ответ: «I’m fine. And you?» После чего удовлетворенно кивнуть головой и отвалить по своим делам. А что тут такого? Специалист из Нидерландов. Обычное дело!

Но сам Йохан немного спал с лица: отношение местного населения к его гуманной и благородной миссии становятся более менее понятно.

Народ здесь симпатичный. С одной стороны – наивный. С другой – проницательный и хитроватый. В основном, деликатный. Даже застенчивый. И женщины все – красавицы. Красивые невозмутимой северной красотой.

Но все категорически убеждены, что любая европейская наука, может быть где–то и верна, но к нашим холодам и просторам никак не применима.

Поэтому слова Брамса все воспринимает с терпеливым снисхождением. С ним не спорят, даже соглашаются, но продолжают делать все по–своему. По старинке. А к нему относятся как к безобидному, чудному, себе на уме учителю. Скажем, ботаники.

Впрочем, по российской традиции его даже полюбили: а чего, мужик симпатичный, не злой, и им добра желает. А уж то, что ничего из его советов ничего не получится – так это не его вина. Такая у нас планида …

Наши все время хотят поразить его широтой души и удалью. Например, во время застолья. Первое время Йохан постоянно мучился животом – у них не принято столько есть и пить.

Большие надежды местное население возлагало на первое мытье в бане. Казалось, что уж нашего пара голландец точно не выдержит. А он выдержал. И в ледяную воду бросался вместе со всеми. Знай ихних, голландских! Вот только от стакана самогона за легкий пар отказался.

Кстати, Йохан вывел свою собственную теорию, почему в России так много пьют. Оказывается, потому, что пища у нас непомерно жирная, содержащая чудовищное количество холестерина. А холестерин, как известно, разлагается алкоголем. Так что резоны повального пьянства – медицинские!

Ему выдали на складе резиновые сапоги от «Красного треугольника» и стеганую телогрейку на меху. Агроном пожертвовал ему свою кепку, и теперь, даже несмотря на золоченую оправу очков от Диора, его не отличить от местного жителя. Родная голландская мама не признала бы, не говоря уж о жене и прочих родственниках.

В свободное время голландец разглядывает картинки в подшивке старых журналов «Моделист–конструктор» – нашел в местной библиотеке. Помните, был такой журнал для пытливых и рукастых пионеров.

А я начал кое–что кропать. Может быть, через пару дней пошлю…

Ваш Сергей

Временный односельчанин Ломоносова

=====**

15 июня, четверг

п. Холмогоры

Архангельской области

Марина!

Посылаю вам новый рассказ. Из тех, что написаны уже здесь.

Кажется, кое–что удалось. Хотя, конечно, далеко не все…

Прошу любить и жаловать: новый сказочный персонаж – благородный банкир…

А как вы там? Что нового в редакции? Чиркните пару строк.

С северным приветом,

Ваш Сергей

Ника и Ларин

Отец Ники – один из директоров известного банка. Узнав это, люди, как правило, не могут сдержать жадного любопытства. Нике пора бы давно привыкнуть, а ее каждый раз коробит. Она же не диковинка в зоопарке! Что на него пялиться!

И вообще, в их положении трудно найти человеческое к себе отношение. Люди относятся или враждебно – у-у, богачи! – или заискивают.

А между тем ее папа – очень простой человек. Терпеть не может приемы, банкеты, поездки. Он трудоголик. Торчит в своем банке с утра до вечера, и часто по выходным. И дома все время просматривает какие–то сводки в Интернете. А в свободные часы любит посидеть в кругу семьи. Чтобы только свои: мама, Ника, брат… Вместе поиграть в лото. Любит молодую картошку с малосольными огурцами, домашние рыжики…

Никин папа вырос в маленьком городке, в скромной семье. И всего добился сам. Поступил в университет, потом в аспирантуру, изучал экономические науки, потом сделал стремительную карьеру в банке. К людям несамостоятельным он относится презрительно. Нике, как девушке, еще бывают поблажки, а младшего брата Ваську держат в черном теле, не то, чтобы шофер на машине подвез, карманных денег дают в обрез. Иначе, как говорит папа, из него ничего в жизни не получится.

Ника тоже считает, что в жизни нужно быть самостоятельной. Поэтому и специальность себе выбрала такую, чтобы потом твердо стоять на ногах.

Впрочем, у них на юридическом многие из непростых семей. Ребята честолюбивые, азартные. Но атмосфера сложилась веселая и дружная. Если складчина, то кто сколько может. Собраться – у кого квартира позволяет. И с девчонками никаких пошлостей, отношения товарищеские. Ника многим нравится, но к ее независимости относятся с уважением.

А Нике нравится Ларин. Хотя об этом никто не знает. И сам Ларин в первую очередь.

Если бы Ларину кто–то сказал, что он любит Нику, он бы рассмеялся. Глупости! Потому что… потому что она – вон кто, а он… У семьи Лариных нет ни денег, ни связей. Да что там! И самой семьи–то нет. Родители давно развелись, у мамы новый муж, маленький ребенок. Отец вообще неизвестно где. Ларин живет в пригороде у тетки. Но это его личное дело, оно ровным счетом никого не касается. Даже если бы в один прекрасный день Ника выделила его среди других, даже если бы она по уши в него влюбилась, он бы ни за что не стал искать ее любви. Потому что он – человек гордый и всего в жизни добьется сам. Закончит факультет первым учеником, будет работать, как проклятый, и когда–нибудь станет знаменитым и богатым. И уж тогда… Тогда… А сейчас ему не нужны отношения, в которых он не был бы равным… Да, сказать по правде, ни у него, ни у нее и времени нет на глупости: каждый день лекции, библиотека, тома юриспруденции, переводы…

Так они и жили, каждое утро тайком отыскивали глазами друг друга в аудитории, а в конце дня расставаясь до утра. Жили, в общем, рядом. Что до поры до времени избавляло от необходимости что–то решать.

Время, между тем, шло. Люди вокруг влюблялись, сходились, женились. За Никой то и дело принимались ухаживать разные молодые люди. Но ей почему–то ни с кем не было интересно, ни с кем она не чувствовала себя свободно. Да и молодые люди никак не могли найти с ней верный тон: или заискивали, или были неоправданно самоуверенны.

На последней практике Ника и Ларин оказались в одном учреждении. Месяц пролетел как один счастливый день. В последний вечер Ларин провожал Нику домой. Не сговариваясь, они пошли по набережной, мимо сфинксов, к мосту. Ларин, который поначалу оживленно рассказывал о каком–то юридическом казусе, постепенно растерял свой энтузиазм. А потом и вообще стал молчалив и задумчив. А Нике было грустно. «Вот и все, – думала она. – Каникулы, потом диплом, и разлетимся в разные стороны».

– Знаешь, а меня Меркурьев замуж позвал, – неожиданно для себя призналась она.

Ларин вздрогнул. Но быстро взял себя в руки. И ухмыльнулся сам себе: «А что, собственно, такого? И что ты ждал? Когда–то это должно было случиться».

– И что ты ответила? – запнувшись, спросил он.

– Обещала подумать, – Ника помолчала. – А ты бы что посоветовал, выходить за него или нет?

Ларин пожал плечами: разве в таком вопросе могут быть советы. В принципе, Меркурьев хороший парень. Хоть и баловень судьбы. А впрочем, откуда он знает…

Ника как–то странно на него взглянула и ничего не сказала. На том разговор и закончился. Они простились, и Ларин уехал за город, к тетке.

Что думал Ларин дорогой – неизвестно, но к тетке он приехал мрачнее тучи.

А нужно сказать, что тетка у Ларина была весьма оригинальной женщиной. Она прожила бурную молодость, не раз страстно любила. Все ее возлюбленные были людьми удивительными: иностранный дипломат, балетный режиссер, известный теннисист. Но в итоге она осталась одна. Укрепившись в убеждении, что мужчины в наше время измельчали и вообще перевелись, а на тех, что остались, нечего и время тратить. Она уехала за город. Жила там с двумя борзыми, на деньги, оставленные теннисистом. Разбила редкой красоты сад. Воспитывала Ларина, оставшегося в пятнадцать лет соломенным сиротой. Кстати, Ларина она жалела и по–своему любила. Хотя и относилась к нему снисходительно, как к представителю слабого пола.

– Что это, зайчик, на тебе лица нет? – насмешливо поинтересовалась тетка, увидев приехавшего Ларина. – В карты продулся?

В другое время Ларин ответил бы грубостью, а тут ни с того, ни с сего расчувствовался и рассказал о Нике и их разговоре. Тетка слушала его сначала вполуха, рассеянно, потом с легким нетерпением, а потом и вообще стала демонстративно проявлять скуку, как будто ей уже стало ясно, чем история закончится.

Наконец Ларин рассказал про Меркурьева и про Никин вопрос. Тетка как–то неопределенно хмыкнула.

– А что ж, она тебе нравится? – подумав о чем–то некоторое время, спросила она.

Ларин раздраженно дернул плечом: какая разница, нравится или нет. Тетка кивнула. Она поняла.

– Тогда ты дурак, – заключила она. И пояснила: – Дурак, что уехал. Потому что девушки подобные вопросы задают только в одном случае: когда хотят, чтобы их отговорили. Причем отговорил именно тот, кого они спрашивают!

Ларин хотел было вспылить, но отчего–то не вспылил. А вместо этого задумался. И через полчаса, несмотря на позднее время, бегом пустился на последнюю электричку в город.

…Дверь в квартиру ему открыл Никин папа.

– Ника нездорова, – мрачно сообщил папа, вглядываясь в отчаянное лицо гостя. – А вы, как я понимаю, Ларин. Наслышан… Да и, честно говоря, наводил справки. Как раз хотел с вами поговорить, – они прошли на кухню и присели к столу. – Время позднее, поэтому я в двух словах. Наш банк открывает представительство в Аргентине. В штат нужны юристы. Я отправляю туда Нику младшим юрисконсультом. Могу и вам предложить ту же должность. Ничего особенного не ждите. Оклад – средний по отрасли. Но по нашему опыту, срок повышения в таких филиалах – три месяца. Проявите себя – через три месяца станете просто юрисконсультом, и дальше – вперед, вплоть до управляющего. Не проявите, – папа развел руками.

– И нечего здесь расплываться в улыбках! – он сердито прихлопнул ладонью по столу. – Буэнос – Айрес – это вам не Лондон и не Париж! Работать придется круглые сутки. Все! Ответ – завтра. А теперь идите. Ника все равно уже легла в постель. И учтите! Это последняя помощь, которую вы с Никой от меня увидите, – крикнул он в спину Ларину. – Так и знайте! Я хочу, чтобы из вас люди получились, а не папины дети!

=====**

25 июня, воскресенье

п. Холмогоры

Архангельской области

Марина!

Спасибо за письмо. Было очень приятно узнать, что у нас в редакции все по–прежнему.

Вы, скорее всего, правы, и в последнем рассказе присутствует некоторая ходульность: пожалейте богатых, им тоже живется непросто. Но, между прочим, мой ближайший школьный товарищ (математик по образованию) – теперь банкир. Чем–то похожий на Никиного папу.

А вообще, в нашем обществе скопилось слишком много антагонизма и ненависти. Одни говорят: «У–у–у! Эти богатые». А те в ответ: «У–у–у! Этот совок!»

Неправильно!

На мой же взгляд, больше всего рассказы портят счастливые концы, которых требует наш читатель.

Впрочем, всерьез думать об этом нет возможности, потому что у нас тут развернулась настоящая война. Между сторонником прогресса Йоханом Ван дер Брамсом и приверженцами старых методов – архангельскими животноводами.

Мой Йохан ходит с вытаращенными глазами и взъерошенной шевелюрой.

Поначалу Брамсу показалось, что можно решить проблемы местного сельского хозяйства внезапным штурмом, но выяснилось, что это не так. Пришлось запастись терпением и упорством. В первые недели он приходил в ужас от того, как невозмутимо–философски, а с его точки зрения, наплевательски, здесь все относятся к делу, от того, что все его усилия что–то изменить вязнут в благожелательно–добродушном апофигизме. Но теперь решил гнуть свою линию, несмотря ни на что. А на местную философию: мол, как–нибудь само все образуется, Бог не выдаст, свинья не съест, – просто не обращает внимания.

Он сердится и негодует, тормошил местное руководство и всем отравляет жизнь.

На него теперь смотрят уже не так ласково, как прежде. Во взглядах раздражение и даже злоба.

В ответ на его требования и даже угрозы улыбаются с вежливым презрением. Мол, приехал, умный. А у нас так всегда делали. И отцы наши, и деды. Это у вас там хорошо: компьютеры, лекарства… А ты бы сам попробовал в наших условиях. Когда зимой минус сорок… Да метет… Да сортир во дворе… Посмотрели бы мы тогда на тебя.

«Как же так! – негодовал Брамс. – Зачем же тогда вы меня пригласили, если не хотите у меня ничему учиться?» Наши отводят глаза…

Путем закулисных расспросов мне удалось уяснить, что в рамках проекта европейцы собираются бесплатно поставить в Холмогоры небольшую сыроварню по последнему слову техники. Но для европейцев передача опыта – это главное, а сыроварня, каких в Голландии тысячи, – это всего лишь довесок. А для наших – наоборот. Главное – сыроварня. А назойливый хлопотливый Брамс – неизбежное к ней дополнение.

И что ему, больше всех надо?

А главное, не пьет, подлец! Разве с таким договоришься?

Ко мне то и дело ходят делегации местных доярок и фельдшеров. Одни говорят: «Объясни ты этому Ване, что не будут наши коровы жрать по ихнему рациону. У них желудки по–другому устроены». А другие, наоборот: «Что он нам все про санитарию да гигиену! Да на их кормах любая корова давали бы по 10 тонн молока! Стой хоть по колено в дерьме!» Я только развожу руками.

Но оказалось, что Йохан считает свою миссию делом чести. И не согласен просто так проедать деньги европейских налогоплательщиков..

Он кстати, происходит из старинного фермерского рода, который на протяжении столетий составлял славу Голландии. Как образец удачливого, расчетливого, тучного фермерства … Нам это даже трудно представить. Его фамилия знакома каждому голландцу и произносится с гордостью. Наравне, скажем, с названием фирмы «Филипс» или маркой грузовика «ДАФ».

Так вот. Ван дер Брамс выработал свою методику общения с местным населением: сядет посреди председательского кабинета и отказывается двинуться с места, пока тот не отдаст нужного распоряжения. Или встанет посреди коровника, упрямо расставив свои голландские ноги, и ждет, пока рабочие сделают, как он требует.