Текст книги "Роман в формате хэппи-энд (СИ)"

Автор книги: Павел Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Нервы…

«Нет, – сказала себе Катя, спускаясь по эскалатору в метро. – Так дальше жить нельзя! Любовь прошла. Осталась привычка. Одна привычка».

Катя не спешила на работу, ей захотелось пройтись, побыть наедине со своими мыслями. Она не стала брать машину со стоянки, а поехала на метро.

Проблемы в жизни начались, когда бизнес мужа пошел в гору. Новый офис, сто человек сотрудников. То есть она, конечно, рада, но… Был ее Лешка, а стал Алексей Алексеевич. Президент ассоциации. Не то, чтобы что–то… Но… Все как–то переменилось. Раньше он звонил несколько раз в день, теперь звонит она. И по голосу слышит, что ему не до нее, что он занят…

Раньше он смотрел на нее с затаенным восхищением, на то, например, как она задумчивым жестом откидывает волосы со лба, или как в воскресенье озабоченно сервирует стол к завтраку – раскладывает салфеточки уголками, мажет джем на тосты, варит кофе по–варшавски, а теперь даже в воскресенье утром у них дома звонит без остановки его мобильный телефон.

Раньше он любил ходить с ней в гости, смотреть, как она, собираясь, подбирает вечернее платье, серьезно и строго изучает свое отражение в зеркале, любил восхищенные взгляды мужчин в ее сторону, а теперь она по глазам видит, что он бы с большим удовольствием остался лежать на диване перед телевизором, если бы в гости она поехала одна.

Раньше он без конца спрашивал о ее работе, мастерской, девчонках, а теперь слушает об этом с терпеливой улыбкой, как рассказы ребенка о происшествиях в детском саду. Конечно, их проблемы смешны по сравнению с тем, что делает он, и все же… Обидно.

Да и вообще, раньше он каждый вечер начинал волноваться с приближением ночи, а теперь все чаще и чаще засыпает, не дождавшись ее из душа…

То есть она все понимает, он очень устает, на нем лежит ответственность, от него зависят люди. И их жизнь, безусловно, изменилась за последние годы. У нее своя машина, у него своя. Сын пошел в хорошую школу. Дважды в год они ездят за границу, лыжи в марте, море в сентябре. Родители ни в чем не нуждаются… Но если он думает, что это для нее главное… И если ему больше не нужна ее красота, ее любовь, то какой во всем этом смысл?

Катя почувствовала, что на глаза наворачиваются непрошенные слезы.

Ей тридцать пять. Она, конечно, еще красива, мужчины в ее присутствии становятся мужчинами, но что будет через пять лет? А через десять? А кем будет он через десять лет?

«Надо так ему и сказать, – думала Катя, выходя из вагона у Финляндского вокзала. – Я не хочу, чтобы ты жил со мной только из–за сына, или из привычки, или из благодарности к прошлому. Если больше нет любви…»

Пока еще ей не поздно устроить судьбу. Например, Шереметьевский. Как он за ней ухаживал в свое время! Как был поражен, когда она вышла замуж. Недавно они случайно встретились на улице. Пили кофе. Он стал большим человеком. Жаловался, что семейная жизнь не складывается. Потому что, поняла Катя, он не может забыть ее.

Или этот артист, Бубнов. Дурачится, изображает в шутку, что влюблен, что сердце его разбито, но Катя–то видит, что он и в самом деле сильно задет. Женщину не обманешь.

Вчера вечером они с мужем первый раз в жизни поссорились и друг на друга кричали. Она никогда не думала, что это будет так ужасно. Она просто ненавидела его, кричала и не могла остановиться. Как в истерике. Сын Сережка смотрел на них в ужасе. Это, наверное, конец. И они больше никогда не смогут относиться друг к другу по–прежнему…

И вдруг Катя вспомнила, что именно здесь, в вестибюле метро у Финляндского вокзала…

…Тридцать первое декабря, и всего несколько часов осталось до нового года. На улице метель, люди вбегают занесенные снегом, отряхиваются, обстукивают перчатками воротники, вертят головами… Как всегда под Новый год, все в приподнятом настроении, все спешат, все с покупками, пахнет мандаринами, елками… Шумно… А тут еще слепой аккордеонист громко играет вальс «Амурские волны»…

А рядом с ней стоит он, тогда еще просто знакомый, однокурсник… И между ними еще ничего нет, еще не сказано никаких слов… То есть они, может быть, и отмечали друг друга на общих лекциях, но мало ли в институте симпатичных мальчиков. Они случайно ездили вместе за город переделывать перед сессией какую–то работу, съемку рельефа местности… Потоптались со смехом по снегу, что–то замерили, что–то сняли, что–то записали в журнал; потом сидели в пустом кафе, грелись, разговаривали ни о чем… И вот теперь уже давно пора легко сказать: «Пока!» – и разбежаться в разные стороны, ей вниз, в метро, ему на улицу, на автобус. За ней ухаживает отличный парень, надежный и смелый, да и он, как она заметила, несвободен… Ее через несколько часов будет где–то ждать застолье и гитара, магнитофон и танцы, а ей тошно думать обо всем этом. И они все стоят и стоят. И ему, как она видит, тоже очень не хочется уходить, и от этого почему–то замирает сердце. В его серых глазах рядом, за пушистыми ресницами, смущение и вопрос.

И что там вокруг них в метро? Грязные стены, слякоть на полу, бумажки возле урны, баба, по глаза замотанная в платок, продает пирожки… Этот аккордеонист с его «Амурскими волнами»… А ей кажется, что все сверкает и переливается, как во время китайского карнавала, и что она еще не начинала жить…

При этих воспоминаниях Катины глаза опять наполнились слезами.

…Она вышла в вестибюль и рядом с телефонами–автоматами сквозь слезы увидела собственного мужа. Он стоял, в смятении глядя перед собой. Проходившие с удивлением оборачивались на невесть откуда взявшегося здесь потерянного мужчину с тропическим загаром в середине весны, в распахнутом дорогом пальто, в костюме и при галстуке, в ботинках ручной работы.

Муж, почувствовав на себе Катин пристальный взгляд, очнулся, заметил ее в толпе, вздрогнул от неожиданности и шагнул навстречу.

– Здравствуй, – сказала она.

– Знаешь, я хотел сказать… – начал он, умоляющим жестом останавливая Катю и не давая ей говорить. – Вчера… То есть… В общем, ты – самое главное в моей жизни. Ты и Сережка. Все остальное не важно.

Катя почувствовала, что у нее, вопреки желанию быть твердой и спокойной, начинает что–то стремительно набухать в глазах и в носу.

Люди утренним плотным потоком шли мимо них, старались огибать, толкались, сердились, оборачивались на них – кто–то в раздражении, а кто–то с любопытством.

– Спасибо тебе за эти слова… Я тоже хотела сказать… – начала она, но не смогла продолжить – слезы перехватили ей горло.

Он взял ее за руку и увлек за собой в сторону, к стене, в сторону от потока людей.

Они встали друг против друга, чувствуя, что обоим нужно сказать друг другу так много слов, и понимая, что очень трудно будет найти слова, которые бы выразили то, что они сейчас чувствовали.

– А ты сюда – специально? – только и спросила Катя.

– Да, – ответил муж.

Катя с надеждой заглянула ему в глаза.

– То есть ты помнишь… Как мы тут… И аккордеон…

– А как же! Конечно… Это был самый важный день в моей жизни!

Он привлек ее к себе. И Катя прислонилась головой к его груди.

– Ну хочешь, я все брошу?.. А? – запальчиво спросил муж. – Хочешь? Думаешь, мне так нужен весь этот бизнес? Да он вот где уже сидит! – муж ткнул ребром ладони в горло. – Станем жить, как прежде. Я найду человеческую работу. Например, шофера. А что? Я ведь хорошо вожу машину.

Катя улыбнулась и впервые за последнее время почувствовала, что, наконец, успокаивается.

– Ладно, не надо, – она достала платок и осторожно, чтобы не размазывать тушь, промакнула глаза. – Работай уж, что с тобой поделать. Я же знаю, что ты все равно без этого не сможешь. Да и вообще…

Она отстранилась, достала из сумочки пудреницу и озабоченно оглядела в зеркальце свое лицо. Глаза припухли, но, в остальном, все было в порядке. Катя спрятала пудреницу обратно. Потом взглянула на мужа.

– Только, знаешь, – попросила она. – Мне так нужны эти твои слова. Хотя бы иногда! Ты говори их… Хорошо?

Муж с готовностью кивнул.

– Ладно, беги… – вздохнула Катя. – А то куда–нибудь опоздаешь. Твой шофер в дверях уже весь извертелся от нетерпения…

=====

Отправлено: 10 апреля 13:48

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: предложение

=====

Марина!

Только что звонил мой приятель, в прошлом критик, а теперь издатель театрального журнала. Есть два билета на тот самый нашумевший мюзикл, о котором мы с вами недавно говорили. Билетов не достать, моему приятелю прислали две контрамарки, а он идти не может – рожает жена. Контрамарки предложили мне. Пойдемте? Вы, кажется, говорили, что очень хотите посмотреть это самое шоу.

Скажу сразу: я буду рад составить вам компанию. Но если по каким–то причинам вам это неудобно, я готов отдать оба билета вам. Сходите с сыном. Ему понравится.

Билеты бесплатные. Биться за места не придется – вас усадят в директорскую ложу.

Пойдете?

Напишите, пожалуйста, сразу. От меня ждут срочный ответ.

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 11 апреля 10:06

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Проверка связи

=====

Марина! Получили ли вы мою записку? Как насчет мюзикла?

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 11 апреля 12:25

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Re: Очень сожалею

=====

Марина!

Спасибо за ответ.

Я все понял. Вы ждете звонок из Лондона… Люди, находящиеся в Лондоне, обидятся, если не застанут вас дома.

Я понимаю… Такое бывает… Даже в век мобильной связи…

Вы очень, очень сожалеете…

Я тоже…

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 15 апреля 10:48

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Re: Re: Очень сожалею

=====

Марина!

В районе обеда буду проезжать мимо вашей редакции. Может быть, заехать за вами? Пообедаем? Или попьем кофе?

Мне кажется, нам стоит поговорить. Я все время думаю о том, что происходит, и не могу ничего толком понять… Веду с вами мысленный диалог, в чем–то пытаюсь вас убедить, что–то объяснить… Что–то мне подсказывает, что с вами происходит то же самое.

Давайте попробуем поговорить не заочно, а глаза в глаза.

Недалеко от вас открыли новый суши бар. Вы любите суши? Цены, говорят, вполне приемлемые.

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 15 апреля, утро

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Re: Re: Очень сожалею

=====

Марина! Ау-у!

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 15 апреля 12:43

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Re: Увы, много работы…

=====

Все понял. Много работы, не оторваться. К тому же соседка – милейшая старушка – принесла утром пирожки, и вы взяли их с собой на работу. И не планировали во время обеда никуда выходить.

Что ж… Это убедительная причина…

Как говорится, прошу извинять.

Пользуясь случаем, посылаю вам еще один рассказик. Давно был начат и все лежал… Боюсь, что это последний. – Что–то в голову ничего не лезет…

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

Служебный роман

– Не будь дурой: если влюбилась – беги сразу, пока чувство не пустило корни, – учила подруга Элка. – Секретарша – это профессия повышенного риска. Роман с шефом возникает сплошь и рядом, а счастливых судеб – раз два и обчелся.

– Я не секретарша. Я офис–менеджер. И ни в кого я не влюбилась…

Элка насмешливо хмыкнула.

– Он, конечно, женат… Сколько детей?

– Один. Ее сын от первого брака.

Подруга одобрительно кивнула: это легче. Но вообще–то радоваться нечему.

Элка – феминистка и циник. Ее испортила работа. Она занимается психологическим консультированием в фитнес–центре.

– Ах, перестань, пожалуйста, – попросила Аня. – Тут совсем другое. Мне его просто жалко. Потому что он хороший. И одинокий…

– Как, как? Хороший и одинокий? – переспросила Элка, с беспокойством вглядываясь в Анино лицо. И покачала головой: – Так всегда и бывает! Сначала тебе его просто жалко. Ты приносишь ему из дома бутерброды. Потом помогаешь выбрать рубашку. Потом диван в приемной… А потом он смотрит на часы и спешит домой ужинать, а ты остаешься рыдать наедине со своей любовью.

Вообще–то Элка не злая. Просто она Аню очень любит.

– Впрочем… – смягчается Элка, – науке известны и другие случаи… Современный мужик ленив и изнежен. Он падок на лесть и боится трудностей. Если брать его тепленьким, то шансы есть… Но ведь ты такая идеалистка… – Элка покачала головой. – А у мужиков в наше время нет ничего святого. Ровным счетом ничего!

– Ты ничего не знаешь… Он совсем не такой.

– Все они не такие. А потом у нас на всю жизнь – кровоточащая рана в сердце!

Эх, Элка, Элка, разве тут что–нибудь объяснишь! Разве это можно сказать словами?

…Девятый час вечера, в офисе только он и она: он в кабинете, она в приемной. За окном темно, а он как будто не замечает: конец квартала, аврал. Да еще переговоры. Он вообще трудоголик. Приходит первым, уходит последним. Потому что для мужчины дело – прежде всего.

– Глеб Сергеич, я заметила, вы за весь день – только кофе… – заглянула в дверь Аня. И пошутила: – А ведь известно: здоровье начальника – залог благополучия подчиненных. Так что я купила вам блинчики в соседнем кафе…

Дура, конечно. Видела бы Элка.

Он, как будто очнувшись, оглядел заваленный бумагами стол и покраснел. И как–то неловко развел руками.

– В самом деле. Спасибо… А знаете что, давайте–ка вместе… Давайте, давайте, что за церемонии.

Вот, казалось бы, что такого, самовар и блинчики. А как будто праздник. Его лицо рядом, улыбка… Только для нее. И сердце щемит от жалости: пуговица на его рубашке пришита нитками другого цвета – явно мужской рукой. И галстук…

Он перехватил ее взгляд. И нахмурился. А, помолчав, сказал:

– Аня, вам не обязательно сидеть со мной. Я справлюсь один. Мне конечно, приятно. Но вы… такая молодая. И интересная. Вас, наверное, ждут друзья. А мне, если честно, не хочется домой идти.

Аня вскинула на него глаза, как будто просила не продолжать. Как будто хотела сказать, что все давно видит, но верит, что у него все будет хорошо. Потому что у хороших людей все должно быть хорошо.

– А такие галстуки уже не носят, – вместо всего этого сказала она.

– В самом деле? Если честно, я в этом ничего не понимаю. А жена…

Он опустил голову. Потом вздохнул:

– Жена… Грустная история… Я кто? Средней руки предприниматель. Каких сейчас тысячи… Ну, сотни… А она… – он горько усмехнулся. – Тонкая женщина. Созданная для изящной жизни… Мы учились в одном классе. Потом она вышла замуж. И еще раз… И опять неудачно. А потом мы встретились на вечере выпускников… Когда я уже стал тем, кем стал, – он помолчал. Взглянул в глаза Ане и опять опустил голову. – Я надеялся, что она меня со временем полюбит…

– Собственно, зачем я все это вам рассказываю. Вы такая… светлая… солнечная. Вам, наверное, все это дико. Эх, был бы я помоложе, да свободен…

– Что бы тогда? – тихо спросила Аня.

– Я бы за вами приударил! – пошутил он. Но по глазам Аня видела, что в его шутке лишь малая доля шутки.

– Ну что, работаем дальше? – вздохнул он через некоторое время.

И опять: он в кабинете, она за стеной в приемной. Но теперь все как–то по–другому. Как будто их связывает невидимая ниточка…

А в девять зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Валечка…

– Меня зовут Аня…

И почему у его жены такой противный голос?

– Ах, да, Анечка. Вечно путаю имена секретарш. Передайте Глеб Сергеичу, чтобы он по дороге домой купил вина… К нам зайдет один человек… Впрочем, вы его не знаете. А вы тем временем сбегайте, пожалуйста, за сыром… А то Глеб вечно покупает не то. Скажите ему, что я просила. Он вам доплатит за хлопоты.

Аня побледнела. Но сдержалась. Ради него. Только ради него.

– Хорошо. Я схожу. Но ваш муж сегодня придет поздно. Мы еще ждем итальянцев на переговоры.

На том конце провода возникла пауза.

– Итальянцев? – переспросила жена. – Вы в этом твердо уверены? Я могу на это рассчитывать?

«Ну и что, – подумала Аня. – А мне какое дело?»

Через полчаса Глеб Сергеич вышел из кабинета в плаще.

– Все, Анечка. Мы свободны. Переводчик сообщил, что итальянцы сегодня не приедут. У них из–за пробок на дорогах весь график встреч пошел коту под хвост. Попросили перенести на завтра. Так что мы свободны. И я иду мастерить полочку на балконе. Попробую быть примерным мужем. Может быть, все проблема в том, что я мало занимаюсь домом?

Аня замерла и почувствовала, что пол уходит у нее из–под ног. И поняла, что нужно срочно что–то придумать.

– Глеб Сергеич, а что это вы так спешите? – развязно начала она, выходя из–за стола. – А может, нам куда–нибудь сходить?

Глеб вытаращился на Аню так, будто увидел впервые.

– А что? В клуб. Или в кафе. Как сейчас принято?

Глеб нахмурился и некоторое время молчал, уставившись в пол. Потом сказал:

– Вам это не идет, Аня. Совсем не идет.

Она все же заступила ему дорогу.

– Не ходите, Глеб Сергеевич, – попросила она.

Он сердито на нее посмотрел и вышел не попрощавшись.

А утром она застала его бреющимся в кабинете механической бритвой. На кожаном диване лежал скомканный плед.

– Вот… Теперь я бездомный, – Глеб как–то виновато заглянул Ане в глаза. – Ну и пусть. Даже лучше. Как будто камень с души.

Аня опустила глаза.

– А вы знали? – спросил он. – Впрочем, это не важно. У вас никто не сдает квартиру? Хотя бы на первое время.

Аня заволновалась. Заволновалась в основном оттого, что поняла: она вчера не проявила должной настойчивости и выдумки, и именно поэтому у него теперь проблемы. Он бездомный и потерянный. И это очень нехорошо для него. Он так не умеет.

– Нет, квартиру никто не сдает. То есть да, сдает! То есть мне самой после бабушки осталась квартира. Правда, там в настоящее время я живу сама. Но это ничего не значит! Я уже давно хотела вернуться к маме, чтобы и ей было веселее и мне. – Аня вдруг спохватилась, что он может не так ее понять. – Но я не ради денег.

Он посмотрел на нее внимательно и ласково. И улыбнулся.

– Конечно не из–за денег. Я знаю, – сказал он. – Я вообще много о вас знаю. Вы всем помогаете. А я… Я, между прочим, давно… – он не закончил. – И знайте, я буду за вами ухаживать всерьез. Я только с виду такой рохля. А когда хочу, умею быть очень романтичным. И решительным. Вы в этом скоро убедитесь…

Аня улыбнулась.

– Глеб Сергеич, вы только не сердитесь. Но я купила вам галстук. И вообще. Все будет очень хорошо. Потому что у хороших людей все всегда должно быть очень хорошо.

=====

Отправлено: 17 апреля 10:32

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Re: рассказ «Служебный роман»

=====

Марина!

Рассказ отличается от других? Возможно. Он понравился вам меньше? Он мне и самому не очень нравится. Но так хотелось написать что–то более современное. Добавить актуальности.

Взялся за него когда–то потому, что перечитал все мной написанное и с удивлением обнаружил, что все звучит как–то старомодно… Будто бы написано провинциальным учителем… Вот я и попытался ввести модные мотивы…

Наверное, лавры Федякиной не давали мне покоя. Что–то, может, и получилось. Но, видимо, подвели законы нашего жанра – жанра сказочки с гладким концом.

Впрочем, теперь это уже не важно. Я уже писал – это последний рассказ. Хорошего понемножку. Пора мне и честь знать.

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.факс: 78 302 9100

2

=====

Отправлено: 19 апреля 13:17

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: о вчерашнем

=====

Марина!

Честно говоря, после того, что произошло вчера, сам не знаю, зачем пишу. Наверное, для того, чтобы попросить прощения. Хотя и понимаю: случись все еще раз, я поступил бы точно так же.

Началось все с того, что два дня назад я столкнулся возле кассы с Федякиной, и она шепнула мне по секрету, что приближается день рождения вашего сына, что все будут вас поздравлять и она советует мне сделать то же самое. Я возразил, что наше назойливое внимание вряд ли вам понравится и, более того, может поставить в неловкое положение. Федякина же заявила, что если я такой идеалист – это мое дело, она лично не считает себя Львом Толстым или Барбарой Картрайд, а журнальные гонорары для нее – источник пропитания, и она обязательно использует повод для того, чтобы сделать редактору что–нибудь приятное. И вообще, так принято.

Дело, конечно, не в Федякиной. Накануне я твердо решил к вам в редакцию больше не приходить. И рассказов больше не писать. И вообще, никак не напоминать вам о своем существовании – как я понимаю, этим я только усложняю вашу жизнь. Но тут, дернул черт, решил еще разок взглянуть в ваши глаза – напоследок.

У метро я остановился, чтобы купить цветы. Шел вдоль пышного ряда однообразных роз, хризантем, гвоздик, калов и чувствовал, что все это не то, совсем не то! Что вся эта настойчивая, самоуверенная, гордая красота не имеет ничего общего с моим отношением к вам. Но мне повезло: в самом конце цветочного ряда бабушка–пенсионерка продавала пучок первых подснежников. Таких трогательных и нежных рядом с сочными оранжерейными собратьями. Таких робких… Мне показалось, вы поймете то, что я имел в виду.

Как только я вошел в помещение редакции, которое напоминает спортивный зал, разгороженный на клетушки книжными полками и столами, и издали увидел ваши глаза, я понял – что–то не так. При моем появлении в ваших глазах почему–то мелькнуло смущение, даже испуг. Вы непроизвольно обернулись через плечо, и я заметил на вашем столе редакционное ведро с огромным букетом роз – высоких, роскошных, вызывающих, в количестве никак не меньше тридцати, а то и пятидесяти.

Потерпите немного, вы скоро поймете, почему я так подробно описываю то, что вы и сами видели собственными глазами.

Я огляделся по сторонам и на пороге начальственного кабинета увидел нашего мастдая, а рядом с ним – невысокого, приятного на вид и очень уверенного в себе мужчину. Почему–то я сразу понял, что это ваш родственник, о котором рассказывала Федякина, и человек, подаривший вам эти цветы.

Они стояли, оглядывая редакцию как два хозяина жизни – глядя немного свысока на два десятка работающих компьютеров и столько же согнутых журналистских спин. Причем наш дородный мастдай рядом с вашим родственником стал как–то ниже ростом, будто бы сжался. В его позе и движениях читалось что–то приниженное. Очевидно, ваш родственник преуспел в бизнесе существенно больше мастдая и по негласной табели о рангах богатых людей находился на много ступенек выше него. Мастдай что–то оживленно рассказывал профилю приятного на вид невысокого человека.

У меня отчего–то сразу очень испортилось настроение.

Может быть оттого, что я представлял вашего родственника совсем другим… Уж не знаю каким. Может быть, ярко выраженным жлобом, с мясистой шеей и золотой цепью на ней. А может быть, наоборот – артистичным барином, великодушным и щедрым. А он оказался ни тем и ни другим… Он оказался нормальным человеком. С лицом неглупым и волевым. С чуткими, наблюдательными и терпеливыми глазами лесного охотника. Он оказался из тех людей, которых я никогда не понимал, но которые всегда вызывали во мне уважение…

А может быть, дело было в мгновенном напряжении глаз, в чуть побелевших скулах вашего родственника, от взгляда которого не укрылась моя растерянность и ваше смущение. Может быть, дело в коротком болезненном уколе ревности, который он при этом почувствовал, уколе уязвленного собственнического чувства.

Если бы можно было развернуться и уйти, я бы так и сделал. Но повернуть назад на полдороге к вашему столу было невозможно. Я подошел и, забыв отдать вам мои робкие подснежники, сказал не помню какие слова.

Вы смутились еще больше. И, не поднимая глаза, пояснили: «У моего сына сегодня день рождения». Хотя по принесенным цветам можно было догадаться, что я в курсе.

Мужчина рядом с мастдаем наблюдал за нами с нарастающим недоумением. Мастдай, проследивший глазами его пристальный взгляд, с готовностью сказал что–то насмешливое; ваш родственник чуть порозовел, невнимательно кивнул и вразвалку зашагал к нам.

Приблизившись, он демонстративно опустился в кресло между нами и принялся с нарочитой бесцеремонностью и любопытством меня разглядывать.

Это было не просто невежливо. Это был вызов. Он обозначал свои права на вас.

Вы смутились еще больше.

Ситуация начинала меня злить.

«Этой мой троюродный брат», – чуть слышно проговорили вы и опустили голову… Сказать что–нибудь обо мне вы отчего–то забыли… Вам было стыдно за вашего родственника.

Ваш брат пошевелился, пристально следя за вами и за мной.

А мне вдруг как–то разом ясно представились ваши отношения. В которых один заявляет права, а другой вынужден уступать. В которых унизительная зависимость соседствует с тиранией собственника. Отношения, которые отравляет навязчивая подозрительность и болезненная ревнивость. Мне вдруг разом стало понятно ваше уклончивое поведение последних недель.

Вы подняли на меня глаза и видимо прочитали в моем взгляде недоуменный вопрос: «Почему!? Почему!?». Ваши глаза опять опустились. Вам нечего было ответить.

От него не ускользнул этот молчаливый диалог. В его глазах на мгновение вспыхнул и тут же был подавлен недобрый огонек.

Он криво усмехнулся и насмешливо принялся изучать меня с ног до головы, мои всесезонные ботинки, джинсы и легкую не по погоде куртку.

«А вы кто же такой? – насмешливо поинтересовался он. – Писатель?»

Вы покраснели, но ничего не решились сказать.

Но самое удивительное, что я тоже смутился.

Отчего–то мне вдруг представилось, каким идиотом я должен выглядеть в его глазах – человек, пишущий за копеечные гонорары однодневные рассказики в бульварный женский журнальчик. Коллега Федякиной. Неудачник, охваченный манией убогого сочинительства.

Мне вдруг почудилось, что он чертовски прав. И то, что я делаю в вашем журнале, в вашей редакции, вообще рядом с вами – полнейшая нелепость, глупость, проявление упрямства и эгоизма. Раздумья, мучительные сомненья последних недель вдруг разом нахлынули на меня и привиделись в совершенно ином, постыдном свете.

Ваш родственник открыто хамил мне и имел на это право. А я не имел никакого права ему ответить. Потому что был кругом виноват.

Я почувствовал, что земля поплыла у меня из–под ног.

В такие минуты я плохо владею собой. Я знаю за собой эту слабость… Рассудок как будто отключается. Сказывается безотцовщина, детство, проведенное в беспокойных Лиговских дворах. В такие минуты мне становится абсолютно все равно, сколько человек передо мной – два или десять, и каковы будут последствия драки.

И только ваше присутствие заставило меня овладеть собой…

Я понял, что нужно как можно скорее уходить.

«Я зайду как–нибудь в другой раз…» – сказал я. Вы поспешно кивнули. И опять его страшно задело взаимопонимание, которое между нами существовало, то, что мы с полуслова поняли друг друга.

«Вы, кажется, принесли цветы», – напомнил он и с усмешкой кивнул на пучок подснежников, который все еще находился в моих руках. А потом небрежно посмотрел на свои розы.

Это было уже слишком. Он наверняка посчитал, что я пожалел денег на дорогие цветы.

Я почувствовал, что горячая волна накатывает на голову, а сердце холодеет …

Я поймал себя на том, что чувствую какую–то шальную легкость в ногах и пустоту под ложечкой, и, как всегда перед дракой, непроизвольно прикидываю, нет ли в нагрудном кармане пиджака бьющихся предметов.

Блуждающими глазами я огляделся вокруг и заметил стоящую на вашем столе недопитую чашку кофе.

«О, кофеёк! – каким–то неестественным козлиным голосом воскликнул я. – Люблю кофеёк!». Я сделал развязный шаг к вашему столу, подхватил чашку, отхлебнул остывшей жидкости и с лицом абсолютно невинным размашистым движением метнул чашку обратно на стол – так, что часть кофе выплеснулась через край точнехонько на брюки вашему родственнику.

Он вскочил на ноги.

Я принял боевую стойку.

Собственно, зачем я вам все это пересказываю? Вы все это видели своими глазами.

Я чувствовал, что мы оба стремительно обрушиваемся в бездонную пропасть. Перед моим мысленным взором уже проносилось то, что должно было случиться через минуту: летающие стулья, звон стекол, охранник, вбегающий с перекошенным лицом и перетаскивающий с поясницы на живот резиновую дубинку и наручники, визг и топот, заломленные руки и забрызганные кровью стены.

Но, слава Бога, в это время входная дверь распахнулась, и в редакцию, споткнувшись, ворвался подросток – как я догадался, ваш сын. Его чудная белокурая головка с синими глазами жадно огляделась по сторонам, он нетерпеливо скользнул глазами по фигуре мастдая, по спинам сотрудников, по вашему лицу, по цветам, по мне и, наконец, увидел вашего брата. Его лицо просияло, и он побежал к нему.

Ваш брат отступил на шаг и торопливо отряхнул брюки. А я замер на месте, как каменное изваяние.

Потому что ваш сын не просто бежал. Он продвигался вперед короткими рывками, и с каждым шагом его голова делала непроизвольное движение подбородком вперед – как будто хотела помочь не очень послушным ногам преодолеть следующие полметра пространства. Невольная гримаса усилия раз за разом проступала на его лице, а руки сами собой судорожно взмахивали в воздухе.

Ваш сын болел детским церебральным параличом.

Я немного знаком с этой болезнью. Ваш мальчишка был молодцом – очевидно у него от рождения была средняя форма заболевания, но он проделал колоссальный путь по борьбе с болезнью. На полдороге он перешел на торопливый шаг и, хотя внимательный глаз наверняка заметил бы некоторую принужденность его походки, к нам приближался вполне здоровый ребенок. На лице его светилась гордость за себя – он, видимо, хотел похвастать перед родственником тем, как он бегает.

Не знаю, зачем я описываю это так подробно. Вы при всем этом сами присутствовали.

Он остановился перед вашим братом, глядя на него сияющими глазами и не замечая вокруг никого другого. Он был очарователен, ваш сын, с лицом вдохновенным и открытым, Брат ободряюще потрепал мальчишку по плечу – молодец! – и тот просиял.