Текст книги "Хунхузы (Собрание сочинений. Т. I)"

Автор книги: Павел Шкуркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

III
Серьги

…Хунхуз хунхузу – рознь… Правда, в тех шайках, где хозяин ее, по вашему атаман, поддерживает строгую дисциплину – в таких шайках случаев бессмысленной жестокости, ненужных убийств или грабежа бедных людей почти не случается; но там, где дисциплина слаба, каждый хунхуз может своевольничать и творить всякие безобразия. А если в такой шайке атаманом сделается еще человек без всякого чувства совести и чести, то тогда не только богатым людям, но и нам, бедным крестьянам-земледельцам, часто приходится очень плохо. Тогда одна только надежда на наши «туань-лянь-хуй», т. е. «обученные военному делу общества», так называют у нас деревенские добровольные милиции, цель образования которых – именно защита от хунхузов. Вы ведь знаете, что солдат у нас мало, да и расквартированы они там, где как раз хунхузов мало, или их совсем нет; кроме того, солдаты очень неохотно дерутся с хунхузами: то ли им неохота рисковать собой ради нас, то ли неловко идти против своих бывших «братьев». Между солдатами ведь много бывших хунхузов. Во всяком случае, если на кого мы надеемся, – то только на нашу милицию.

То, что я хочу рассказать вам, случилось в деревне Чао-янъ-гоу, на южной дороге от Омосо к Нингуте. Дорога эта идет по правому берегу верхнего течения реки Муданьцзяна, до его впадения в прелестнейшее во всей Маньчжурии озеро, называемое Биртынь или Да-ху. И хотя именно здесь-то и зародилось маньчжурское государство, но рассеянные всюду валы и городища представляют собою остатки не маньчжурских городов, а какого-то другого, более древнего государства, существовавшего на этом месте до маньчжур, Бохая, что ли. Кое-где остались здесь еще старые усадьбы настоящих маньчжурских семей, говорящих у себя дома по-маньчжурски; но у них ничего о старине узнать нельзя, потому что они народ все необразованный.

И места же здесь красивые! Все лес и горы; но не те дикие и непроходимые горы, которые, говорят, тянутся дальше на восток, – а целый, донельзя запутанный лабиринт невысоких хребтов, отдельных сопок, перевалов, ущелий и долин с бесконечным количеством чрезвычайно извилистых рек, речек и ручьев. Мест, удобных для пашни, не так уж много; но лесу, а в лесу зверя – сколько угодно.

Кругом на много верст, на север и запад, до Нингуты и Гирина, а на восток и юг, Бог знает, до какого места – нет крупных городов и поселений, а следовательно, нет и солдат.

Словом, этот край – благодатное место для хунхузов.

Они здесь всегда водились; есть и теперь.

Солдат в этих местах, как я говорил – почти нет; да и слава Богу – без них лучше. Поэтому для защиты от хунхузов, как в нашей деревне, так и в соседних: Гуанъ-ди, Гань-цзы, Ша-хэ-янь-эръ, Да-дянъ-цзы, Да-шань-цзуй-цзы и т. д., везде образованы отряды туань-лянь-хуй. Мне только что минуло шестнадцать лет, я тоже поступил добровольцем в наш деревенский отряд и с гордостью, хотя и обливаясь потом, таскал старую берданку во время наших редких строевых учений.

Дома у моего отца было большое хозяйство; всего было вдоволь – знаете, как в зажиточных китайских усадьбах: и хлеб свой, и скот есть, и огород; сами ткали и красили дабу, сами и водку гнали. Ну словом, как у вас говорится – была в доме полная чаша. Работников у нас было несколько человек, но отец заставлял меня и братьев работать наравне с работниками.

Однажды мы с отцом были в фанзе. Кто-то со двора крикнул, что свиньи ушли в поле. Отец взглянул на меня – я понял и тотчас побежал, чтобы загнать свиней домой. Но, когда я их гнал, то увидел, что наши кони также забрели на дальнее поле, засеянное гаоляном. Поэтому, загнавши свиней, я побежал за лошадьми. Но хитрая скотина, увидев меня, стала потихоньку уходить все дальше и дальше, так что я должен был сделать круг версты в две, чтобы обойти их.

Только что я собрался было гнать коней домой, как случайно я увидел в стороне, по дороге на Да-дянь-цзы, медленно ехавших гуськом шестнадцать верховых людей. Я испугался, потому что у каждого из них были ружья за спиной, и я упал между грядками гаоляна, но так, чтобы мне было все видно. Как только они скрылись за складкой местности, я бросился бегом домой и рассказал отцу.

Сомнения не было, что это были хунхузы – кто же ездит с ружьями в наших краях? Отец тотчас дал знать начальнику нашей милиции Ли Юнъ-си. Тот в одну минуту собрал весь наш отряд, и мы бегом, прямым путем через поля, направились наперерез.

Дорога на Да-дянь-цзы делала здесь большой крюк, и на ней было несколько топких мест, так что хунхузы должны были задержаться, и мы успели раньше их добраться до глубокой промоины, находившейся около дороги и заросшей кустарником. Тут мы и залегли.

У нас было четыре фальконета – знаете, огромные ружья, заряжающиеся с дула круглыми пулями в полтинник величиной. У других были берданки и несколько крупнокалиберных шомпольных ружей. Мы удобно разместились по краю рытвины, зарядили ружья и условились, что по первому крику фазана мы прицелимся, а по второму крику – сразу выстрелим. При этом было точно распределено, кому стрелять в первого хунхуза, кому – во второго и т. д., до последнего.

Прошло немного времени – показались хунхузы. Я волновался страшно, впиваясь глазами в крупного хунхуза, ехавшего в самом конце: мне, как младшему, поручено было стрелять в последнего.

Хунхузы беспечно подъехали почти вплотную к нам, изредка перекидываясь отдельными словами. Ветер был от них в нашу сторону, а то, может быть, их кони почуяли бы нас. Наша позиция была отлична: все хунхузы были как на ладони, кроме последнего.

Раздался удивительно естественный крик фазана. Я растерялся было, забыв, что это означает; но вид моего соседа, прицелившегося в кого-то, вернул мне память. Я торопливо приложил щеку к прикладу и стал наводить ружье, но что-то застилало мне глаза. Хунхузы, услыхав крик, все повернули головы в нашу сторону; некоторые придержали коней. Раздался второй крик – и страшный залп оглушил меня. Шум, крик, брань, конский топот и застилавший все дым так меня перепугали, что я сполз глубже в рытвину…

Когда через момент я выглянул, то увидел, что мои товарищи вылезли наверх и осматривают лежащие на дороге тела убитых и умирающих. Пятнадцать человек остались на месте, и только шестнадцатый, в которого я стрелял, убежал пешком в кусты, и мы его не поймали. Лошадь же его, раненая мною в ногу, ковыляла на трех ногах и жалобно ржала. Остальные кони разбежались, но недалеко.

Коней скоро переловили, оружие хунхузов и то, что у них было при себе ценного, отобрали, трупы зарыли – и дело с хунхузами, казалось бы, было кончено.

На деле же вышло не совсем так…

Жил у нас в Чао-янъ-гоу крестьянин, по имени Фанъ Лао-эръ. Усадьбы у нас не сгруппированы все вместе, а разбросаны на несколько верст; его же фанза была крайняя, в одном из боковых распадков и в стороне от дороги, так что к Фану очень редко кто заглядывал из наших односельчан. Поэтому никто из нас и не знал, что через несколько дней после столкновения с хунхузами, к Фану пришел его побратим, некто Чжанъ, с которым Фанъ лет десять тому назад сделал «кэ-тоу», т. е. заключил братский союз. Вскоре после этого Чжанъ куда-то исчез, и Фанъ с тех пор его не видел. Теперь же, когда Чжанъ вернулся, Фанъ, согласно китайским обычаям, ласково встретил своего названного брата, и, так как у последнего не было определенной работы, то он поселился пока у Фана.

Как-то утром захожу я к Фану по делу и вижу, что вместе с Фаном на кане сидит какой-то коренастый человек средних лет и ест початок кукурузы. Лицо его как будто мне знакомо; но где я его видел, вспомнить не могу. Я поздоровался с хозяином и гостем, присел на кан и, как полагается, из вежливости спросил гостя:

– Вы, кажется, кушаете бао-эръ-ми? (т. е. початок кукурузы).

К великому моему изумлению, он сердито посмотрел на меня и ответил:

– Бу-ши, во кэнь му-тоу, т. е. «нет, я грызу дерево»…

Я не понял; но, как младший, не посмел расспрашивать, и, сделав свое дело, вернулся домой. Тут я рассказал отцу о госте Фана и об его странных словах. Отец почему-то встревожился и тотчас послал за нашими двумя соседями, которые оба служили в нашей милиции, и заставил меня повторить рассказ.

Оба гостя также взволновались и тотчас пошли к нашему начальнику, Ли Юнъ-си.

Я обратился к отцу за разъяснениями. Отец улыбнулся:

– Да разве ты не понимаешь, что ты обидел человека?

– Как, я? Я ничего не говорил; наоборот, был очень вежлив…

– Ты сказал ему «бао-эръ-ми», т. е. «зерна кукурузы, обернутые листьями», потому что слово «бао» значит обвернуть, т. е. спутать, связать чем-нибудь, например веревками. А ты разве не слыхал, что хунхузы никогда не говорят неблагоприятных для себя слов, чтобы этими словами не накликать на себя беду, а заменяют их другими, условными выражениями, как было и в данном случае: грызть дерево – это и значит есть початок кукурузы.

– Так, значит, этот человек – хунхуз? – вскрикнул я, пораженный.

– Выходит, что так!

В это время послышались шаги, и к нам в фанзу вошел Ли Юнъ-си и оба соседа. Ли расспросил меня хорошенько. Затем, посоветовавшись с отцом и соседями, решил, что, прежде чем принять какие-либо серьезные меры, нужно послать к Фану на разведку.

Выбор его пал на жившего поблизости домохозяина Энь Цзя-ю, человека хитрого и осторожного.

Ли так и сделал: он пошел к Эню и приказал ему отправиться к Фану и разузнать, кто у него живет. Но при этом Ли умолчал о том, что я ему рассказал.

Часа через два Ли, взволнованный, пришел к нам и говорит:

– Удивительное дело! Энь вернулся и говорит, что у Фана никого нет, и никто посторонний в его фанзе не жил.

Отец удивленно взглянул на меня – очевидно, у него зародилась мысль, не выдумал ли я всю историю?

Мне сделалось обидно до слез, и я горячо воскликнул:

– Если Энь ничего не видел, то я найду этого «грызуна дерева». Пойдемте, господин Ли, со мною!

Ли переглянулся с отцом: очевидно мое заявление убедило их в правоте моих слов.

– Подождите, – успокаивал меня Ли, – мы это дело еще проверим.

Ли вышел и, как узнал после, послал к Фану еще другого односельчанина, Хуанъ Цянь-ю. Но последний пошел не к Фану, а к соседу последнего, Юй Чжэнь-хайю. На вопрос Хуана, Юй Чжэнь-хай ответил, что, действительно, у Фана уже дней десять живет его побратим, некто Чжанъ.

Всем стало ясно, что дело нечисто со стороны Эня; тут пришлось уже действовать самому старшине милиции. Он собрал нас человек двенадцать милиционеров (ну, конечно, и я был в том числе), и мы все направились к фанзе Фана, но не прямой дорогой, а в обход, горами.

Хотя жар уже спал, но все-таки я был весь мокрый, хоть выжми, когда мы взобрались на последнюю сопку, к другой стороне которой вплотную примыкала фанза Фана. Сопка была невысокая, но к стороне фанзы такая крутая, что по ней мудрено бы спуститься, если бы не молодой дубняк-кустарник, прикрывавший бока ее сплошь донизу. Кустарник же прикрывал нас так, что мы добрались до фанзы незамеченными никем из ее обитателей. Если бы Ли повел нас обычной дорогой, то птица, конечно, улетела бы из клетки, потому что спереди фанзы долина была, как на ладони, на добрую версту.

Мы обошли фанзу с обеих сторон и только тогда залаяли собаки. Несколько человек из наших остались на всякий случай, во дворе, а другие, в том числе и я, быстро вошли в фанзу.

Хозяин Фанъ встретил нас посреди фанзы. Его гость, Чжанъ, сидел на кане, держа в руках трубку – мы, очевидно, помешали ему курить опий; лампочка еще горела, и своеобразный удушливый запах наполнял небольшую фанзу.

Ли прямо приступил к делу.

– Кто ты такой? – обратился он к поднявшемуся при его приближении китайцу.

– Моя фамилия Чжанъ, – дерзко ответил тот.

Теперь только я его внимательно рассмотрел: среднего роста, лет 35, коренастый, с широкой костью – он производил впечатление сильного, решительного человека.

– А ты кто такой, – продолжал он, – что врываешься в дом и даже не приветствуешь хозяина?

Но нашего Ли трудно было смутить.

– Ты мне после будешь читать правила вежливости, а теперь отвечай: кто ты такой и зачем сюда пришел?

Тогда в разговор вмешался Фанъ:

– Это Чжанъ, мой побратим, уже лет десять тому назад мы сделали с ним кэ-тоу.

– А где же он был эти десять лет и что делал, если никто из нас его не помнит?

– Я… я… не знаю, – растерялся Фанъ и, обратившись к Чжану, спросил:

– Вы где жили это время?

– Ладно, теперь мы сами с ним поговорим, – сказал Ли, отстраняя Хана.

Ли стал обстоятельно допрашивать Чжана, но получал лишь уклончивые или дерзкие ответы.

– Ну, так ты у нас заговоришь, – сказал рассерженный Ли и приказал положить Чжана на спину на две скамейки так, что пятки его были на одной скамейке, сидение на другой, а средняя часть ног – на весу. Один из наших людей сел верхом ему на нижнюю часть ног, а двое на живот и грудь; руки его связали под скамейкой. Принесли здоровую дубовую жердь и положили поперек на колени Чжана. На концы жерди село два наших милиционера.

Вероятно, боль была очень сильная; но Чжанъ только бранился и уверял, что он «хороший» человек. Тогда на концы жерди село еще по одному человеку. Несмотря на жестокую боль, Чжанъ стоял на своем…

Пришлось позвать остальных со двора. Ли приказал еще двум сесть на жердь – она согнулась под тяжестью трех тяжелых людей на каждом конце; но Чжанъ продолжал кричать о своей невиновности, мешая мольбы с бранью.

Я с ужасом смотрел на пытку – это было мне впервые… Я не понимал, как могут ноги выдержать такой страшный груз.

Наконец, на жердь село еще двое – жердь согнулась почти до полу. Я ждал, что колени несчастного должны в эту минуту сломаться, но Чжанъ страшно закричал:

– Ху-фэй, ху-фэй! т. е. «я хунхуз, хунхуз!»

Пытка тотчас была прекращена, и Чжана подняли; но в первую минуту он стоять не мог. Его посадили, и Ли продолжал допрос.

Чжанъ сознался, что он – атаман шайки, возвращавшейся после хорошей «работы» с района реки Мулиня, причем им удалось ограбить золотопромышленников. К несчастью, вся его шайка была убита здесь же, в Чао-янъ-гоу, и он один спасся. Так как ему некуда было деться, то он вспомнил, что здесь у него живет побратим. Он и пришел к Фану, который, как названный брат, отказать ему в гостеприимстве не мог. Но Фанъ не имел понятия о том, что он – хунхуз…

– А приходил сегодня сюда Энь Цзя-ю? – спросил Ли.

– Приходил, – ответил Фанъ.

– Почему же он сказал, что у тебя в фанзе никого посторонних нет?

Фанъ замялся.

– А потому, – ответил за него Чжанъ, – что я дал ему золота и просил не говорить обо мне.

– Сколько ты дал?

– Один или полтора ляна золотого песку.

– А ну, хозяин, – продолжал Ли, – где вещи твоего названного братца?

Фанъ, напуганный до смерти сценой пытки и боясь, чтобы его не привлекли к ответственности за укрывательство хунхуза, тотчас указал небольшой узелок, спрятанный в большом ящике под налепленным на стене изображением богов.

Узелок, хотя и небольшой, был очень тяжел. Когда его развязали, прежде всего бросились в глаза несколько завернутых в бумагу круглых свертков гириньских юань (долларов). Затем в тряпочке было завернуто что-то очень тяжелое: развязали – там оказался золотой песок, фунта четыре.

Наконец, наше внимание привлек совсем маленький узелок из красной дабы, завязанной ниткой, которого сначала мы и не заметили среди вороха оберточной бумаги. Развязали нитку, развернули тряпочку – и увидели две пары золотых женских серег… Но что это? На всех серьгах видны следы крови, а на двух из них, на тонких частях, вдевающихся в уши, присохло по куску чего-то черного, бесформенного…

Все остолбенели. В первый момент я не понял, в чем дело; но затем, как молния, прорезала мой мозг мысль: да ведь это – куски человечьего мяса! Хунхуз, очевидно, не дал себе даже труда вынуть серьги из ушей, а вырвал их вместе с мочками.

Очевидно, эти же мысли пришли в голову и всем нашим товарищам. То, что мы видели, было явление из ряду вон выходящее…

– Э, так ты вот какой хунхуз! – обратился Ли к Чжану: – так, значит, ты можешь оскорбить или убить даже женщину?

Чжанъ смутился в первый раз и опустил голову.

Дело в том, что в ряду неписаных правил, строго соблюдаемых хунхузами, есть одно, которое ни один из уважающих себя «храбрецов» не нарушит: нельзя оскорблять или обижать женщину. За оскорбление женщины во время пребывания его в шайке (в другое время – это его частное дело) ему грозит со стороны атамана ни больше ни меньше, как смертная казнь.

Вот почему наша страшная находка привела в смущение даже такого злодея, как Чжанъ. Он больше не промолвил ни слова, когда мы связали ему руки сзади и повели его в пустой сарайчик около дома Ли, игравший роль арестантского помещения. Тут Чжану дали поесть, а затем снова связали покрепче руки и ноги и, приставив часовых, разошлись по домам: было уже поздно.

Ли тотчас написал подробное донесение начальнику, жившему в своей деревне Гуанъ-ли и исполнявшему должность вроде начальника уезда. Гонец, посланный с этим донесением на хорошей лошади, был в пути всю ночь, и на другой же день привез ответ.

Последний был очень короток: «Хунхуза такого-то – казнить».

Итак, нам пришлось взять на себя еще и это неприятное дело.

Чжану объявили об ожидающей его участи. Он ни одним словом не выразил того, что думал или чувствовал. Конечно, он и сам заранее знал, что на другой исход ему надежды нет…

Как полагается в таких случаях, приготовили хороший обед, покормили его, дали выпить водки, а потом угостили даже двумя трубками опия. Я удивлялся, глядя на аппетит и на спокойствие приговоренного к смерти человека.

После обеда связанного Чжана вывели из сарая и повели к реке. Весь отряд милиционеров сопровождал его.

Речка в этом месте не широка, но глубока. Правый, наш берег – обрывистый; а противоположный – более пологий, покрытый галькой и во многих местах заросший травой. Чжана поставили спиной к реке над самым обрывом, под которым было очень глубоко, и решили здесь застрелить его, чтобы труп упал в воду. А чтобы он не всплыл, то к его ногам, к обоим локтям связанных рук и даже к косе привязали по порядочному камню.

Только что мы стали от него отходить, и тот, кому приказано было стрелять, стал заряжать ружье, – как раздался крик кого-то из наших, и затем – сильный всплеск воды: Чжанъ, не дождавшись казни, сам бросился в воду…

Мы все подбежали к обрыву и нагнулись: быстро бегущие по поверхности струйки не давали возможности проникнуть взгляду в глубь черной воды…

– Ну, теперь все кончено, – сказал кто-то, – можно идти домой.

– Нет, погодите еще, – возразил Ли, и мы остались на берегу, усевшись на землю и обмениваясь мыслями и замечаниями по поводу событий последних дней.

Река плавно катила свои воды; главное течение было у противоположного берега, а середина реки была гладка и тиха.

Прошло, мне кажется, никак не меньше четверти часа. Но вот посреди реки, шагах в сорока пяти от нас вниз по течению, мы заметили на поверхности какое-то движение. Мы стали всматриваться. «Рыба», – думаем…

И вдруг с реки, как раз с того места, мы услыхали голос Чжана:

– Ну, если только я уйду, то ни один из вас жив не будет, – и затем следовала сочная брань по нашему адресу.

Это плыл под водою Чжанъ, выставив над поверхностью только губы и нос. Мы были поражены донельзя, как человек мог быть столько времени под водою и не утонуть…

– Вот вы говорили, что теперь можно и уйти, – сказал Ли Юнъ-си, – а вот он вам теперь показал, как от него уходить раньше времени!

Тогда один из наших приложился и выстрелил в то место, где чуть заметно виднелось что-то над водой.

Чжанъ скрылся совсем под воду, и я думал, что он убит. Но другие разочаровали меня на этот счет и сказали, что при таком положении попасть во что-либо, находящееся под водой, невозможно: пуля непременно сделает рикошет от воды, а под воду не проникнет.

После только мы узнали, что Чжанъ был замечательным пловцом – он выучился плавать, когда в Мауке ловил морскую капусту для Семенова[2]2
  Як. Лаз. Семенов, владивостокский купец, прозванный «королем морской капусты».


[Закрыть]. Теперь он бросился в воду, пошел ко дну, развязался там и снял с себя все камни. Какие для этого нужны были выносливость и уменье!

Покамест я раздумывал об этом, прошло несколько минут. И вдруг снова, но уже шагах в двухстах ниже нас по реке, из воды вынырнул Чжанъ, и, грозя нам кулаком, продолжал ругаться. По-видимому, он считал себя уже в полной безопасности. Раздались два-три выстрела, поднявшие всплески воды довольно далеко от пловца, что заставило его снова нырнуть.

Тогда один из нас, отличный стрелок, побежал с берданкой вниз по берегу. Пробежав шагов с триста, он остановился за кустом и навел винтовку на реку.

И как раз против него Чжанъ опять вынырнул чуть не до пояса и снова начал честить нас, грозя кулаком…

За кустом раздался выстрел. Чжанъ быстро нырнул.

– Попал, попал, кажется, в руку! – закричал стрелявший.

Мы все уже бежали по берегу. Очевидно, Чжанъ недолго проплывет с раненой рукой и постарается выбраться на берег, чтобы уйти от нас зарослями.

Ли расставил весь наш отряд по берегу на некотором расстоянии одного стрелка против другого, и мы оцепили, таким образом, берег примерно на пол ли (четверть версты).

Расчет Ли оказался верным. Прошло всего несколько минут, как один из наших милиционеров услыхал на другом берегу шум скатывающейся гальки. Он присмотрелся и увидел Чжана, который ползком пробирался между редкой травой и невысокими побегами ивняка, пробивавшимися сквозь гальку, покрывавшую откос противоположного берега. Река здесь хотя и глубока, но шириною саженей семь, не больше.

Милиционер крикнул нам:

– Скорей, скорей, он вылез!

Мы все бросились к нему. Ли, опережая меня, крикнул:

– Поодиночке не стрелять – будем стрелять залпом!

Чжанъ был весь виден, как на ладони. Я видел ясно, что левая рука у него около локтя в крови и не действует. Он все продолжал ползти… Но почему он не вскочил на ноги и не бросился бежать – я до сих пор не знаю; быть может, он очень устал и ослабел от потери крови, или не мог подняться по довольно крутому скату вследствие осыпания гальки – кто его знает! Но, если он рассчитывал, что мы его плохо видим, то он ошибся…

По команде Ли, грянул залп. Чжанъ не издал ни звука; но тело его как-то осунулось, и вся спина залилась кровью. Оно медленно перевернулось, сползло по откосу вниз и погрузилось в воду…

Теперь можно уже было идти домой. Никто из нас никогда больше не видел Чжана.