Текст книги ""Та самая Аннушка". Часть первая: "Аннушка и ее Черт" (СИ)"

Автор книги: Павел Иевлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава 7
Застрять в текстурах

– Иначе представлял себе загробный мир, – сказал я, поднимаясь из лежачего положения в сидячее.

– И что тебя не устраивает? – мрачно спросила Аннушка, садясь рядом.

– У меня всё ещё полторы ноги, причём половинка зверски болит. А ещё тут холодно и воняет бензином.

– Бензином от бидона, – пояснила девушка. – Я его каким-то образом прихватила с собой. Не знаю, как так вышло. Наверное, успела к нему привязаться.

– И ко мне?

– Нет, тебя я утащила специально. Ты спрашивал про мой аварийный выход? Ну так это он.

– Ты говорила, что пассажиров не берёшь.

– И не без причин. Но авось обойдётся.

– А почему вокруг туман и холод?

– Туман, потому что ты не умеешь правильно смотреть. Тут довольно красиво, как по мне. Но твой мозг не даёт тебе это увидеть.

– Почему?

– Боится, что кукуха вылетит. Изнанка мироздания – зрелище, требующее привычки.

– Так где мы?

– «Застряли в текстурах», как говорил один отважный юноша, большой любитель игрушек. В некотором смысле мы нигде. Точнее, «в нигде». Мультиверсум состоит из множества миров. Обычно для наглядности это представляют как бесконечную стопку бумаги, где на каждой странице картинка. Одна страница – один мир, поэтому их обычно называют «срезами». Такие, как вы, лазальщики-в-дырки, перелезаете с листа на лист сквозь прогрызенные какими-то жучками ходы и не можете выбирать, где окажетесь. Такие, как я, «люди дороги», едут куда захотят… Ну, ладно, не так красиво, у нас тоже свои пути, но возможностей всяко больше. Очень редкие специальные люди умеют выпрыгнуть из плоскости листов в несуществующий промежуток между ними. В нём-то мы и сидим, как дураки, в обнимку с бидоном бензина. В моменте мне это показалось лучше, чем сгореть к чертям.

– Как мы можем в нём сидеть, если он несуществующий?

– Я не сильна в теории. Как-то. Отстань.

– Судя по твоему настроению, это не лучшее место на свете?

– Я удивляюсь, что мы ещё живы, – призналась она. – Точнее, что жив ты. Я-то девушка привычная, могу прогуляться, вылезти в другом срезе, осмотреться, подумать, как я дошла до жизни такой, как бы мне добраться до обитаемых мест, найти помощь и вернуться за «Чёртом». Но с тобой совсем другая история.

– Я вроде бы в порядке, – сказал я, прислушавшись к ощущениям в организме. – Только огрызок ноги болит и холод собачий, как в морозилке. Удивляюсь, как ты не мёрзнешь в курточке своей.

– В этом-то и проблема… Ладно, встать можешь?

– Костыли, ты, похоже, не прихватила.

– Ну, блин, извини. Пара миллисекунд – это маловато времени на сборы.

– Ладно, неважно.

Я оперся на тележку, которая перенеслась вместе с бидоном, и, держась за её ручку, встал, стараясь не наступать на протез. Больно, но терпеть можно. Вокруг как будто туманный шар, в центре которого я, а за стенками тьма. Никаких источников света, но себя, бидон, тележку и Аннушку я вижу совершенно отчётливо, а больше тут ничего и нет. Мне кажется, или стало ещё холоднее? Аж сводит всё.

– Ты как?

– Мёрзну, как моржовый хрен. В остальном не хуже, чем раньше.

– Идти можешь?

– Скорее, ковылять. Но, если опираясь на тележку…

– Поковыляли быстрее. Обопрись на меня.

Аннушка толкнула ручку тележки, я повис, частично опершись на неё, частично на ту же ручку. Три ноги и четыре колёсика. Скорость передвижения соответствующая.

– Чёрт, – сказала Аннушка минутой позже. – Что за, сука, засада?

– В чём дело?

От мороза у меня уже мутится в глазах. Уже не столько холодно, сколько больно. Ощущение, как будто меня медленно погружают в жидкий азот.

– Мы не движемся. Что-то не так. Очень, сука, сильно не так.

– Но-но, – попытался возразить я, – целых десять шагов, я считал!

– Мы шевелим ногами, но не движемся! Как будто и правда застряли… Я не могу вытащить тебя! Ты весишь тонну! В метафизическом смысле.

– К чёрту… Я всё равно так замёрз, что сейчас раскрошусь в лёд для виски… Только спину что-то греет…

– Вот я дура! Терпи! Сейчас! Секунду!

Аннушка сдёрнула с меня винтовку, шипя и срывая ногти; голыми руками выкрутила пробку, достала источник питания. Он как будто стал светлее, уже не переливаясь угольной чернотой, а наполняясь оттенками серого.

– Вот откуда энергия! – девушка сжала цилиндр в руке, туманные стены отпрыгнули назад, мне сразу стало теплее. – Во я тупая… Что б мне сразу не вспомнить про акк? Давай, шевели копытами, пока он не сдох! Быстрее, ещё быстрее! Последнее усилие, клянусь! Да напрягись ты!

Я напрягался изо всех сил, и, можно сказать, почти бежал. Насколько это возможно, прыгая на одной ноге с тележкой и бидоном.

– Ещё чуть-чуть! – вопит в ухо Аннушка. – Вот. Всё…

Чёрный туман моргнул и выплюнул нас.

Прямо в воду.

* * *

– И вот спрашивается, на кой чёрт мы пёрли этот бензин? – мрачно спрашивает Аннушка, глядя сквозь окно на затянутое чёрными облаками небо. Оттуда льётся непрерывным потоком дождь.

– Чтобы заправить твою машину.

– Чувствую себя полной дурой. Ну почему мы сразу так не сделали?

– Как?

– Не вышли через Изнанку?

– Не знаю. Почему?

– Потому что я дура, – самокритично сказала девушка.

– Зато ты красивая, – утешил её я.

– Ага, особенно после того, как мы вылезли из болота. С бидоном, глядь, бензина вылезли! Как ты сказал? Кикимора? Это, кстати, кто?

– Фольклор. Обитательница болота. Кажется, заводит путников в трясину и жрёт. Но я точно не помню.

– По-твоему, это красиво?

– Мокрая маечка – это всегда красиво.

– Иди в жопу. Да ты будешь, сука, гореть, или нет⁈

Огонь, который она безуспешно пыталась развести в камине, снова погас, что неудивительно, поскольку дрова сырые. И растопка сырая. И всё сырое. Мы расположились в домике, похожем на небольшую гостиницу, возле залитого водой по самые отбойники шоссе, так что дождь больше не льёт нам на головы, однако сырость вокруг такая, что предмета с содержанием воды менее пятидесяти процентов тут не найти. Мебель, которую мы разломали на топливо, представляла собой раздутую от влаги древесину с облезшим лаком и сгнившей тканью. Доски пола пошли винтом, выпуская в щели чёрную плесень вперемежку с белёсой травой. Единственный растопочный материал – две книги, которые мы притащили с собой из мира песчаных бурь. Они лежали в моём рюкзачке и не успели промокнуть, пока мы тонули в десяти метрах от трассы. Эти десять метров дорого нам дались, но мы вытащили всё, включая бензин.

– Бензин, – напомнил я Аннушке.

– Что с ним?

– Он отлично горит.

– Чёрт, я настолько привыкла лить его в бак, что даже не подумала… Сейчас.

Она притащила с кухни железную кружку, открыла бидон, зачерпнула, понюхала…

– Какой-то он… А, ладно.

Плеснула в камин, щёлкнула зажигалкой. Полыхнуло, завыло в трубе.

– Надеюсь это сырьё просохнет и займётся раньше, чем мы выльем туда все полсотни литров, – сказала Аннушка недовольно. – Святые Хранители, как же я не люблю этот мир!

– Так ты бывала тут раньше?

– Нет, блин, наугад в первое попавшееся болото нырнула!

– Я не знаю, как это работает, – напомнил я. – А ты пока только ругалась, ни слова не объяснив.

– У меня есть повод! Сука, да у меня тысяча поводов ругаться! Всё через жопу, вот буквально всё! Слушай, скажи честно, тебя никто не проклял случайно? Ну, может, ты какую-нибудь злую ведьму огулял спьяну? Поматросил и бросил? Блин, я не помню, чтобы мне когда-нибудь так не пёрло, как с тех пор, как я тебя встретила. Творю какую-то дичь.

– Может, потому что везёт мне? Бывает везение за чужой счёт?

– Без понятия. Но я столько повидала, что не удивлюсь. А тебе везёт?

– Я не сдох в том мире. Я встретил тебя.

– Так себе везение. Может, всё-таки ведьма?

– Нет, – ответил я, подумав, – из всех моих знакомых женщин больше всего на ведьму похожа, пожалуй, ты. Но с тобой у нас ничего не было. К сожалению.

– С чего это я ведьма? – удивилась Аннушка, выкладывая мокрые куски мебели вокруг загоревшихся.

– Красивая. Смелая. Творишь чудеса. Грязная, как будто только что выкопалась из могилы.

– Что-о-о? Ой, иди в задницу. Ты и сам не краше. Болото есть болото. Но лучше оно, чем Изнанка. Если бы не акк…

Она протянула мне совершенно белый, полупрозрачный, как из мутноватого оргалита, цилиндрик.

– Что с ним?

– Он пустой. Изнанка сожрала всё то море энергии, что было у него внутри. Только за счёт этого ты жив. Только за счёт этого я смогла вытолкнуть тебя в срез.

– И что с ним теперь делать?

– В жопу засовывать, блин! Что за вопрос? Оставь как сувенир. Вместе с винтовкой. Ей теперь только по голове если кого стукнуть.

– И что, никак его нельзя… ну, я не знаю… зарядить?

– Не слежу за вопросом. Вроде бы можно было, потом стало очень проблемно, потом совсем никак… В общем, моя позиция: «В жопу древние артефакты». Можешь приступать.

– Воздержусь, пожалуй, – сказал я, убирая цилиндрик в карман. – Вдруг да подвернётся оказия. А нет – на полку поставлю, любоваться. Рядом винтовку на ковёр пришпандорю, будет дизайн.

– Как знаешь, – согласилась Аннушка. – В принципе, он и пустой чего-то да стоит. Надеюсь, скоро тут будут те, у кого можно спросить.

– То есть это не просто рай для лягушек? Тут кто-то живёт?

– Не, если б тут кто-то жил, ему бы понадобились жабры. Местные что-то такое учинили с климатом, что дождь не перестаёт никогда. Учинили и делись куда-то, может, в жаб мутировали, не знаю. Отвратное местечко, но по какой-то причуде топологии почти все накатанные маршруты его цепляют. Есть такие места, сами по себе низачем, но торчат, как гвоздь в подмётке. Максимум вероятности с кем-то пересечься, если не можешь добраться сам. Это одно из них. Не самое приятное, но ближайшее, куда я дотянулась с Изнанки. Рано или поздно тут кто-то проедет – это уже больше, чем можно сказать про девяносто процентов срезов. Как твоя нога?

– Хреново, – сказал я коротко. – Жить буду, но протез надену не скоро.

– Ничего, сиди, отдыхай. Камин разгорелся, сейчас обсохнем сами, потом просушим пару матрасов, будем валяться и ждать попутки. Книжку, вон, пока почитай. От неё почти половина осталась.

Аннушка раскрыла остаток тома, страницами которого разводила камин, и прочла вслух:

«…Позволь же мне принять в себя твою мощь! – вскричала Озилия. – Разреши сделать для тебя всё! Как сладостно дать тебе то наслаждение, для которого создана женщина!» М-да, ещё один типичный образчик тамошней литературы. Лично я не считаю, что создана для наслаждения. Неприятностей от меня всегда было больше. Будешь читать эту хрень?

– Что-то не хочется.

– Тогда в камин, – девушка бросила остатки книги в огонь.

– Слушай, – спросил я осторожно, – а что ты там говорила насчёт древних артефактов?

– Что ну их в жопу.

– А что это вообще такое?

– Понимаешь, Мультиверсум – штука древняя и странная. Есть даже мнение, что рукотворная, но это, как по мне чушь. Потому что если его когда-то не было, то откуда бы взялись те, кто его сделал? Байку про Основателей слышал?

– Нет, – покачал головой я. – Где бы? Из тех, кто знает про другие миры, я пересекался только с такими же сталкерами. Есть такой бар, называется «Дверь в стене», там неофициальное место встречи тех, кто общается с коллегами, а не тихарится ото всех. Тамошние завсегдатаи языками трепать горазды, но, мне кажется, большая часть того, что я слышал, просто брехня.

– Понятно. В общем, вкратце суть в том, что Основатели в начале времён каким-то образом разделили единый мир на срезы, число которых то ли бесконечно, то ли соответствует числу людей во всех мирах, то ли оба утверждения верны. Это всё как-то связано со временем, которое они где-то спёрли, за счёт чего высвободилась прорва энергии. Каким образом всё это было сделано и нафига, я не знаю, хотя версий слышала штук сто. Особый анекдот в том, что сами эти Основатели попали в начало времён случайно, из-за чего всё типа замкнуто в кольцо, и вся эта теория кусает себя за жопу. Я даже была кое с кем из них знакома, как ни странно. Иногда думаю: вот заедь я однажды в то самое Начало Времён, стала бы делать Мультиверсум или ну его нафиг.

– И что надумала?

– Да ничего толкового, – Аннушка поворошила обломки мебели в камине и стала раздеваться. – Что пялишься? Просушить одежду надо, переодеваться не во что. Как раз одеяло высохло, в него завернусь. И тебе тоже советую. Ну что ты смотришь, словно никогда жопы не видел?

– А на что тут ещё смотреть? – удивился я. – На мусор и отставшие обои?

– Напоминаю, ванны с пеной тут нет. Только головастики и ряска. А так, гляди, коли охота, с меня не убудет.

Она разделась догола, развесила вещи у камина и завернулась в просохшее, но пахнущее плесенью одеяло, утащенное из комнат второго этажа, где чуть посуше, чем внизу.

Я, поколебавшись, последовал её примеру. Сидеть в мокром – никакой радости.

– Да уж, – Аннушка разглядывала меня так же спокойно, как демонстрировала себя, – шрамов у тебя даже побольше моего.

– Война, – ответил я лаконично. – Травмоопасное мероприятие. Так что, сделала бы ты Мультиверсум, если б выпал случай?

– А вот хрен его знает, солдат, – сказала она, задумчиво глядя в огонь сквозь развешанные тряпки.

Наши трусы – мои чёрные, большие, шортами и её узкие, белые, – висят рядышком, касаясь краями. Я своим немного завидую.

– Видишь ли, с одной стороны, по большей части Мультиверсум это миллион вариаций всякого говна. Где люди – там друг друга жрут и душат. А где нет – значит, дожрали и додушили. С другой, если б всего этого не было, не факт, что было бы лучше. Так что, солдат, я, наверное, монетку бы бросила. А с чего мы про это заговорили вдруг?

– Артефакты, – напомнил я.

– Ах, да. Они. Понимаешь, солдат, мне вся эта история напоминает моего «Чёрта». Я на нём езжу… Ну, можно сказать, с детства. Это папина машина, я его люблю, он мне дорог, но за столько лет от исходной тачки там остался буквально кусок рамы. Меняла кузова, движки, коробки, подвески на то, что попадалось под руку, потому что родных запчастей взять неоткуда. Но это всё равно мой «Чёрт», понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я.

– Вот и с Мультиверсумом та же хрень. Ушедшие, Основатели, Первая Коммуна, Вторая Коммуна, прочие черти в промежутках – каждый из них менял детали конструкции кусками и поагрегатно на то, что мог обслуживать или что нашёл у себя в гараже. От Ушедших остались маяки и мораториумы, от Основателей – рекурсоры и транзитумы, от Коммуны – реперы и терминалы, ещё от кого-то акки и волантеры, ну и так далее. Сменялись эпохи, и каждый, переделывающий Мультиверсум под себя, кидал в угол гаража детали от предыдущей конструкции. Оттуда их растаскивали крысы, выносила на помойку уборщица, забирали играть детишки, воровали на металлолом бомжи… Этот процесс и есть, в упрощённом виде, артефакторика Мультиверсума. Оно бы и хрен с ним, говна не жалко, но есть одна проблема – конструкция Мироздания посложнее автомобильной. Поэтому детали от неё похожи не на старый засорившийся карбюратор, а на найденный на свалке топливный элемент атомного реактора.

– Опасные штуки?

– Непредсказуемые. Даже про акки, которых сравнительно дофига, никто толком ничего не знает. Что это? Откуда взялись? Как в них запихали столько энергии и какова её природа?

– И что? Спроси сотню людей, как устроена обычная батарейка, окажется, что половина понятия не имеет, а остальные начнут мямлить что-то про электролиты, с трудом припоминая, что это. Это не мешает вставлять их в фонарики, – я щёлкнул кнопкой фонарика, прихваченного из пыльного мира. Он засветился совсем тускло.

– Оно так, – согласилась Аннушка, – однако прикинь вот что, солдат: если обычная батарейка протечёт, у тебя максимум будет дырка в кармане. А если разом высвободить всю энергию акка, то воронка будет, думаю, отсюда и до горизонта. Ну и что, что пока такого не случалось? Уж поверь не потому, что никто не пробовал…

– То есть ты, найдя крутой артефакт, не стала бы его подбирать?

– Обошла бы десятой дорогой, зажмурившись. С этими штуками можно быть уверенными только в одном – они просто притягивают к себе неприятности.

* * *

– Расскажи о войне, солдат, – попросила Аннушка.

– Зачем тебе?

– Хочу понять. Я видела кучу последствий, но никогда саму войну. Последствия всегда полное говно, даже если осталось, кому ими насладиться. Поэтому я не понимаю, зачем? Ни разу не попадалось случая, чтобы по итогам войны кому-то из участников стало лучше, чем до. За что воевали у вас, солдат?

– За то, кто будет продавать газ.

– Э… серьёзно?

– Я же говорил, зависит от уровня. Война – многослойная штука. Моя страна продавала газ там, где его хотела продавать другая. Это один уровень. Другой – глобальный передел мира, цивилизационный конфликт. Третий – жадность производителей оружия, которые содержат политиков. Четвёртый – в мире стало слишком много людей, которых непонятно чем занять, и непонятно зачем кормить. Пятый – глобальная экономика накопила долгов, а война всё спишет. Шестой – кризис смыслов, люди перестали понимать, зачем живут, а война даёт простой ответ: «Чтобы убивать этих козлов». Седьмой…

– Хватит, поняла. Я немного о другом, наверное, спрашивала. Почему люди всегда заканчивают войной? Погоди… – я уже открыл рот, но она остановила меня жестом, – я попробую объяснить, почему спрашиваю. Видишь ли, есть такой процесс, который называется «коллапс среза». Живут себе люди, живут, всё у них, вроде, хорошо. Потом раз – мир закрывается, и в нём наступает жопа. Чаще всего начинается с войны, но обычно ей не заканчивается. Приходит пандемия, или наступает ледниковый период, или высыхают все реки, или разливаются все моря, или, как тут, всё тонет в болотах под бесконечным дождём. Как будто мир пытается избавиться от людей, словно организм от заразы. Процесс этот неплохо изучен, но до сих пор нет ответа, что в нём причины, а что – следствия. Коллапс причина войны, или война причина коллапса?

– Для тебя этот вопрос почему-то личный? – спросил я.

– Ну, допустим. Есть причины интересоваться. И всё же?

– Знаешь, я бы поставил на людей. Не знаю, нужна ли причина для коллапса, но для войны отродясь причин не требовалось.

– Значит, по-твоему, война первична?

– Я просто солдат. Но да, я бы поставил на неё. А ты?

– А я вот не знаю… Ладно, проехали. Спать пора.

* * *

Раскочегарившийся в конце концов камин просушил нашу одежду, матрасы и воздух в комнате, и мы, напихав в него остатки мебели, улеглись спать. Одетые и врозь. Я понимаю слово «нет» и даже не намекал ни на что. Но если ванна с пеной окажется на нашем пути, я о себе напомню.

Я прекрасно понимаю, что нафиг ей не сдался. Мне нечего предложить девушке, кроме заезженной цитаты под скрип протеза: «Я старый солдат и не знаю слов любви». Ладно, я ещё не старый, да и цитату она вряд ли узнает. Но если бы её жизненной целью были отношения с кем-то типа меня, то я уверен, она давно бы себе их нашла. А может, так и есть, почём мне знать. Кольца, надо думать, носят не везде.

И всё же, чёрт побери, я попробую. Да, я нищий, бестолковый, одноногий, не так чтобы красивый, ни хрена не понимаю в Мультиверсуме. Да, она не нуждается в партнёре, защитнике и бойфренде.

Но, блин, как же она мне нравится!

Глава 8
Плата за проезд

– Вставай! – пихнула меня в бок ногой Аннушка. – Они рядом.

– Атака? – я рефлекторно схватился за бесполезную винтовку.

Из-за сырости, холода и запаха плесени снилось, что я в блиндаже, операторы дронов засекли противника, надо задержать, пока не подтянется арта… Мне часто снится что-то такое. Да всем снится.

– Караван, – не слишком понятно пояснила она. – Пошли, пока мимо не проехали.

На улице всё так же льёт дождь, неба не видно за тучами, серое хмурое утро отличается от ночи только чуть лучшей видимостью. Дорога скрыта слоем воды, машины по ней почти плывут, медленно разводя волну в свете фар. Самые обычные машины – старенький «лэндкрузер», камазовская вахтовка на военном полноприводном шасси, пара красивых внедорожных автобусов, несколько одинаковых зелёных грузовиков. Всего с десяток единиц техники.

Аннушка замахала с порога фонариком. Головная машина – лифтованный «кукурузер» – сбросила ход и осторожно подкатилась к нам, а остальные погребли себе потихоньку дальше.

– Вы кто такие? – неприветливо спросил, приопустив стекло, бородатый мужчина средних лет.

– Автостопщики, блин! А что, не видно?

– Ну, мало ли, может, вы тут от сырости завелись. Чего дадите за проезд? – он с интересом окинул Аннушку взглядом, и мне сразу захотелось дать ему прикладом в глаз.

– А ты не охренел, караван-баши? – моментально озверела она. – Забыл правила?

– Да кто их теперь помнит? – хмыкнул он. – Лично я попутчиков даром не беру. Хочешь уехать – плати. Нечем платить – отработай. Ну, или оставайся тут, сиди, пока не заквакаешь.

В машине опустилось заднее стекло, оттуда высунулась физиономия какой-то старой, потасканной и морщинистой, как шарпей, тётки с шевелюрой из множества седых косичек и следами запущенного алкоголизма на лице. Бабуся сняла большие круглые очки с разноцветными стёклами, близоруко прищурилась.

– Ты ёбу дался, Мирон? – ткнула она в плечо сухим кулачком мужика. – Это ж Аннушка.

– Та самая? – недоверчиво переспросил он, покосившись назад.

– Зуб даю! – ощерилась бабка.

Зубов – жёлтых, прокуренных и кривых – у неё осталось немного, так что залог ценный.

– Тогда пардону просим, – скривился бородатый. – Недоразумение вышло. Так-то мы завсегда как все, а не как некоторые!

– Вано, а Вано! – сказал он в автомобильную рацию, подтянув к себе микрофон на витом проводе. – Ответь главному.

– Слушаю, главный, – зашипело в динамике.

– Тормозни, пусть люди к тебе сядут.

– Не вопрос, главный.

– На привале поболтаем, – это уже Аннушке. – Не люблю этот срез…

Бабка сделала нам ручкой и подняла стекло, машина двинула вперёд, догоняя голову каравана, а возле нас остановилась вахтовка. Из кабины нам махнул кто-то плохо различимый за запотевшими стёклами – мол, в будку давайте лезьте.

В застеклённом кузове открылась дверь, и мы вскарабкались по короткой железной лесенке внутрь. То есть я вскарабкался, Аннушка-то вспорхнула. Если раньше протез нёс меня, то теперь я несу его – нога вызывающе торчит ботинком вверх из заплечного рюкзака. Культя сильно пострадала, и, если я не хочу лишиться ещё десятка сантиметров конечности, лучше её какое-то время не беспокоить. Авось заживёт. Два костыля из вешалок на какое-то время составят основу моей мобильности, но без помощи Аннушки я бы, наверное, в высоко сидящую будку вообще не залез. Ей пришлось тащить меня за шиворот. Хорошо, какой-то мужик подхватил, не дал грохнуться обратно в воду. Отличный из меня ухажёр, ага.

Внутри помесь автобуса с походным биваком. В задней части будки сиденья сняты, пол застелен матрасами и тряпками, вповалку спят люди, одетые в не слишком чистую и сильно не новую одежду. Преобладают дети и женщины, мужчин совсем мало. Пахнет как в бомжатнике, и это при том, что мы и сами не розами благоухаем.

– Карит, – представился седой дядька лет сорока, который помог мне забраться по лесенке.

– Лёха, – подал ему руку я. – Спасибо.

– Аннушка, – представилась моя спутница. – Чёрт, опять ноги промочила…

– Под тем сидением отопитель, – показал мужчина, – можно сушить обувь.

– Супер, – девушка села, разулась, сунула ботинки поближе радиатору, поджала под себя босые ноги.

Я тоже мокрый по колено. По одно колено. Но пока потерплю.

– Вы кто и откуда, Карит? – спросила она.

– Беженцы, – пожал плечами мужчина. – Я бы сказал откуда, но название ничего вам не скажет. Обычный срез.

– Коллапс? – понимающе кивнула Аннушка.

– Да. Я проводник, хотел вывести как можно больше людей, но потом проход закрылся. Нас оказалось слишком мало, чтобы выжить на новом месте, так что пришлось принять предложение Мирона.

– И что он вам обещал?

– Доставить в жилой срез, где нас примут, и мы сможем начать жизнь с начала.

– И что он за это с вас взял?

– Всё.

– В смысле?

– Всё, что мы смогли вынести с родины. Оставил только еду и одежду.

– Вот мудак.

– У нас не было выбора. Он сказал, что на новом месте нам предоставят необходимое, а золото, украшения, техника, святыни, предметы искусства, книги и прочее к необходимому не относятся.

– Я и говорю, мудак, – кивнула Аннушка. – Сука, ненавижу таких трупоедов.

– Мы живы. А остальное не так уж важно. Прошу вас, не надо устраивать скандал, они и так натерпелись, – он кивнул в сторону задней части будки, где спят вповалку дети и женщины. – Я рассчитывал вывести всех, но не успел. Их мужья и отцы остались там, проход закрылся, и они больше их не увидят. А я даже не знаю, что я сделал не так.

– Ничего, – ответила ему Аннушка. – При коллапсе срез закрывается. Вам повезло оказаться в этот момент снаружи. Но как вы встретили караван Мирона?

– Не знаю, они сами нас нашли. Через несколько дней, когда все уже были в отчаянии, так что мы не торговались. Мне показалось, что они знали, где нас искать, но выбора не было: мы успели вынести ценности, но почти все припасы остались там. Нам объяснили, что мы сможем купить всё нужное за золото, а потом, когда наладим жизнь, будем продавать продукты. Мы хотели организовать сельскую общину. Пустой мир с нетронутой природой. Собирались завезти туда семена, инструменты, сельскохозяйственную технику. Всё произошло быстрее, чем я рассчитывал. Мы думали, что у нас есть хотя бы полгода, а оказалось – пара дней… Началась резня, мы бежали, бросив всё, а проход закрылся…

Он вздохнул и закрыл глаза, снова переживая этот ужас.

– Кто-то вам здорово насвистел в уши, – задумчиво сказала Аннушка. – Торговля между срезами, конечно, кой-какая есть, но это точно не то, чем может прожить сельхозобщина. Никто не повезёт продукты, есть товары куда более компактные, прибыльные и не скоропортящиеся. Еда растёт плюс-минус везде, на кой её возить из мира в мир?

– Да, Мирон мне так и сказал. Его, кажется, очень забавляла наша наивность. Увы, надо было принять его условия или погибнуть. Мужчин спаслось совсем мало, а женщины и дети не выжили бы без них. Я надеюсь, что он хотя бы сделает то, что обещал, ведь мы заплатили его цену, – мужчина отвернулся к окну, за которым льёт дождь, давая понять, что беседа его больше не интересует.

– Ты думаешь, их кинут? – спросил я Аннушку вполголоса.

– Раньше я бы уверенно сказала, что нет. Караванщики всегда были жадными тварями, но могли предъявить свои же, торговля стояла на репутации.

– Теперь не так?

– Чёрт его… Всё портится, солдат. Ещё не так давно требовать оплату с тех, кто попал в беду на перегоне, было западло. Руки бы никто не подал потом. Но Мирону на это плевать, как видишь. На что ещё ему плевать? Я без понятия.

– Слушай, – вспомнил я слова старухи, – а что значит «Та самая Аннушка»? Ты такая известная персона?

– Сначала ты работаешь на репутацию, потом она на тебя, – пожала плечами Аннушка. – По крайней мере, мы теперь едем, а не торчим по колено в воде посреди бесконечных болот.

– И куда мы едем?

– Отсюда, – отмахнулась она. – Будет привал, обсудим с Мироном.

– Не нравится он мне.

– Обычный торгаш. Я вообще не люблю эту публику. Мне другое непонятно – ради чего?

– В каком смысле?

– Они явно развели этих беженцев. Дождались, пока им некуда будет деваться, вывернули карманы да ещё и сделали вид, что благодетели. Но в чём смысл? Вряд ли у них так много ценностей, чтобы афера окупилась. Само то, что торгаши знали, где их искать, очень подозрительно. Скорее всего, тот, кто им пел сладкие песни про счастливое будущее, был с Мироном в сговоре. Но тогда получается, что он заранее знал о коллапсе среза, а на такое мало кто способен. И даже если отбросить эту странность, я не понимаю, ради чего так стараться. Вряд ли у сельской общины было много золота.

– Карит, – окликнула она мужчину, – скажите, а что вы вывезли в первую очередь?

– Наши святыни, конечно, – ответил он. – Мы не могли оставить их на поругание тем, кто только ждал повода, чтобы с нами расправиться. Ковчег. Книгу. Поминальные свитки рода. Вещи Мессии. Мы древний народ. Были.

– И это тоже забрал Мирон?

– У нас не было выбора, – мрачно сказал мужчина. – Теперь я проклят и богом, и предками, и соплеменниками. Но они живы. Хотя бы они.

– Вот же мудак, – повторила Аннушка.

– Горе проигравшим, – констатировал Карит и снова отвернулся.

* * *

Дождь за окном внезапно прекратился, сменившись туманом. Машину слегка тряхнуло. Меня охватило ощущение странного дискомфорта, как будто перед грозой, потянуло под ложечкой, в глазах зарябило, предметы вокруг приобрели почти незаметную цветную ауру по краям.

– Что это? – спросил я Аннушку.

– Караван вышел на Дорогу. С непривычки бывает странно. Не мешай, мне нужно кое-что сделать… – она закрыла глаза и не то глубоко задумалась, не то занялась медитацией.

В окно кажется, что машина едет по какому-то шоссе, которое… Даже и слов не подобрать. Проложено посреди ничего, пожалуй. Но это «ничего» одновременно содержит в себе всё. В нём возникают и пропадают какие-то тени, силуэты, пейзажи, города, горы, пустыни – как будто слайды старого диафильма спроецированы не то на туман, не то прямо в мозг смотрящему. Размытые странные картинки с искажённой перспективой. Жутковатое местечко. Оборотная сторона Мироздания, словно мы влезли за кулисы Мультиверсума.

Туман моргнул, зажглось внезапное, как фотовспышка, солнце. Машину снова тряхнуло, двигатель заработал громче, набираем скорость. За окнами раскинулся шикарный пейзаж – море с одной стороны, невысокие горы – с другой, как будто мы где-то в Крыму. Хотя нет, больше похоже на что-то средиземноморское. Трасса взмывает вверх на широкую и длинную эстакаду пересекающего узкий залив моста, с него открывается потрясающий вид на белокаменный портовый город. Издалека не разглядеть, но, кажется, он давно заброшен.

– Ни черта не могу понять, – Аннушка открыла глаза и смотрит на меня. Очки сняла, взгляд напряжённый.

– Что не так?

– Всё не так. То ли со мной, то ли с тобой, то ли с Мультиверсумом.

– А я-то тут при чём?

– Может, и ни при чём. Ладно, потом. Где это мы? – она выглянула в окно. – О, знакомые места.

– Ты тут бывала?

– Сто раз. Теоретически, Мультиверсум бесконечен, но практически все стараются ездить сотней-другой накатанных маршрутов. Особенно караванщики. Я курьер, часто срезаю углы, а для них лучший путь – знакомый.

– И что за место?

– Да хрен его знает. Город называется Эртум, я туда заезжала несколько раз в море искупаться. Если с развязки взять влево, то как раз скатишься к набережной и городскому пляжу. Если судить по кафе и гостиницам, был крутой курорт. Когда-то. Давно. Но море отличное – чистое, тёплое, погода почти всегда хорошая, фрукты растут, если в сезон попадёшь. Бывало, я тут дня по три зависала, если спешить некуда. Валялась на песочке, загорала, купалась, бродила по улицам, представляя себе, как тут люди жили.