Текст книги "Апостол, или Памяти Савла"

Автор книги: Павел Сутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Он второй день ехал в Ерошолойм на казенных лошадях, низкорослых и худых (а особенно хороша была эта – буланая кобыла с подставы в Бет-Хороне). И час за часом разучивал речь, полную яда и укоризны. Он злобно думал, как войдет в кабинет Нируца и – неторопливо и едко – наговорит дерзостей.

Но на подъезде к Ерошолойму в нем уже не осталось злости – одна только мучительная усталость. И ломота в пояснице, и жгущее саднение у колен, и отвратительное ощущение пыли в носу и в уголках глаз.

Выбравшись из опостылевшей Лидды, он положил себе проехать до Ерошолойма за два дневных перехода. Путь лежал через Бет-Хорон и Михмас. А если свернуть от Михмаса на север – в двадцати милях стоял город Эфраим. В Михмасе Севела выискал здание администрата. В дверях его почтительно встретил ветеран из местных. В городишке он был и за начальника почты, и за начальника стражи. Старик увидел, какая важная птица залетела в Михмас, и угодливо засуетился – вставал, садился, брался за стилос, потом откладывал стилос, преувеличенно внимательно записывал в лист следования, по десятому разу рассказывал, как лучше выехать на Ерошолоймскую дорогу, хотя других дорог близ Михмаса не было. Севела с некоторым усилием вытащил из пальцев без умолку лебезящего начальника лист следования, поблагодарил и поскорее вышел из приземистого домика. В пустой таверне у городского вала он поел пресного мяса и ополоснул лицо из бадьи.

«Всего двадцать миль до Эфраима, рукой подать, – подумал он и смахнул капли с бровей. – Можно доехать еще до заката. Я полтора месяца не писал отцу. Завтра же напишу. Какие-то двадцать миль. Сколько раз я въезжал вечером в Эфраим… Как будто это было не со мной».

Он встал на колоду, переполз в седло (потертости на коленях саднили мучительно), ударил пятками, и кляча потрусила на восток.

После полудня он дважды встречал конные патрули, показывал жетон, верховые сонно салютовали. Он ехал милю за милей, изредка отпивал из баклаги. Солнце пекло немилосердно. За крупом кобылы поднималась пыль и долго висела в воздухе вытянутым облаком. Иногда он переводил кобылу на рысь. Кляча засекалась и храпела, Севела подгонял ее с опаской.

«Если костлявая тварь падет, то это станет последней каплей моих мучений, – думал он. – Если вернусь в Ерошолойм пешим, у меня не достанет сил плюнуть Туму в лицо».

По обе стороны дороги лежали маленькие поля с гречихой и пшеницей в обрамлении кустарника и полуразвалившихся низких стен из песчаника. Вспархивали зяблики, гудели оводы. Ближе к вечеру подул ветерок, солнце опустилось к холмам, дорога пошла вверх. По склонам вились плетеные изгороди виноградников. За одним из холмов, далеко впереди, просунулся, как грязный зуб, узкий четырехугольник Гиппиковой башни. Потом стала видна стена дворца Ирода – тонкая коричневая полоска. Севела заторопил кобылу – и напрасно, кляча выбилась из сил более самого Севелы. Ерошолойм понемногу становился ближе, из большого бурого пятна на фоне блекло-зеленых холмов стали проступать, как крохотные ячеи, домишки Верхнего города. Из колышащегося марева выступила башня Мариаммы. И вот Ерошолойм стал отчетливо виден – изящный абрис акведука, скопище лачуг Нижнего города, различались уже контрфорсы Первой стены и белый купол Иродовой базилики. Солнце опускалось к лысым верхушкам окрестных холмов, к Долинным воротам тянулась вереница возов – чей-то поздний обоз входил в город. Совсем скоро Севела проехал перекресток с дорогой в Вифлеем.

Его путешествие окончилось, он въезжал в город Ерошолойм.

Постовой у арки отклонил вперед копье, Севела натянул повод, нащупал в складках трабеи жетон на ремешке и показал. Долговязый легионарий вгляделся, вытянув шею, выпрямился и уставно пристукнул древком. Севела кивнул. Постовой качнул головой в начищенном шлеме и шагнул в сторону, пропуская всадника под арку. Севела ударил пятками, и измученная буланая кобыла с бет-хоронской подставы трясуче внесла его в тень. Запахло сырым кирпичом и дегтем. Над головой проплыли трещины оштукатуренного свода. Обдало прохладой, и Севела взбодрился – он вернулся в Ерошолойм, его не доконали Лидда и старый болтун, жестокое солнце, оводы, пыль и дрянная еда.

За воротами он повернул налево.

Во дворе башни Фасаила было безлюдно в тот час. Вечерний ветерок всплесками поднимал рыжую пыль с плит, над кровлей дворца Ирода кружили голуби, жара спала. Курсант в серой тунике, упираясь грудью в перекладину, с тягучим скрипом проворачивал колодезный ворот. Стражник у дверей встал с порожка и вышел из-под навеса. Севела спешился и бросил узду на холку. Кобыла грустно покосилась дымчатым глазом и принялась выщипывать пучки жухлой травы, пробивавшиеся между выщербленных плит двора. Подошел караульный, отсалютовал и принял повод.

– Майор Нируц в присутствии? – сипло спросил Севела и выхаркнул темную слюну.

– Да, капитан, – караульный потянул кобылу в сторону. – Ждет вас с полудня, капитан. Велел передать, чтобы вы проследовали в его кабинет. Прикажете воды?

– Да, капрал, полейте. Очень обяжете меня.

Он развязал тесьму на шее и бросил пропыленный плащ на круп клячи. Та испуганно присела на задние ноги и всхрапнула. Капрал отвел кобылу к бронзовому кольцу в стене. Севела расстегнул пояс, положил его у ног, стер шейным платком пот со лба и со стоном размял поясницу.

Капрал, сопя от натуги, поднес полную до краев бадью. Севела наклонился, уперся локтями в колени, и стражник полил ему на голову.

– Уф… – Севела выпрямился и ладонями отер лицо. – Так вы говорите – майор у себя?

– Приказал немедленно пригласить вас, капитан. Ваша туба, капитан.

Он подал Севеле пояс с тубой. Там лежали списки речей проклятого старого болтуна.

– Благодарю, капрал, – Севела подхватил пояс и пошел к входу. – Прикажите принести воды с лимоном в кабинет майора Нируца. Ваш вечный должник, капрал.

Стражник потрепал клячу за холку и повел ее к каменному корыту в углу двора, поить.

Севела поднялся на второй этаж, прошел по узкой галерее. Возле дубовой двери с медными петлями он остановился, хотел было постучать, но потом просто толкнул дверь, вошел и громко сказал:

– Я вернулся, мой майор! Я принес тебе все свое удручение последних двух недель, мой майор!

– Превосходно, – сказал Нируц. – Вот ты и объявился!

Нируц стоял у окна, изящный и нарядный, темные волосы промыты и расчесаны, белизна туники, казалось, делала воздух в кабинете свежее. И даже ногти на ногах – Севела видел их сейчас, Нируц всегда носил открытые матерчатые сандалии – были чисты и отполированы.

Вот этому-то человеку не пришлось трястись по пыли и жаре два дневных перехода, подумал Севела. Этот человек не имеет касательства к лошадям с подстав, пыльным дорогам и дрянной еде в придорожных лавках.

– Отчего ты поджимаешь губы? – спросил Нируц. – Ты что, не рад, что вернулся?

– Я рад. Я две недели мечтал о том, как приду к тебе и выскажу все об этой поездке. «Объявился»… Ты говоришь так, будто я вернулся из отпуска.

– Сядь, прошу тебя, – просительно сказал Нируц. – Ты думаешь, что съездил впустую? Так?

Севела опустился в кресло.

– Мой Тум, я потратил время зря. Две недели я потратил зря.

Нируц сокрушенно покивал и развел руками.

– Две докладные я тебе послал, и ты знаешь, что я думаю об этом Цукаре, – сказал Севела. – Десяток пустобрехов с ним. Обычные болтуны. Спрашивается, почему ты делал такие страшные глаза?

– Но позволь…

– «Запиши до слова», «не упусти ни одной малости»… «Я уверен, что поездка будет важной»… Две недели без бани, две недели болтовни и молитв! И, кстати сказать, две недели без Иды… А теперь ты говоришь, что я «объявился». Мне следовало вернуться уже через три дня! Почему ты не отозвал меня сразу?

– Не сердись, – миролюбиво сказал Нируц. – Тон твоей первой докладной я отнес на счет твоего раздражения. Я хотел, чтобы ты убедился.

– Я убедился на второй день. Сборище бездельных болтунов, пыль, вонь, помойки… За оградой его халупы начинается квартал кожевников. Знал бы ты, какая вонь там стоит! А Цукар – обычный старый чудак. Отчего ты не отозвал меня?

– Но как я мог тебя отозвать?

– Он не мог меня отозвать… – усмехнулся Севела. – Ведь ты же меня поддерживал, майор! Я не раз просил – не надо меня поддерживать… Ну, кто? Горк, да? Горк из Бет-Цура?

– Да, – прямо сказал Нируц. – Да, Горк из Бет-Цура! Так положено. Ты прекрасно знаешь, что так положено! Я верю каждому твоему слову. И отчет напишешь ты, а не Горк. Но так положено. Когда ты понял про Горка?

– В первый же день я это понял.

– Он что же, набивался в друзья?

– Нет… – Севела вытянул ноги. – Он играл в ревнивца. Увидел, якобы, во мне нового фаворита. Он так старался, что противно было смотреть. Пожалуйста, объясни молодому человеку, что надо знать меру.

– Я не хотел посылать его, – равнодушно сказал Нируц. – Мне навязал его Светоний.

Перед глазами Севелы встало остроносое личико Горка из Бет-Цура. Сопляк суетливо записывал каждое слово старика. Да, конечно, сопляк засиделся в резидентуре, а тут его послали агентом, да еще поддерживать самого Малука.

– Я сам его вызову, – пообещал Севела. – Я его сам приглашу. Я ему все разъясню, сопляку… Где его учили? В Риммоне, да? Его учили в Риммоне, сопляка, я уверен.

– В Морешеве. Кажется, он из Морешева.

– Он мне мешал, – сказал Севела сквозь зубы. – Если сопляк из Морешева, то я кожу с него сдеру, с сопляка! Он позорит Морешев и позорит Плацида. Он не агент, а овечье дерьмо. Я распознал его сразу. Он никуда не годится.

Севела словно увидел, как Горк сидит напротив и жует лепешку. И все его остренькое личико ходило ходуном, когда он жевал. Все его личико жевало, когда голодный сопляк откусывал – морщился прыщавый лоб, часто двигался подбородок, шевелился тонкий нос, и на синеватых впалых висках в такт жеванию вспухало… Агент. Выпускник Морешева. Бездарный ублюдок. «Вызову и высеку, – злобно подумал Севела. – Обрадовался, паскудыш – поддерживал самого Малука!»

– Полно тебе, – сказал Нируц. – Две недели без Иды делают тебя невменяемым. Отправляйся домой, пусть девочка вернет тебе человеческий облик.

Севела представил ожидающий взгляд Иды, подрагивающий при движениях зад под тонкой тканью – и сглотнул.

– Да, пожалуй. Мне надо домой, – сказал Севела. – Ты меня распустил. Я стал брюзжать.

– Это так, – Нируц усмехнулся.

– Только прежде объясни, зачем ты послал меня в Лидду! – вспомнил Севела и возмущенно заговорил: – Этот семинар… Это пустейшее занятие! Притом, что они не кохены. Они энтузиасты. И старик – энтузиаст. Это самодеятельный семинар. Таких семинаров десятки в Ерошолойме, к чему было усылать меня в Лидду? Две недели без бани, две недели без Иды…

– Ступай домой, – сочувственно сказал Нируц. – Давно я не видел тебя таким злым.

– Может быть, ты придешь к нам вечером? – спросил Севела.

Он видел, что Нируц тоже расстроен тем, что поездка в Лидду была впустую.

– У тебя будет чем заняться вечером, – Нируц подмигнул. – Мы поговорим завтра, когда Ида вытрясет из тебя все глупости.

– И все же, зачем ты послал меня в Лидду? К чему тебе Левит? Зачем посылать меня в Лидду, если Книга Левита стоит на полке, этажом ниже?

Он до оцепенения устал. Лошадь засекалась на правую переднюю ногу. Проклятая тварь дергалась, всхрапывала, у нее екала селезенка, Севелу за дневной переход растрясло так, что и сейчас еще трясло. А еще он не надел в Лидде кожаные чулки и стер кожу на внутренней стороне колен до крови. И он страстно хотел домой, хотел содрать пропотевшую, пропыленную тунику, хотел в баню, в подогретую воду, хотел прихватить Иду за ее сказочный зад… Он хотел Иду, он хотел горячего супа, холодного вина, хотел проспать до полудня. Но еще он хотел, чтобы Нируц сказал ему, наконец: зачем Севела изнывал в Лидде?

– Ты хорошо конспектировал?

– Как ты велел. Я приложу конспекты к отчету.

– Непременно, – Нируц кивнул. – Мне нужен твой отчет, но твои конспекты мне нужны еще больше… В библиотеке хранится Книга Левита, верно.

– Так в чем же дело? Почему я везу тебе из Лидды то, что есть в библиотеке?

– Я не могу читать канонические тексты! – недовольно сказал Нируц. – У меня нет времени разбирать эти ребусы! Они хороши лишь для кохенов. Кохены купаются в древних словесах, как воробьи в пыли… А мне сегодня нужна суть… Рациональная сердцевина.

– Ты что же, хочешь сказать, что старик донес до меня рациональную сердцевину?

– Почему нет? Ты превосходно обобщаешь. А старик Цукар знает Левитический кодекс, как свою лачугу. Он пересказывает его языком простым и ясным.

– Старый болтун, – сказал Севела. – Собрал дюжину дуралеев и разливается соловьем. В каморке у старика духота, мухи, от бездельников несет… А он зудит и зудит.

– Поговорим завтра, – спокойно сказал Нируц. – Ты устал. Старик знаток, каких поискать. Завтра явись в присутствие и доложи мне по форме. А еще лучше, если ты придешь на службу послезавтра. Нет! Я назначаю тебе двухдневный отпуск, капитан!

Капрал принес жбан с лимонной водой.

– Выпей-ка воды, – сказал Нируц. – О боги, что же это за неуемный службизм…

– А я служака, – упрямо сказал Севела, налил воды и жадно выпил. – Карьерист и честолюбец. Нынче я проехал шестьдесят миль, мой майор. Кляча из Бет-Хорона нанесла мне многие увечья. Я привез из Лидды кровавые потертости, расчесы в паху и фурункул под лопаткой – я его чувствую, он набух и вот-вот прорвется… Я расшиб зад о хребет злокозненной твари, в моих калигах хлюпает зловонная слизь, и половина дорожной пыли Гаваонской дороги сейчас в моих волосах! Я измучен и зол, я произношу монолог, которому позавидовал бы Тит Макций Плавт. И теперь расскажи, мой майор, – для чего все это?

Нируц помолчал, потом уважительно заломил бровь и несколько раз сложил вместе ладони – как граждане делают это на представлении «Хвастливого война» или «Комедии о горшке».

– Хорошо, – сдался Нируц. – Расскажу тебе кое-что. Хотя мне не очень нравится твой дорожный запашок.

– А ты потерпи, – злорадно сказал Севела. – Потерпи его, мой майор. Понюхал бы ты моих товарищей по семинару, мой майор!

Он демонстративно почесал между лопаток.

Нируц подошел к конторке и взял стопку листов.

– Хорошо. Тогда слушай. На прошлой неделе я испросил аудиенции Каиаху…

– Ты все чаще бываешь у Каиаху, – заметил Севела.

– Теперь такое время, что без благоволения Каиаху не обойтись.

– Мне доложить Светонию о прибытии?

– Нет нужды. К тому же он второй день гостит у Бурра, – Нируц махнул рукой. – Я все чаще встречаюсь с первосвященником, а полковник Светоний все больше времени проводит у Бурра… Так о чем я?

– Каиаху, – напомнил Севела и налил себе еще лимонной воды.

– Я заручился поддержкой его высокопреосвященства в отношении мер, применяемых к странствующим рабби, – сказал Нируц скучным голосом.

Он подошел к маленькому окну и толкнул деревянную створку. Яркая полоса света протянулась к низкому столу, конторке у стены и креслу с вытертой подушечкой.

– Что за меры?

– Я намерен их арестовывать и заключать под стражу.

Нируц прикрыл оконную створку, и в комнате опять стало полусумрачно.

– Отдел будет арестовывать странствующих рабби? – с сомнением спросил Севела. – Всех подряд?

– Терпение, – Нируц поднял ладонь. – Нелегко вкратце объяснить усталому человеку, вернувшемуся из Лидды, что происходит нынче в Ерошолойме.

– Что значит «происходит в Ерошолойме»?

– Я без промедления получил аудиенцию и обратил внимание Каиаху на столпотворение во дворе Храма. Я сказал ему, что, по моему мнению, странствующие рабби в последний год необъяснимым образом умножились. Они входят в город, приводят за собой слушателей и дискутируют во дворе Храма. Они превратили двор Храма в Агору. Так я сказал Каиаху. Я пока не стал рассказывать ему о том, что заметил и другое…

– Прости, – перебил Севела. – Что «другое»? О чем ты?

– О некоторых проповедных новациях… – Нируц вздохнул. – Однажды я заметил, что странствующих рабби стало много. Необычно много. В три, в пять раз больше, чем два года назад.

– Тебя это насторожило? Почему?

– Привычка, – Нируц прокашлялся. – Этакая служебная привычка. Я замечаю все, чего не было прежде… Прежде такого не было, а теперь есть.

– Так, – кивнул Севела. – Странствующие рабби. Их стало больше. Они въезжают в Ерошолойм и заполоняют улицы. На площадях и в проулках не протолкнуться от странствующих рабби. Скоро жителям Ерошолойма будет невозможно выйти потому, что улицы забиты странствующими рабби… И потому-то ты отправил меня слушать Книгу Левита?

– Когда я убедился в том, что бродячие проповедники приумножились, я послал бродить с одним из них Горка. И еще двух молодых я отправил весной. Потом я читал их докладные и насторожился еще больше.

Севела опять почесал между лопаток.

– И что же они говорят, эти странствующие рабби?

– Вот тексты проповедей, – Нируц взял со стола стопку листов. – Прочти их, когда отдохнешь после поездки.

– Но отчего ты так встревожен? – спросил Севела и взял у Нируца листы. – Ты говоришь: проповедные новации… Пусть так. Это забота Синедриона. Светоний прикажет тебе преследовать бродячих рабби?

– Это не одни лишь новации. А Светоний ничего в этом не разумеет и никогда не разумел.

– Так что же это?

– Это сообщество. Это обширное и организованное сообщество.

– Мне кажется, что ты опасаешься больше нужного. В этом году бродячих рабби стало больше, и тебя это чуть ли ни пугает… А через пару лет их будет мало. А потом в Самарии или в Итурее объявится вероучитель и скажет, что не д'олжно проповедовать, бродя от города к городу. Тогда странствующих рабби не станет вовсе. Вот ты говоришь – сообщество. Прости меня, Тум, но ты склонен видеть сообщества там, где их никогда не было. Не злись, такое бывало. И про Иосию из Мегиддо ты говорил, что чувствуешь за ним могущественное сообщество. И мы тогда не спали ночей и ломали головы. И Светония ты тогда убедил в том, что за Иосией из Мегиддо стоит сообщество. Я не слишком вольно себя веду?

– Ты ведешь себя вольно, – сказал Нируц. – Но я привык.

Дело Иосии из Мегиддо было конфузом Нируца. Он в ту осень вытребовал у Светония пятерых офицеров из отдела Родос для усиления отдела Гермес. Нируцу даже удалось получить от казначейства внеочередные ассигнования. А в резидентуре нечасто выдавали внеочередные ассигнования. Но Нируц смог убедить главного казначея. И Светония Нируц тоже увлек и заразил своим азартом. Сухопарый, всегда невозмутимый Светоний той осенью часами просиживал вместе с Нируцем, голова к голове. Полковник, озабоченно сводя тонкие брови, читал сводки, торопил Нируца, самолично отдавал распоряжения курьерам и приставам. Нируц ввел в состояние деловитого возбуждения всю резидентуру. Были арестованы восемнадцать человек, на два дня перекрыты дороги на север и восток, задержана почта, и романская почта тоже, агенты Нируца трудились так, как никогда до этого.

А Иосия оказался всего лишь фальшивомонетчиком. Спору нет, он был умен, изворотлив, осторожен. Необыкновенный человек, мошенник, каких поискать. Никогда не сбывал свой товар в Провинции. Содержал десятки перевозчиков и менял. В мастерской близ Газы Иосия с двумя подручными отливал монеты, а после истирал их, наносил щербины и царапины – все для того, чтобы монеты гляделись побывавшими в тысячах рук. Но он был всего лишь фальшивомонетчиком. Мошенником, а никак не главарем соглядатаев из Парфии или Кушанского царства. Когда на допросе Светоний надвинулся на него, как грозовая туча, и загремел своим центурионским рыком, Иосия от парализующего ужаса обмочился. Ни о кушанах, ни о парфянах он, бедолага, слыхом не слыхивал и был напуган до смерти.

– Но вот такого, – Нируц показал на пачку листов, – такого еще не было. Говорю тебе – в Ерошолойме нынче произносится новое учение!

– Это такие толкования, каких не было прежде?

Нируц потер виски.

– Я не смогу тебе объяснить, ты не готов, – сказал он. – Я несколько недель читал списки диспутов. Я прочел списки всех диспутов, что только есть в резидентуре, изучил множество словопрений. «Периша Акко против всех саддукеев», «Ерошолоймские периша против александрийских периша», «Вавилонские периша против эссеев Десятиградия». Но нет. Это другое.

– Что это?

Севела представил, как безбожник Нируц разбирает диспуты между периша и саддукеями, и на мгновение пожалел его.

– Это упрощение, – тихо сказал Нируц. – Гениальное упрощение.

– Не понимаю. У меня за спиной шестьдесят миль, Лидда и старый болтун. Я не понимаю.

– Да, ты не понимаешь. И никто не понимает. А я ведь много этих речей собрал, мои агенты нынче во всех кварталах.

– Да что с тобой, мой майор? Где твоя насмешливость? Сколько раз ты говорил мне, что только насмешливость не дает нам, обреченным на Провинцию, сойти с ума. Так что задумали коварные странствующие рабби?

– Мне не до шуток. Нет, нам надо переговорить завтра. А еще лучше – послезавтра. Поешь, выспись, попользуй Иду.

– Послушай, Тум! Кляча из Бет-Хорона вышибла из меня все доброе. Да, я устал. Однако я готов к любому делу.

Нируц с сомнением покачал головой.

– Ты готов говорить, а думать ты не готов.

– Что за проповеди?

– Неугомонный капитан. Что ж, слушай. Эти проповеди… Они не посягают на Книгу. Но они представляют ее предтечей.

– И за этим я ездил к Цукару? – недоверчиво спросил Севела. – В моей тубе лежит предтеча нового канона?

– Да нет же! – Нируц хлопнул ладонью по подлокотнику. – Но старик умеет излагать предметно и ясно. Мне же теперь нужен вменяемый пересказ Книги Левита. Я не могу, у меня нет времени сравнивать и сопоставлять изначальную редакцию и это… – он показал подбородком на листы.

– Сравнивать и сопоставлять? Зачем?

– Классический текст Книги Левита громоздок и неудобопонятен! Я собирал современные толкования Левитического Кодекса для того, чтобы сравнить их с проповедями бродячих рабби.

– Современные толкования Кодекса помогут тебе изучить проповеди?

– Они помогут изучить проповедников. Что же до самих проповедей… Одно прорастает из другого. Второе из первого. Новый канон – из предтечи… Нищий, болтливый, старый Цукар всю свою долгую жизнь изучает, интерпретирует и комментирует Книгу Левита! Конспекты, которые ты привез, – внятный и лаконичный пересказ Левитического Кодекса. Теперь я положу перед собой проповеди. А рядом положу сжатый и ясный пересказ Книги Левита. И мне станет понятно, куда гнут странствующие рабби. Ступай с глаз моих, капитан. Завтра прочти эти речи, хоть какую-то их часть. И если…

* * *

Он приехал на Полянку, разобрал сумку, проветрил комнату, скоренько помыл пол. Отсоединил телефонный штекер, лег, накрылся пледом и быстро уснул. Спал недолго, часа полтора. Проснулся от писка будильника, сел на диване, путаясь в пледе. За окнами было темно. Он пошел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Вышел на кухню, заварил чай, выкурил сигарету. Посмотрел за окно – шел крупный снег, светились фары проплывавшего троллейбуса. Он подумал: позвоню-ка Сене. Но тут постучала в дверь Марина Анатольевна, у нее сломался рефлектор. С отоплением в эту зиму было неважно, батареи грели слабо, все спасались обогревателями. Он починил Маринин рефлектор и уже поднял телефонную трубку, но опять постучали. В коридоре стоял Бобышев. Междугородние счета пришли, сказал он, глядя мимо Дорохова, безобразие, нам телефон из-за тебя отключат. Дорохов ответил, что счета завтра оплатит, и пусть лучше Бобышев за собой следит. Кто шмотки стирал в ванне, воду оставил включенную и ушел? Ну, кто? Да ты, морда! Весь паркет вспучило, хорошо еще, что под нами никого нет. Сам хорош, огрызнулся Бобышев, все слышали разговорчики твои с дружками. Песенки ваши антисоветские… Думаете, раз ускорение, раз Вавилова оправдали, так можно все оплевывать? Так, пшел отсюда, раздраженно сказал Дорохов, счета положи на полочку и катись. Ишь, туда же – «антисоветчик». Кончилось ваше время, отдыхай…

Он закрыл дверь и подумал, что счет, наверное, немаленький. Они с Хорей звонили в Лондон (черт, тоже примета времени: можно из квартиры свободно позвонить в Лондон), поздравляли Таню Сенокосову с днем рождения. А международный звонок – шесть рублей минута.

А потом позвонил Сашка Лобода.

Замечательный парень. Добрющий, веселый, вечно девками обвешан, как новогодняя елка игрушками. Большой ребенок. Широкий, улыбчивый, душа-человек. Товарищ старший лейтенант. Самый классный инспектор уголовного розыска. Они познакомились, когда Дорохов дежурил в ДНД. Он пришел в опорный пункт правопорядка в семь вечера, повязал красную нарукавную повязку, выслушал инструктаж. Полагалось патрулировать от Малой Бронной до Гоголевского – такая разнарядка была за их институтом. А Сашка, значит, тогда ими руководил.

– А если настоящий разбойник? – спросил Дорохов. – А если нападение или драка? Вступать в схватку?

– Упаси в-в-вас бог, товарищ ученый! – сказал старший лейтенант Московского уголовного розыска (он колоритен был, как Глеб Жеглов, а заикание только добавляло колорита). – Тотчас же замрите, з-з-замаскируйтесь и ждите сотрудника органов.

Сашку за какое-то прегрешение тогда направили руководить дружинниками (после Дорохов узнал, что Сашкины прегрешения были часты и вопиющи). Через полтора часа они присели на холодную лавочку, и Сашка сказал:

– Д-д-добровольная народная дружина – д-д-дело очень утомительное. Стоит м-м-мороз… Согреемся, товарищи.

И вытащил из внутреннего кармана зеленой «аляски» чекушку. «Товарищи» были представлены одним только Дороховым. Машку и Лару Изотову Лобода отпустил почти сразу: «Д-д-добровольная народная дружина – дело ответственное и опасное. Девушек просим отправиться п-п-по месту постоянного проживания».

Они с Дороховым в два глотка выпили чекушку из горлышка, стало теплее и веселее.

– Слушай, М-м-михаил, – сказал Лобода. – Х-х-хватит тут болтаться, п-п-пошли в «Лиру». Я там потом распишусь, где надо, что вы ч-ч-честно отдружинили. Посидим к-к-как люди. Угощаю, не напрягайся. Н-н-нормальный ты, вроде, парень…

В «Лире» они съели по лангету, выпили бутылку азербона «Гек-Гель». Просидели до закрытия, вышли в обнимку, Лобода остановил «Волгу», показал корочки, сказал:

– Т-т-тело следует доставить на Полянку… Миха, звони! Хороший ты мужик, рад был п-п-познакомиться.

Лобода прелестный человек, честный и юморной. Но разгильдяй – мама моя дорогая! Как-то раз он ехал домой на своей «пятерке» и был вдет по самое не могу. За руль в этом состоянии он садился не раздумывая. Во-первых, оберегал милицейский статус, а во-вторых – большое личное обаяние. Сашка мог заговорить любого. Он выползал из машины, улыбаясь во весь рот, и все автоинспекторы становились его лучшими друзьями. Итак, ехал он со службы, приняв на грудь, и ему захотелось отлить. Показалось подходящее место, Лобода выскочил из машины, не заглушив двигатель. Суетливо пробежал по глубокому снегу в сокрытое место, быстро задрал «аляску», расстегнул молнию на джинсах.

О!.. Уф!..

В такие минуты мир, как известно, немножко меняется. Наступает некоторое просветление, но при этом забываешь то, что было несколькими минутами ранее.

Лобода застегнул молнию и глубоко вздохнул.

«О! Троллейбус!» – обрадованно подумал он.

Лобода, пошатываясь, вошел в троллейбус и поехал домой. Мир тем временем продолжал меняться, Лобода понемножку трезвел.

«Стоп, – забеспокоился он, держась за никелированный поручень. – Я как-то по-другому ехал. Я в кресле сидел. Э, хорош, где я?!»

А отъехал он довольно далеко, остановок пять или шесть. Лобода запаниковал. Он выскочил из троллейбуса и в замешательстве встал на заснеженном Ленинградском шоссе. Положение Лободы было грустное: где осталась его машина с работающим двигателем, он сказать не мог. Смутно помнил, что где-то между «Белорусской» и «Соколом». Тогда Лобода достал корочки, ступил на проезжую часть и встал крестом перед патрульным УАЗиком.

– М-м-мужики, – со слезой сказал Лобода трем удивленным милиционерам. – Т-т-товарищи дорогие… Коллеги! Я м-м-машину потерял.

Лободу посадили в УАЗик и поехали искать «пятерку». Проехали до «Белорусской», развернулись. «Пятерка» нашлась за «Динамо». Она стояла у тротуара и обращала на себя внимание широко открытой водительской дверью. Двигатель работал, магнитола крутилась: «She’s crazy like a ful…»

С Лободой вечно случались приключения. Начальство его по-отечески наказывало время от времени, но на работе Сашку ценили, он был отличный опер.

Про работу рассказывать не любил.

– Сашка, у тебя оружие есть? – спросил однажды Дорохов. Ему захотелось взять в руки настоящий пистолет.

– Н-н-ну так! – величественно ответил Лобода.

– Настоящее?

– Н-н-ну так!

– Покажи! – попросил Дорохов.

– В-в-во! – гордо сказал Лобода и протянул крепкий кулак.

Сашка был опер потомственный. Отец его, Анатолий Павлович, полковник, прошел все ступени, службу начинал во времена послевоенного бандитизма. После школы Сашка поступил в Омскую Высшую школу милиции, туда брали тех, кто не служил в армии. А Гаривас, как известно, был родом из Омска. Однажды Дорохов, Лобода и Гаривас усидели две бутылки коньяка «Двин». Дело было на Полянке, Лобода с Гаривасом весь вечер заново проживали омскую топонимику.

– Слушай, к-к-какой парень! – восхищенно сказал Лобода, когда Гаривас ушел. – Х-х-хорошо, что ты меня с ним познакомил!

Дорохов обрадовался, когда услышал в трубке заикание Лободы. Он давно Сашку не видел.

– З-з-здорово, – сказал Лобода. – Ты куда п-п-пропал?

– Привет, Саня, – сказал Дорохов. – Я у своих Новый год встречал. Как дела?

– Н-н-нормально. Капитана получил.

– Поздравляю, Саня! Обмоем четвертую звездочку?

– Давай, я к тебе з-з-заеду.

– Отлично, Сань! – Дорохов подумал, что к Сене он успеет завтра. – Я сейчас до гастронома добегу.

– До к-к-какого ты гастронома добежишь? К тебе капитан Московского уголовного розыска едет!.. Все есть! Я з-з-заказ получил, сервелат финский… Л-л-лечо две банки, друган помидоры из Ташкента привез, б-б-бастурма есть.

– Ну ладно, – сказал Дорохов. – Что пьем?

– Это отдельная история, М-м-миха. «Камю» вас устроит, т-т-товарищ ученый?

– Саня, ты перепутал! Тебе, наверное, не капитана, а полковника дали!

Лобода приехал через час. Он когда входил, сразу ясно становилось, что праздник в дом пришел. Лобода вваливался – большой, веселый, с полиэтиэленовыми пакетами в обеих руках – и становилось понятно: вот он, п-п-праздник пришел.

– Здорово, Миха! – сказал Лобода. – С п-п-прошедшим тебя!

– И тебя тоже. Привет, Санька, раздевайся.

– Б-б-бастурма, – Лобода протянул увесистый брусок. – Настоящая, из Армении.

– Где взял? Ты садись, кури. Я похлопочу на кухне.

– П-п-пойдем вместе. Еще помидоры. Нормально, да – в январе такие помидоры? Бастурму Коля Адамян п-п-привез из Степанакерта, у него родители там. Мы вчера з-з-звездочку обмывали, ребята нанесли всего.