Текст книги "Апостол, или Памяти Савла"

Автор книги: Павел Сутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

На кухне они в четыре руки все быстренько порезали – твердую темно-красную бастурму в коричневой корочке из специй, большие мясистые помидоры, свежий «Рижский» сервелат. Сразу слюнки потекли, так вкусно все выглядело.

Вернулись в комнату, Лобода сел в кресло.

– К-к-как твои? Здоровы?

– Да, Санька. Все хорошо… – Дорохов поставил на столик тарелки. – Все в порядке. Отдохнул, маминой еды поел. Даже одноклассников повидал. Хорошо съездил.

– К-к-как наука? Движется?

– Прогресс не остановить, – Дорохов сел в кресло напротив. – Ну что – по первой?

– П-п-пора, – согласился Лобода.

Дорохов бережно взял зеленую бутылку, вытащил пробку и разлил по рюмкам.

– Поздравляю вас, ваше высокоблагородие, товарищ капитан, – он чокнулся с Лободой.

– С-с-спасибо, – Лобода кивнул. – Будь здоров, Миха.

– Замечательный коньяк, – Дорохов взял сигарету. – Породистый.

– В-в-вову давно видел?

Лобода всегда спрашивал: давно ли Дорохов видел Вову?

– Перед отъездом, – ответил Дорохов. – Он еще звонил мне тридцать первого.

– Он мне т-т-тоже звонил, звал к Семену Новый год встречать.

– А чего ты не пошел? Тебе все рады были бы.

– У нас ребята из отдела с-с-собирались. А у вас свои дела.

К-к-как-то неловко.

– Глупости. Мужики к тебе хорошо относятся, иначе бы не позвали.

– Л-л-люди вроде нормальные… Но вы вечно про свое говорите – Бродский, там, Гессе, все такое… Семен в прошлый раз музыку включил – я ни фига не понял! Я говорю: Сеня, это ж к-к-какофония! Он смотрит на меня, к-к-как на младенца, говорит: Саша, это великолепная музыка, ты слушай, ты привыкнешь и полюбишь, это, блин, д-д-джитратал… Когда мне привыкать, М-м-миха? От меня руководство п-п-палки требует.

– Да мудришь ты все, – сказал Дорохов. – Зря не пошел. Давай по второй.

– З-з-здрав будь, боярин, – Лобода поднял рюмку.

– И ты здрав будь, товарищ капитан.

Они чокнулись.

– С-с-слушай, а Вова сказал, что ты писатель.

– Трепло твой Вова.

– Не, д-д-действительно, книгу пишешь?

– Оперу пишу, – Дорохов подмигнул.

– А п-п-про что? Про науку? Вы к-к-когда придумаете чо-нибудь от рака?.. Вы не тяните там. Т-т-товарищи ученые, д-д-доценты с кандидатами…

– Нет, не про науку. Так, ладно. С производством тебя, Саня.

Они выпили.

– Н-н-ну как? – спросил Лобода. – Хороший коньяк?

– Великий! Коньяк генеральский.

– М-м-министерский, – кивнул Лобода. – Ну, или зам-министерский. А у вас тоже, это… Культура п-п-пития. У вас с друзьями вроде принято, чтобы бухло хорошее было, я заметил. Это вы, т-т-типа, стиль выдерживаете?

Они налегли на закуску. Бастурма была великолепна – плотная, пряная. И помидоры из Ташкента посреди зимы. Сказка, картина Пиросмани «Кутеж князей».

– Вот, кстати, о книге моей, – сказал Дорохов. – Это не про науку. Это, если можно так выразиться, история с детективной линией.

– Про м-м-мусоров, что ли? – спросил Лобода и опять разлил по рюмкам. – Б-б-брось, не связывайся. В братья В-в-вайнеры, что ли, метишь? Даже не пробуй… Чушь получится, Миха. Т-т-ты же про эту работу ничего не знаешь.

– Нет, это не детектив. Но там есть моменты кое-какие. Я как раз тебя хотел спросить.

– Д-д-давай. Спрашивай, – с готовностью сказал Лобода. – Всегда рад п-п-помочь.

– Даже не знаю, как начать.

Он и вправду не знал, с чего начать. Спросить Сашку: «Какой нынче дают срок за выплавку технических драгметаллов?» Это было бы чересчур прямо.

– Вот слушай. У меня там детективная линия представлена чуть-чуть…

– К-к-краешком по делу проходит, – кивнул Лобода. – И чего?

– Там этого немного. Но есть. И я хочу, чтобы все было достоверно. Терминология, юридические ссылки. Чтобы все правдиво. Чтобы, как ты говоришь, чушь не получилась.

– П-п-понятно, – Лобода закурил. – Что тебя интересует?

– Меня интересует одна специфическая штука. Вряд ли ты сам имел с этим дело. Но, может быть, что-то слышал. У меня в книге один парень, он химик, совершенно случайно, как побочный результат одного из экспериментов, находит способ получения золота высокой пробы из технических сплавов. Ему для работы срочно понадобилось несколько десятков грамм золота, он раскурочивает прибор и из припоя получает золото.

– Так. И ч-ч-чего? – Лобода положил кружок сервелата на ломтик бородинского хлеба.

– Ну, короче. Я написал, а потом подумал – это ж вроде незаконно.

– Понятно, – спокойно сказал Лобода. – Армяне вообще этим занимаются. Я по рыжью не работал. Так что т-т-тебя интересует?

Дорохов тоже закурил и сказал как можно непринужденнее:

– Что вообще за это бывает?

– Возьми Уголовный кодекс, п-п-почитай. Там все написано.

– Где я его возьму?

– В б-б-библиотеке. Давай. Твое здоровье.

Дорохов повел носом над ополовиненной рюмкой – огонь и шоколад!.. «Мед и улей».

– Я с этим не работал, – повторил Лобода. – Ради бога, я завтра п-п-посмотрю кодекс… Или сходи к юрисконсульту, он тебе в-в-все объяснит.

Дорохов подумал: вариант. Вечно мы лезем за советом к знакомым, а можно просто открыть книгу. Или заплатить семь рублей в юридической консультации. Он вспомнил, что возле Сениного дома, во Всеволожском, есть юридическая консультация. Но, опять-таки, за бутылкой коньяка, с Сашкой – это одно. А приходить к юристу и спрашивать, как уголовно наказуется такая алхимия – это совсем другое. Но и Нируц не стал разбирать Книгу Левита, он послал Севелу в Лидду, чтобы тот слушал там толкования рав Цукара.

– Н-н-ну позвони мне завтра. Я узнаю. А когда станешь з-з-знаменитым писателем, не забудь с-с-сказать в интервью: меня, значит, консультировал к-к-капитан Лобода.

– Да я уже вижу это интервью! – уверенно сказал Дорохов. – Вот оно, передо мной. В «Литературке» или в «Известиях». Журналист, значит, спрашивает: как вам удалось добиться такой потрясающей достоверности? Я отвечаю: что тут непонятного? Меня консультировал сам генерал Лобода.

– Генерал Л-л-лобода… – Сашка склонил голову к плечу. – Звучит.

– За генерала Лободу! – предложил Дорохов и поднял рюмку.

– В п-п-перспективе, – согласился Сашка и тоже поднял рюмку.

* * *

«Двойное вложение.

Сексту Афранию Бурру, претору.

Приветствую Вас, Бурр, и благодарю. Госпожа Орестилла в восторге от румян и масел, что Вы ей прислали. Жена утверждает, что бальзамы и умащивания умеют делать лишь на Востоке. Увы, Бурр, целомудренные времена миновали безвозвратно. Еще при жизни моего деда матронам не дозволялось подкрашивать брови. А теперь от сенаторских жен разит амброй, и размалеваны они неприлично.

Вы озадачены, мой Бурр, – так я понял из Вашего письма. Нируц занимается чепухой и Малука принуждает заниматься чепухой. Вы пишете, что Малук впустую провел в Лидде две недели. Провинциальный самодеятельный семинар о Левитическом Кодексе. Кто слушатели? Горожане Лидды и трое приезжих. Агроном, мастер-строитель, двое судейских. Ни одного высокообразованного человека и всего лишь один студиозус. А во главе этой компании – квартальный проповедник, пенсионарий Цукар.

Старик Цукар был ритором в Ямнии, в отставке уже седьмой год. Что еще сказать о нем? Грошовая пенсия, болеет, родственников нет. Пишет комментарии к Книге Левита и знает, что Синедрион никогда не позволит включить их в реестр для студиозусов. Собирает в своем домишке таких же, как он, чудаков и называет это «семинаром». А Нируц послал Малука не в Яффу, не в переполненую греческими риторами Птолемаиду, не на лекции университетского светила в Тир. Нируц послал молодого капитана послушать старого болтуна из захолустья.

Вот только никто не знает Левитический Кодекс лучше Цукара! Старик всю свою жизнь посвятил Кодексу, еще пятнадцать лет тому назад написал труд «О Левите». И Синедрион не без причины продержал Цукара в Ямнии два десятка лет. Таким профессором, как Цукар, могли бы гордиться Яффа и Дамаск. Но Грихен Цукар горд и неуживчив. Однажды, еще будучи ритором, он приехал на конгрегационный съезд в Ерошолойм, вступил там в диспут с кохеном первой череды и разнес его в пух и прах. А кохен тот через десять лет стал первосвященником. Да-да, мой Бурр, однажды Цукар прилюдно высек самого Каиаху! Тот высказался об одном из положений Левитического Кодекса, и Цукар оспорил его слова. Сотни периша увидели, как жалко может выглядеть кохен первой череды рядом с провинциальным ритором. Цукару этого не забыли. Прихвостни Каиаху помешали Цукару сделать университетскую карьеру, услали его в Ямнию и не давали носа оттуда высунуть все эти годы. Старик стал пенсионарием, поселился в Лидде (ему назначили сносную пенсию на условии безвыездной жизни в Лидде). В Синедрионе не жалуют умников.

А знаете ли Вы вообще, мой Бурр, что такое Левитический Кодекс? Это предтеча юриспруденции джбрим, ни больше, ни меньше. Но вот парадокс: Левитический Кодекс содержит в себе такие положения, которые делают невозможным формирование настоящей юриспруденции.

В произведении, которое джбрим называют «Книгой Левита», собраны поведенческие нормативы этого беспокойного народца. Собраны и поданы в форме, напоминающей форму Двенадцати Таблиц. Этика джбрим была впервые произнесена в произведении, именуемом «Декалог». Но «Декалог» это скорее мораль, нежели твердый закон. Вся теософия джбрим, скажу я Вам, это одни только поведенческие нормативы, напоминаемые так и этак, надо и не надо, от самого рождения и до смерти, в оба уха, до оцепенения, до тошноты, до абсолютного растворения ego в сих непреложных текстах. Светской литературы у джбрим нет и быть не может. Их мироздание не предполагает светской литературы, юридической литературы, экономической литературы. У джбрим нет юстиции и экономики, как не может быть пожара в море, квадратных колес и волосатых яблок. Неоткуда взяться. Невозможно. Незачем. У них нет философии, ведь песчинки не философствуют. А каждый джбрим понимает себя лишь песчинкой под пальцами их Предвечного. Собственно их философия (равно как история, литература и юстиция) – это все те же древние тексты, непреложный, агрессивно-назидательный догмат, повеления и запреты. Они не рассуждают и не спрашивают себя и природу, поскольку им нет нужды спрашивать. Их Книга ответила на все вопросы.

Я прочел Левитический Кодекс, в книгохранилище при храме Весты отыскался перевод. Я оставил дела, уединился на вилле и прочел. Перевод неплох, но каково римлянину постигать мораль джбрим! Двадцать дней ушло у меня на то, чтобы увидеть в пространном тексте ростки подлинного юридического права. Более того – права заботливого и милосердного! Я разбирал текст и осознавал, что передо мною не что иное, как недосказанная юриспруденция этих треклятых джбрим! Недосказанная и небывалая по духу. Джбрим не перестают удивлять меня. Человечность сего кодекса доведена до предела возможного. Забота о бедных в сем своде законоуложений поставлена во главу угла. Правила землепользования и купли-продажи наделов обговорены четко и окончательно, раз и навсегда. Поддержка общины, денежные взаимоотношения, опека над вольноотпущенниками – все в пользу малоимущих. Ни в коем случае не доводить члена общины до полного неимения – вот стержень Кодекса Левита. В нем соображения гуманности подавляют право! Искренняя забота о малых и сирых, забота, противоречащая логике, противоречащая всему ходу жизни. Милосердие, беспрерывная опека общины и обережение от разорения – но только в лоне семьи Израиля! Вы понимаете, Бурр? Только в лоне семьи Израиля! Это доминанта их морали. И это тупик. Кто и что обеспечит подобную справедливость? Есть ли у джбрим богатства, коими можно оплатить подобное человеколюбие? У джбрим есть земледелие, они продают за пределы Провинции пшеницу, пальмовое масло и древесину. Но это не обогатит Провинцию настолько, чтобы содержать законоуложение, столь щедрое к неимущим. Их почта – это римская служба. Рудоплавильное дело в руках греков и под неусыпным контролем сенатских инспекторов. Фармацией и ссудными учреждениями ведают финикийцы. А науки у джбрим нет, как нет светской литературы. Их Schola – это романские Schola. Джбрим прекрасные коммерсанты, да. Экспортно-импортные операции – их конек, никто в Магрибе не умеет так выстроить экспорт-импорт, как джбрим. Еще они отважные солдаты, усердные строители и добрые землепашцы. Но для того чтобы народ мог содержать юстицию, подобную Левитическому Кодексу, надобны огромные средства – сконцентрированные и умело направляемые. Для того чтобы прокормить такую радетельную юстицию, нужны огромные богатства. Могущественные ссудные конторы, сношения с финансистами Рима и монетные дворы. Долгосрочные кредиты и система купли-продажи долговых обязательств. А это не для джбрим. Их канон не позволяет одалживать под проценты. Не позволяет одалживать под проценты своим. Заметьте, Бурр – своим! Левитический Кодекс это конгломерат норм, годный лишь для маленькой общины. Он делает невозможной ассимиляцию – экономическую ли, культурную или этническую. А это тупик, говорю я Вам. Залог несокрушимости нашего государства не в гении ее военачальников, а в ассимиляции. Рим раздвигает границы, но не истребляет покоренных, а впитывает их. Риму не удалось впитать джбрим и, боюсь, не удастся никогда.

Джбрим веками следуют своей Книге. И будут следовать. Они отгородились от огромного мира замкнутым догматом, и будут отгораживаться. Пока их не истребят, всех до единого. Потому что их гражданское право, равно как и их мораль (для джбрим вера, юстиция и мораль – суть единое целое), несокрушимой стеной отделяют дом Израиля от соседей по этому уголку Ойкумены. Отделяют, но не защищают. Отгораживают, но и закладывают основу грядущей вражды. И вражду эту им нечем уравновесить – за джбрим нет силы, и они абсолютно неспособны к ассимиляции. Их канон – это вражда со всем, что за пределами дома Израиля. И не будет конца той вражде. Они обречены, Бурр. Их угрюмая мораль сулит им гибель, и ничего иного. Они щетинятся и огрызаются, они ненавидят Рим. Но только Рим оберегает их от аравийских бандитов, от кушан, от парфян, от самоистребления.

Назначение в Ерошолойм это не самая большая удача в Вашей жизни, претор, а джбрим – не самый послушный народ в Ойкумене. Вам нелегко в Ерошолойме. Я стараюсь поддерживать Вас и выезжаю в Провинцию всякий раз, когда это позволяют обстоятельства. То, что я только что назвал расплывчатым словом «обстоятельства», – политическое кишение Палатина. Партия сенатора Лепида следит за событиями в Провинции очень пристально. Но не следует думать, что Лепид палец о палец ударит для того, чтобы использовать расположение принсепса и пополнить измученный Четвертый легион! Мерзавец Лепид всегда рад доносить Сенату и принсепсу о том, что-де самую неблагополучную провинцию Рима курирует проконсул Азии Лонгин. Лепид – грязный политикан, он плюет на интересы Рима, а желает только свалить Вашего покорного слугу. В прошлом месяце мне пришлось произнести речь в Сенате, чтобы напомнить господам сенаторам о том, что же это такое – Провинция. Видели бы Вы их лица! Я сообщил господам сенаторам, что в Провинции вот уже много десятилетий фактически соседствуют три власти – две легальных и одна нелегальная. Какая, право, новость! Представьте, Бурр, что многие из господ сенаторов впервые услышали о зелотах! У Вас делается головная боль и изжога при слове «зелот», а иные почтенные господа с Палатина этого слова не слышали вовсе! Я поведал им, что военная власть принадлежит наместнику, а гражданское управление находится в компетенции Синедриона, и почтенные мужи удивленно раскрыли глаза, услышав слово «Синедрион». Некто из партии Максима Семпрония нарочито непринужденно спросил: кем-де представлен этот самый «Синедрион»? Я ответил, что Синедрион представлен главным образом периша. С тем же успехом я мог сказать ему, что Синедрион представлен сторукими гекантохейрами. Я довел до сведения почтенных коллег, что зелоты располагают разветвленной конспиративной сетью, что их агентура проникла во все уровни административного устройства Провинции. Я вкратце описал сенаторам, что такое террор сиккариев, назвал имена убитых начальников магистратов и привел потери Четвертого легиона, понесенные в партизанской войне. Вот тут сенаторы зажужжали, как растревоженное осиное гнездо! «Назовите имена вожаков!» – гневно потребовал Лепид.

Что ж, я назвал иных. Семпроний изумленно спросил: и сколько же лет их не могут изловить? Год? Три? Я ответил, что сиккария Элеазара Четвертый легион и Внутренняя служба не могут изловить шестнадцать лет.

Вы полагаете, сенат немедленно решил усилить Четвертый легион? Как бы не так! Семпроний и Лепид убедили принсепса в том, что главная опасность сейчас – на фронтире с германцами. А посему, мой Бурр, нам придется управляться теми силами, что у нас есть.

Теперь вот что. Вы что-нибудь слышали о галилеянах? Один из писарей Нируца исправно доносит в мой секретариат обо всех распоряжениях майора. Нируц сейчас весьма обеспокоен численным ростом некой секты галилеян, изучает ее и, говорят, даже углубился в теософию – это Нируц-то!

Нируц нынче становится самостоятельным сверх всякой меры. Я кое-что знаю о нем. Майор получил римское образование, трижды подолгу жил в Риме, рекрутов набирает из романофилов. Три года тому назад он за особые заслуги перед принсепсом и народом Рима снискал личное гражданство. Он и всадником станет, помяните мое слово. Но я не доверяю Нируцу. Его лояльность до поры. Пристально следите за действиями Нируца! Он что-то затеял. За последние полгода он добился того, что в ведение отдела Гермес переданы семь конных подстав в Галилее и Десятиградии. Какие уж там резоны он привел полковнику Светонию (мне кажется, что Марк Светоний опасно подпал под обаяние Тума Нируца), чтобы заполучить подставы – не так важно. Важно другое – Нируц, кажется, создает личную курьерскую службу. Значит, в скором времени он станет рассылать людей на север и восток Провинции и захочет поддерживать с ними быструю связь. Это первое.

Второе: Нируц изучает толкования Второзакония и Книги Левита. Малука он посылал в Лидду, а лейтенанта Шмуэля Зоца – в Кесарию Филиппову, к ритору Заккарии Кесарийскому. Зоц два месяца прожил в доме Заккарии, привез Нируцу восемнадцать списков речей этого ритора. А некого Горка Нируц приставлял к Александру из Газы, странствующему кохену. Нируц собирает записи речей знатоков местного догмата, а не прибегает к громоздким каноническим текстам. Нируц получает через своих помощников самые современные толкования. Нируц образован, но местный догмат ему чужд. Я справлялся у Цестия Плацида, и тот написал мне, что помнит курсанта Нируца. Плацид написал, что даже его, человека весьма терпимого в вопросах веры, неприятно удивляло высокомерное безбожие этого человека.

И последнее. Нируц стал очень любезен с Каиаху. Он несколько раз встречался с первосвященником в приемной наместника – как бы случайно. Теперь проповедников не пускают во двор Храма, это было сделано под предлогом прекращения беспорядков. Смешно! Если и были какие-то беспорядки, то они, несомненно, устроены людьми самого Каиаху. Двор Храма это цель и желанная трибуна для проповедников. Туда приходят ам-гаарец, зелоты, торговцы, риторы, студиозусы, кохены и чиновники. Скажите на милость, Бурр, какому дураку взбредет в голову устраивать беспорядки возле Храма? Не было никаких беспорядков у Храма с тех самых пор, как проповедники устроили там ссору с менялами. Видно, Нируц с Каиаху обо всем договорились, а еще через месяц Нируц начал арестовывать странствующих рабби.

Так подытожим, мой Бурр.

Нируц изучает догмат джбрим, это первое. Нируц делает все, чтобы наладить скорую связь с окраинами Провинции, это второе. Во дворе Храма прекращены проповеди, и Нируц обозначил направление своих репрессалий – странствующие рабби. Это третье.

Нам пора приглядеться к действиям Тума Нируца.

Вам, верно, кажется странным мой интерес к Малуку, Зоцу и прочим людям Светония.

Я прожил немало лет, мой Бурр, и немало повидал. Сам иной раз не могу объяснить: отчего меня тревожат маленькие люди? Но, видите ли, сплошь и рядом большие беды начинаются с действий маленьких людей.

И вот еще что. Я могу доверять или не доверять преторам, префектам и наместникам. Я могу верить или не верить своим секретарям и конфидентам. Могу по сто раз перепроверять сведения из курий и донесения о сенаторских комплотах. Но ведь чему-то я доверять должен! Чему-то, что не подведет и не обманет. Так вот, мой Бурр, когда мне не на кого надеяться и некому верить – я доверяю интуиции, и только ей! Я вышколил и выдрессировал свою интуицию. Она умнела вместе со мной, она совершенствовалась и изощрялась рука об руку с моей политической карьерой. И теперь интуиция громко и беспокойно говорит мне: «Гляди за Нируцем во все глаза, Луций Кассий Лонгин! Гляди за ним и опасайся его! Гляди во все глаза за Провинцией и в любой день жди от нее беды!»

Майор Нируц умен и деятелен. Может быть, он почувствовал надвигающуюся смуту. Джбрим не дерутся за государственность, они дерутся за Предвечного. Потому-то нынешний интерес Нируца к теософии мне кажется тревожным признаком. Может быть, он хочет бороться с грядущей смутой, предотвратить ее и тем самым вырасти в Ваших глазах и в глазах наместника. А может быть, он хочет к этой смуте примкнуть? А может быть, он намеревается во время смуты использовать свой статут для иной цели? Для какой? Может быть все что угодно, когда имеешь дело с такими, как Нируц. Прошу Вас: пристально наблюдайте за Нируцем. Он собрал вокруг себя незаурядных людей – Севела бен Иегуда Малук, Никодим Минуш, Уриэль из Вифсаиды, Шмуэль Зоц. Он собрал отряд молодых храбрецов и умников…»

* * *

Через три дня они с Димоном первый раз сделали все как полагается. Ссыпали мелочь (для первого раза брали только ножки и тонкие контакты) в кислоту. Через три часа, после декантирования, слили раствор в резервуар. В свете шестидесятиваттной лампочки в резервуаре колыхалась безумной красоты красноватая жидкость с искрящимися блестками. Они осторожно поместили в резервуар фарфоровый цилиндр, внутри фильтра установили анод и включили трансформатор. Небольшой плоский трасформатор не гудел и не грелся. Его собрал для них Серафим. Дорохов не говорил ему, зачем нужен трансформатор, сказал только, что требуется не меньше пятнадцати ампер на выходе. Димон говорил про трансформатор от электросварки. Но это было бы хлопотно и громоздко. И кпд у такого трансформатора в условиях квартиры был бы смехотворный. Поэтому Дорохов встретился с Серафимом и предложил тому выполнить его, Дорохова, личный заказ. Серафим вообще-то был типом малоприятным. Расчетливый и прижимистый малый, когда-то он тренировался на Ленгорах с Сашкой Бергом. Как и Сашка, был кандидатом в мастера по горным лыжам. Однажды стояли с Сашкой на остановке возле кинотеатра «Мир», на Цветном. Мимо быстро прошел парень в куртке с капюшоном. Вдруг парень остановился, развернулся и сказал: «Берг, ты?» «Привет! – удивленно сказал Сашка. – Как дела, Сима?» Они повспоминали свой спорт, сборы, тренера Михалыча, обменялись телефонами, и Серафим заскочил в троллейбус. «Жук тот еще, – с усмешкой сказал Берг, провожая взглядом троллейбус. – Честолюбивый, жесткий… Но техника у него была, Мишка, редкая. Катался на европейском уровне. Странно, что он спорт бросил. Он такой, знаешь, – из породы чемпионов». А еще через месяц Дорохов с экселенцем поехали на выставку «Интер-что-то-86» в Сокольниках. Там Дорохов встретил Серафима возле стенда лабораторной электротехники. Узнали друг друга, разговорились. Серафим закончил МИСИС, кандидатскую защитил в одно время с Дороховым. Дорохов рассказал, что у них в «лабе» трудности с фирменным тиристорным трансформатором. Серафим выслушал и дал совет. Дорохов ничего не понял, но достал из сумки блокнот и дословно все записал. А на следующий день показал запись наладчику. «Ты что, в Японию, что ли, летал вчера? – спросил пораженный наладчик. – Это что за гений у тебя такой?» Дорохов потом, когда началась их с Димоном алхимия, с Серафимом советовался не раз. Даже печь у него выпросил. Хотя что-то выпросить у Серафима было ой как нелегко. Тот не имел склонности к филантропии. За двухнедельное пользование печью Дорохов отдал Серафиму набор шведских часовых отверток в черном пластмассовом пенальчике. И когда перед алхимиками встала потребность в хорошем трансформаторе, Дорохов пошел на поклон к Серафиму. Сима не спросил, зачем Дорохову нужен высокоэффективный преобразователь тока для работы в домашних условиях. Он только спокойно выслушал, какие требуются параметры, и так же спокойно назвал цену. Дорохов охнул про себя и позвонил Димону. «А куда деваться? – проворчал Димон. – Ладно, пусть мастерит. Заплатим».

В два часа ночи Димон бережно вынул анод, и на бумагу просыпался тяжелый влажный порошок цвета подгнившей мандариновой кожуры.

– Ну вот, – тихо сказал Димон. – Продукт…

Они прибрались в квартире и сели перекурить.

– Нормально, – сказал Димон. – Сделаем еще пару образцов, установку всю отладим, как надо. Теперь работать и работать!

Дорохов затянулся и спросил:

– А дальше как?

– И дальше все нормально будет, – уверенно сказал Димон.

Димон был из тех людей, у которых всегда все «будет нормально». А если нормально не будет, или уже ненормально, или так ненормально, что полный караул, – то таким людям все равно веришь.

* * *

…велел Иде не шуметь и поднялся на второй этаж. В доме был небольшой таблиний, сообщавшийся с перистилем, но Севела там не работал, он обустроил кабинет наверху, заказал столяру большой шкаф во всю стену и стол для письменной работы. Полтора года тому назад Севела совершил удачную аренду – дом в ста шагах от башни Фасаила. Дом выстроил для себя один из родственников Клавдии Пульхры. Когда Божественный Тиберий ополчился на родню Германика и многих довел до могилы, близким удалось спасти юношу. Ему выхлопотали должность в Ерошолойме и спешно спровадили подальше от неумолимого принсепса. В Провинции молодого Пульхра встретили хорошо. Юноша был образован, трудолюбив и честен, а у наместника всегда большая нужда в дельных людях. Пульхру дали место при дипломатическом департаменте. Молодой романец оказался необыкновенно способен к языкам, с армянскими и кушанскими послами говорил на их родном языке и тем располагал к себе. Те переговоры, что он вел с посланниками восточных царств, почти всегда венчались успехом. Юноша не был стеснен в средствах, родня поддерживала его. К тому же он получал большое жалование, в метрополии чиновник этого статута получал жалование в три раза меньшее. На втором году жизни в Ерошолойме господин Септимий выстроил небольшой, но удобный дом по проекту приезжего архитектора Салюстия. Дом был красивый, но выглядел странно на фоне прилегающего к башне Фасаила квартала. При взгляде на этот дом казалось, что маленький участок Виминальского холма каким-то чудом оказался перенесен в Ерошолойм. Казалось, что красивый дом с недоумением оглядывает неряшливых соседей – приземистые строения с плоскими крышами. Молодой Пульхр прослужил в Ерошолойме пять лет в искреннем уважении коллег и полном благоволении наместника. По метрополии он не скучал, собирал коллекцию кушанского и персидского антиквариата, в свободное от службы время составлял словарь парфянских идиом. Не пьянствовал, не развратничал, жил уединенно и мирно. Но однажды пришло известие, что опала семейства закончилась, и к господину Септимию вернулся майорат – две виллы по Тибуртинской дороге, земли близ Неаполя и множество доходных домов в Капуе. Наследник встретил это известие радостно, но без волнения. Так же спокойно, как он принял ссылку в Провинцию, Пульхр вернулся на Виминальский холм, в семейный дом, чудом не подпавший под проскрипции. Но и дом в Ерошолойме Пульхр продавать не стал. На прощальной аудиенции он доверительно сказал наместнику, что жизнь на Востоке ему нравится, что он оставляет службу лишь на время. Наместник всегда симпатизировал Септимию Пульхру, он провел прощальную аудиенцию тепло и запросто и пообещал, что, когда бы молодой Пульхр ни вернулся в Провинцию – он всегда может рассчитывать на должность двумя ступенями выше нынешней. Пульхр испросил трехгодичный отпуск и без заминки его получил. Следуя совету друга, майора Внутренней службы Тума Нируца, Пульхр сдал дом в аренду.

Вот так Севела поселился в уютном светлом доме близ башни Фасаила.

Здесь были скромный атриум, просторный перистиль, большая кухня с погребом и баня с мозаичным полом. Еще имелись две спальни и экседра на втором этаже – там Пульхр прежде хранил коллекцию. Севела, осматривая дом, пришел в восторг. Арендная плата оказалась невысока, а дом воистину великолепен. Часть мебели Севела выкупил – две инкрустированных перламутром катедры, три курульных кресла с обивкой из парчи, затейливо расшитый бисселий, несколько поставцов из туи и множество кухонной утвари. После недолгого торга с управляющим Пульхра Севела купил бронзовый котел для подогревания кушаний, кипятильник с множеством статуэток, двенадцать кувшинов чеканной работы, полный шкаф патеров, скифосов и киаф. Что Севела не выкупил, то романец, получалось, оставил ему в пользование. В спальне стояла огромная кровать с кедровым остовом, решеткой из бронзовых прутьев и великолепным лебяжьим тюфяком. Светлую экседру на втором этаже Севела сделал кабинетом. В резидентуре у него не было личного кабинета, ему приходилось делить большое, но неуютное и темное помещение с лейтенантом Никодимом и старшим писарем Гиршем. От Никодима остро пахло, а Гирш имел неприятную привычку мычать за работой.

– Хотя бы до полудня не грохочи сковородами, Ида, – попросил Севела. – Мне необходимо сосредоточиться на чтении.

– А мне необходимо тебя откормить, – нахально ответила бесовка и показала розовый язык. – Что ты ел там, в этой Лидде? Лебеду и чертополох? В тебе нет мужских сил. Ты уснул после первого раза, Малук. Это обида для меня, женщины из Пеллы! Я стану греметь сковородами и котлами потому, что намереваюсь жарить и стряпать для тебя!

– Много воли взяла себе! – прикрикнул Севела. Потом виновато добавил: – Ну чего ты хотела, дура из Пеллы? Я проехал шестьдесят миль…

– Я буду шуметь на кухне, пока ты не наешь себе немножко сил, – презрительно сказала бесовка. – Пока не перестанешь засыпать после первого раза.

Она вздернула нос и ушла на кухню.

Севела поднялся на второй этаж. Он сел на стул и положил руки на отполированную столешницу. Поясница еще ныла, но сегодня это было почти приятно, это легкое нытье напоминало о том, как разламывалась спина вчера, на подъезде к Ерошолойму.