Текст книги "В пучину вод бросая мысль..."

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

«Дух», – в очередной раз прервал его Эдик.

«Пожалуйста, не нужно меня сбивать, – поморщился Фил. – При чем здесь дух? Это слово вызывает определенные ассоциации и представления. К делу не относится, а пониманию сути мешает… Итак, Вселенная содержит не только материю, но и не-материю. И все это существует в бесконечном числе материально-нематериальных измерений. Это наш постулат. Тогда нужно сделать следующий шаг и признать, что формулировки ВСЕХ законов природы должны это обстоятельство учитывать».

«Требует ли наличия Сверхразума представление о материально-нематериальной Вселенной?» – провокативно спросил Кронин.

«Нет, – отрезал Фил. – Как не требует и Бога, поскольку акт творения материи в этом случае является естественным процессом, протекающим в соответствии с новыми формулировками законов природы».

«Тот закон сохранения энергии, что мы учили в школе, есть лишь вершина айсберга, самый верхний его кончик, самая простая его суть, – увлеченно говорил Фил. – Разумеется, в пределах, для которых этот закон написан, он справедлив – как справедлив закон тяготения Ньютона в мире слабой гравитации. Но достаточно перейти к описанию нейтронных звезд или черных дыр, и приходится пользоваться более мощным инструментом – общей теорией тяготения Эйнштейна».

«Можем ли мы хотя бы отдаленно представить себе ИСТИННУЮ формулировку закона сохранения энергии – или любого другого закона природы?» – задумчиво сказала Лиза, и Фил поспешил ответить:

«Поскольку мы пока не знаем, что представляет собой нематериальная составляющая Вселенной, то предположения наши будут умозрительными».

Неожиданно Кронин погрозил Филу пальцем и заявил:

«Умозрительными, говорите? Да что вы, Филипп Викторович! Закон сохранения энергии для замкнутых материальных систем нам известен? Да. Принцип сочетания материальных и нематериальных свойств мы определили? Да. Значит, и полную формулировку закона сохранения энергии тоже можем… Ну, вот, к примеру»…

Николай Евгеньевич наклонился вперед, развел руки в стороны и произнес несколько слов.

Они даже не поняли сначала, что именно сказал Кронин, что показал и о чем подумал. А потом веселились, как дети, и каждый повторил формулу – в том числе ту ее часть, которую можно было представить лишь мысленно и никак невозможно произнести вслух.

Неужели именно тогда убийца задумал расправиться с Лизой?

Или позднее, когда формулировка закона сохранения энергии стала более отточенной – не по форме, конечно, слова и мысли остались теми же, но по исполнению, потому что, в отличие от обычного материального закона, осознание полного его варианта требовало не только хорошей памяти, не только хорошего воображения, но умения управлять подсознанием, не думать ни о чем вообще, кроме вроде бы простой, но бесконечно сложной формы, произносимой вслух и в уме. Это можно было бы назвать заклинанием или молитвой, если бы формулировка закона энергии имела к религии, мистике или колдовству хоть малейшее отношение.

«Неужели буддисты ближе всех остальных подошли к правильному пониманию мироздания?» – сказал Эдик, когда, отрадовавшись, они сосредоточенно замолчали и каждый пытался про себя и вслух (в комнате повисло едва слышное бормотание, будто на молитве в церкви или синагоге) воспроизвести только что созданную формулировку.

«Вряд ли, – ответил Кронин. – В буддизме, как в любой иной религиозной философии, мир двухсущностен: есть материальная составляющая и есть духовная. Духовная же не существует вне разума. А у нас»…

Он не стал продолжать – все его прекрасно поняли.

Неужели уже в тот вечер убийца…

Кто?

9

– Извини, что я без предупреждения, – сказала Вера, переступив порог. На Фила она не смотрела, знала, конечно, что он не очень доволен ее приходом. Ей было все равно.

– Заходи, – сказал Филипп, он только что принял душ и находился в расслабленном состоянии, ему не хотелось быть одному, пусть хоть Вера, сейчас ему тоже было все равно.

Вера вошла в комнату и осмотрелась, будто была здесь впервые. Подошла к старому креслу, стоявшему перед телевизором, и села, положив ногу на ногу. Она сегодня выглядела лучше, чем когда бы то ни было, даже губы подкрасила, хотя никогда прежде этого не делала. Фил отметил, что Вера и кофточку надела не деловую, как обычно, а праздничную, с пикантным вырезом, открывавшим небольшую, но красивую грудь. Для чего Вера пришла к нему? Не о теории говорить, ясное дело. Не о законах большого мира. И не о Лизе, которую Вера в душе наверняка недолюбливала – Фил не был силен в женской психологии, но уж такие нюансы понимал.

– Не могу быть одна, тяжело, – тихо сказала Вера. – Ты действительно не сердишься за то, что я пришла?

– Нет, – сказал Фил. – Хочешь кофе? Или чаю? У меня тортик есть – правда, с прошлой недели.

– Не хочу ничего, – с нажимом произнесла Вера. – Сядь, пожалуйста, нужно поговорить.

Фил опустился на диван – отсюда он видел Веру в профиль и надеялся, что она не станет поворачивать тяжелое кресло, чтобы сесть к нему лицом. Вера усмехнулась уголками губ и сказала:

– Фил, ты действительно считаешь, что кто-то из наших это сделал?

– Сделал… что? – Фил не понял вопроса сразу, лишь несколько секунд спустя до него дошел смысл, и в груди стало холодно.

– То самое, – Вера забралась в кресло с ногами и повернулась так, чтобы все-таки оказаться с Филом лицом к лицу. – Использовать закон. В полной форме.

– Я так считаю? – Фил все еще изображал непонимание.

– Разве нет? Иначе зачем ты вчера выпытывал, где мы все были и что делали, когда Лизе стало плохо?

– Кто-нибудь еще понял смысл моих вопросов? – помедлив, спросил Фил.

– Не знаю, – пожала плечами Вера. – Кто-то один понял наверняка. Тот, кто это сделал.

– Значит, ты тоже считаешь…

Вера обхватила плечи руками, все-таки ей, наверное, было холодно в тонкой кофточке.

– Хочешь, дам тебе плед? – спросил Фил, не закончив фразы.

– Да, – кивнула Вера, – меня немного знобит.

Плед лежал в шкафу под грудой грязного белья. Доставая его и отряхивая, Фил успел взять себя в руки и даже продумать направление разговора. Накинул плед Вере на плечи (она сразу закуталась в ворсистую материю и стала похожа на испуганную девочку) и сказал:

– Ты пришла к такому же выводу, что и я. Почему? И когда?

– Я увидела вчера твои глаза, ты совершенно не умеешь скрывать мысли, глаза у тебя говорят больше, чем ты мог бы сказать словами… И я спросила себя: а если? Мог ли кто-то?.. И сама себе ответила: если уметь – то, наверное, да. Значит, кто-то умеет? Когда мы расходились, я хотела, чтобы ты проводил меня, хотела спросить, поговорить… Но ты… Ладно, я поняла. А потом всю ночь думала, сопоставляла. Если кто-то сделал это, должна была быть причина. Ненависть. Страх. Ревность. Что-то другое? Деньги, например? Невозможно. К утру я сама себя убедила в том, что ты ошибаешься… А днем, на работе, я опять думала об алиби. Николай Евгеньевич говорит, что спал, но никто этого подтвердить не может.

– Может, – сказал Фил. – Он действительно спал в половине одиннадцатого.

– Откуда ты знаешь?

– Я позвонил Софье Евгеньевне. Спросил, когда она ушла домой.

– Она не удивилась твоему вопросу?

– Удивилась, конечно. Возможно, она скажет о моем звонке Николаю Евгеньевичу. Но мне нужно было знать.

– Она в любом случае ушла раньше, чем…

– Да, но, по ее словам, вернулась, потому что забыла одну из авосек. Это было в начале одиннадцатого. Николай Евгеньевич спал, она не стала его будить, взяла авоську и, уходя, слышала, как звонил телефон. Николай Евгеньевич не просыпался, и Софья Евгеньевна не стала поднимать трубку. Вот так.

– Повезло, значит… – странным голосом произнесла Вера. – Тогда, действительно, получается, что никто не мог.

– Вы долго разговаривали с Эдиком? – поинтересовался Фил. – Извини, что спрашиваю.

– Довольно долго. Хочешь знать, о чем?

– Эдик сказал…

– Неправда. Мы говорили об Аиде.

– Его жене…

– Да. Фил, ты не представляешь… Он до сих пор не то что забыть ее не может, но даже принять окончательно, что ее нет. Не знаю, как он живет с постоянным ощущением, будто Аида рядом, ждет его с работы, готовит бастурму с чесночным соусом… Он же психолог по профессии, знает множество методик, других от стрессов избавляет, а сам себя… В общем, когда ему становилось совсем гнусно, он звонил мне и рассказывал… просто говорил, а я слушала. Ты не представляешь, сколько Эдикиных семейных историй и тайн я знаю.

– Долго это продолжалось? – пораженно спросил Фил.

– Больше года. Эдик действительно бегает перед сном. Обычно он мне в такое время не звонит, приступы у него начинаются позднее, когда тишина, темнота. Он сам это называет «детскими стариковскими страхами»… А в тот вечер вдруг накатило, когда он встретил соседку, она собаку выгуливала, Аида обожала этого пса и часто специально выходила, чтобы с ним поиграть и с соседкой поболтать о том, о сем… Эдик позвонил мне и начал рассказывать, как они с Аидой, когда только поженились, ездили на Севан ловить рыбу. Там были такие рассветы и вообще красота неописуемая, куда Байкалу или этому озеру, ну, что в Прибалтике…

– Рица, – подсказал Фил.

– Да… Когда Эдик позвонил, было тринадцать минут одиннадцатого, и не смотри на меня таким взглядом, я, конечно, не знала, сколько точно было времени, потом посмотрела на определитель номера, там указывается время звонка.

– Я не знал, что Эдик… – пробормотал Фил. – Он всегда такой спокойный, я был уверен, что…

– Да, на людях Эдик герой, – усмехнулась Вера. – А наедине с собой… Он все время представляет в воображении эту картину: самолет начинает крениться, Аида сидит у окна и одна из первых замечает пламя, а потом… Ну, ты ведь можешь себе представить, как это было.

Конечно. Крики, паника, пол уходит из-под ног, что-то лопается, дикий скрежет, и пустота под ногами, пустота в легких, пустота в голове, и вообще пустота – навсегда…

– Вот оно, значит, как, – задумчиво проговорил Фил.

– И остается Миша, – сказала Вера. – По словам Софьи Евгеньевны, кто-то Николаю Евгеньевичу действительно звонил. Но Миша ли?

– Ты ему не веришь? – поразился Фил.

– А ты?

– Миша сказал правду, – сообщил Фил. – В десять двадцать из его квартиры было несколько звонков на номер Николая Евгеньевича. Без ответа.

– Откуда ты это можешь знать? – насторожилась Вера.

Фил помедлил и, помолчав, признался:

– Гущин сказал.

– Ты говорил с ним о своих подозрениях? – поразилась Вера. – Фил, ты сошел с ума!

– Нет… Я видел Гущина в тот день, когда… У Лизы, он тоже туда пришел. Мы говорили. Я сказал: могло ли это быть… Неужели, – сказал я, – кто-то нас достал? Нашу группу. Понимаешь?

– Чушь, – с отвращением сказала Вера. – Кому мы сдались со своими завиральными идеями?

– Я был тогда… Неважно. Гущин сказал, что смерть Лизы была естественной, и группа должна работать, как обычно. А сегодня я позвонил ему и сделал вид, что так и не принял его объяснения. Боюсь, мол, что нас все-таки достали. И спросил, может ли он узнать, кто и откуда звонил по всем нашим номерам в то время, когда… Ну, ты понимаешь…

– И Гущин согласился это выяснить?

– А что ему стоит? Он все-таки официальное лицо. Может сослаться на администрацию Президента РАН, да мало ли какие у них там еще есть каналы… Он мне через час прислал на комп сообщение. Так что я точно знаю, что Эдик говорил с тобой семнадцать минут с мобильного телефона, а Миша трижды набирал номер Николая Евгеньевича, но на звонки никто не ответил.

– Так что же ты у нас выпытывал, если все это тебе было известно? – возмутилась Вера и, всплеснув руками, сбросила плед на пол.

– Вчера я ничего не знал, – сказал Фил, опустившись перед Верой на колени и закутывая пледом ее ноги.

Вера провела ладонью по волосам Фила, он опустил голову и уткнулся носом в ее колени, ощущая сквозь ткань пледа их упругость и податливость. Нужно было встать, зачем он делает это, не сейчас, нельзя… Но он только сильнее прижимался лицом к Вериным ногам, на глаза наворачивались слезы, и начали предательски дрожать губы.

– Хороший мой, – тихо сказала Вера. – Что же нам с тобой делать?

Фил понял вопрос по-своему, ответа у него не было.

– Давай забудем, – прошептала Вера ему в ухо. – Лизы нет, так получилось. Я тоже сомневалась, как ты. Но теперь мы поговорили, и я понимаю: никто не убивал.

Фил поднялся с колен, отряхнул брюки, сказал мрачно:

– Забудем, говоришь? Не получится. Потому что он на этом не остановится. Кто будет следующим?

– Фил, ты начитался детективов. Мотива нет, ты же сам знаешь.

– Нет мотива? – Фил стоял перед Верой, смотрел на нее сверху вниз, слова его падали, будто скатывались с высокого холма и подпрыгивали, наталкиваясь на камни. – Ты видела, какими глазами время от времени смотрел на Лизу наш дорогой Николай Евгеньевич?

– О чем ты? – возмутилась Вера.

– Не о нем самом, конечно. О сыне. Гарик. Его постоянная боль, его смертная мука.

– Гарика нет, – пробормотала Вера. – При чем тут Гарик?

– Ты не слышала, как Николай Евгеньевич сказал – это было месяца четыре назад, но я запомнил: «Господи, Елизавета Олеговна, – сказал он, – если бы был жив мой Гарик, вы были бы такой замечательной парой. О лучшей жене для моего сыночка я бы и мечтать не мог»? Ты слышала это?

– Да, – подумав, сказала Вера. – Вспоминаю. Ну и что? Наверно, они действительно было бы хорошей парой – на фотографии Гарик такой импозантный, и человек он был неплохой, судя по рассказам Николая Евгеньевича. Я не понимаю…

– Сейчас поймешь. Он сказал еще: «Гарик смотрит на нас оттуда, и ты ему нравишься, я уверен». Лиза хотела свести все к шутке, я не расслышал, что она сказала, но Николай Евгеньевич не шутил. Он на Лизу смотрел в тот момент глазами своего погибшего сына, и это был взгляд любовника, понимаешь ты это? Ты не видела, а я видел.

– Фил, ты фантазируешь…

– Нет! Он хотел, чтобы Лиза и Гарик были вместе.

– Но это невозможно…

– Ты думаешь? В тот вечер – наверное, да. Тогда мы не добрались еще до формулировки полных законов, да и о большом мире наши дискуссии только начинались. А потом, месяц спустя, когда стало ясно, что система законов существует? Когда Николай Евгеньевич сформулировал полный закон энергии, а мы с Мишей придумали тройной переход? Николай Евгеньевич всю ту неделю был в подавленном состоянии – с ним это часто бывает, ты знаешь, в какие-то дни он вспоминает о Кларе и Гарике слишком часто, это его в конце концов доконает, но я сейчас о другом… Ты вышла в кухню, а Эдик как раз закончил излагать свой постулат о равноправии нематериальной Вселенной… И Николай Евгеньевич вдруг сказал, глядя на Лизу – я ведь сидел рядом с ней и все слышал: «Вот видите, – сказал он, обращаясь к ней, будто они находились одни в комнате, – вы с Гариком еще сможете быть вместе. Не здесь, а…» Он провел рукой окружность в воздухе, Лиза посмотрела на меня, и я увидел: она тоже прекрасно поняла, что именно Николай Евгеньевич имел в виду.

– Не здесь, а в большом мире, – сказала Вера.

– Вот именно. Разве тогда мы уже не знали, что живем не на Земле, точнее, не только на Земле? Разве тогда мы уже не говорили о том, что бесконечномерная Вселенная порождает бесконечномерную жизнь и что человек лишь малой частью своей сущности живет здесь, на этой планете, в своей материальной форме?

Да, они это обсуждали, Вера, конечно, помнила.

«Почему человеку во Вселенной отводится примитивная роль трехмерного существа, перемещающегося в четвертом измерении – времени? – нервничал Эдик. – Мы и человека, как, собственно, все, что существует во Вселенной, должны считать явлением многомерным и лишь частично материальным».

«Если принять вашу гипотезу, – подхватил Николай Евгеньевич, – то можно разрешить многие интересные проблемы. К примеру, смерть трехмерного тела еще не свидетельствует о том, что ушел из жизни человек, как многомерное существо. В трех материальных измерениях он перестал существовать – но он может быть жив во множестве других измерений! Может остаться жить то, например, что мы называем душой, не зная точного определения этой части нашего многомерия. А что представляет собой наше нематериальное тело – не те ли это идеи, которые при жизни трехмерного тела странным образом время от времени „всплывают“ в сознании, являя собой неожиданные и, казалось бы, взявшиеся ниоткуда озарения и прозрения?»

«Не оттуда ли явления ясновидения? – поддержал Кронина Миша. – Во множестве измерений нашего тела мы существуем и в будущем, вам не кажется? И канал связи может быть нематериальным, почему нет? Если у человека в трехмерном пространстве есть две руки, то в многомерии почему бы ему не обладать миллионами конечностей – в том числе и нематериальных? И этими нашими неосознаваемыми руками мы приближаем к глазам то, что нам еще предстоит, или то, что предстоит окружающему нас миру. Почему, наконец, не предположить, что многомерный человек, потеряв на время трехмерное свое тело в материальном мире, когда-нибудь не обретет его вновь? Не именно такое, но похожее или даже вовсе другое: как ящерица отращивает себе новый хвост взамен старого? И не этот ли процесс регенерации собственного отмеревшего органа индусы назвали реинкарнацией?»

– Вспомнила тот разговор? – настойчиво спросил Фил.

– Я помню, – сказала Вера. – Не нервничай так, пожалуйста, я поняла. То, что Гарик и Лиза не могли встретиться в нашем трехмерии, еще не означает, что они не знакомы вообще. Согласна. Теоретически это так, но при чем…

– Ты не понимаешь?

– Я понимаю, – резко сказала Вера. – Но не верю в то, что Николай Евгеньевич способен совершить убийство для того лишь, чтобы его сыну стало хорошо.

– Убийство? Почему ты думаешь, что он считает это убийством? Это избавление. Его слова, ты помнишь? Полтора месяца назад. У него был сердечный приступ перед нашим приходом, Софья Евгеньевна задержалась и предупредила, чтобы было поменьше дискуссий. «Просто посидите с ним, – сказала она, – не нужно его утомлять».

– И мы не утомляли, – кивнула Вера. – Болтали о чепухе. Я помню тот вечер, правда, по другой причине. Дима взбрыкнул, я вспылила… В общем, личное. Пустой был вечер.

– И ты не помнишь, как Николай Евгеньевич сказал: «Выход в мир – это избавление. Я бы хотел выйти в мир. Неужели скоро это станет возможно?»

– Все это просто слова, – пробормотала Вера.

– Ты прекрасно понимаешь, что не только слова. Николай Евгеньевич обожал сына. В тот момент я почувствовал, что если бы существовала реальная возможность управлять хоть каким-нибудь общим для большого мира процессом, то первое, что он бы сделал – отправил Веру к Гарику. В большой мир. Чтобы они были счастливы.

– В большой мир… – повторила Вера. – Лиза тоже поняла эти слова именно так?

– Не знаю. Мы никогда не говорили об этом.

– По-твоему, это мотив?

– По-твоему – нет?

– Может быть, – пробормотала Вера. – То есть… Ни для кого, кроме Николая Евгеньевича, то, о чем ты сказал, мотивом стать не могло.

– Конечно. Поэтому бессмысленно вообще говорить об этом с нашим дорогим куратором. И не в милицию же идти с таким подозрением! Но мотив у Николая Евгеньевича был.

– Фил, – сказала Вера. – Я бы не отказалась от кофе. С лимоном. И с капелькой коньяка, если можно.

Фил вернулся через несколько минут с подносом, на котором стояли две чашки, сахарница, блюдце с дольками лимона и вазочка с овсяным печеньем, и обнаружил Веру стоящей у книжного стеллажа. Она завернулась в плед, как в банный халат, и рассматривала фотографию, на которой Фил был изображен рядом с Раей и Максимом – снимок был сделан года четыре назад, когда в семье еще царил мир, а Максимка только пошел в детский сад.

– Это твоя жена? – спросила Вера. – Красивая.

– Бывшая жена, – поправил Фил. – И сын.

– Тоже бывший? – усмехнулась Вера, ставя фотографию на полку. Она повернула кресло и села так, чтобы ее колени касались колен Фила. Он хотел было отодвинуться, но передумал. Пусть. Если ей приятно.

– А Миша? – спросила Вера, сделав несколько маленьких глотков. – Какой мотив у него? И у Эдика? Согласись, что…

– У Миши? – перебил Фил. – А ты знаешь, что Миша Лизу ненавидел?

– О чем ты? – поразилась Вера и едва не уронила чашку, которую держала в руках. – Чушь какая-то! Что ты имеешь в виду?

– Ты видела Мишину мегеру? Ну, жену его ненавистную?

– Розу? Пару раз. На улице встречала Мишу вдвоем с ней. Шли рука об руку, как образцовые супруги. Я знала, конечно, что он ее не любит, она же клуша, недалекая, как часы с кукушкой, Миша ей изменяет, он и со мной пытался… Ты не знал?

Фил поставил свою чашку на столик и смотрел на Веру во все глаза, будто видел впервые.

– С тобой? – пораженно сказал он. – И у него…

– Ничего не вышло, – спокойно сказала Вера. – Не мой тип. Но я умею обращаться с мужчинами – в том числе с такими. В общем, мы остались друзьями. В конце концов, если мы тащим одну телегу, негоже изображать из себя рака и щуку, верно?

– Друзьями, – с горечью произнес Фил. – Значит, у тебя получилось закончить миром, а у Лизы – нет.

– Поняла, – медленно сказала Вера. – Миша к ней пристал, она его отшила…

– Это было буквально в первые дни, – пояснил Фил. – Мы еще плохо друг друга знали… Лиза его не просто отшила. Врезала по морде, если точнее. Лиза делала вид, будто ничего не было, но Миша ее после того случая возненавидел. Знаешь, почему? Лиза очень похожа… была… на Мишину мегеру.

– Ничего общего! – воскликнула Вера.

– Сейчас – да. А я имею в виду – в молодости. Однажды я заехал к Мише за диском – Розы не было, она ездила тогда к матери в Могилев, – и он показал мне семейный альбом. Там была свадебная фотография. Знаешь, сначала я подумал, что рядом с Мишей – Лиза! Очень похожа, поразительно. Только совершенно другой характер. Другая женщина. Это потом Роза стала такой, как сейчас – растолстела, обрюзгла, прическу поменяла…

– Я действительно ничего не замечала, – огорченно призналась Вера. – Миша всегда был для меня… ну, коллега, очень умный и знающий… А то, что попытался приударить, так я привыкла, эпизод в нашей работе, не страшно… О Лизе в этом смысле совсем не думала.

– Вот так… Налить еще кофе?

– Погоди, давай-ка закончим. Миша – допустим, хотя я не могу себе представить, чтобы он до такой степени… Ну ладно. А Эдик? Уж он-то…

– С Эдиком сложнее, – вздохнул Фил. – Но, как ни странно, мотив был и у него: зависть.

– Зависть? – Вера подняла брови.

– Да, представь себе. Ты не замечала у Эдика в характере этой черты? Поразительно, я думал, что женщины замечают все.

– Если хотят, – слабо улыбнулась Вера. – А мне было как-то… Я никогда не приглядывалась к Эдику. Не мой контингент, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

– Но он же часто говорил с тобой… И в тот вечер тоже…

– Об Аиде? Говорил, да. Если честно, мне эти разговоры удовольствия не доставляли, слушала я невнимательно, понимала, что человеку нужно выговориться…

– Он, наверное, рассказывал тебе подробности? Я почему спрашиваю – со мной Эдик никогда на эту тему не заговаривал. Я знал, конечно, что жена у него погибла в авиакатастрофе, а расспрашивать было не с руки…

– У Аиды Нерсесовны сестра в Ставрополье. Раньше, до девяностого, жила в Баку, а когда начались погромы, семья перебралась на Северный Кавказ. Бедствовали, их там приняли вовсе не с распростертыми объятиями: нахлебники, только вас не хватало… Эдик с Аидой помогали, как могли. Аида несколько раз в году к сестре ездила, отвозила деньги, вещи… В тот раз тоже повезла какую-то сумму. Самолетом до Минеральных Вод, оттуда до деревни – автобусом. Но не долетели. Самолет загорелся, когда до аэропорта оставалось минут двадцать. Все погибли – пятьдесят четыре человека.

– Жуткое дело, – пробормотал Фил.

– Но не это главное, – сказала Вера. – Аида не должна была лететь тем проклятым рейсом. У нее был билет на второе число, но она опоздала, потому что, когда Эдик уже собирался везти жену в аэропорт, позвонил Грант – это их сын, он был тогда в армии, служил в Соликамске, получил увольнительную в город и звонил родителям с почтамта. Аида так радовалась, что услышала родной голос… В общем, у Эдика духу не хватило прервать разговор, и в результате самолет улетел без Аиды. Поменяли билет на следующий день – на тот проклятый… И с тех пор Эдик обвиняет себя в том, что не прервал разговор, не убедил Аиду, что нужно ехать…

– Как он мог? Я бы тоже, наверно, не сделал этого.

– Но… ты сказал о зависти. Я не понимаю…

– Вера, никто не знает заранее, как то или иное событие отразится на характере! Эдик сломался тогда – в определенном смысле, конечно. Как профессионал он, возможно, даже стал крепче – весь, как говорится, ушел в висталогию, в преподавание, в решение задач, в теорию. А в жизни… Он всем завидовал. Почему у Миши жена новую шубку купила, а Аиды нет на свете? Почему ты получила повышение по службе, а его Аида лежит на кладбище? Он даже Николаю Евгеньевичу завидовал – когда тот новую инвалидную коляску приобрел на спонсорские деньги…

– Коляска… Чушь какая-то. Тут-то чему завидовать?

– Да Господи! На коляску спонсоры деньги дали, а он своей Аиде памятник приличный до сих пор поставить не может.

– А Лиза? При чем здесь Лиза?

– Лизе – особенно. Ты не замечала, как Лиза умела любую Эдикину идею вывернуть так, что она всем начинала казаться глупой и неверной?

– Замечала, конечно. Нормальная практика обсуждений, – пожала плечами Вера. – Это же не мозговой штурм. Если идти по шагам алгоритма, без критики нельзя, согласись, нужно уточнять каждую формулировку. А Лиза прекрасно анализировала.

– Что ты мне объясняешь? Все так, каждый на себе испытал, что такое критика… Кому угодно Эдик мог это простить, Лизе – нет. Самая молодая, самая необразованная, всего лишь двухмесячные курсы висталогии окончила, ни одной самостоятельной работы, а у Эдика четырнадцать заявок на открытие и три авторских свидетельства. И женщина, к тому же. Почему ей, молодой, без особого образования, не очень умной, по его мнению, удается все, а его Аида в это время…

– Это какое-то извращение, а не зависть!

– Извращенная зависть, так точнее. А почему Эдик тебе завидует?

– Мне? Что, мне тоже?

– Конечно. Я даже не знаю – почему. Но завидует.

Вера помолчала, вспоминая. Плотнее закуталась в плед, сказала:

– Мне всегда слышались в голосе Эдика какие-то интонации, будто он хочет признаться в чем-то, но не решается. Я думала, что он, как Миша… Теперь понимаю. Но… Не хочешь ли ты сказать, что он и меня может, как Лизу?..

– Ты уже решила, что это именно Эдик? – усмехнулся Фил. – Мы только о мотивах говорим.

– Если говорить о мотивах, то был и у меня, – усмехнулась Вера.

– Принесу еще кофе, – пробормотал Фил, сложил на поднос грязную посуду и понес в кухню. Он слышал, как Вера что-то уронила, поставила на место и вошла в кухню, когда Фил включил электрический чайник, налив в него свежую воду.

– Давай я приготовлю, – сказала она. – Где у тебя чистые блюдца? И не уходи от разговора, Фил. Ты прекрасно знаешь, что мой мотив ничем не хуже прочих. Если Эдик мог убить из зависти, Николай Евгеньевич – из любви к сыну, а Миша – от ненависти к собственной жене, то я…

– Из ревности, я знаю.

– Да, – сказала Вера, взяв с открытой полки две лучшие чашки из хохломского сервиза – от него всего-то осталось три предмета из былых двенадцати, Фил никогда этими чашками не пользовался, это были любимые мамины чашки, но если уж Вере захотелось…

– Да, – повторила Вера. – Ревность. Я до сих пор не понимаю, почему Лиза себе это позволила с Димой. Это было так глупо…

– С Дмитрием? – поразился Фил. Он совсем не о Верином Диме думал в этот момент, он и не предполагал, что Лиза была с Димой знакома.

– Ты не знал? – Вера посмотрела Филу в глаза и кивнула будто сама себе. – Да, она тебе не сказала.

– О чем? – нервно спросил Фил. – Где Лиза и где твой Дмитрий?

– До прошлого месяца – нигде. Мы как-то с ним в магазин зашли на Арбате, я для спальни торшер выбирала, Дима мне хотел подарок сделать. И встретили Лизу. Дима на нее сразу глаз положил, как только я их познакомила. И Лиза… Фил, от нее я совсем этого не ожидала… Ну, того, что она сделала. Лиза буквально растаяла, он глупости болтал, а она хохотала, как ненормальная, и всячески показывала, как он ей симпатичен. Это при мне-то, я рядом стояла и злилась, как леди Макбет.

Чайник закипел и выключился, но ни Вера, ни Фил не обратили на это внимания.

– Я его увела, конечно, – продолжала Вера, глядя перед собой невидящим взглядом. – Но когда они прощались… Димка ей руку поцеловал, представляешь? Мне никогда за столько лет… И пробормотал что-то, а она ответила – тоже тихо. В общем, договорились встретиться.

– С чего ты решила? Ты же не слышала!

– Такие вещи не нужно слышать, это и так понятно. Я закатила Димке сцену, глупо было и грубо, не сдержалась. И что меня окончательно убедило: он начал спорить! Он никогда со мной не спорил, знал, что это бессмысленно, я отойду и все вернется на круги своя… Такой у меня характер. Впрочем, как у любой женщины. Почему он стал спорить? «Я не то, я не это, я вообще»… Наверняка он с Лизой потом встретился, и что-то между ними было.

– Не было! – воскликнул Фил и зашипел от боли, прикоснувшись ладонью к горячему боку чайника. – Я знал бы! Мы с Лизой виделись почти каждый вечер, она от меня ничего…

– Ты уверен? – насмешливо сказала Вера. – Мужчины в таких случаях либо слепы, как кроты на солнце, либо выдумывают такое, чего в жизни вовсе не происходит. Они встречались, я знаю точно.

– И потому ты Дмитрия прогнала? – догадался Фил.

– И потому тоже. Не только. Но и потому. Не могла вытерпеть его вранья. Когда мужчина начинает врать женщине, это конец. Весь последний месяц я чувствовала себя, как на горячей сковороде, понимаешь? Звонила по вечерам Лизе домой в те дни, когда мы не собирались для обсуждений, ее практически никогда не было, и Димка в те вечера тоже пропадал где-то, так что ясно…

– Лиза была со мной! – воскликнул Фил.

– Каждый вечер?

– Ну… нет, – сказал Фил, подумав. – Не каждый.

– Вот видишь!

– Но она всегда объясняла, почему не может встретиться.

– И ты, конечно, верил.

«Когда любишь, так хочется верить», – хотел сказать Фил, но промолчал. Слова прозвучали бы слишком мелодраматично и напыщенно, хотя и были верны по сути.

– Ты же Дмитрия все равно не любила, – сказал он вместо этого. – Сама говорила…

– Ну и что? – с вызовом спросила Вера. – Он был мой, понятно?

– Понятно, – пробормотал Фил. – Но ведь это глупо! – вырвалось у него. – Это не мотив! Тебе что-то казалось… Ты ничего не знала наверняка…

– Господи, Фил! Вернее мотива вообще не бывает. Для женщины – подавно. Отелло убил Дездемому, имея доказательства?

– Платок…