Текст книги "Путешествие без Надежды"
Автор книги: Павел Улитин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Я дам команду, – сказал он.
И он действительно дал команду, и все мои проблемы разрешились. Через два дня я получил паспорт с пропиской, и можно было уделить внимание истории английского языка. Если бы я к нему пошел, он бы решил и ту проблему. Но я не пошел. Я не пошел и по старому адресу в Черкизово. Где-то другие маячили знакомые. С кем поведешься. Друзья моих тюремных дней, они отбили охоту. Мы пришли к библиотеке с другой стороны. Опять бзик с бунтом единицы. Но храбрый человек. Но смелость какая, а? К.Улак Урта{37} – первый великий человек, с которым он познакомился. «Они пришли с ножами, приставили и сказали: прыгай в колодец». Он и прыгнул. Коротко и ясно. «Мне голос был» – не было такого. Вот как надо рассказывать, а то Вы. Про дом у Большого театра. Про чемодан с книгами, про старые места на Тверской, где были когда-то книжные магазины. Как же, я помню, я там купил трехтомник Белинского.
Мне показалось все это ненужным. Расходы энергии. Внимание по пустякам.
Скользит бумага, плохая лента. Песня кончилась, очередь за другим певцом. Мне понравилась ваша откровенность. Чтобы быть в курсе. Об этом говорили еще вчера. Это ежесекундное мельтешение, эта погоня, побежали, а? Я вам помогу. Существенное отличие. Еще бы. Нельзя взять, скажем, 14 страниц без удаления в сторону. Я топтался на месте.
Did you see me paying the bill and running like hell? Did you see me swimming? So much for the writing on the wall. If you can keep your head, keep it, do it{38}. Расходов меньше – не заглядывать в словарь. Везде поспеть немудрено. И радует эта картина всех любящих русский народ.
Зал для танцев под видом кабинета. Но не рождает никогда количество в них новых качеств. Прием. Обед на 16-м этаже. Чтобы все прошли мимо. Чтобы потом можно было сказать «Там такой размах». Или «На дне рождения было всего четыре человека». Конечно, если он себя считает за человека. Было два кролика, один из них потом вырядился в овечью шкуру. Показывайте себя, показывайте. Разворачивайтесь, мы посмотрим. Ведь до сих пор он ничего нового не сказал. Через 7 минут вам это надоест и вы скажете: все это – для дяди Марка. Не надо переоценивать заявления тети Шуры. Опять покашливание за спиной. Нужно работать крупными кусками, взвешивая каждое слово на весах. Вот именно. Не надо ставить дату.
But she wanted to be arrested. But she wanted not to be allowed to sleep peacefully at home{39}.
В тот момент я почему-то об этом не подумал. Но я был занят рассматриванием домов с левой стороны. Хватит. Все остальное было без нас.
ОНА НЕ АРЕСТОВАНА
До решительного жеста можно и так. Условно и так. Можно было не упоминать. Процедура упростилась. Он ограничился устными рассказами. Можно много вариантов дать. Не пойму, что тут с лентой. Грустно думать, что нас обманули. Вот и все, собственно говоря. Всю ночь гремят джазбанды и скалят искалеченные рты{40}. Так можно до бесконечности. Но никто не заставляет по-английски. Никто. Направо с трудом, тут была конюшня, отсюда отступали. 6 дорог или 5? Одна в сущности. But nobody compels you to read it. But nobody wanted to say anything more definite. Bloody fool, couldn't he see? Exactly at the very moment when you needed to find 20 good words. Twenty good words would make the difference{41}. Фиолетовые ямбы на 5 минут. Потом вдруг внезапный поворот. Вам что-нибудь напоминает, поэтому вы улыбаетесь. Аллюзия. Красиво. Дружба продолжалась до конца жизни. Я описывал бутылку мукузани, освещенную солнцем. Но постоянно где-то слева за невидимой завесой стоял призрак, сверкая недобрыми глазами. Мне не пригодилось. Еще раз «дубина». Полено. Бревно. Был интересный разговор с точки зрения грузин, приехавших на московский рынок. Ты чуешь? Чую. Что-то происходит. Одного взгляда было достаточно. Междометия повысились в цене. Прямо физически ощущаю на затылке дыхание враждебных взглядов. Читайте старое. Читайте.
Just for you about justice. The organised Church and the highest form of punishment. She wanted to be alone{42}. Я ничего не могу придумать, кроме как портить лучшую бумагу.
Зрело подходил к решению задачи. Уже давно все сказано.
Уже давно главное написано. Надо только найти и карандашом отметить.
Я знаю одного старого знакомого, который другими глазами может смотреть на антикварные книги. Но они разделяли отцовскую библиотеку. Два брата. Кроме того, никто из них продавать не собирается. На Пушкинской улице книг не было. Там коллекционировались редкие фотографии и подарки от отца с его автографом. Но он не сказал «из Тарусы». Он сказал «из Казани». Она оживилась, потому что у нее тоже напряженные отношения с Валовой улицей. 7-й Ростовский переулок – старый адрес. Он уже умер. Она живет где-то в новом районе.
Virginia Dignam said wittily,
«If it is art, it is an art with F.»{43}
Тут больше ничего можно не цитировать. Но это уж слишком. Что поделаешь. Они у себя в Лондоне не стесняются.
Я перепутал. Я почему-то думал, что там французский текст («Отречение Суллы»). Что сказал Франсуа Мориак о Жорже Сименоне, интересно для Франсуа Мориака. Для Жоржа Сименона интересна только цифра 216 или 240. Это он столько романов написал. Если будете в Швейцарии, так ему и скажите: «Мы только Вас и читаем, больше никого». Мы по Вас изучаем «Евгения Онегина». Без Вас мы не читаем Пушкина. Нельзя шагу сделать без Вас.
– Как вам удалось передать атмосферу проскрипций? У вас талант историка. Это же было когда? А вы написали так, как будто вы жили в ту эпоху.
Профессор Нейгауз никогда не видел еще такой способной студентки. А она про дядю писала.
Если написанное через точку с запятой – сокращенный дайджест стенограммы звуков из ящика, то тогда конечно. Слово «скрэмблер» надо переводить хотя бы как «особый телефон». Так много приходилось принимать на веру. С ее точки зрения интересного человека на этом дне рождения не было. Он не пришел. Обойма из 5 патронов, место за столом для пяти человек. Хоть бы приблизительно в одну сторону. Прочитав вслух «Разговор о рыбе»{44}, можно сделать такое заключение. Пора портить «Разговор о рыбе». Глагол означает «зашифровать радиопередачу». Телефон не позволял подслушивать, а как – это не имеет значения.
«В подворотне с дворником курила, водку в забегаловке пила». Не те книги и не те бумаги, с этого начинается первая глава. Из подсознательной. На вопрос «из какой жизни вы пишете?» «Болван предал болвана, то были я да ты»{45}.
«Under the spreading chestnut tree I sold you and you sold me». Scrambler is the word. Just what I forgot. Just what I didn't need to remember{46}.
Слова про Щелыково, разбросанные по всем углам, и в самом далеком углу вдруг «Бунт единицы». Ах не напоминайте мне о нем. Это как два читателя читали вдруг один неизданный роман. Мне больно, Бес. Что делать, Фауст? Таков вам положен предел. Но беспредельно простирались занятия ерундой. Например, шлифовка произношения имен судей по «Книге судей». Из японского развлекательного романа.
Потом мы сразу перешли в другую плоскость, и связь оборвалась.
Мы лучше поспешим. Куда стремглав, не меняя волны, уводит нас неопределенность впечатления. Для разогрева. Для разгона читателей употреблялась другая лексика. Читал лекции, но не пользовался успехом. Теперь работает не по специальности. Просто ведет разговорную группу русского языка. Постепенно множится со всех сторон «ни в коем случае».
Тут человека берегут как на турецкой перестрелке{47}. Один раз и звуки из ящика притомились. Направленная против него кампания имеет целью запугать с. граждан. Органы угрожали его убить. Стамбул гяуры нынче славят. У старой мельницы мы посидим на сухом дереве. Китайский пейзаж – см. цитату из Олдоса Хаксли. – на грани острой в круге первом на всякий случай НА КАЖДОМ ПОВОРОТЕ давным-давно. Не умеет человек придумывать названия. Валя-Валентина, что с тобой теперь? Но смысла надписи зловещей никто из них не разгадал.
Если там было про стук в окно, то это существенное дополнение. Трудно уловить общую линию, если не считать «Герострата» или «Обманщика». Первые вклейки продолжают «Озеро», это ясно. Все вклейки вообще. Я прочитал огромное количество страниц. Никакой разницы нет. Небрежный почерк лежа в постели, с таким же результатом. Совершенно не понятно, за что там уцепиться. «Холостой заряд»{48} работает только с китайской картой. Цитата из Монти в другом месте. Если взять весь переплет с рыболовом, будет еще хуже, потому что неопределенней. Неизвестно что. Кошмарный жуткий ритуал. Снег падал. Скользко на улице. Автопортрет Сорина в Третьяковке. Мы читаем «Похищение премьер-министра» вслух. Агата Кристи в московском издании{49}.
Жуткие осложнения на каждом шагу. Да они что опупели что ли? Старую высохшую копирку продают, а? Нет, я ошибся. Жуткие осложнения на каждом шагу: да зачем мне это нужно? Таких 25 повстречаешь на каждом углу, постой только 5 минут. «Я вас встречал в „Молодой гвардии“?»
ИКОТА
Икота икота перейди на попа Федота, с попа Федота на Якова, с Якова на всякого. «Трэджи фо ю, комикал фор эврибоди элс»{50}. Игзэктли! ЧЧЧЧЧ-орррр!
4 февраля 74 года.
Проба новой ленты. И паршивой бумаги, которую я все-таки купил, а что делать? Больше нет никакой. И проба паршивой бумаги ДЛЯ ЗАМЕТОК, благодарю. Может, сохранить? Может, пригодится? Кошмар. НИЧЕГО УЖ БОЛЬШЕ НЕ ПРИГОДИТСЯ. Как эта встреча с автором либретто. Саквояж. Чемоданы, сквозняки, слитки золота и монеты на таможне: а это зачем ей понадобилось? Это про Нэнси Митфорд. Авантюристка она. Халтурщица, а не самая остроумная женщина в Лондоне. И Вы думаете, это женская точка зрения? Ничего подобного. Это плохая Агата Кристи в комбинации с плохим Сомерсетом Моэмом. Спасибо. Я отыскал старые страницы, нашел выписки и успокоился. И этого не нужно было. Так – от нечего делать. За неимением лучшего – более точные слова. «Круг чистой воды». «Заблудшие». «Фараон»{51}. Еще что-то. Жаль, что не пошел. Еще не поздно. Все равно, они идут вечером, уверен в этом. 5 минут нужно чем-то одним заниматься – или курить или пить вино или печатать на машинке.
Еще раз мимо Люксембурга и Индонезии. Там же было посольство? Особняк в переулке теперь. И вы узнаете об этом через 20 лет. Про кафе. Роман «Максим Шостакович»{52}. До сих пор неизвестно. И тут же сразу вопрос: «А кто написал?»
Она не арестована пока. Но она почему-то не собирается. Мать сыновей великого человека. «Мать Ермолая»{53} – она так и знакомится, а по-моему, хорошо. Он бы давно уже у нее в печенках сидел. Она не знает своего счастья. Если бы он каждый день с ней. Она не ценит своей радости. Когда ты дома, я не принадлежу себе. Я не могу делать что надо. Ты меня затыркал, заговорил, замордовал, – я не успею в душ. Ой кошмар, я не могу!! Жарища еще эта проклятая, никуда не денешься. Начинаются мои мучения (с солнечной стороной). Я с ужасом думаю о переселении, я там не буду спать, а куда мы денем наши завалы? Книги, газеты, штабеля, барахло, макулатура – накопили за 20 лет. Они с радостью, они с завистью, а я с тревогой. – «Америка в Сокольниках»{54} – вот что было в последний раз. Если бы это был дайджест по 60 страницам, а в общем так и получается. Независимо от того. Зачем мне лишний раз говорить эту неприятную правду? Конечно это правда. Но я ведь тебя спрашиваю о другом. Лучшая виолончель СС заявила, что СВ создает артистический карантин вокруг него и его жены. Он объяснил, что это месть за дружбу с изгнанником{55}. У них была драма. Он был крестный отец, а по законам и обычаям крестный не может жениться. Тогда на него наложили эпитимью и он ее выполнил, и тогда священник разрешил им жениться. Она еврейка, но перешла в православие.
Меньше всего «Галактики». Как только она прочтет первый том Марселя Пруста, так сразу в телефонную трубку выскажет свое мнение. Один раз и звуки из ящика пригодились. Странно, что если взять все подряд, то лишь через 20 дней обнаружится что-то. Давно нужно было закрыть лавочку в ожидании диктанта на чужой машинке. Ему было 66. А кто умер?
И «Тетушкины сновидения» лучше всего опять же о французах в «Игроке». Ладно. Три раза возьмем, чтобы перекреститься. Не надо кричать. Вот с чего начинается «10 рассказов и их авторы»{56}. Чуть-чуть под Белинского, немного под Д.Писарева, совсем мало других, меньше всего Сомерсета Моэма. Заботы были такие в тот год, когда весенняя погода стояла долго на дворе. Отменно прочен и спокоен во вкусе милой старины. П.Романов стоит 10 рублей за том. «Без догмата» я уж не спросил. Вместо марочников на Котельнической набережной{57}.
– «Демон, а не возлюбленный»{58} – рассказ современной Джейн Остин по имени Элизабет Бауен (или Боуэн).
24.2.74
Обычный камуфляж. Для суеверия сделать вид – как бы от дурного глаза: НЕ СЧИТАТЬ пойманной рыбы. Так – на сковородку, двух чикамасят, одного сазанчика, так кое-что по мелочи. Никогда человек не скажет – здорово клюнет или хорошо ловится – нет, этого говорить вообще нельзя и никогда никто не скажет. «Папки пухнут, дело стоит». «Следствие закончено, забудьте, плюньте». Такой приговор. Такой был ритуал. А что еще ожидать? 7 томов, 2000 страниц, значит тоже – если скажем 700 листков обычного формата, – то одна книга или две подборки, но мысленно на юбилее. Но мысленно такая работа уже проделана и вот вам результат.
Короче. Еще короче. Не заглядывая в шпаргалки, в подборки, в словарь. Можно и не читать роман-стенограмму, хотя, конечно, Достоевский в Париже – это всегда интересно. Француз – нет, богатый бездельник из Аргентины, студент медицинского факультета – вот ради кого она бросила титана-поэта-страдальца. Это про Полину Суслову в Париже. «Фиолетовые руки» – страниц 300, не считая «Ксенофоба» (120 страниц). Недобрыми глазами я могу и сам прочитать, т. е. пролистать и выбросить. Заботы 31-го читателя. Незаменимый был когда-то человек – читатель № 13. Читал с карандашом. Потом сам стал писать и перестал читать. Что-нибудь такое вроде «ЕЩЕ НЕБРЕЖНЕЙ», но это про почерк и формат бумаги и каким пером написано, – это неинтересно. Отрава в крови 3 дня находится. Такой яд, как от испорченной колбасы. Я не так понимал «способ не мыслить». Я сначала думал: писать – это значит стараться не думать (о неприятном или ненужном), а тут, собственно говоря, наоборот – стараться думать, ибо это единственный способ продумать до конца.
Есть в опыте больших поэтов черты естественности той, что невозможно, их изведав, не кончить полной немотой. Не кончить черною тоской. Вам до опыта и не могло быть известно. Но теперь-то хотя бы на чужом опыте, Вы убедились? Эта простота. Она всего нужнее людям. Та самая святая наивная детская простота, что хуже воровства. От этих штучек с подоплекой он отказался бы наотрез. Так робок первый интерес. Начало было так далеко. Но сложное понятней им. Потому что человечней и безопасней, потому что не каждому – судьба самосожженца. И тут кончается искусство и начинается судьба.
Этого я от него не слышал. Об этом я узнал несколько позже.
Ну и разумеется – почти самое главное – В ИСКАТЕЛИ КОСНОЯЗЫЧИЯ ПИСАТЕЛЬ В СТАРИНУ НЕ МЕТИЛ.
«Первая комната» больше всего. Меньше всего «Галактика». Немного больше точка с запятой, (пятница 22.2.74)
Let them go, the sooner the better.
So much for this item{59}.
22.2.74
ОНА HE АРЕСТОВАНА
Original, fahr hin in deiner Pracht. Wie könnte dich die Einsicht kränken: wer kann was Kluges, wer was Dummes denken, dass schon die Vorwelt nicht gedacht?{60}
«Истребление истуканов» еще раз по мотивам книги «Весна в Фиалте»{61}. Просто были уже такие цитаты. Ничего удивительного. Даже «Четырехэтажная тавтология» выросла в 11 этажей. Про кинотеатр «Великан» скучно, а надо бы переписать, хотя бы под – «Жизнь пчел», что ли.
Заботы 31-го читателя.
Я увидел: хорошо, только слишком много абзацев. «Фотография пулеметчика»{62} – пример и образец. «Трава под яблоней» тоже. Например «феллацию» там можно найти. Вот ты выйдешь на пенсию, будешь изучать этот вопрос. Рисует по клеткам портреты вождей. Еще в 4 с половиной годика этим занимался, тут он опытный человек и высокий специалист.
Тут они смыкаются. Тут они единым фронтом. «Мы пришли к единому мнению: яйца выеденного не стоит».
Еще 14 цитат.
– А почему он все время по левой стороне Арбата?
– Чтобы с женой не встретиться.
А она у него ревнивая.
Тут же они и поссорились. Через 14 дней помирились, но с военным человеком было сложней. Военный человек{63} не так легко забывает обиды и оскорбления. Помилуйте, мне 40 лет, и когда приходят молокососы и начинают кричать, поднимать голос, я нахожу, что это бестактно, неблагодарно и нарушает субординацию. Я таких видал. С одним ППШ я бы сотню таких – из «Лиры» – никого бы не выпустил. Кроме того, у него же нет своего мнения об уме Сталина. Он там у Бержераков{64} записывал чужие мнения и выдал их за свои, но мы-то с Вами понимаем.
«30 страниц для трех читателей» до военного человека не дошли. Пока.
Одного слова нехватало. Кофе или кафе. Или роман «Прокофьев» или повесть «Максим Шостакович». Он очень интересовался летчиком-асом из Восточной Пруссии и как это вообще им удалось. Весь этот механизм. Скажем, как у Гоголя: приятели, все приятели. Сначала приятели стали кричать, потом Москва, потом Россия. Все началось с приятелей. НО 10 ЛЕТ АРИФМЕТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ славы все-таки сказались. Уже перестали так ставить вопрос – да писатель ли он вообще? Теперь уж говорят – более чем скромные, НО. Теперь главным образом упирают на НО. Вот и Евтушенко пострадал. Вечер его 20-летия отменили, не объяснив причин. А он ничего такого не подписывал. Его предупредили. Но и без предупреждения он прекрасно знал, что люди помнят и будут задавать вопросы. Он и приготовил ответы. Он над экспромтами 14 ночей корпел. Выбивают из седла. Занимают чужое кресло.
Только из-за того, что слова громоздятся, уничтожая ТИШИНУ. Звуки из ящика можно выключить, тебя невозможно. С лентой такая штука. Второй был вариант: не кончить черною тоской. Это про меланхолию от простоты. От естественности и откровенности. Писали бы с позволенья вашего. Дышали б с позволенья продавцов воздуха. Он не арестован тоже, но ЕСТЬ НАДЕЖДА.
Is this film a sick joke or a work of art? I would suggest the former, but if it is the latter, then I consider it art with an F.
Virginia Dignam (4.1.74) about «Le Grand Bouffe (Blow-out)». Eating themselves to death{65}.
Я помню его похабную улыбку. Если это насчет книги «Ты и я» на немецком языке, то вместе с практическими указаниями. Я так и подумал. Мы вдруг очутились вместе в театре эстрады.
– Совещание!
А ему послышалось «с вещами!»
Пусть будет для него новый мир. Пусть. Я не возражаю. Я возражаю только против коллективного психоза: все едут! Ему нужно, пусть едет. Но не всем и не до такой степени. А то получается просьба составить ему компанию в самосожженстве.
Это как АИЦ: они обмениваются письмами и каждая пишет под копирку. Обе отмежевываются от «этого клеветника С.»{66}А то не выйдет книга во втором издании. Кроме того, они искренне верят, что он клеветник. И что пора по нему ударить.
Главное, что старик Самецкий – это классовая борьба типа «Тихого Дона», а друзья моих тюремных дней и Черкизово – это «дубинка товарища Жданова», а не пред-история Мишки Мотыгина с его песенкой про сказочный Марсель. Опять про старую Тверскую улицу, Вовку Леблана и лейтенанта войск НКВД. Студенты автодорожного техникума автоматически зачислялись в войска НКВД. Так что у Давида Шевчика был шанс. Если он попал в плен и если сука товарищ по роте не сказал и т. д. Таким образом рассказ для А.Леонтьева ни в коем случае не звучит для друзей Давида Шевчика. Как нельзя про В.Панкова, когда речь идет о С.Наровчатове. Для Т.Ойзермана не проблема. Художественный свист из Торонто. Не сенсационная книга, а правда. При любом строе он бы писал о нарушениях. Это он предупреждает, что не всем в дальнейшем это понравится: говорить правду. Он не политический писатель. И опять голос Италии, куда не попал Виталий, потому что утонул в плавательном бассейне.
Тут цокнешь и ничего не скажешь. Ленту не забыть купить. Очки тоже надо. Не считая Фрунзенской набережной. Пока не поздно, заменить. Вопрос: в чем бы заключался ритуал-метод, если бы была возможность? Видимо, в том же самом, только в новой комбинации. Письма были бы подлинней и адресатов побольше. Только и всего. Читать было бы трудней. Контролировать невозможно. Мне потом показалось – «Остановка» 69 года рядом с газетным текстом дает возможности для импровизации. Не пресс-конференция, а все-кавказский фестиваль, как у Дос Пассоса в 1919 году. Чего бы такое еще сказать, чтобы понравиться Фукидиду Соловьеву? А он Фемистоклович? Не знал, я думал, что он Тацитович или Момзенович. Глава как глава: рядовое блюдо, твой обычный завтрак, короткометражка, стометровка и реакция знакомая: собака-рецензент. Чего бы такое заявить, чтобы понравиться Европе? Скажите Европе, что мы ее очень любим. Передаете Эйфелевой башне, что мы без нее жить не можем. Ах как нам хочется тосковать по России где-нибудь подальше от России, сажая белые березки под Парижем и глотая горький хлеб изгнания, читать лекции в Сорбонне опять же по-русски и на ту же тему: мы дети страшных лет России, увы, не помним ничего. Рожденные в года глухие пути не помнят своего. Он им читает «Мать моя родина, я большевик», а они записывают и не чувствуют пародийность ситуации. Им нужно объяснить, они все поймут. Перед лицом идейного напора китайцев в Париже ни жратва ни женщина не помогут. Жертва – да. Успокоитесь на той молитве. Тут была ошибка со стороны машинки.
разрезать
был опальный
был опус
все было
20.9.70
Значит повторялось 125 раз в надежде, что 125-й читатель наконец прочтет как ЛИЧНОЕ ПИСЬМО. Была надежда. 4 года с улицы Лавочкина, ЦИКУТЫ нет. ЦИКУТА исчезла. ЦИКУТА пропала.
Полный джентльменский набор.
Холера, чума, Сергей Вой., все
нормально в Р. Тогда нужно ска-
зать: клевета Апдайка: все
в порядке в этой стране: снег
до д. чист.
– Читал?
– Читал.
– Вот гад.
– Сволочь.
Ерунда, конечно,
должна быть в одном экз.
Как и вообще всякая клей-
ка, приклейка. Впрочем, коллаж
может быть в виде светокопии
со свидетельством нотариальной
конторы.
Вот образец
телефонного
разговора
с тем чело-
веком, который
ЛТД{67}, а? Человек, который говорил мне эти слова, еще жив. Он
сказал: еще не время. Еще не настало время, он сказал, говорить
об этом. Свист. Выбит из колеи. Это относится и к стр.231 к той
книге О.Х., которую мы не переводили.
выбросить или
разрезать – какая
разница? А ваша
жизнь – расшвыривать
цитаты. Где-то было.
Вот куда попали
ЭСТОНСКИЕ ТЕТРАДИ.
Теперь я вижу.
18.2.74
Эту страницу я писал
4 года. С чем вас
и поздравляю.
Теперь видно: можно
было не волноваться.
Тут сразу же откроется вид на море до горизонта. Там кончатся камыши, а в камышах у моря только в субботу и в воскресенье шумел камыш, деревья гнулись. ПАУТИНА лесных пауков: этим вы будете заниматься после нашей о. победы (над к.м.)
Свинцовая бумага нужна для выражения этой мысли. Вот что было в последнем переплете. (Впрочем, с комментариями да под рюмку он охотно выслушал чтение вслух. Это было ровно 10 лет спустя. 2 дня тому назад его перевели со 2-го на 7-е отделение.)
Она меня держит в черном теле. Это последняя жалоба великого человека.
Другая работа – это верно.
Взмахи тяжелой недоброй тяжести тоже будут возмущать логическое мышление того анекдотического критика, чей образец мы читали в двухтомнике. Посмотрите, как глубина. Туда не ступала не только нога человека, но даже и ученого. Смех и хохот в другом доме.
Листал, определял, читать или не читать, сразу видно было, что книгу придется читать только из-за того, что она лежит на тахте и все-таки незнакомая книга.
Общий язык мы как-нибудь бы нашли. Вот куда мотивы обреченности. Смешно было вспомнить через 30 лет. Одни римские остроты на тему – урок латинского языка в противогазах. Невероятно, но факт – газы все-таки не применялись и опыт учения в противогазах не пригодился. Даже старик академик Селищев прочитал лекцию в противогазе.
Это была, оказывается, ДЕСЯТАЯ симфония Шостаковича на концерте Мравинского в декабре 1954 года. А «17 лет спустя» относилось в качестве эпилога к роману «Атомное оружие». Было такое.
Тут бы помог диктант, это верно. Слева на несколько метров еще осталось неиспользованной ленты. Расчеты были другие. Одна цитата из Альбера Камю, но какая цитата! Одна цитата из одного романа Уэллса – да, только и всего. Чем бы ни занималась Валя Чемберджи, лишь бы дала книгу почитать. Кто переводил «А Вы любите Брамса?»{68}
Я не беру самые важные вещи. Ты знаешь, для чего мы рождены? Знаю. Чтоб сказку сделать былью. Правильный ответ. Я говорил жутко закругленными стилистически отточенными фразами, а мне самому было тошно. Лексика не активизировалась, это всегда бесит. Пассивный словарь душил, возмущал, взывал к терпению. Тоже сидел и вымучивал, тогда как нужно было просто заглядывать в словарь. Нужно было найти написанное черной тушью на большом формате. Выброшенное.
Не было такого. Всегда в запасе была оговорка насчет даты. А для разнообразия скептик или стоик или финансист. Впрочем, этого и не требовалось: кусок хлеба и вагон масла. Иначе судилась книга любимого писателя, который своих 365 читателей называл читающей Россией. У Гегеля два читателя назывались читающей Германией. Но почему они его все-таки выбросили из Британской энциклопедии?
Но я читаю только на Эрике. Было бы смешно, если бы не был влюблен великий поэт в шпионку Бенкендорфа{69}. Но у вас нет доказательств. Нет и не будет, такое это дело. Тут никогда не будет доказательств, а шпионка Бенкендорфа этим всегда будет пользоваться. А вы останетесь в дураках. Интервалы не заполнялись поправками, смысла в таком шрифте не было.
Выступил какой-то заместитель, мы об этом узнаем из конкретных мероприятий, дальнейших событий. Дан сигнал. Охота будет. Будет охота. Вот. Хорошие стихи. Я вздохнул: но я же теперь стихи не запоминаю, т. е. не могу запомнить. Вот вся и разница. Я вам могу прислать. Пришлите, скажу спасибо. Не надо так грозно. Угрожать не надо.
Разные разноплеменные куски попадали нетуда.
Разными способами достигалось превращение. Однажды было отмечено, но когда эпигон, работая на собеседницу, которой нужно было чего-нибудь попроще, повторил, то это вызвало недоумение.
Мало было.
Еще хуже, конечно, рисовать с фотографии. Впрочем, клетки огромного формата и маленькие клетки из тонких ниточек, они, по крайней мере, дают верность контура. Контур неправильный, но выражение губ схвачено. Две попытки. Четыре листа бумаги. Чем бы дитя ни тешилось.
Накопление нового архива. Сама процедура. Процесс сам по себе. Возможность собеседника, потом удалитесь вы! Разбойничьи метафоры, четыре подхода, ни один не доведен до конца. А что это, собственно, значит? Удаление или прибавление?
Неоправданные надежды во всех смыслах. Калмык, крутя над головой саблей, ускакал в степь. В синем небе лопались белые облачка взрывов. Чтобы поднять ногу, нужно показать ногу выше колена. Она яблоки в подоле несла и лезла в окно, а я смотрел из соседнего окна. В этой палате лежал один больной, у него ума палата, но я ему сказал, чтобы он был осторожней. С его умом он попадет в переплет.
Чего каждый требовал и что говорил: как будто в самой гуще жизни огромное количество людей. Все про что-то еще. Много книг, из них я ничего не читал. В разговоре на антресолях был краткий пересказ. «Отныне и во веки веков»{70}, роман Джеймса Джоунза, а продавали «Лес богов».
Писатель и его корни и почему он ими не пользуется. Этот веселящий газ, вид наполненных рюмок, его не передашь линией. Тут и линий нет. Тут три цветовых пятна и такая радость: тишина. Ты б хотел забыться и заснуть. Мы прошли мимо «эмбахады»{71} и вспомнили встречу с грамматистом. Конечно, важно, что это было на фоне. На фоне старого базара, бомбежек и ожидания – вот-вот тебя разорвет на куски – простой день на лекции в институте казался шагом в широкий мир. Лучшая библиотека Советского Союза на фоне «без московской прописки нельзя» была тоже в ореоле вещей, о которых можно только мечтать.
Потом я решил рисовать с натуры. Для этого надо иметь терпеливую натурщицу. Один рисунок гад правильно сделал по замыслу. Общество, в котором позволяется на страницах романа ругаться матом, меня не волнует. Еще бы. Вот я попробовал читать все под ряд, получилось что-то не-удобо-сказуемое. «Третий корпус», «Писанина 1970 года» – это неважно, как это называется. Важно, что процедура не удовлетворяет своим внешним видом. Для архива это мало. Для самостоятельного сочинения это еще меньше. Для жизни на каждый день это слишком широко и шикарно. Резвился – да. Это теперь кажется невероятным. Две девочки искали посольство Дании, чтобы найти какую-то выставку. Мне понравился один вид у гостиницы «Россия», а другой – против агентства печати «Новости». Об этом я скажу несколько слов, когда перейду на толстую бумагу без копирки. У вас там так много написано.
Потом мне все объяснили. Собаки бывают только двух главных пород: одни произошли от волка, другие от шакала. Все собаки второй категории отличаются неблагодарностью и неустойчивостью в своих привязанностях. А собаки первой категории кусают неблагодарного, по их мнению, хозяина за то, что он не ценит их вечную привязанность и бесконечную преданность одному и тому же до конца жизни. Кроме того, щенок выбирает себе хозяина в первые 4 месяца жизни и потом никогда не меняет своего выбора.
Это уже слишком.
Я так и понял.
Вы сами не знаете, с кем вы связались. Это чрезвычайно опасный противник и, кроме того, сложно-подчиненный человек. Вы никогда не будете знать, перед кем и когда вам нужно будет оправдываться, имея такого противника. Нет, с ним лучше дружить. Лучше помириться. Вылетишь на орбиту, придется решать задачу по физике. А вы ведь никогда не были сильны в задачах по физике.
Я возьму лучшую бумагу второго сорта, как приду домой, и буду ее портить. Из количества испорченной бумаги всегда вырастало в какой-то момент новое качество.
Не знаю, по какому поводу «А он молодец». Там было несколько. Это еще один удар в нос великому коллажисту. Так ему и надо. Пусть не зазнается. Пусть не задирает нос.
Если ему объяснить, он все поймет. И даже придет. И возможно прибежит. Но ему никто объяснять не будет. Таковы правила игры «Догадайся сам».
Ты продиктуй мне про коленопреклоненное положение. Ты расскажи мне, но не рассказывай этого пишущей машинке. Я так и не понял, что там произошло.
Она сказала:
– Я посплю, а ты тут управляйся сам.
Я ведь до сих пор ни одной страницы про бокс. Ни слова про посев и РДВ{72}. Он ищет только про себя и петербургскую родственницу Веру Слоним. Один раз в 100 лет. Так и было. Я не знал, что это с рыжей Юннки шерсти клок. Ничего не может быть раздражительней раздражительного голоса по телефону. Пыль от хартий не отряхай, а то хай поднимет виртухай.
«Высокий суд» и есть Нобелевская речь. Ты бы его не узнал: глаза горят, стремительная речь, не идет, а летит. И еще что-то церковно-славянское.
Мне приснилась война скифов с сарматами.
Откуда это взялось? Как нарочно в конце сезона. Я и непечатным словом не погребовал бы. Условно. Через «я бы», через «бы». Рецепт известный – это да. Но один монтаж по рецепту – это еще не все. Требуется еще кое-что. Вот в этом «кое-что еще» всегда загвоздка. Я бы упражнялся в падежах. Мне всегда видится Пятницкая улица, когда солдат с фронта за власть советов еще до анекдотов про кафе «Националь». Шутка Валентина Петровича, вы только не говорите Леониду Максимовичу{73}. Маятник качался все в ту же сторону: то подлинней, то покороче. Это правда. То мне вдруг ясны все комментарии со всех сторон, и тогда я свободно топчусь на месте, не без удовольствия повторяя зады написанных книг. То еще требуется что-то для равновесия. Что не поддается реестру, это верно. Как ехидство приходящих покупателей, когда нет сил просто стоять за прилавком. Да, было такое.
На этом можно, конечно, остановиться. Процитировал бы и дело с концом. А я все возвращаюсь без результата к поезду «Москва-Минводы», он шел тогда в Москву. Аччч оррр, вот именно. Ничего больше не скажешь.
Вот такие собеседники. Где-то были слова Александра Поупа. Их бы еще раз по-английски. Ушло все. Ушло без возврата. На этом пора ставить крест. Креститель-мститель Мечислав Мстиславович, неслышно его что-то, чи жив чи нет. Чи коегзистовач чи не енгзистовач{74}. Вопрос про козу: чи пуховая, чи чепуховая. Но она не поддержала шуточек на эту тему.
Ах да, радости галльской филологии: не 7 раз, а 9 раз и не у Тертулиана, а у Теренция. Кстати, не у Теренция Плавта. Тонкие мысли, чччоррр, да, весьма: вот Вы пишете «задница», а надо «срам». «Н.К.» – это, конечно, САМ Конрад, я так и понял. Резво написано, нельзя подписать именем академика.
