Текст книги "Путешествие без Надежды"

Автор книги: Павел Улитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Discourage me if I know what you are talking about. I can't write out a new quotation, I simply can't^{8}.

Not that I wanted to write the history but the mystery of many a picture I remember! They are swimming. They are swimming. I can't do anything with them. The first love will be somewhere in the distant future. And Big Brother was not yet born. And all is ahead of us. And happiness and Erostratus and intimacy and the wall or maybe the room^{9}.

Какая сила заставила напечатать такой текст? И какая – что еще удивительней – какая сила заставила забыть об этом? Есть же, есть же, есть – вот он, даже такой изящный аккуратный переплет. Много вздора. Много ерунды хранится в разных углах. Один далекий угол, если в него заглянуть, заставит остановиться, жадно дыша. При чем тут отец? Отец тут меньше всего, это же надо знать.

Идут такие астрономические тексты. Слова из другого лексикона. Пудами нависла скука. Чемоданами старых черновиков загромождается тропинка. Тут бы два слова. Тут одно стихотворение. Копирка мешает. Тут надо без копирки. Странный поворот у традиционного хода мысли. Ляг в другую сторону головой. Ты же привык засыпать на правом боку. Заноза не вынута. Зуб шатается, еще какая-то посторонняя морока. Была такая тетрадь. Она связана с фестивалем. Непонятно, почему заглох интерес. «Что мужчины знают о женщине?» Та страница заставила заглядывать в большую тетрадь. Помню, что был «Герострат», но я бы не хотел его отыскивать.

Толпы проходили. Старой улицы я не узнал. Нового адреса не нашел. Судьба пародии после смерти великого пародиста. Вот что было в Лопухинке^{10}. Мы сидели в читальном зале и читали такие штуки. Это было интересно в 1946 году.

– Вы тоже старый ИФЛИ-тик?

Он нам не такой разговор устроил в ЦДЛ. Он там как хозяин принимал гостей, а тут пришел в гости. Один человек должен умереть, а другой уйти, тогда его концепция аграрной науки восторжествует. Он так и сказал, была стенограмма.

Впрочем, КОНФЕРЕНЦИИ ПРОРОКОВ я не видел. Я даже не знал, что такая существует. У меня было водохранилище, тайные рыбаки и иногда намеки на классовую борьбу. Читательская конференция, если так можно назвать, была с утра до вечера или по Хемингуэю или по Андрею Белому. Приходил владелец «Петербурга», и мы к нему очень хорошо отнеслись. Выходит, французы были без меня. И только много лет спустя один раз прозвучал «Лейтенант с лицом худощавой свиньи»^{11}. Это был такой лохматый прозаик из Ленинграда, но мы не знали, что он пишет стихи.

Разговор в «Национале» был без продолжения. Палка упала с третьего этажа «Праги» и летела до второго или с четвертого, если там 4 этажа, я уж не помню. Но остановиться было невозможно. За эти 40 дней они успели роман написать. Многотомное сочинение, состоящее из вопросов и ответов, под каждым ответом пришлось расписаться. А ясеню было 200 лет по крайней мере. Имперская канцелярия работала на другом формате. Информация устарела: он от нее уже ушел. Или она от него. Тогда выписок из книги «Место на верху»^{12} не было и не могло быть. Про Майн-Рида мы потом узнали, он его еще не обозвал Майн-Ридом^{13}.

400 страниц были нужны для фона наших постоянных интересов. Это было «Кафе» в первом варианте. 167 страниц выбрано для одной темы. 52 страницы осталось («в зубах навязло»). Было такое. Читал я что-то такое, видимо, отозвалось. Не читал написанного утром. Тоже отзовется. Стоит сзади мысль, сверкая недобрыми глазами.

Условные обозначения. Забытые листочки. Мне не приснился большой формат. Давно я не писал черной тушью. Вот еще раз. Еле выкарабкался. Теперь понятно почему. Не надо было на это обращать внимания. Еще раз повтори «не надо». О наших словах, о ваших звуках. Я и буду любым способом. Вот как получается. Ни одно из этих построений не отвечало напору интонации. А я читал вслух чужой рассказ. Несколько удивительных открытий. 2 страницы. Ничего такого не было. Все это нужно было для разгона. Очень все перекарежено. В разных углах разные попытки. Вот пришлось открыть все-таки переплет. Много всякой всячины. Расскажите подробней. А как все было? А никак это не было. Все это ерунда. Четыре пачки «коньячных ритмов»^{14}. Сшитые белыми нитками, они все равно остаются «коньячными ритмами». Письмо. Скоропись. Захватанные страницы. Несколько приближений. Все куда-то уходило в другом смысле. На катке была такая погода. Куча нелепостей. Ты приготовься, тебя будут спрашивать. Теперь можно бумагу не экономить. Никакая сила не заставила бы. Смешно об этом говорить. Мне нужен пейзаж. Тут я еду на пейзаже. Тут деревьев не было, тут были кусты. Вот у этих кустиков я поймал налима. Расходов меньше. Такая была дружба. Судьба другого авторитета. Я раскрыл старую книгу и прочитал две главы. Дальше двух глав не пошел. Вот какие вещи творятся в этом беспорядочном мозгу. Ух ты. Такие слова. Такие слова. Выходить на мороз. Холодно. Холодно. Не надо. Не надо. Не надо. Было такое утешение. Надо взять другую бумагу.

Из этого ничего не выходило в том случае, когда не бралось еще раз, не читалось, не перечитывалось. Эти цитаты из «Силуэтов»^{15} воспринимаются теперь как свои записи. То есть это так давно было, что уже неинтересно, кто сказал и по какому поводу. Потом ты 10 раз слышал такие же слова о других поэтах. И видимо, сам их говорил 100 раз. Он женщин замолчать заставил. Мне это не понадобилось. Это уже было. «Орфографический словарь в кармане». Постыдился бы. У нас все это было в голове, вот так. Нам не требовалось. Вот какая разница.

Почему-то считалось, что на последней странице самое интересное и все остальное можно не читать. Все остальное можно прочитать, когда попадется неожиданное оскорбление.

Жизнь бурлила у шахматистов на бульваре, они сюда приходят, как на работу. Это у них клуб. Еще раз посиди в вестибюле у гардероба, и увидишь чужие коридоры власти. Кто с кем поздоровался и кто на кого не обратил внимания. Кто приходил в кассу 10-го, а кто 24-го. В чьей комнате они собираются и кого теперь любят, а раньше относились иронически. У него образности нехватает, говорили раньше. Теперь говорят, лучший гражданственный поэт, и ему не нужно образности.

«Джойс к нам ходит второй год, но до сих пор не уловил главного». Это про «клуб журналистов», что ли? И про то, кто тут «председатель»? Это про «один гражданин организовал вечер»?^{16} До сих пор не понимает, что тут происходило. А что там происходило? Тамара Красивая жила интеллектуальной жизнью? Рядом с Булатом на фотографии? Но у меня есть доказательства того, что он ничего не помнит. Он меня, например, запомнил по бороде, а меня там на самом деле не было.

Мне захотелось почерком 61-го года почеркать две газеты и 10 листов чистой бумаги. Ленту нужно сменить. Никто не узнал. Какую роль играл Вольтер в судебных решениях своего времени, об этом рассказал Д.И.Писарев. «Мысли Д.Писарева». У него было другое отношение, у меня было другое отношение, у всех было другое отношение. «Думали: саркастический ум, оказалось: восторженный человек». Эту фразу я услышал в клубе журналистов. Вот как надо работать. Словарь лежит на полке, переводчик лежит на диване, книга лежит на столе. На чужом столе идеальный деловой порядок. Ее лицо. Да, трудно описать ее лицо. Вдали ветер гнал волны. Эти волны нагоняли тоску. Я вздохнул и не улыбнулся. Была работа, над которой я прекратил работу. Ты слышал эти разговоры. Ах какой он был, с блестящим орлиным взором, покоритель! Неумолимо жизнь придвигается к концу. Сиди и не рыпайся. Да и Вы тоже не дослужились до действительного статского советника. И Вы тоже – не генерал. Музыкальные ночи старого Петербурга. Почему фигура Ю.К.Олеши после его смерти выросла в наших глазах? Какие-то движенья рукой, два слова, память заговорила. Трамвай заворачивал на Лубянскую площадь, мы стояли на задней площадке. Цитата не нужна. Звуки, которые били по башке. Череп трещал. Голова раскалывалась. Рассказ начинается с описания меланхолии, но в конце рассказчик совсем забыл, с чего он начинал. Ни слова о том, ну и мы, конечно, забыли. Играет или не играет? Странное было пробуждение. Почему меня беспокоила вторая чашка чаю?^{17} Это было в каком году? Мне все казалось, действуют «типы», а не живые люди. Есть у нас такой один представитель, и нам другого представителя не требуется. Триумф одного старого человека. Я вот раскрою и посмотрю. Еще раз буду рассматривать случайные черты.

Придавал значение такой ерунде. Больше не было забот, слава богу. Вот видите, сами говорите. И это было на большом формате. Мне важно было увидеть шрифт чужой машинки. Как странно все повернулось. Какие там тайные размышления? Убить или не убить? Можно подумать. Мне казалось, я снимаю сливки, а все остальное – снятое молоко. Вершки шли на машинку, корешки отправлялись в архив. Ошибки – не в счет. Как будто все зависит от воздействия. Почему-то недосказанные слова. Оборвавшиеся разговоры. Такая была полемика. Это не полемика, это остатки общения. Было хорошее отношение. Теперь ясно. Я искал эту страницу не для того, чтобы ее переписать. Насколько правдиво он говорил? Не было ни слова вранья. Условно вранье получается от присутствия третьего собеседника. Хотя бы в мыслях, он все время присутствует. Не думать – это про чтение. Заставлять себя мыслить – это про писание. Да, теперь я вспомнил. Еще была такая страница, где в виде заголовков все события, связанные с первой комнатой. Сколько потрачено энергии. Трамвай шел по Моховой и остановился возле Университета. Я вскарабкался с передней площадки, и мне уступили место для инвалидов. Вот как нужно об этом рассказывать. 4 года изгнания приучили дорожить книгами из библиотеки. Вот какие были тайные размышления. Ужасная штука. Из-за песен Беранже. Из-за рассказа Куприна. Лучше я открою толстый переплет. Постоянно натыкался на картинки. Странные вещи вокруг старых шпаргалок. Как только увидишь, к чему это можно приобщить, так сразу мысль шарахается в сторону. Какие там были уроки? «Я хочу посмотреть на ваших интеллектуалов. Как они ко мне будут относиться?»

Городская баллада. Совершенно непонятно, чего я этим достигал. Нужно было отцепиться. Для меня она была заменой, я 4 года писал только о ней. Как мало осталось. Про Москву восторженный турист, ходить только нужно с ним, он не любит ездить в такси. Слишком быстро для его путеводителя по Ленинграду. Ты не выдержал экзамена на Итало Свево. Нервный мальчик, по-моему, стал деловым человеком. Вот от кого можно услышать рассказ о смерти.

Я сяду в троллейбус. Троллейбус повезет меня по старым знакомым улицам. Никто не будет совать мне в уши ненужные слова. Истощилось внимание собеседника. Какая сила заставляла печатать на английской машинке такие слова? Вот целая статья переписана из французского журнала. А мне все-таки хотелось еще раз ее увидеть. Мелькнули пометки. Зачем-то хранились целые журналы. Давайте с вами напишем бульварный роман? Мне ведь теперь совсем нечего делать. Давайте писать романы. Потом стерла карандашные отметки, много было написано вокруг и на полях. Мне почему-то дорог этот переплет.

Оказалось, действительно много общего. Как это получилось, совершенно непонятно. Я ведь забыл о приключении на площади Свердлова. Она написала об этом рассказ. Я хотел бы прочитать ее рассказ. А мой рассказ читали другие люди.

Теперь я знаю, к чему это относилось и кто мне устроил такую жизнь в этом месте. Не подойдешь, не спросишь «Почему Вы стали плохо относиться?» Одно время хорошо относились, а потом стали плохо относиться. За что? А что я такого сделал непоправимого? Я хотел представить себе такое несусветное, такое немыслимое положение, что вдруг пришел из кафе и за 10 лет ничего не изменилось. Там было проще, там было лучше.

Мне хотелось сделать вид, что я только что пришел из кафе. А еще мне хотелось увидеть Сергея Черткова и спросить его, что он думает о книге одной нашей общей знакомой. Вот куски из разговоров с покойниками.

Вся эта дружба кончилась саморекламой. Нет, не совсем так. Дружба кончилась чем-то другим. А вы знаете, за что мы его любим? Он мне устраивает рекламу. Он у меня агент по рекламе, можно сказать. Его эта роль пока вполне устраивает. Он за это даже получает деньги. Разве ты не хотел бы прочитать в английской газете свою фамилию с упоминанием «лауреат Нобелевской премии поэт-переводчик такой-то»? Испорчено. Испорчен лист неточной формулировкой.

Твое понятие о Плющихе не целиком укладывается в роман о Сильвии. Что нужно спросить у Ираклия? В одну сторону лет лента ничего. Так и знал, что этим кончится. С некоторых пор он меня все время связывает с женой Олега Е. Вещий Олег и не думал мстить неразумным ХА-зарам. На языке скифов и сарматов Лукоморьем называлось Азовское море. Что-нибудь по-татарски: почему-то он говорит: татарская моя кровь. И Марина Ц. тоже говорила что-то о татарке.

Неотработанная записная книжка – вот беда и даже ошибка. Плохой последний переплет. («Япон. транз.» – хороший.) Что и требовалось доказать.

«Ставит как ему нужно» – крик на кухне коммунальной квартиры по поводу семейных привычек борца, который хотел познакомиться с клоуном. Что-то неважное из газеты «Монд», а ехать за ней стоит 80 копеек в один конец. Удар по читателям «Паэза Сэра» был нанесен еще в каком году, а я узнал только вчера. 1 рубль за 4 газеты? Ого.

Твое понятие о Плющихе и не должно укладываться в «4 тополя». Какая молочница. А какой шофер такси. Я не знаю, какой он главреж, а шофер такси он великолепный. Олег копнул глубже Станиславского. Недаром я хотел для него: «Империя села на мель». Самый неделовой из всех разговоров.

Вот так мы попробуем через 3 интервала на старой машинке.

Только СТРАННАЯ ЖАДНОСТЬ один раз. «Возможность всяких коалиций» это еще вежливая формулировка. Ах вон что. ЗА а.у. в КВТ: я еще подумал, как же они о. рядом с П., но это их не смутило.

Лучший окальщик Москвы утвержден с. на 11 постов. Все-таки приятно вспомнить академика из ВАК: «Вот выйду на пенсию, буду писать для стола». Значит, и ему чего-то нехватает. А то эти «богато живут гады» убивают всякую охоту к соревнованию.

Это уже через 2. Ошибка. Лучше еще раз почитать старую книгу, а старый текст переписать через 3 интервала. Два покушения на чувство юмора. Ты два раза покусился и на остроумие и сам смеялся, и я тоже – из вежливости. Но ты вежливости не заметил. Это за пределами поэзии. Тебе приятно было это услышать в первый раз (в 21-й раз от Б.Слуцкого), а в 101-й раз от – разумеется – «ЛГ».

Что-то было и от тех неудач, которые мне заморачивали голову. Я писал вслепую. Нервы на нервной почве. В троллейбусе такая тоска. А чему человек улыбался, неизвестно. Эта бумага, во всяком случае, – не предмет для подражания. Чем завораживала картинка пишущей женщины? Логического подхода хватило на 4 минуты. Я бросился в сторону и забыл о существовании недописанной книги. Твой шаг. Твой путь. Шаги по улице, в общем, одного порядка. Остался характер. Был интерес к чужой библиотеке. На этом переходе ничего существенного не произошло. Опять что-то с лентой. Хорошая бумага, был такой эпизод. Мемуары пишете? Я так и понял. Теперь вам нужен читатель для ваших мемуаров. Петровский бульвар ронял листву, листья сыпались, ветер дул в эту сторону. А Трубная площадь всегда через чужие стихи. Ждать не приходится. У нас другой маршрут. Два взгляда, и мы никак не расстанемся с книгой стихов. Может, оставить? Ты же сам рассказывал, как это производит неприятное впечатление.

Забавно, что и тогда слово «магнитофон» употреблялось в прогрессивном смысле. Сюжет для небольшого рассказа. Была запятая, он поставил двоеточие. Он интересный человек: у него есть магнитофон. Что-то нарушало наши обычные занятия. Удивительные линии, такие контуры, которые только угадывались. Сказать про них, что они сияли мощной красотой, было бы натяжкой. В конце концов, все они увлекались коневодством. Анатомический атлас из Петербурга, это, наверно, очень дорого стоит. Бедность. Нищенство. Тебе придется потратить последние гроши. Ты останешься без денег.

«Я не могу принять от тебя такого подарка». «Тогда я швырну в воду».

Потом любовь к материалу, и уже не хочется шить костюм. Нелепо так ценить полотно, холст. Казалось бы, нужно брать краски и писать пейзаж.

Грузовая машина мчалась по ночной дороге, и я с трудом в темноте угадывал места, когда-то знакомые. Вот еще одна нелепость. Там же иначе все происходило. «Я из тебя сопли выбью!» «Выбей!»

Игрушки. Он бы ниже своего достоинства. Он бы не подписался под такой вещью. Значит, шли еще одни разногласия. Где-то было «он выдержал бокс». Есть ли у нее «Глаза» на 40 страниц?

Возгласы были неправильные. Мы не пошли в библиотеку. Кино и Вы терзали жизнь мою. Запись была важная. Для записывавшего. Не надо преувеличивать.

Я не знаю, что имелось в виду. Может быть, только одна высокомерная постановка вопроса. Если его ставят так высоко, то мы его смешаем с макулатурой.

«Земляничная поляна» в таком виде была как готовое стихотворение. Вот так я и перепишу. У него хорошая тетрадь. Я тоже так умею. На французской выставке я видал такой почерк.

Я посмотрел на угол письменного стола и представил себе годы, проведенные за такой работой. Вот как это могло выглядеть. Вы читали одно, мы читали другое. Но мне хочется обратить его в свою веру. Он же умный человек. Как же он не понимает?

Забавно, что все это со всех сторон. На даче. Просвещение. Книга, написанная в 1939 году. О чем они спорили в 1923 году. И несколько позже. Ссора была или не была?

Другая открытка выходит в символы. Один день рождения отбивает охоту от другого. У него не так. Ученица 4-го класса написала сочинение под названием «Третий класс»^{18}. Он заявил: не могу приехать, у меня отобрали паспорт. После «венка сонетов о колготках»: «Меня тянет к гражданственности». А можно почитать? Для такси было великолепно. У меня тут сидели двое. Стихи читали. «Чего же вы думали, я такой гад, сразу побегу?» 5 минут постояли у Кропоткинских ворот. Не надо было вслух говорить. Надо было кричать. Уже давно давным-давно никто в эстраде ни слова не помнит. Мы лучше поспешим на вечер. Там будет вся Москва. Он будет объяснять, что такое виолончель. Защитная реакция «Убить пересмешника». На доме у 2-го Обыденского переулка мелом на стене было написано «Еще раз напишешь, убью». В другом переулке «Умей любить, если ты не любима». Коротко и ясно. Жизнь 388-й школы продолжалась без вас.

One day they would decide to shoot him. You could not tell when it would happen, but a few seconds beforehand it should be possible to guess. (That's for you, my boy.) It was always from behind, walking down a corridor. Ten seconds would be enough^{19}.

Одного этого вполне достаточно.

Из-за одной страницы мы не будем читать вслух. «Тайная жизнь Уолтера Митти»^{20} – это неважно, что об этом 20 раз. Важно другое. И 125 раз повторить об этом мало. Он уже усвоил что-то насчет забора, правда у Д.Писарева это было про родителей Е.Базарова. Они подсадили, а потом стали не нужны. Как женщины в жизни Вагнера. По словам Ф.Ницше, Шекспир страдал от того что вынужден был играть клоуна. По словам Ю.К.Олеши, Бернарда Шоу можно выбросить из мировой литературы^{21}. Один раз прозвучала улыбка, которая усмешка. Не знали, что закончим перебежкой. Что договаривает все граната^{22}. Или взрывчатка в письме. На общих основаниях с табу боборыкинской категории. «Еще раз напишешь, убью».

Выглянуло зимнее солнце, мы шли по заснеженным садам почему-то далеко от населенного пункта. Одна страница отравила целый день. Немного под «Тайную жизнь Уолтера Митти». Они ходили по кругу врозь и парами. Совсем иначе, если бы ты их знал в лицо. Как на концерте Мравинского. Одного события в консерватории хватило на 10 лет. Жаркий день в середине лета. Я сошел с автобуса и с трудом тащил чемодан. Я забыл, что чемодан с сахаром был в другое лето. Как на турецкой перестрелке. Как «Граница!» («Путешествие в Арзрум»). Не забудь в каком доме про какой велосипед нужно ни слова. «Удочка» забыта. «Точка» изучается. «Цикута»^{23} пропала. А за это время написано «А за это время». Не вижу ничего, кроме саморекламы. А там ничего и не было. Цитаты можно не приводить.

Literary world, necrophilic to the core – they murder their writers, and then decorate their graves. «I think the psychological requirement for working on a newspaper is to be a congenital liar and compulsive patriot». She confessed that on certain days, when she foresaw this possibility, she went without drawers in order to save time. Bloody fool, couldn't he see that we have only one duty?^{24}

Меньше всего. Ты мне еще скажи про. Вот именно. Вы мне еще расскажите про свою бабушку, которая имела духовные проблемы при царе Горохе. Нам плевать на царя Гороха. А мы походочкой в отдельный кабинет. Ситуационный Окуджава был на 100 голов выше. Надо же быть таким дураком, чтобы не понимать. Человек выложил себя, ладно. Это важно было для человека. Но мы-то все-таки ездили не к цыганам.

Ей все понятно, но нужен реальный комментарий. Кто это Бескоэльс?^{25} 40 страниц, наговоренные на пленку из романа «Герцог», – как рассказ Олдоса Хаксли «Евпомп работал с помпой». Считается, что пародист Архангельский знает стихи поэта лучше самого поэта. Зощенко и Кант. Кант, например, не поехал в Каледонию. Все думали, что он давно уехал. А он был занят пересылкой книг из своей библиотеки. «Ты занял своими книгами уже полторы комнаты, а где я буду жить?» Сердце друга в далеком краю – велосипед, о котором не надо говорить в этом доме. Вы заметили потепление и внезапный поворот? Сидят трезвые, путем здравого смысла коллегиально составляют единое мнение, а водка на них не влияет. Генералка. Журнал для родителей. Чтобы показать знакомым. Тесно стоят сумасшедшие дома Англии. Потому что маленькие и их очень много.

Nicht gewöhnt, allein Sie haben schrecklich viel geschrieben. Take care. The same was at the very beginning. Pitch and toss – somebody else's. And that's the result if you please^{26}.

DICTATION

2.3.74

Он мне не такие письма присылал. Неожиданно резкие и ничем не оправданные, но я привыкла. У нас такая органика. Нет, у нашего мира своя органика. Может, у вашей «Музыкальной жизни» есть другие, но у нас не так. Может, у вас среди немецких книг другие корифеи и другие заботы. «Черный обелиск»^{27} продан? Как насчет альбомов «Ка-Бэ»? Она теперь работает в ГНБ^{28}. Посмотрел внимательно, поморгал глазами и ничего не ответил. Подробности нас не интересовали. Ваш учет, вам и платить. Нет, не так. «А когда будет четвертый том Бакеберга?»^{29} «Через 4 года».

В мельтешение ты входишь тоже как составная часть, не замечая суматохи. Один раз в месяц весело было, потом будешь вспоминать 5 лет подряд. Некому рассказать. Письмо другого персонажа, книга третьего. Она спешила в Институт мозга, по дороге опустила письмо. Здесь был первый женский мединститут, и я о нем слышал – рассказы в детстве. Тут училась моя мама. Твоя бабушка переводила последнюю книгу Мопассана. Если считать, что Блока не было, «Возмездие» не написано, то «Волны»^{30} – великая поэма. Зачем, похвалив одного, надо обязательно лягнуть другого? Вот существо дискуссии. Не иначе. Но другие слова, но одного духовного события достаточно на всю жизнь. Общие слова без конкретных примеров. Он заснул. Он выключился. Она ушла в третью комнату. Этот телефон – пустое место. Тем самым было сказано, что третий друг – тоже неважное звено. Мы можем обойтись. Еще резче в Переделкино. У меня был разговор 1958 года. Я думал из него сделать диктант. Сила удара на электрической машинке такая, что после нее нельзя садиться за обыкновенную. Ты привыкнешь. Через 20 минут будет пауза. У вас на видном месте будет портрет Булата Окуджавы. А мы будем читать Тютчева. Один роман Сименона по-французски – да, но его разговоры – это голос Камергерского переулка. Он завсегдатай, он там каждое воскресенье и даже субботу и это уже 10 лет. Вы с ним говорили про «Три кварка» в 68 г. Тогда он еще ничего не написал. Тогда его адрес еще был неизвестен. Разошелся и хлопнул дверью по голове – нет, но сильно задел военного человека. Задел так, что никто не заметил. Но из-за комментариев все обратили внимание. Нет, не так. Из-за чего-то другого. Во всяком случае ТРЕЩИНА НА ЗЕРКАЛЕ. К вопросу о «классики не стеснялись».

Знакомство не состоялось. Две книги как можно скорей возвратить в библиотеку. Вот когда не надо ставить дату. Лексика другая. Возможно. Цитат из старой стенограммы нехватает. Зрелость фрукта, ну и фрукт. Конкретные предложения другого порядка. Что я действительно рассказывал 25 раз. А тут нет. И даже непонятно почему. Кстати, что случилось с бумагой и мне испортило настроение на целый день?

2.3.74

Картина со стороны была соблазнительная. Сразу же – как жалко, что нас с вами не было. Как фотографии на озере. Или лучше как «Иван Сусанин» по телевидению. Хороша Волга по телевизору. Рыбная ловля на озере ТВЧД. Помню, мои удочки были раскиданы веером и был жаркий день, и на озере я сидел один. Хорошая была рыбалка. Только далеко туда добираться. Уроки «Удочки» удивительны. Важно было от улова до улова видеть нового рыболова. Ему ведь важно самому поймать, а не выслушать чужой рассказ о рыбной ловле. Это он уже усвоил. «День триффидов»^{31} забыт. «Таинственные лучи» заброшены. Возможно «Шпион, которого я любила»^{32} по-английски, но у нас нет этой книги. Картины, кулуары, Родион Щедрин и Майя Плисецкая. Зачем же сатирический образ, когда лучшие друзья и знакомые? Она без этого жить не может. Ужение рыбы при помощи Британской энциклопедии. Такой был красивый переплет, а толку чуть: палеография! Пускай вот таких в мастерскую. Они уйдут, а после них 2 года будет стоять атмосфера недоброжелательства. Если у тебя такой друг, то враг тебе уже не нужен. Звонка не было. На кладбище не пошли, памятника не видели. Его путь в искусство очень важен для его родных и знакомых. Он вышел из «Искусства» минут 10 тому назад.

Информация о физической безопасности недостаточна, лжива и неопределенна. Нет, что-то другое. Сведения излишние, загромождающие память и заморачивающие голову, отвлекающие от усвоения того, что полезно знать. Например, жена-иностранка чем-то не пользуется, а муж-иностранец в Лондоне, если он черный или цветной, то тоже несладко. К выходцам из Восточной Европы относится другой вид дискриминации. Это было у Айрис Мердок.

Drink generously and he will tell you generously of all the things that happened to him after that time. I wonder who's reading it now. He was reading Pasternak out loud, and now I thought it might have been Mandelstam himself. May be. It was about February 1939 or a little later^{33}.

Where there is no ventilation fresh air is declared unwholesome. Where there is no religion hypocrisy becomes good taste. Take care to get what you like or you will be forced to like what you get^{34}.

Старик-издатель, вручивший визитную карточку, уже умер. Знакомство не пригодилось. Я уж не помню из-за какой книги. A-а, Хэвлок Еллис, британский классик с точки зрения читателей Олдингтона в 1927 году. Как они улыбались в пределах Ленинской библиотеки. Это был декабрь 1959 года.

Что это? Каталог непрочитанных книг. Выписки из каталога. Шутка старика-читателя. Меньше всего там было продолжение Книги с большой буквы. Заглянув в сборник цитат, увидишь: два шага назад. Сделал свои выводы, ничего не скажешь. Это немножко похоже на указатель.

«He's het up, but I'd say Tom Betterton's as sane as you or I», (p.186 Destination Unknown by Agatha Christie)^{35}.

Verbotene Liebe. Verlorenes Leben. Was sagst du dazu?^{36} Да, это из каталога. Вот какие были волнующие впечатления. Непосредственно после этого я прошел мимо «Иллюзиона», чтобы остановиться и прочитать названия кинофильмов.

Разговор при помощи «Семьи Тибо» тоже там был. Но я помню почему-то Бакунинскую улицу и автомобильный магазин с толпой у входа. Какой-то трамвай. Это как с Преображенским рынком. Не Володька Мазур, а ученик из третьего класса кричит «Хау ду ю ду!»

Из прочитанных шпаргалок по идее должна возникать картина. Для одной эмоции у меня никогда не будет собеседника. Семена Владимировича я уже больше не увижу. Это так же нелепо, как ехать в Шумилинскую, чтобы посмотреть на Песковатку. А яблоневые сады были еще где-то.

Читать нужно газету «Беднота» за 1923 год.

Лексика была другая. «Бедный мальчик весь в огне». Свинцовые белила. Умбра натуральная. Сиена жженая. Слова, написанные на тюбиках с красками. «Бахают бомбы у бухты». Его фамилия Богучарский. Борис Владимирович, наверно. Кроме того, там был довольно точный список знакомых фамилий.

Где-то было такое предприятие, куда мы сваливали ритуальные тексты как в мешок. Увы, никто на это ответа дать не мог.

Он бросил камень в этот пруд. Не троньте. Будет запах смрада. Они в самих себе умрут, истлеют палью листопада.

Была такая «Тавтология».

Уже никто ничего не помнит. Приблизительно вот так. Странные вещи происходили. Мы все – его однополчане, молчавшие, когда росла из нашего молчанья народная беда.

Лягушки на озере подняли крик за 5 минут до наступленья темноты. Не говорите мне такие вещи. Опять придется идти по этой узкой дорожке. Не забудь, это единственное уютное место, где можно искупаться. Старого места не узнал. Тут должна была быть яма, ямы не видно. Ямы нет. Тут должны были расти большие деревья, деревьев нет. Мост мы не переходили, а в данном случае как будто нужно перейти мост. Как много изменилось около воды. Как мало изменился быт. Какое множество открытий. Если не заглядывать в словарь, всю дорогу будет такая история.

Я диктовал с «улучшением», но все время присутствовала оглядка на первого читателя. Многое приходилось опускать. И пусть нас переметит правнук презрением своим. Вот забытые строчки. Куда-то косо едет лист. На английской машинке я бы этого не заметил. Я бы остановился на взгляде старика: кажется, не те книги. Кажется, не те бумаги. Не то чтобы в 66 лет это имело значение, но все-таки. Вам жить. Вам решать. Вам думать. Одна книга так и называется «Размышления».

Такой ход мысли не пригодился. Условно называлось «Как они мне отбили охоту рисовать карандашом». А так и было. Может из-за учителя Карпова. Старик Самецкий ходил по улицам станицы Вешенской с диковинной тростью, верх которой раскрывался, как стул, и он присаживался и отдыхал. Это было весной 1930 года. Условно называется «опять не туда». Если открыть «Первую комнату», там все есть.