Текст книги "Главное доказательство"

Автор книги: Павел Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Вы находите? – Шушкевич ставит чайник на стол, подходит к кровати и становится у меня за спиной. – Нет – он, знаете ли, гораздо больше напоминает мать. Мы с Юрой долго не виделись друг с другом, и лишь не так давно я снова его обрел. Такая, знаете ли, романтическая история. С его матерью мы ведь не регистрировались. Ей тогда было чуть за двадцать, а мне – заметно за сорок. Я уже был женат на другой, и у нас уже была дочь. И моя жена про то, что у меня есть сын, так и не узнала. А когда шесть лет тому назад Вероника умерла, а вскоре после этого и наша дочь уехала за границу, я разыскал сына. Юрик записан на фамилию матери, но отчество носит мое. Как и имя. Лена – его мать – вышла замуж, у нее своя жизнь. А с сыном мы теперь встречаемся, хоть и не так часто, как этого бы хотелось. Впрочем, извините! Вы ведь, кажется, по делу пришли, а я вас своими рассказами отвлекаю. Старые люди, знаете ли, сентиментальны. Прошу к столу!

Я не без определенных опасений снова усаживаюсь на многострадальный стул и некоторое время молча наблюдаю, как Шушкевич наскоро сервирует стол, а затем разливает по чашкам кипяток.

– Ну-с, как говорили в старину: чем могу?

– Я по поводу убийства Алексея Викторовича Глебова.

Произнеся эту фразу, я замолкаю и выжидающе смотрю на своего собеседника. Но тот тоже молчит и так же внимательно глядит на меня. Его глаза кажутся неестественно огромными за толстенными линзами очков.

Странно. По идее, хозяину следовало бы выразить удивление этим визитом, как это сделала буквально полчаса тому назад его соседка. Поймали же убийцу – чего ж вам еще? Между прочим, подробность эту Любовь Григорьевна как раз от Шушкевича узнала. Если не врет, конечно.

– Вы, насколько мне известно, с покойным довольно тесно общались, – возобновляю я, наконец, начатый разговор. – Скажите, Юрий Ричардович, как, по-вашему: что это был за человек?

– О-о-о, следователи начали интересоваться психологией… Прямо, знаете ли, как у Федора Михайловича Достоевского. Что ж – это даже приятно! – В словах хозяина квартиры я, как ни странно, не уловил иронии. – Вы спрашиваете, что за человек был Алексей Викторович? Неоднозначный, знаете ли. Именно так и скажу: неоднозначный. Хотя мы с ним, как вы верно заметили, общались достаточно тесно, несмотря на некоторую разницу в летах. Впрочем, как раз в нашем возрасте эта разница менее всего ощущается. Нас с Алексеем Викторовичем даже можно было назвать друзьями. Но что-то в нем меня всегда настораживало. У него, знаете ли, была довольно необычная аура. Вы вообще как относитесь к экстрасенсорике?

– С пониманием, – слегка киваю я, стараясь при этом не отпугнуть собеседника своим истинным отношение к этой – уж извините за прямоту! – шизе.

– Ну, как бы вам тогда это объяснить… Я, знаете ли, в некоторой степени обладаю такими способностями. Одним из первых закончил школу Дацюка – у меня и соответствующий диплом имеется… Впрочем, вам это имя, вероятно, ничего не говорит. Так вот: Алексей Викторович меня всегда. настораживал. Такое, знаете ли, необычное сочетание цветовых оттенков. Э-э-э. Прошу прощения – я забыл, что вы не специалист. Видите ли, по цвету ауры можно многое сказать о личности ее обладателя.

И здесь Шушкевич оседлал своего любимого конька. Воспользовавшись появлением свежего человека, он сел мне «на ухо» и понес какую-то пургу про соответствие определенного цвета в этой. как ее. ауре определенным качествам характера человека. Оказывается, черный цвет означает ненависть и злобу, желтый соответствует интеллекту, оранжевый отражает гордость и честолюбие и тому подобное. По тому, как складываются эти цвета, по тому, как они распределены в каком-то там астральном теле, по интенсивности их свечения экстрасенс и выносит свое суждение.

Я подобными штучками никогда не увлекался и, как вы уже поняли, скептически отношусь ко всякого рода магам, чародеям, прорицателям, ясновидящим и прочей нечисти, включая тех же экстрасенсов. И лечиться к ним не пойду – их самих лечить надо. Уж поверьте – доводилось с этой публикой сталкиваться, причем по службе. Как-нибудь потом расскажу, если время будет. Но прерывать собеседника я, тем не менее, пока не решаюсь, дабы не утратить его расположения, а посему лишь молча прихлебываю чай – превосходный, надо заметить! – изредка согласно кивая в знак внимания к сказанному.

А вот внимать Юрию Ричардовичу не так-то просто. Мало того, что речь идет о вещах несколько. м-м-м. туманных, так еще и рассказчик, плюс ко всему, беспрестанно вставляет в свою речь выражение «знаете ли», что уже потихоньку начинает раздражать.

У нас в конторе тоже есть один деятель: чуть ли не через слово – «елки-палки». Коллеги за это промеж собой его «Дедом Морозом» прозвали. Говорить с ним – еще туда-сюда, а вот монологи выслушивать – от этого увольте. Однажды на расширенном совещании руководящего состава Управления упомянутый товарищ выступал с каким-то бумажным анализом. Так половина зала, от нечего делать, стала в своих блокнотах отмечать, сколько раз он «елки-палки» произнесет. В десятиминутном докладе этих «палок» оказалось сорок семь штук – лично подсчитывал.

Улучив момент, я, постаравшись придать физиономии выражение искреннего интереса, перебиваю собеседника, делая отчаянную попытку возвратить беседу к истокам:

– Так что же, все-таки, представлял собой Глебов?

– Очень неоднозначная личность! Я, знаете ли, в свое время составил его гороскоп, а потом сделал прогноз… К хиромантии вы тоже относитесь… э-э-э. с пониманием?

– Скорее с непониманием, – уклоняюсь я от прямого ответа. – Слишком плохо разбираюсь в этом вопросе, чтобы иметь какое-то мнение.

– Жаль. Очень жаль, что профессионалы пренебрегают подобными вещами. Между прочим, с точки зрения розыска преступников здесь можно было бы почерпнуть массу полезной информации.

Хозяин квартиры встает со своего места, подходит к той самой этажерке, на которой пылится раритетный «Рекорд», и берет с полки какие-то бумаги.

– Знаете ли, я ведь именно благодаря хиромантии предвидел смерть Алексея Викторовича. Да-да, не удивляйтесь! Вот тут у меня сохранился отпечаток его ладони. Да, вот он! Так вот, если вы внимательно посмотрите на линию жизни, то нетрудно видеть, что вот здесь – видите? – ее пересекает четко выраженный квадрат. А это, знаете ли, знак смерти! И вот в этом месте – обратите внимание.

Здесь, уважая терпение читателя, я вынужден опустить занавес.

Честно сказать, я и сам все это выдержал с огромным трудом. Все мои попытки конкретизировать беседу неизменно натыкались на абстрактные рассуждения об аурах, кармах, линиях жизни, связи с космосом и прочей хрени, с постепенным переходом к перечислению собственных заслуг Юрия Ричардовича в области эзотерических знаний. Примерно так же бравый солдат Швейк битых два часа компостировал мозги тайному агенту Бертшнейдеру, хитроумно сводя все разговоры о политике к способам лечения чумки у щенков. Господину Шушкевичу с такими способностями надо бы не на пенсии сидеть, а в МИДе работать. Как Горбачев прямо: говорил много, а не сказал фактически ничего. Мне лично, несмотря на все старания, ничего путного об Алексее Викторовиче узнать у него так и не удалось. Единственная более-менее существенная деталь заключалась в том, что Юрий Ричардович действительно заходил к Глебову в день убийства. Хотел попрощаться и сказать, что вернется через пару дней – не раньше. И было это около шести часов вечера или даже чуть позже – в начале седьмого. Но в квартире никого не видел и денег тоже никаких не видел. Каким-либо подавленным Глебов не выглядел, и ничего необычного в его поведении не было[11]11
  «Но вот аура у него была, знаете ли, несколько…» – и понеслось по новой…


[Закрыть].

Во время очередной паузы – мой собеседник решил сделать глоток чаю – я воспользовался моментом и задал в лоб вопрос о деньгах. Давал ему Глебов когда-либо взаймы? Так вот: Шушкевич категорически заявил, что нет. При этом по его, как выразился господин Бердник, «роже» нельзя было бы утверждать, что Юрий Ричардович лжет. Детские глаза моего собеседника просто-таки излучали искренность.

И вот сейчас, медленно шагая по проспекту Стачек в сторону метро, я пытаюсь понять: то ли мой недавний собеседник столь искусно «включил дурака», дабы побыстрее меня спровадить, то ли и вовсе не прикидывался. С одной стороны, на игру не похоже. Во всяком случае, если это – актерство, то мне остается только снять перед ним шляпу. Службу в МИДе Юрий Ричардович вполне мог бы совмещать с работой на самых прославленных сценах страны: БДТ, МХАТ. Возможно, что он, будучи человеком одиноким, просто истосковался по общению. А тут новый собеседник появился – грех моментом не воспользоваться.

Но, с другой стороны, не такой уж он «одуванчик», каким кажется на первый взгляд. Паганель – Пагане-лем, а в комнате-то, под кроваткой, две пудовые гири стоят. Причем явно не для красоты, поскольку пылью, в отличие от самого пола, не покрыты. Дай бог мне в семьдесят лет таковую хоть с места сдвинуть. Я, между прочим, прощаясь с хозяином квартиры, специально ему ладонь посильнее сжал. Так тот даже не поморщился, а вот руку инстинктивно напряг, и силу в ней я при этом ощутил немалую.

И потом: почему все-таки Шушкевич не удивился моему визиту? Внешне был – сама готовность помочь следствию, битый час утюжил мне извилины, хотя знает ведь, что убийцу уже поймали. Боялся, что я поинтересуюсь, откуда ему это известно?

А в этом особой необходимости не было.

Знаете, я опять – уже в который раз – вспомнил своего первого наставника Колю Николаева. Как-то по материалу надо было у свидетеля уточнить что-то – не помню уже, что именно. Мелочь какую-то. Я уже сел было к телефону, как вдруг Николай говорит:

– Не надо звонить! Поезжай – переговори с ним лично.

– Да ну, Коль, чего из-за ерунды два часа терять? Вопрос-то выеденного яйца не стоит.

– А ты все же съезди. Говорить с человеком, не видя его глаз, – это все равно что цветы по телефону нюхать.

Пришлось ехать…

Не буду врать – в тот раз интересующий меня вопрос все же вполне можно было решить и по телефону. Но в целом подход у Коли был абсолютно правильный – впоследствии я в этом не раз убеждался. А с опытом еще и взял за правило не только встречаться с людьми лично, но и по возможности делать это у них дома. Там ведь родные стены помогают, и человек чувствует себя как бы более защищенным, чем где-нибудь в другом месте, – а, тем более, у нас в конторе. Поэтому он легче идет на контакт. Ну, а тот, кому есть что скрывать, подсознательно расслабляется и вполне может допустить ошибку. Да и вообще, зачастую домашняя обстановка говорит о человеке гораздо больше, чем анкета или служебная характеристика. И иная мелочь может многое рассказать о ее владельце – здесь мой великий коллега Шерлок Холмс был абсолютно прав.

Возьмите, к примеру, ту же фотографию на стене. Честно говоря, сын Шушкевича на моего армейского кореша Серегу Газиева не похож совершенно. Это я так брякнул, чтобы хозяина успокоить. Но именно благодаря этой фотографии я узнал главное. Я узнал, кто сообщил Юрию Ричардовичу об аресте Власова, и кто находился в этой квартире вечером третьего сентября, в день убийства Глебова. Это было не так сложно сделать, поскольку еще в детской изостудии портреты мне всегда удавались. «Зрительная память у вас, Павел, дай бог каждому! – частенько повторял наш педагог Евгений Андреевич, который даже к нам, двенадцатилетним детям, обращался исключительно на "вы". – Посмотрите на человека – и портрет его по памяти написать можете. Левицкий из вас, может, и не получится, но способности свои в землю постарайтесь не зарывать. Пригодится в жизни!» Как в воду глядел. Еще там – в квартире – я без особого труда узнал паренька в солдатской гимнастерке, изображенного на висевшей над кроватью фотографии.

Это был тот самый молодой человек в безукоризненно белой рубашке с галстуком – дежурный администратор из фирмы «Марш». Фирмы, возглавляемой Евгением Наумовичем Шохманом – Людмилиным мужем.

Глава 5

Pereat mundus et fiat justitia.

Пусть погибнет мир, но свершится правосудие (лат).

Если бы лет эдак пятнадцать тому назад кто-нибудь сказал тогдашнему студенту биолого-почвенного факультета Ленинградского университета Дмитрию Короткову, что в недалеком будущем тот будет носить ментовскую форму, он обозвал бы собеседника олигофреном. А потом еще и долго смеялся бы, ибо предположить подобное не мог даже в самых кошмарных снах. Только генетика!.. Проглотив еще в старших классах уйму литературы по этому вопросу, Дима ни минуты не сомневался в выборе профессии и ни о чем другом даже слышать не хотел. После окончания школы он без особых усилий поступил на биофак ЛГУ и по праву считался там если не лучшим, то, во всяком случае, одним из лучших студентов.

Не скажу, однако, что это был эдакий пай-мальчик, воспринимающий жизнь сквозь розовые очки, хотя Димина интеллигентная внешность[12]12
  Видели бы вы Димку сегодня…


[Закрыть], манера говорить и обычные – не розовые – очки и могли на первых порах создать такое впечатление.

В действительности все обстояло несколько иначе. Летние студенческие экспедиции в заповедники страны, являвшиеся частью учебной программы, способствовали формированию у будущего светила отечественной генетики несколько, я бы сказал, противоположных качеств. Вот вы бы, например, смогли за три часа и в три – извините за выражение! – хари уговорить двухлитровую баночку самогона, имея на закуску лишь пару сваренных вкрутую яиц и четвертинку черствого хлеба?… То-то! А студент Коротков с двумя оболтусами со старшего курса смог. И не просто смог, но еще и в деревню за добавкой поперся. В одиночку, поскольку старшекурсники к этому моменту утратили способность к передвижению.

Поход этот, кстати говоря, едва не закончился для Димки трагически. Выписывая по проселку очередную синусоиду, он не рассчитал амплитуду и свалился в неглубокий, но достаточно полноводный ручей, протекавший по дну придорожной канавы. После нескольких безуспешных попыток самостоятельно оттуда выбраться мой друг обессилел окончательно и там же уснул – по счастью, лицом вверх.

Нашли его спустя пару часов возвращавшиеся из города сокурсники, обратив внимание на странные блики у обочины. Как оказалось, это в лучах заходящего солнца поблескивали стекла Диминых очков. Короткова благополучно извлекли на сушу и доставили в лагерь, после чего за ним прочно закрепилось прозвище «Кусто» – в честь известного исследователя подводного мира.

При всем при этом науку Дима, повторяю, любил, дело свое знал и вожделенную для многих студентов оценку «хорошо» воспринимал чуть ли не как личное оскорбление. Поэтому никто не удивился, когда почти сразу же после получения диплома – по осени – он вновь появился в стенах родного факультета – уже в качестве аспиранта.

Не берусь судить, насколько важен для мирового сообщества вопрос о влиянии какого-то там фермента, название которого нормальный человек не то что запомнить – прочитать не в состоянии, на половую активность мушек-дрозофил. «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам…» Но именно этот пикантный вопрос занимал Диму в течение последующих трех лет. Причем занимал настолько, что не оставалось времени ни на что другое.

Как оказалось, этот труднопроизносимый фермент и впрямь влияет на дрозофилью потенцию. Во всяком случае, во время защиты диссертации Димке удалось убедить в этом ученый совет. Правда, поначалу его. хм. члены с превеликим трудом изображали интерес к затронутой в докладе проблеме. Это была уже третья за день защита, а после каждой устраивался небольшой банкет. Но чуть позднее – в прениях – те же члены не скупились на дифирамбы. Сильно сомневаюсь, что большинство из них и вправду поняло механизм действия этого замысловатого фермента, одна только химическая формула которого с трудом уместилась на огромном плакате. Упомянутую публику скорее взволновала сама идея регулирования половой активности. Но, так или иначе, степень кандидата биологических наук Диме была присуждена единогласно – ваш покорный слуга был тому непосредственным свидетелем.

Угробив на обмыв сего знаменательного события все запасы сэкономленного на дрозофилах медицинского спирта, Коротков в очередной раз задался традиционным для русского интеллигента вопросом: что делать? Страну уже вовсю сотрясала перестройка, многочисленные НИИ лопались, как мыльные пузыри, и по количеству никому не нужных кандидатов и докторов наук мы так же уверенно вышли на первое место в мире, как некогда – по их подготовке.

К тому времени мы с Димой уже были знакомы больше двух лет – занимались в одной секции дзюдо, и предложение перейти на службу в органы он получил именно от меня. Мне как раз позвонил Вася Смолин – однокашник по Академии МВД – работавший в экспертно-криминалистическом отделе главка и только что назначенный начальником одной из лабораторий. Он подыскивал себе парня со знанием компьютера, которые тогда еще только появлялись у нас, и для обслуживания этой диковинной техники согласен был взять человека даже с «гражданки» – лишь бы у того голова работала. Васька поинтересовался, нет ли у меня в этом плане кого на примете, и я сразу вспомнил про Короткова. Весь свой опус – начиная от обсчета статистических данных и кончая текстом – Дима сделал на машине, так что вполне мог считаться достойным кандидатом. Оставалось свести их со Смолиным.

И вот я толкаю дверь, ведущую в один из кабинетов дактилоскопической лаборатории экспертно-криминалистического Управления ГУВД Санкт-Петербурга.

– Ну, Павел, наконец-то! А я уж думал, что опять не сможешь приехать. Ты очень удачно попал. Валера Старостин после суток сегодня, а Леша Шерстюков еще с утра на осмотр места происшествия укатил. Так что я пока один, и мы с тобой сможем спокойно переговорить. Проходи и присаживайся – через три минуты закончу и буду в твоем распоряжении.

Во время этого короткого монолога Коротков деловито осыпает каким-то порошком рукоятку пистолета, лежавшего перед ним на газете.

Я, конечно, не эксперт, но что-то не припоминаю, честно говоря, чтобы на пистолете когда-нибудь находили отпечатки пальцев. В кино – да, сколько угодно, а на практике – крайне редко. Там ведь на рукоятке поверхность рифленая, а все металлические части покрыты тонким слоем оружейного масла – откуда ж пальчикам взяться?

Но работа есть работа, поэтому я тихонечко присаживаюсь в углу, на свое обычное место, и с молчаливым интересом продолжаю наблюдать за Димкиными манипуляциями. Тот отточенными движениями смахивает кисточкой излишки порошка, некоторое время вертит пистолет под лампой, рассматривая его под различными углами, а затем безнадежно машет рукой.

– Нету тут ни хрена – все в масле. А я что вам говорил?

– Ну, рассказывай, как жизнь? – обращается Коротков ко мне с традиционным вопросом. – Кстати, кофе будешь?

– Да разве ж это жизнь. – отвечаю я столь же традиционной фразой. – А кофе буду. Хотя предпочел бы пиво.

– Я тоже, но извини – рабочий день в разгаре, а у нас новый начальник. Немного погодя он, конечно, привыкнет, но пока лучше не нарываться.

– Это у тебя рабочий день, а я в отпуске.

– Счастливый…

За разговором Дима запирает пистолет в сейф, втыкает в розетку видавший виды электрочайник, а затем достает из ящика письменного стола банку растворимого кофе, початую пачку сахара и две кружки.

– Что там у тебя стряслось?

Лично у меня, как известно уважаемому читателю, ничего особенного не стряслось – пока, во всяком случае. А вот с Людмилиными проблемами я Короткова вкратце знакомлю. Тот слушает внимательно, не перебивая, а когда я, наконец, умолкаю, осторожно интересуется:

– Хорошо – допустим, что он не виноват. А от меня-то ты чего хочешь?

– Если честно, Дим, то не знаю. Все упирается в этот проклятый кровавый отпечаток: откуда он там взялся? На сегодняшний день у меня на этот счет две версии. Первая – ты уж извини! – экспертная ошибка, а вторая – Власов действительно был там, но уже после убийства. Может, у тебя есть еще какие-либо идеи, чтобы объяснить это чудесное явление?

– Павел, ты забываешь, что я – материалист.

– Я тоже в чертей не верую, а посему… Негромкий щелчок электрочайника прерывает мой монолог.

Некоторое время мы сосредоточенно занимаемся приготовлением кофе, рассыпая по кружкам порошок и сахарный песок с помощью рукоятки одноразовой пластмассовой вилки, стараясь при этом не запачкать стол и брюки. Ювелирная работа, между прочим! Покончив с ней, мы делаем по глотку, и я возвращаюсь к начатой теме.

– Так вот: мне как раз материалистическое объяснение и нужно. Если человека во время убийства в квартире не было, то ведь как-то его след должен был появиться? Если, конечно, ты экспертную ошибку категорически отвергаешь.

– След могли, например, скопировать, – пожимает плечами Коротков.

– Во! Я как раз про это и хотел тебя спросить. Мне Удальцов сказал, что у Конан-Дойля в рассказах про Шерлока Холмса есть нечто подобное. Там, насколько он запомнил, палец оставили на сургуче, а потом воском.

– Павел, можешь не продолжать! – с радостной улыбкой перебивает меня мой друг. – Рассказ называется «Подрядчик из Норвуда», палец действительно был оттиснут на сургуче и откопирован воском. Мы в следственной школе на курсах переподготовки этот рассказ подробно разбирали и даже похожий эксперимент ставили. Авторитетно заявляю: полная чепуха.

– Почему?

– Папиллярный рисунок слишком тонок для столь грубых материалов. Как бы это объяснить, чтоб тебе понятнее стало. Ну, это примерно, как малярной кистью пытаться изобразить сверкающую на солнце паутину. Не получится – нужна гораздо более тонкая кисточка. Так и в случае папиллярного узора. Но в принципе, след пальца скопировать можно.

– Как?!

– Да очень просто.

Димка достает из стола два предметных стекла.

– Вот смотри! На одном стекле. – Коротков трет большим пальцем у себя за ухом, а затем прикладывает его к одному из стеклышек, -.я оставляю свой отпечаток. Теперь берем обычную стирательную резинку. аккуратненько прижимаем. и так же аккуратненько. наносим скопированный след на второе стекло – как печатью. Готово! Видно, естественно, не очень, но порошком проявится. Чтобы не быть голословным. беру порошочек. кисточку. Вот так. Ну, что?! Как видишь, на втором стекле тоже имеется отпечаток моего пальца, хотя я лично к этому стеклу даже не притрагивался. След не такой четкий, разумеется, но вполне пригодный для идентификации личности. Нам этот фокус еще в следственной школе показывали, на переподготовке. Между прочим, если вместо стирательной резинки взять какой-нибудь более подходящий материал – чуть помягче и чтоб впитывал лучше – то и отпечаток получится более качественным. Знаешь, как раньше мошенники печати с одного документа на другой переводили? Вареным яйцом.

– Да, но на двери-то след кровью оставлен. Его яйцом не переведешь. И потом: если это даже технически и возможно, то с чего переводить? С такого же следа?

– Тут – да, ты прав. Подожди-ка, а этот палец, часом, не на фрагменте дверной коробки был оставлен?

– Ну, да – на косяке.

– Косяк, Павел, пятиклассники в туалете забивают, на большой перемене. А у двери нет никакого косяка – есть дверная коробка. Терпеть не могу, когда оперируют неточными терминами. Я этот случай помню прекрасно. Экспертизу делал Шерстюков, и там ошибка исключена. У нас ведь правило есть: в случае, когда по пальцу конкретное лицо установлено, заключение обязательно и другие эксперты смотрят, для подстраховки. И тогда как раз я материал смотрел. След там, правда, тяжелый – смазанный местами, затекший, но для идентификации все же был пригоден. Его и компьютер выкинул, и мы сами независимо друг от друга к одному и тому же выводу пришли. Кстати, Смолин с нами согласился.

– И что из этого следует?

– Из этого следует, что след пальца действительно принадлежит этому человеку, – пожимает плечами мой друг. – И, если он – не убийца, то верна твоя вторая версия: Власов приходил в эту квартиру, когда ее хозяин был уже мертв. Или ты этого не допускаешь?

– Приходится допустить, – развожу я руками. – Хотя на допросе в прокуратуре Сергей показал, что ни во время убийства, ни после него в квартире не был.

– Значит, у него есть причины это скрывать. Работать с ним надо.

– Именно этим я сегодня и собираюсь заняться. Кстати, уже двенадцать почти – так что пора. Дим, у меня к тебе просьбочка: посмотри еще раз материал. Я тут на всякий случай еще и копию протокола осмотра места происшествия привез – пробегись на досуге. Может, что умное в голову и придет. Ты все же – кандидат наук.

Коротков неопределенно поводит плечами – попробую, мол, но не обещаю.

Я беру сумку, пожимаю своему другу руку и направляюсь к выходу. Уже в дверях вдруг останавливаюсь.

– Слушай, а зачем ты пальцем за ухом тер?

– Когда? – удивленно уставился на меня Димка.

– Ну, сейчас – когда показывал мне, как отпечаток скопировать можно.

– А-а-а. Мы всегда так делаем, когда надо где-нибудь свой след оставить. Ну, допустим, если я хочу проверить, как порошок на той или иной поверхности работает. А именно за ухом – потому что там кожа всегда жирная. Ты вот, когда утром умываешься, то спереди физиономию тщательно моешь, а за уши при этом ни вода, ни мыло не попадают. Так что, если пальцем за ухом потрешь – как в прозрачную краску его окунул. У нас это называется ПЖВ – потожировое вещество. Им-то пальчики обычно и оставляют.

Вот так: век живи – век учись! Впрочем, на общий исход дела, как известно, это не влияет – посмертный диагноз вы знаете.

Власова в камеру для допросов привели с некоторым опозданием. У них обед был, и в ожидании я уже успел выкурить пару сигарет.

Передо мной стоял мужчина, которому на вид можно было дать лет сорок или даже больше, хотя реально ему должно быть тридцать два. Даже меньше. Высокий – сто девяносто примерно, сухощав, но отнюдь не астеник. Спортивная подготовка явно чувствуется, хотя и отсидка тоже дала о себе знать. Светлые волосы небрежно зачесаны назад, двухдневная щетина.

И глаза. Тут Люда была права: такие глаза женщин завораживают.

Едва войдя в комнату и ощутив запах табачного дыма, Власов недовольно поморщился. Честно говоря, меня этот жест – несколько, на мой взгляд, демонстративный – немного покоробил. Я помню, что он не курит, но при этом, можно подумать, не знаю, какой у них в камерах аромат стоит. Да здесь, даже после «Далласа», ежели сравнить – просто сосновый бор.

– Добрый день, Сергей! Присаживайтесь.

Тот, кивнув, привычно занимает место на лавке напротив.

– Меня зовут Павел, фамилия моя – Орлов, я – подполковник милиции, старший оперуполномоченный по особо важным делам управления по борьбе с организованной преступностью. Но в данном случае важны не мои регалии, а тот факт, что мы с Людмилой – старые знакомые, вместе учились в школе. И именно она попросила меня разобраться в вашем деле.

С этими словами я достаю из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и протягиваю его собеседнику.

– Прочитайте и верните мне.

Нечайкина не имела права на свидания с Власовым и за это время лишь дважды приносила ему передачи. Посылала с передачами и коротенькие записки, но что там напишешь, зная, что эти послания будут читать посторонние люди? Здесь же – другое дело.

Сергей быстро пробежал письмо глазами, не выказывая при этом никаких чувств. Но меня не обманешь: вон, кадык как дрогнул, когда листок мне возвращал. Я тут же комкаю Людмилино послание, кладу в импровизированную пепельницу – консервную банку без крышки – и поджигаю.

– Даю вам слово, что, кроме вас, эту записку никто не читал – в том числе и я. Ну, а теперь уже и не прочтет…

Я ожидаю от собеседника какой-либо реплики, дабы начать «разговор по душам», – уж больно ситуация подходящая. Но тот лишь молча наблюдает, как письмо любимой женщины обращается в обугленный комок.

Дольше затягивать паузу не имеет смысла.

– Теперь давайте поговорим по существу, потому что времени у нас не так много. Я ознакомился с уголовным делом, и у меня сразу появилось к вам несколько вопросов. Первый, и самый главный из них: зачем вы приходили в квартиру Глебова после того, как он уже был убит?

Эта фраза была домашней заготовкой. Вопрос был умышленно сформулирован так, что сам факт появления Сергея на месте преступления как бы сомнения не вызывает – мне надо лишь узнать, зачем он туда приходил.

Однако мужчина удивленно поднимает на меня глаза:

– Я не был там после убийства – с чего вы взяли?

Вот те на. Я встаю со своего места и начинаю прогуливаться по камере. Он ведь только что Людмилино письмо прочитал. И что – не «въехал»? Не доверяет, принимает за ментовскую подставу?

– Сергей, давайте сразу договоримся вот о чем. Я в этой истории выступаю не как следователь, а как частное лицо, причем действующее на вашей стороне. Можете даже считать меня в какой-то степени своим адвокатом. Поэтому от меня, пожалуйста, не скрывайте правду – в противном случае я не смогу вам помочь. Повторяю: мне нужна правда, какая бы она ни была, и чьи бы интересы она ни затрагивала. Поэтому я еще раз спрашиваю: зачем вы туда приходили?

– Я тоже повторяю: после убийства меня там не было. Это правда. Я приезжал туда днем, в обед, когда по поручению Евгения Наумовича привез Глебову деньги. Но Алексей Викторович был жив и здоров. ну, то есть. ну, как обычно, короче. Он сам меня проводил до выхода из квартиры и запер за мной дверь.

– Как же, в таком случае, объяснить появление там окровавленного следа, оставленного вашим пальцем? Вам ведь предъявили заключение экспертизы?

– Да, предъявили. Не знаю.

– Допустим, что не знаете. Тогда давайте, как говорил доктор Стравинский из «Мастера и Маргариты», рассуждать логически.

Я снова усаживаюсь на лавку перед собеседником и закуриваю. И плевать мне сто раз на его отношение к никотину. Почему, вообще, его уговаривать нужно, как дитя малолетнее?! В конце концов, кто из нас должен быть больше других заинтересован в том, чтобы в данном конкретном случае восторжествовала справедливость: я или он?

– На месте убийства обнаружен след вашего пальца – это доказано. И отпечаток этот оставлен кровью Глебова – это тоже доказано. В обоих случаях эксперты категоричны, и у меня нет оснований им не верить. Это значит, что ваш палец каким-то образом контактировал с кровью убитого, а потом этим же пальцем вы прикоснулись к косяку[13]13
  Это пусть эксперты оперируют «точными категориями». А я, с вашего позволения, буду выражаться человеческим языком, дабы и самому не запутаться, и чтоб вам понятнее было.


[Закрыть] двери. Другого объяснения я не вижу. И теперь, раз уж вы Глебова не убивали, давайте подумаем, как это могло произойти. Я имею в виду отпечаток пальца. Вариант, когда он появился на двери до убийства, я отметаю. Если бы вдруг у Алексея Викторовича кровь в вашем присутствии пошла, то вы бы этот случай хорошо запомнили и рассказали бы о нем и следователю, и мне. Да и потом хозяин квартиры был чистюля, и пальчик ваш, появись он на двери, долго бы не просуществовал. Значит, остается одно – вы контактировали с трупом после убийства. Разве не так? Если не так – пожалуйста, опровергайте! Я допускаю, что вы боитесь подвести кого-то и именно поэтому скрыли этот факт от следователя. Но мне прошу все же сказать правду. Впрочем, можете даже не говорить мне, зачем вы туда приезжали.