Текст книги "Есенин, его жёны и одалиски"

Автор книги: Павел Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

«Полюбили рязанского Леля». 1 октября Есенин вернулся в Петроград и на следующий день встретился с Клюевым. 25-го они вместе выступили на концерте в зале Тенишевского училища. Клюев держался степенно, говорил нараспев глуховатым тенорком. Был он среднего роста, плечистый, с густо напомаженной головой. Одной из зрительниц он показался вдвое старше Есенина. О последнем она говорила:

– Рядом с Клюевым Есенин, простой, искренний, производил чарующее впечатление: в его внешности было что-то лёгкое и ясное. Блондин с почти льняными, светлыми волосами, слегка вьющимися, Есенин был довольно коротко острижен, глаза голубовато-серые, очень живые и серьёзные, внимательные, но с какими-то удивительно озорными искорками, которые то вспыхивали, то вновь исчезали. Вообще он был красив неброской славянской красотой.

Есенин был в белой с серебром рубашке, которая положила начало театрализации его выступлений, приведшей к поддёвкам и сафьяновым сапогам.

«Петроградские ведомости» так откликнулись на этот концерт:

«Когда-нибудь мы с умилением и восторгом вспомним о сопричастности нашей к этому вечеру, где впервые предстали нам ясные “ржаные лики” двух крестьянских поэтов, которых скоро с гордостью узнает и полюбит вся Россия.

Робкой, застенчивой, непривычной к эстраде походкой вышел к настороженной аудитории Сергей Есенин. Хрупкий девятнадцатилетний крестьянский юноша с вольно вьющимися золотыми кудрями, в белой рубашке, высоких сапогах, сразу уже одним милым доверчиво-добрым, детски чистым своим обликом властно приковал к себе все взгляды.

И когда он начал с характерными рязанскими ударениями на “о” рассказывать меткими, ритмическими строками о страданиях, надеждах, молитвах родной деревни (“Русь”), когда засверкали перед нами необычные по свежести, забытые по смыслу, а часто и совсем незнакомые обороты, слова, образы, когда перед нами предстал овеянный ржаным и лесным благоуханием “Божией милостью” юноша-поэт, – размягчились, согрелись холодные, искушённые, неверные, тёмные сердца наши, и мы полюбили рязанского Леля».

Вечер в зале Тенишевского училища организовал С.М. Городецкий. Это было его последнее деяние для Есенина. В ноябре их пути разошлись. Ближайшим другом, учителем и постоянным спутником молодого поэта стал Н.А. Клюев. Началась их общая работа, которая проходила под знаком верности народным истокам.

Вскоре Сергей Александрович заключил договор на издание своей первой книги:

«1915 года, ноября 16 дня продал Михаилу Васильевичу Аверьянову в полную собственность право первых изданий в количестве трёх тысяч экземпляров моей книги стихов “Радуница” за сумму сто двадцать пять рублей и деньги сполна получил.

Означенные три тысячи экземпляров М.В. Аверьянов имеет право выпустить в последовательных изданиях.

Крестьянин села Константиново Рязанского уезда и Рязанской губернии Кузьминской волости.

Сергей Александрович Есенин.

Петроград, Фонтанка, 149, кв. 9».

Писал Есенин после возвращения в столицу мало: почти всё время занимали различные вечера, визиты к литераторам и в буржуазные семьи. Везде его принимали охотно. В богатых салонах сынки и дочки хозяев стремились показать чудо-крестьянина родителям. За ним ухаживали, его сажали на золочёный стул за столик с бронзовой инкрустацией. Дамы в умилении лорнировали его; а как только с упором на «о» он произносил «корова» или «сенокос», они приходили в шумный восторг:

– Повторите, как вы сказали? Ко-ро-ва? Нет, это замечательно! Это прелестно!

За трогательную и «нездешнюю» внешность Есенина называли «пастушком», «Лелем» и «ангелом». Женщины из литературной богемы открыто притязали на его любовь, Сергей относился первоначально к ним с вежливым опасением и приводил ближайших друзей в весёлое настроение своими сомнениями по поводу чистоты намерений девиц.

– Они, пожалуй, тут все больные, – часто повторял он.

В.С. Чернявский говорил по этому поводу:

– На первых порах Есенину пришлось со смущением и трудом избавляться от упорно садившейся к нему с ласками на колени маленькой поэтессы, говорящей всем о себе тоненьким голосом, что она живёт в мансарде «с другом и белой мышкой». Другая, сочувствующая адамизму, разгуливала перед ним в обнажённом виде, и он не был уверен, как к этому отнестись; в Питере и такие штуки казались ему в порядке вещей. Третья, наконец, послужила причиной его ссоры с одним из приятелей, оказавшись особенно решительной. Он ворчал шутливо: «Я и не знал, что у вас в Питере эдак целуются. Так присосалась, точно всего губами хочет вобрать». Но вся эта женская погоня за неискушённым и, конечно, особенно привлекательным для гурманок «пастушком» – так, по словам Сергея, ничем и не кончилась до первой его поездки в качестве эстрадного поэта в Москву.

Зимний период (1915–1916) пребывания Есенина в Петрограде оказался плодотворным в смысле знакомств с интересными и незаурядными людьми: А.М. Горьким, И.Е. Репиным, А.А. Ахматовой и М.И. Цветаевой. У маститого писателя молодой поэт восторга не вызвал.

– Впервые я увидел Есенина в Петербурге, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком пятнадцати – семнадцати лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге.

А.А. Ахматова и Н.С. Гумилёв жили в Царском Селе. Есенин и Клюев посетили их 25 декабря. С собой незваные гости прихватили «Биржевые ведомости» за этот день; в номере было напечатано одно из ранних стихотворений Сергея:

 
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
 
 
По меже, на перемётке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в чётки
Ивы – кроткие монашки.
 
 
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
 
 
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть.
 

Анна Андреевна вспоминала:

«Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный, Есенин весь сиял, показывая газету. Я сначала не понимала, чем было вызвано это его сияние. Помог понять, сам не очень мною понятый, его “вечный спутник” Клюев.

– Как же, высокочтимая Анна Андреевна, – расплываясь в улыбку и топорща моржовые усы, почему-то потупив глазки, проворковал, да, проворковал сей полудьяк, – мой Серёженька со всеми знатными пропечатан, да и я удостоился».

Номер газеты посвящался Дню Рождества Христова, и в нём были представлены произведения широко известных писателей и поэтов: Л. Андреева, Белого, Брюсова, Блока, Бунина, Волошина, Гиппиус, Мережковского, Ремизова, Скитальца, Сологуба, Тренёва, Тэффи, Шагинян, Щепкиной-Куперник. В этот «Ноев ковчег» Иероним Ясинский, председатель литературно-художественного общества «Страда», собрал всех, даже совершенно несовместимых авторов, руководствуясь одним принципом – их известностью. Немудрено было, понимая это, и засиять.

Конечно, Сергей Александрович прочитал Ахматовой поднесённое ей стихотворение, и она зачарованно слушала его: «Читал он великолепно. Я просила ещё читать, и он читал. Читая, Есенин был ещё очаровательнее. Иногда он прямо смотрел на меня, и в эти мгновения я чувствовала, что он действительно “всё встречает, всё приемлет”, одно тревожило, и эту тревогу за него я так и сохранила, пока он был с нами, тревожила последняя строка: “Я пришёл на эту землю, чтоб скорей её покинуть”».

С. Есенин и Н. Клюев. Художник В.А. Юнгер, 1915 г.

Тревожила долго, ведь Ахматова была русской Кассандрой: «…гибель накликала милым, и гибли один за другим». Анна Андреевна проводила в царство теней своего ближайшего друга Николая Владимировича Недоброво за три года до его реальной смерти. В стихотворении «Не быть тебе в живых…» предсказала смерть Гумилёва, а позднее и гибель Есенина:

 
Так просто можно жизнь покинуть эту,
Бездумно и безбольно догореть,
Но не дано Российскому поэту
Такою светлой смертью умереть.
 
 
Всего верней свинец душе крылатой
Небесные откроет рубежи,
Иль хриплый ужас лапою косматой
Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.
 

Стихотворение это называется «Памяти Сергея Есенина» и написано при его жизни! Поэтому никто его не знал: обнаружено оно было в архиве Ахматовой после её кончины. Своим проклятым даром она мучилась, и мало кто знал о нём.

Есенин, кстати, обладал высокой степенью предчувствия. На встречу с Ахматовой он шёл с интересом и ожиданием чуда. Приняли его хорошо. Анна Андреевна подарила ему поэму «У самого моря» (с дарственной надписью, конечно). Гумилёв – свой сборник «Чужое небо». Расстались дружески, и всё же что-то долго угнетало поэта.

Выступления в Москве. 1916 год начался для Есенина с поездки в Москву. 7–10 января он вместе с Клюевым выступал в лазарете для раненых при Марфо-Мариинской общине (Б. Ордынка, 34). Это медицинское заведение находилось под патронажем великой княгини Елизаветы Фёдоровны, сестры императрицы. 12-го неразлучная пара была уже в доме самой великой княгини. Художник М.В. Нестеров, оказавшийся среди приглашённых, оставил зарисовку выступавших: «В противоположном конце комнаты сидели сказители. Их было двое: один молодой, лет двадцати, кудрявый блондин, с каким-то фарфоровым, как у куколки, лицом. Другой – сумрачный, широколицый брюнет лет под сорок. Оба были в поддёвках, в рубахах-косоворотках, в высоких сапогах».

Следующее выступление Есенина и Клюева проходило в галерее Лемерсье на Петровке. Организовало его Общество свободной эстетики. Литературовед и историк русской поэзии И.Н. Розанов вспоминал: «Распорядитель объявил, что стихи будут читать сначала Клюев, потом… последовала незнакомая фамилия. “Ясенин” послышалось мне. И когда через полгода я купил только что вышедшую “Радуницу”, я не без удивления увидал, что фамилия автора начинается с “е” и что происходит она не от “ясень”, а от “осень”, по-церковнославянски “есень”».

Есенин начал своё выступление с чтения стихотворения «Сказание о Евпатии Коловрате», а Клюев – с «О Вильгельмище, царе поганом»:

 
Народилось железное царство
Со Вильгельмищем, царищем поганым –
У него ли, нечестивца, войска – сила,
Порядового народа – несусветно…
 

В перерыве И.Н. Розанов прислушивался к разговорам публики. В основном говорили о Клюеве. «Но среди слушателей раздавались и голоса, отдававшие предпочтение безвестному до сих пор в Москве Есенину перед гремевшим в обеих столицах Клюевым. Мне лично Клюев показался слишком перегруженным образами, а местами и прямо риторичным. Есенина я, как и многие другие, находил проще и свежее. Были стихотворения, понравившиеся мне целиком, например, “Корова”:

 
Дряхлая, выпали зубы,
Свиток годов на рогах.
Бил её выгонщик грубый
На перегонных полях.
 
 
Сердце неласково к шуму,
Мыши скребут в уголке.
Думает грустную думу
О белоногом телке.
 
 
Не дали матери сына,
Первая радость не прок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок…
 

Кажется, первый раз в русской литературе поэт привлекал внимание к горю коровы».

К последнему замечанию Розанова можно добавить, что Сергей Александрович любил всех животных и в стихотворении «Я обманывать себя не стану…» писал: «Для зверей приятель я хороший».

И, кстати, когда он находился в Москве, в «Биржевых ведомостях» было напечатано его замечательное стихотворение «Лисица»:

 
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
 
 
Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь…
 

Выступление петербургских гостей москвичи приняли довольно сдержанно: ни бурных аплодисментов, ни охов и ахов не было. «Жавороночек», как называл Клюев своего напарника и «сына», большинству публики понравился, фамилию его запомнили. Но и только. Конечно, это было немало, но не для молодого честолюбца, избалованного своими успехами в столице. Сдержанным оказался и отчёт об этом вечере, напечатанный 22 января в московской газете «Утро России»: «Вчера Общество свободной эстетики устроило вечер народных поэтов Н. Клюева и С. Есенина. Поэты ещё до чтения своих стихов привлекли внимание собравшихся своими своеобразными костюмами: оба были в чёрных бархатных кафтанах, цветных рубахах и жёлтых сапогах. После небольшого выступления И.И. Трояновского, указавшего, что Н. Клюев слушателям уже известен, а г. Есенин выступает в Обществе свободной эстетики первый раз, поэты начали чтение стихов. Н. Клюев прочёл былину-сказание “О Вильгельмище, царе поганом”, а г. Есенин – сказание о Евпатии Коловрате. Затем поэты читали поочерёдно лирические стихотворения. В произведениях обоих поэтов в значительной мере нашла своё отражение современная война».

И стандартное заключение: «Оба поэта имели у слушателей успех».

Симптоматично определение выступления Есенина и Клюева в Обществе свободной эстетики А.Р. Изрядновой, гражданской жены Сергея Александровича:

– В «Эстетике» на них смотрели как на диковинку.

Запись о пребывании Есенина в Москве занимает в воспоминаниях Анны Романовны один абзац. И в нём ни малейшего намёка на то, что Сергей Александрович был у неё и повидал сына, которому как раз 21 января исполнился год и один месяц. А это, по-видимому, было для Изрядновой более важно, чем отметить только факт пребывания отца её сына в Москве. Скорее всего, Есенин не сделал этого.

Было не до оставленной супруги: в Москве поэт приобщился к лёгкой интимной жизни. Никогда не хвастался этим, но однажды проговорился Л.М. Клейнборту, одному из тех, кто способствовал его продвижению на поэтический олимп.

«Он, – вспоминал Лев Максимович, – как-то обратил внимание на стихи, присланные одной поэтессой из Москвы. Заглянув в стихи, усмехнулся.

– Чему вы? – спросил я.

– Знаю я эту… блудницу… Ходили к ней.

– Ходили? – переспросил я.

– Да, не один. Ходили мы к ней втроём… вчетвером…

– Втроём… вчетвером? – с удивлением повторил я. – Почему же не один?

– Никак невозможно, – озорной огонь заблестел в его глазах. – Вот – не угодно ли?

Он прочёл четыре скабрезных стиха.

– Это её! – сказал он. – Кто её “мёда” не пробовал!

Мне бросились в глаза очертания его рта. Они совсем не гармонировали с общим обликом его, таким тихим и ясным. Правда, уже глаза его были лукавы, но в то же время всё же наивны. Губы же были чувственны; за этой чувственностью пряталось что-то, чего недоговаривал общий облик».

На царской службе. 25 марта 1916 года Есенина призвали на действительную службу. С помощью друзей он был определён в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143. На нём дважды подъезжал к линии фронта, а один раз съездил в Крым. Служба не обременяла его благодаря покровительству полковника Д.Н. Ломана, штаб-офицера для особых поручений при коменданте императорского дворца.

22 июля, в день именин вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и великой княжны Марии Николаевны, в царскосельском лазарете состоялся концерт. В нём участвовал и Есенин. Он читал стихотворение «Русь», посвящённое войне:

 
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину…
 

Никакого ура-патриотизма: война для крестьянина – беда, с потерей хозяина рушится весь уклад жизни, все тяготы тяжёлого физического труда ложатся на женщин и подростков. И все с внутренним трепетом ждут известий с фронта:

 
Затомилась деревня невесточкой –
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой,
Не погибли ли в жарком бою?
 

Да нет, вот же пишут, что живы и здоровы, обещают скоро вернуться, скучают по дому и детям:

 
Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождём.
 

Бабы, невесты, ополченцы, матери, ребятня заполняют строфы стихотворения. Для них война не героический подвиг, а неизбежная работа, такой же труд, как и в их повседневной жизни. И от него не отвертишься: хочешь не хочешь, а выполняй. Словом, перед нами Русь со всеми тяготами и радостями народной жизни.

Стихотворение имело успех и получило одобрение императрицы. «Она, – писал Есенин в одной из своих автобиографий, – после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия».

По заданию Д.Н. Ломана Сергей Александрович написал к именинам царских персон стихотворение, посвящённое великим княжнам, которое и было на концерте вручено им:

 
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.
 
 
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
 
 
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Всё ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладёт печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.
 

Концовка стихотворения загадочна: что вдруг насторожило поэта? Почему надо особо молиться за царских дочерей, которые вроде бы вполне устроены и счастливы? Выше уже упоминалось о том, что Есенин обладал провидческим даром, и возможно, что за внешним благополучием Романовых он прозревал судьбу Николая II и его семьи, видел подвалы дома Ипатьева. Кстати, народная молва связывает имя Есенина с Анастасией, младшей дочерью царя.

– Да, так оно и было. Он сам мне об этом рассказывал, когда мы познакомились, – вспоминала Надежда Вольпин. – Так и сказал: «Гуляли с Настенькой в саду».

А ещё он рассказывал, что Настенька носила ему из дома сметану в горшочке и они ели её одной ложкой, так как царевна постеснялась попросить на кухне вторую.

Озорничал великий поэт и сознательно окружал себя мифами.

Есенин не без удовольствия участвовал во всех придворных мероприятиях и готовил к изданию сборник «Голубень», который открывался циклом стихов, обращённых к императрице Александре Фёдоровне. Но как-то, встретив в Петрограде Всеволода Рождественского, с напускным раздражением жаловался ему:

– Пуще всего донимают царские дочери – чтоб им пусто было. Придут с утра, и весь госпиталь вверх дном идёт. Врачи с ног сбились. А они ходят по палатам, умиляются, образки раздают, как орехи с ёлки. Играют в солдатики, одним словом. Я и «немку» два раза видел. Худая и злющая. Такой только попадись – рад не будешь. Доложил кто-то, что есть санитар Есенин, патриотические стихи пишет. Заинтересовались. Велели читать. Я читаю, а они вздыхают: «Ах, это всё о народе, о великом нашем мученике-страдальце». И платочек из сумочки вынимают. Такое меня зло взяло. Думаю – что вы в этом народе понимаете!

Императрица Александра Фёдоровна

Да, внутренне поэт не принимал российское самодержавие; и это наглядно проявилось в его отказе от предложения Д.Н. Ломана написать (совместно с Н.А. Клюевым) книгу стихов и «запечатлеть в ней Фёдоровский собор, лик царя и аромат храмины государевой».

По распоряжению царя в Царском Селе был построен Фёдоровский городок – Кремль в миниатюре: пять домов и собор, обнесённые стеной. Конечно, и в городок, и в собор допускались только избранные. Есенин получал пропуск на богослужение в Фёдоровском Государевом соборе шесть раз: 22 и 23 октября, 31 ноября 1916 года, 1, 5 и 6 января 1917-го. Правда, этим он не хвалился, как и тем, что 3 ноября получил от императрицы Александры Фёдоровны в подарок золотые часы. То есть отказ Сергея Александровича восславить Николая II не повлиял на отношение к нему царской семьи, и послаблений со стороны полковника Ломана он не лишился.

«Не напрасно дули ветры». На какой-то небольшой промежуток времени поэт включился в активную общественную жизнь. Но это была не его стезя, и скоро он удалился в тихое Константиново. В пенатах он находился с конца мая до середины июля. Полтора летних месяца 1917 года провёл неплохо.

Часть села занимала помещичья усадьба с большим садом. Внутренность этого владения скрывал высокий бревенчатый забор. Усадьба принадлежала тридцатилетней барыне Л.И. Кашиной. Анна, прислуга Лидии Ивановны, говорила о ней:

– Она была такая тонкая, нежная, возвышенная, неспособная обидеть человека. Бывало, упрекнёт так мягко, что и не поймёшь, ругает или хвалит. И при этом вся сконфузится: ты, говорит, уж прости меня, голубушка, если не права. Всё раздавала крестьянам, деткам их маленьким. Славная, добрая и умная была барышня.

Сельчане видели Лидию Ивановну при её выездах на породистой лошади в поле. У Кашиной было двое детей, с которыми занимался Тимофей Данилин, друг детства Есенина. Как-то он пригласил его с собой; и с этого дня Сергей Александрович каждый вечер проводил у барыни. Матери его это не нравилось.

– Ты нынче опять у барыни был? – спрашивала она.

– Да, – отвечал Сергей.

– Чего же вы там делаете?

– Читаем, играем, – говорил сын и вдруг взрывался: – Какое тебе дело, где я бываю!

– Мне, конечно, нет дела, а я вот что тебе скажу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, нашла с кем играть, – закончила свои назидания Татьяна Фёдоровна.

Сергей не ответил матери и продолжал свои вечерние вояжи в усадьбу.

Как-то за завтраком заявил:

– Я еду сегодня на яр с барыней.

Татьяна Фёдоровна промолчала.

До обеда день был чудесный, но к вечеру поползли тучи и разразилась страшная гроза. Ветер ломал деревья. Дождь сильными струями хлестал по окнам. И тут с Оки раздались крики:

– Тонут! Помогите! Тонут!

– Господи, спаси его, батюшка Николай Угодник! – вырвалось у Татьяны Фёдоровны, и она побежала к реке.

Вернулась успокоенная: на переправе сорвался с тросов паром, но людей на нём не было. Сергей пришёл домой поздно ночью и через день-два отразил свои приключения в следующих поэтических строках:

 
Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.
 
 
С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
О прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле…
 

В творческом плане ветры дули в благоприятном направлении. 19–20 июня Есенин написал небольшую поэму «Отчарь», а в последующие дни – стихотворения «О Русь, взмахни крылами…», «Певущий зов» и «Товарищ».

Весной следующего года Сергей Александрович опять был в родном селе. Приехал в неурочное время – мужики делили барское владение. Есенину удалось удержать односельчан от крайностей. Совсем некстати он заболел. В Москву возвращался вместе с Кашиной. С неделю провалялся в её московской квартире. После выздоровления посвятил Лидии Ивановне стихотворение «Зелёная причёска», а события в Константинове отразил в своей лучшей поэме «Анна Снегина».

Поэма была написана прямо-таки молниеносно, но обдумывал её поэт не один день и не один месяц. Воспоминания о былом всколыхнули в памяти годы юности с прекрасной девушкой в белом и вызвали к жизни ещё один лирический шедевр:

 
Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была…
 

Последний раз Есенин и Кашина виделись в сентябре 1923 года, после возвращения Сергея Александровича из-за границы. Их встреча проходила в кафе «Стойло Пегаса». Её невольной свидетельницей стала Надя Вольпин.

«Прихожу, как условились, – вспоминала она. – Останавливаюсь в дверях. Он стоит под самой эстрадой с незнакомой мне женщиной. С виду ей изрядно за тридцать, ближе к сорока. Несомненно провинциалка. По общему облику – сельская учительница. Тускло-русые волосы приспущены на лоб и уши. Лицо чуть скуластое, волевое. Нос с горбинкой, не восточный, а чисто славянский. Рот, пожалуй, средний. Повыше меня, но значительно ниже собеседника. Так что говорит она с ним, несколько вскинув голову. Чем-то крайне недовольна.

Слов я издалека не слышу, но тон сердитой отповеди. Почти злобы. На чём-то настаивает. Требует. Есенин с видом спокойной скуки всё от себя отстраняет. Уверенно и непреложно. Мне неловко: точно я случайно подглядела сцену между любовниками.

Л. Кашина

Есенин подаёт мне знак подождать. Но с гостьей не знакомит. Женщина удалилась, бросив: “Ну что ж! Я ухожу!” Даже не кивнула на прощанье.

– Кто такая?

– Так, одна… из наших мест.

– Землячка?

– Ну да.

И у меня мелькнуло имя: Лидия Кашина!»

…Да, расставание с бывшей музой было весьма прозаично и очень далеко от тех вдохновенных чувств, которые были навеяны поэту воспоминаниями былого при работе над поэмой «Анна Снегина»:

 
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Состарившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далёкие, милые были.
Тот образ во мне не угас…