Текст книги "Есенин, его жёны и одалиски"

Автор книги: Павел Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Павел Николаев
Есенин, его жёны и одалиски

© Николаев П.Ф., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

* * *

 
Вот такой, какой есть,
Никому ни в чём не уважу…
 

С. Есенин

Глава 1. «Подлости у меня не хватает»

Поэт и женщины. Сергей Есенин был женат четыре раза. С первой женой, А.Р. Изрядновой, прожил в гражданском браке около полугода. Его второй супругой была З.Н. Райх. Брачная связь с ней оказалась более продолжительной (формально), но фактически вместе – менее года. Со знаменитой танцовщицей Айседорой Дункан узы Гименея связывали Есенина до конца жизни (этот брак официально не был расторгнут), но фактически прожил с ней Сергей Александрович около двух лет. В браке с С.А. Толстой состоял официально три с половиной месяца.

Продолжительные связи разной степени интимности были у Есенина с Н. Вольпин и Г. Бениславской. Об остальных поэт сказал коротко, но ёмко:

 
Много женщин меня любило,
Да и сам я любил не одну.
 

На вопрос лучшего друга А. Мариенгофа «сколько?» – не задумываясь ответил: тысячи три. Анатолий, знавший каждый день жизни приятеля, спокойно обрезал его притязания на донжуанство:

– Не бреши!

– Ну триста, – понизил статистику своих успехов поэт.

– Ого!

– Ну тридцать, – ещё скинул Сергей Александрович.

Другой участник этой застольной беседы «на троих», Эмиль Кроткий, передаёт этот диалог несколько иначе:

«Шёл у нас как-то разговор о женщинах. Сергей щегольнул знанием предмета:

– Женщин триста-то у меня, поди, было.

Смеёмся.

– Ну уж и триста!

Смутился.

– Ну тридцать.

– И тридцати не было!

– Ну… десять?

На этом и помирились. Смеётся вместе с нами. Рад, что хоть что-то осталось».

Есенин не был бабником. Один из приятелей поэта писал по этому поводу: «С женщинами, говорил он, ему трудно было оставаться подолгу. Он разочаровывался постоянно и любил периоды, когда удавалось жить “без них”. Но когда чувственная волна со всеми её обманами захлёстывала его на время, то опять-таки по-старому – “без удержу”. Обо всём этом говорил он попросту, по-мужски, и смеясь, но без грусти и беспокойства».

Не желая надолго связывать себя с той или иной женщиной, Есенин легко шёл на случайные связи.

16 февраля 1923 года, высланный из Парижа, он прибыл в Берлин и сразу дал интервью о А. Дункан. Назвал её мегерой, а жизнь с ней адом. Обещал спрятаться от её преследований в Сибири, а если она найдёт его там, он повесится.

Кроме представителей прессы в номере были девушки, которых притащил с собой приятель поэта А. Кусиков. На вопросы журналистов Сергей Александрович отвечал лёжа, положив голову на колени одной из них и рассеянно поглаживая другую.

 
Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Каждый день к себе теряю жалость,
Не смиряясь с горечью измен.
 
 
Я всегда хотел, чтобы сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых,
Что ж ищу в очах я этих женщин –
Легкодумных, лживых и пустых?
 
 
«Может, поздно, может, слишком рано…»
 

Афиша 1918 года

Лёгкому, безответственному отношению поэта к браку и женщине очень способствовала политика большевиков, активно проводивших в 1918–1925 годах так называемую сексуальную революцию. Глава правительства В.И. Ленин полагал: «Все запреты, касающиеся сексуальности, должны быть сняты». А. Коллонтай, нарком государственного призрения (охрана материнства и младенчества), проповедовала инстинкт воспроизводства и «оголённое» общение полов, без всяких любовных переживаний.

С первых месяцев советской власти широко обсуждались вопросы взаимоотношения полов. Большевики доказывали, что женщина должна быть самостоятельна. Она не может принадлежать ни мужу, ни родителям и имеет право выбирать себе любое количество половых партнёров. Газеты того времени призывали:

«Жёны, дружите с возлюбленными своих мужей!»

«Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своего мужа, а муж рекомендует жене своих товарищей».

На I Всероссийском съезде союзов рабочей и крестьянской молодёжи (1918) в устав комсомола был внесён следующий пункт: «Любая комсомолка должна сексуально удовлетворять любого комсомольца, как только он об этом попросит»[1]1
  Не случайно Есенин рвался «задрав штаны бежать за комсомолом».


[Закрыть]. Этот пункт устава существовал до 1929 года.

Вместе с обобществлением земли и орудий труда большевики пытались национализировать и женщин. На исходе второго месяца Октябрьской революции Саратовский Совнарком принял следующее постановление:

«До сих пор лучшие экземпляры прекрасного пола являлись собственностью буржуев и империалистов, чем нарушалось правильное продолжение человеческого рода. Поэтому с 1 января 1918 года право постоянного владения женщинами, достигшими 17 лет и до 30 лет – отменяется. Женщины изымаются из частного постоянного владения и объявляются достоянием всего трудового народа.

За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право на внеочередное пользование своей женой. Но в случае противодействия бывшего мужа в проведении сего декрета в жизнь, он лишается своего права. Граждане мужчины имеют право пользоваться женщиной не чаще 4-х раз за неделю и не более 3-х часов. Каждый мужчина, желающий воспользоваться экземпляром народного достояния, должен представить от рабочего комитета удостоверение о своей принадлежности к трудовому классу».

Активистам борьбы за свободную любовь выдавали спецмандаты: «Предъявителю сего мандата товарищу Карасёву предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц возрастом от 16 до 20 лет, на кого укажет товарищ Карасёв. Главком Иващев».

К такому раскрепощению женщин звали идеологи сексуальной свободы Лев Троцкий, Карл Радек (любимец Ленина), Инесса Арманд (любовница вождя), неистовая комиссарша Лариса Рейснер и первая женщина-министр Александра Коллонтай.

В декабре 1918 года в Петрограде прошёл первый парад секс-меньшинств. На улицы города вышли колонны лесбиянок. Узнав об этом, Ленин радостно воскликнул: «Так держать, товарищи!»

В 1919 году в Москве прошла первая демонстрация обнажённых проповедников разрушения буржуазной семьи и морали. Это были так называемые «дети солнца». Они ходили совершенно голыми, украшенные только красными лентами через плечо с лозунгом: «Долой стыд!» В таком виде они появлялись и в общественных местах. Транспаранты демонстрантов гласили:

«Мы дети солнца и воздуха!»

«Товарищ, дави в себе стыд – этот буржуазный пережиток прошлого!»

«Свободные половые отношения – в массы!»

«Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела!»

В судебной практике признавалось многоотцовство. Если женщина жила с несколькими мужчинами одновременно, алименты на родившегося ребёнка выплачивали все. Рожай – не хочу!

Процветала безотцовщина. До 50 % детей, родившихся до 1925 года, имели только одного родителя – мать. Было много сирот, воспитание которых легло на плечи государства, и его руководство опомнилось. Ленин, ранее приветствовавший отказ от буржуазной морали, вдруг заявил:

– Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости.

Разврату, опрометчиво узаконенному властью, был дан отбой. Случилось это в год гибели Есенина.

Поэт разорвал связь со всеми своими жёнами, бегал от Дункан, скрывался от Бениславской и Толстой – с женщинами, по его признанию, ему было трудно оставаться сколь-нибудь продолжительное время. С.М. Городецкий, один из тех, кто вводил Сергея Александровича в большую литературу, говорил по поводу его отношений с женщинами:

– Этот сектор был у него из маловажных.

Есенин признавался Н. Вольпин по этому поводу: «Я с холодком».

Захар Прилепин, автор монументального труда «Есенин», пришёл к такому выводу об отношениях великого поэта с женщинами: «Влечение к женщинам у Есенина было спорадическим, а привычка держать дистанцию – постоянной».

Сам поэт за пять дней до своей гибели заявил писателю А.И. Тарасову-Родионову: «Нужно было удовлетворить потребность – и удовлетворял». Но, почувствовав, что такая откровенность попахивает цинизмом, дал более развёрнутый и цивилизованный ответ по затронутой теме:

– Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы ни уверял в том же сам себя – всё это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это искусство. Да, искусство для меня дороже всяких друзей, и жён, и любовниц. Вся моя жизнь – это борьба за искусство. И в этой борьбе я швыряюсь всем, что обычно другие считают за самое ценное в жизни.

Поразительная целеустремлённость!

Ведь решение о принесении себя в жертву поэзии Есенин принял девятнадцатилетним ребёнком:

 
Тогда впервые
С рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств
Вскружилась голова.
И я сказал:
Коль этот зуд проснулся,
Всю душу выплещу в слова.
 
 
И, заболев
Писательскою скукой,
Пошёл скитаться я
Средь разных стран,
Не веря встречам,
Не томясь разлукой,
Считая мир весь за обман.
 
 
«Мой путь»
 

Ради чарующего слова Есенин отринул любовь, семью, отцовство. Но к женщинам его тянуло – только они могли дать ему то, что недополучил он в жизни:

 
Что желать под житейскою ношею,
Проклиная удел свой и дом?
Я хотел бы теперь хорошую
Видеть девушку под окном.
 
 
Чтоб с глазами она васильковыми
Только мне –
Не кому-нибудь –
И словами и чувствами новыми
Успокоила сердце и грудь.
 
 
«Листья падают, листья падают…»
 

Поэт жаждал ласки, хотел, чтобы его все любили, боготворили и не перечили. Такими, в сущности, и были все его жёны и сожительницы, поставившие себя в положение рабынь, одалисок поэтического гарема. (О кратковременных связях Есенина и говорить не приходится.)

 
Сад полышет, как пенный пожар,
И луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова «милый».
«Синий май. Заревая теплынь…»
 
 
Увядающая сила!
Умирать так умирать!
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
 
 
Чтоб все время в синих дрёмах,
Не стыдясь и не тая,
В нежном шелесте черёмух
Раздавалось: «Я твоя».
 
 
«Ну, целуй меня, целуй…»
 

В поэте легко соединялось, казалось бы, несочетаемое. Л. Клейнборт отметил это при первой же встрече с ним:

«Мне бросились в глаза очертания его рта. Он совсем не гармонировал с общим обликом его, таким тихим и ясным. Правда, уже глаза его были лукавы, но в то же время всё же наивны. Губы же были чувственны; за этой чувственностью пряталось что-то, чего не договаривал общий облик. Он вдруг сказал:

– Я баб люблю лучше… всякой скотины. Иной раз совсем без ума станешь. Но глупей женского сердца нет ничего».

Известно, что Есенин очень любил животных и посвятил великолепные стихи собакам, корове, лисице, волку. Для него сопоставление животного и женщины не было оскорбительно, но всё же! И в такой форме: «Лучше всякой скотины»! Мог бы подобрать и другое сравнение – не посчитал нужным, оно соответствовало его внутреннему убеждению.

Во внешнем отношении к женщинам Есенин был сдержан, с жёнами и подругами хамоват и груб до изуверства. Но… но при всём этом женщины прощали ему пьянство, измены, оскорбления, рукоприкладство, брошенных детей и много чего ещё. Мать С.А. Толстой не любила зятя, но, увидав его на смертном одре, вдруг осознала то, чего не понимала при его жизни:

– Не могу сказать, что я шла туда[2]2
  Туда – в Дом печати.


[Закрыть] с хорошим чувством. Я слишком страдала и возмущалась за дочь, но главным образом меня возмущали эти его «друзья», проливающие теперь крокодиловы слёзы, а в сущности, много повинные в его гибели и болезни. Его мне было жалко только как погибшего человека, и уже давно погибшего. Но когда я подошла к гробу и взглянула на него, то сердце моё совершенно смягчи лось, и я не могла удержать слёз. У него было чудное лицо, такое грустное, скорбное и милое, что я вдруг увидела его душу и поняла, что, несмотря на всё, в нём была хорошая, живая душа.

Песня и мечта. На закате своей короткой жизни С.А. Есенин, итожа пройденный путь, вспомнил свою первую любовь:

 
В пятнадцать лет
Взлюбил я до печёнок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь.
 

«Мой путь»

Жениться юный поэт собирался на Анне Сардановской, племяннице отца Иоанна, священника Константиновской церкви. Вот какой видел Сергей любимую:

 
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
 

Сергей был своим в доме священника, и Марфуша, экономка отца Иоанна, докладывала его матери:

– Ох, кума, у нашей Анюты с Серёжей роман. Уж она такая проказница, ведь скрывать ничего не любит. «Пойду, говорит, замуж за Серёжку», и всё это у неё так хорошо выходит.

Они и не скрывали. Как-то прибежали в церковь и попросили монашку разнять их руки, заявив ей: «Мы любим друг друга, и пусть кто первый изменит, или женится, или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом!»

В 1912 году Есенин окончил Спас-Клепиковскую второклассную учительскую школу и стал собираться к отъезду в Москву. 8 июня в Константинове отмечали престольный праздник иконы Казанской Божией Матери, на котором молодёжь села гуляла, устраивала разные игры, принимала гостей. К Анне приехала подруга Мария Бальзамова. Сергей приглянулся ей, и она предложила ему дружить. Юный поэт не возражал – Мария ему понравилась. («Эта девушка – тургеневская Лиза из “Дворянского гнезда”», – говорил Сергей позднее.)

Анне и её сестре взаимопритяжение Сергея и Марии, конечно, было не по сердцу. После отъезда гостьи они устроили «изменнику» обструкцию. «Надо мной смеялись», – негодовал Есенин. Это над ним – молодым дарованием, о котором завтра заговорит вся Москва! Амбиции и самолюбие молодого человека, пописывающего стишки, были беспредельны. И выход из сложившейся ситуации он видел один:

– Я выпил, хотя не очень много, эссенции. У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного всё застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю почему, вдруг начал пить молоко, и всё прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять всё прошло, и никто ничего-ничего не узнал.

Это была первая попытка самоубийства, мысль о котором (явно или в скрытой форме) сопровождала Есенина всю жизнь. Он говорил по этому поводу:

– Поэту необходимо чаще думать о смерти, только памятуя о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь.

Лирика молодого поэта была насыщена погребальными звуками:

 
Покойся с миром, друг наш милый,
И ожидай ты нас к себе.
Мы перетерпим горе с силой,
Быть может, скоро и придём к тебе.
 
 
«К покойнику»
 
 
Но ведь я же на родине милой,
А в слезах истомил свою грудь.
Эх… лишь, видно, в холодной могиле
Я забыться могу и заснуть.
 
 
«Слёзы»
 
 
Нет, уж лучше тогда поскорей
Пусть я уйду до могилы,
Только там я могу, и лишь в ней,
Залечить все разбитые силы.
 
 
«Пребывание в школе»
 

…Высокое чувство юного поэта не выдержало первого же испытания – любовь ушла, но не забылась: «Пусть порой мне шепчет синий вечер, / Что была ты песня и мечта…»

Стихотворение «Не бродить, не мять в кустах багряных…», откуда взяты приведённые выше строчки, было написано в 1916 году. В это время Есенин служил санитаром в Царском Селе (теперь город Пушкин). Пользуясь покровительством полковника Д.Н. Ломана, он откровенно бездельничал и, по его собственному признанию, шатался из угла в угол, мешая работать другим.

Словом, свободное время у уже признанного поэта было, и он начал переписку с Анной Сардановской. Она жила в это время в селе Дединово (ныне Луховицкого района Московской области). Писем скопилась целая пачка, сохранилось одно. В нём Сергей Александрович извиняется за своё плохое поведение при встрече с Анной в Константинове, оправдываясь влиянием города: «В тебе, пожалуй, дурной осадок остался от меня, но я, кажется, хорошо смыл с себя дурь городскую. Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой».

То есть ты люби меня, а я буду делать всё, что хочу, даже вопреки тебе. Это уже начало хамского отношения Есенина к женщинам. А чего вы хотите, ведь любит больше, чем скотину!

А. Сардановская

Характерно и окончание письма: «Прости, если груб был с тобой, это напускное. Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя». Так и хочется добавить: между двумя кружками.

В 1918 году Анна вышла замуж за учителя школы в селе Дединово В.А. Олоновского. 7 апреля 1921 года она умерла при родах. Есенин, узнав об этом, был поражён кончиной двадцатипятилетней женщины. И.В. Грузинов, старый приятель поэта, записал в тот день:

«Весна, Богословский переулок, дом 3.

Есенин расстроен. Усталый, пожелтевший, растрёпанный. Ходит по комнате взад и вперёд. Переходит из одной комнаты в другую. Наконец садится за стол в углу комнаты:

– У меня была настоящая любовь. К простой женщине. В деревне. Я приезжал к ней. Приходил тайно. Всё рассказывал ей. Я давно люблю её. Горько мне. Жалко. Она умерла. Никого я так не любил. Больше я никого не люблю».

Свидетельство Грузинова требует некоторого уточнения. Юноша Есенин любил девушку, а не женщину. К замужней Анне он ездить не мог – сельская учительница не могла рисковать своей репутацией, и никаких данных об этом нет. К тому же и любви между ними давно уже не было. Константиновская Марфуша докладывала матери поэта:

– Потеха, кума! Увиделись они, Серёжа говорит ей: «Ты что же замуж вышла? А говорила, что не пойдёшь, пока я не женюсь». Умора, целый вечер они трунили друг над другом.

Подтрунивали над собой Сергей и Анна летом 1918 года. К этому времени Есенин не только дважды женился, но и имел двоих детей – сына Юрия, трёх с половиной лет, и дочь Таню, только-только родившуюся.

Конечно, поэт был человеком эмоциональным, с тонкой психикой. Известие об уходе Анны в мир иной сильно расстроило его. Ведь она была не только его первой любовью, но и воспоминанием о юности, светлой и чистой. Песня и мечта уже давно были в прошлом. У дверей квартиры № 27 в Богословском переулке, 3, стояли реальные Екатерина Эйгес, Надежда Вольпин и Галина Бениславская. А где-то за ними просматривалась фигура неподражаемой американской босоножки Айседоры Дункан. Когда тут горевать о простой русской женщине!

Роман в письмах. В июле 1912 года шестнадцатилетний Есенин приехал в Москву. Первое время жил с отцом в Большом Строченовском переулке, 24. Александр Никитич пристроил сына в контору мясной лавки Н.В. Крылова. «Но такая работа, – рассказывал позднее Есенин, – мне очень не понравилась, самый запах сырого мяса был противен».

С. Есенин, 1914 г.

Окружение ни в конторе, ни по месту жительства ничего не могло дать юноше с высокими потребностями и тонкой, легко ранимой психикой. Свою неудовлетворённость бытием Сергей изливал в письмах единственному другу: «Дорогой Гриша! Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живёшь или нет? Уж очень она протекает однообразно. Ну, ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. “Живу ли я, или жил ли я?” – такие задаю себе вопросы, после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться».

Кроме окружения, юношу не устраивали и отношения с хозяйкой, женой Крылова, которая требовала, чтобы при её появлении все работники вставали. Отец пробовал увещать его:

– Ты что же творишь, сынок?

– А я поэт, – отвечал Сергей, – вставать не буду и вообще – ухожу, чтобы стать знаменитым.

Александр Никитич пытался вразумить упрямца:

– Сын, и я читал и Пушкина, и Лермонтова, и Толстого. Знаешь, в чём правда? Они помещиками были, и на каждого работало по триста человек. А на тебя кто будет работать? Ты же с голода умрёшь.

Не умер. Устроился в книгоиздательство «Культура», а после его закрытия в типографию товарищества И.Д. Сытина. В свободное время Есенин бегал по редакциям газет и журналов – стихи не брали. Но он был активен и искал авторитеты, которые могли бы подтвердить незаурядность его таланта. Так ему удалось встретиться с известным литературоведом и историком русской поэзии XIX столетия профессором П.Н. Сакулиным. Павел Никитич дал самый положительный отзыв о творениях молодого поэта, особенно выделив следующее:

 
Выткался на озере алый свет зари,
На бору со звонами плачут глухари
 
 
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
 
 
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
 
 
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
 
 
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
 
 
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска весёлая в алостях зари.
 

Профессор был удивлён, что это весьма зрелое стихотворение Есенин написал в пятнадцать лет; одобрил и другие опыты юноши. Расстались довольные друг другом. По свидетельству Николая Сардановского, товарища Сергея по Константинову, «он с восторгом рассказывал свои впечатления о разговоре с профессором».

За год с небольшим безвестный крестьянский паренёк получил признание в литературной среде старой столицы. Казалось бы, чего уж лучше – живи да радуйся. Так нет – в начале апреля произошла ссора с отцом, и Сергей сообщал Г. Панфилову:

«Дорогой Гриша!

Извини, что так долго не отвечал. Был болен, и с отцом шла неприятность. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу. Теперь на квартиру к нему хожу редко. Он мне сказал, что у них “мне нечего делать”.

Пишу письмо, а руки дрожат от волнения. Ещё никогда я не испытывал таких угнетающих мук.

 
Грустно, душевные муки
Сердце терзают и рвут,
Времени скучные звуки
Мне и вздохнуть не дают.
 

Жизнь… Я не могу понять её назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно».

Закончил Есенин это письмо строфой из поэмы… «Смерть», над которой работал в апрельские дни, перед Пасхой.

Здесь, по-видимому, надо обратить внимание читателя на категорическое заявление Есенина «Я один». Действительно, первый друг Сергея Николай Сардановский остался в прошлом. Второй – Гриша Панфилов – был далеко. Отец фактически отказался от сына, а мать Сергей узнал где-то к восьми годам. Татьяна Фёдоровна ушла из семьи вскоре после рождения сына, а когда вернулась, вымещала свои горести на Сергее и его сестре Кате. То есть мальчик рос в неблагополучной семье, что сказалось и на его характере, и на его психике. После ссоры с отцом он говорил:

– Мать нравственно для меня умерла уже давно, а отец, я знаю, находится при смерти.

Духовное одиночество неординарной (но ещё незрелой) личности – это тоска и постоянные терзания. Своими душевными муками Сергей попытался поделиться кое с кем из коллег по работе, но понимания не нашёл. «Меня считают сумасшедшим, – писал он 23 апреля Грише Панфилову, – и уже хотели везти к психиатру, но я послал всех к сатане и живу, хотя некоторые опасаются моего приближения. Ты понимаешь, как это тяжело, однако приходится мириться с этим…»

Что же хотел поведать людям будущий гений? Читайте:

«Все люди – одна душа. В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение.

Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны. Жизнь в обратной колее. Счастье – удел несчастных, несчастье – удел счастливых. Ничья душа не может не чувствовать своих страданий, а мои муки – твоя печаль, твоя печаль – мои терзания. Я, страдая, могу радоваться твоей жизнью, которая протекает в довольстве и наслаждении в истине. Вот она, жизнь, а её назначение Истина…» Словом, возлюби ближнего, как самого себя.

* * *

Почти сразу после устройства в Москве Есенин поспешил оповестить о себе Марию Бальзамову. «Тяжёлая, безнадёжная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или – жить, или – не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь?»

М. Бальзамова

Тяготы бытия станут основной темой в московской корреспонденции поэта. 18 августа об этом же он писал Грише Панфилову, но при этом помянул и о нечто светлом для него – Марии Бальзамовой, девушке, близкой героиням Тургенева «по своей душе и по всем качествам». «Я простился с ней, – писал молодой поэт, – знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти…»

Но в следующем письме, отправленном Грише через неделю, Есенин вдруг заявил о нечто противоположном – о намерении установления контактов с Марией: «Желаешь если, я познакомлю вас письмами с М. Бальзамовой. Она очень желает с тобой познакомиться, а при крайней нужде хоть в письмах. Она хочет идти в учительницы с полным сознаньем на пользу забитого и от света гонимого народа».

Действительно, Мария, окончив епархиальное училище, с сентября начала работать в школе села Калитинка Рязанской губернии. Первое время ей было не до любовных изъяснений, и связь с Сергеем она установила только к окончанию учебного года: «Думаешь ли ты опять в Калитинку на зимовку?» – спрашивал её Есенин в одном из своих первых писем.

В нём же он писал о необходимости их встречи, так как их знакомство было мимолётным, они, по существу, не знают друг друга, и он не уверен в прочности её чувства: «Я боюсь только одного: как бы тебя не выдали замуж. Приглянешься кому-нибудь, и сама… не прочь – и согласишься. Но я только предполагаю, а ещё хорошо-то не знаю. Ведь, Маня, милая Маня, слишком мало мы видели друг друга. Почему ты не открылась мне тогда, когда плакала? Ведь я был такой чистый тогда, что и не подозревал в тебе этого чувства, я думал, так ты ко мне относилась из жалости, потому что хорошо поняла меня. И опять, опять: между нами не было даже, – как символа любви, – поцелуя, не говоря уже о далёких, глубоких и близких отношениях, которые нарушают заветы целомудрия, и от чего любовь обоих сердец чувствует больше и сильнее».

Письмо насыщено сетованиями на судьбу и бьёт на жалость, откровенно взывает к ней: «Ох, как тяжело, Маня! Слишком больно!

Я слышал, ты совсем стала выглядеть женщиной, а я пред тобою мальчик. Да и совсем невзрачный».

В конце письма Есенин упомянул о своей последней работе и тоже в уничижительном для себя антураже: «Пишу поэму “Тоска”, где вывожу под героем самого себя и нещадно критикую и осмеиваю. Что же делать, – такой я несчастный, что и сам себя презираю. Только тебя я не могу понять: смешно, право, за что ты меня любишь? Заслужил ли? Ведь это было как мимолетное виденье».

В письме от 1 июня 1913 года Есенин выступает радетелем за бедный русский народ. Поводом к этому послужил рассказ Бальзамовой о краже в их селе коровы и осуждение кражи местным священником. По мнению молодого поэта, это ерунда по сравнению с тем, в какое положение поставлен народ, и он спрашивал «любимую»: «Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он (народ. – П. Н.) заплатит вам[3]3
  Вам – интеллигенции, к которой относилась Бальзамова, будучи учительницей.


[Закрыть] за все свои унижения и оскорбления? Зачем вы его не поддерживаете – для того, чтобы он не сделал чего плохого благодаря своему безвыходному положению? Зачем же вы на его мрачное чело налагаете клеймо позора? Ведь оно принадлежит вам, и через ваше холодное равнодушие совершают подобные поступки».

Конечно, все вопросы были риторическими, и свою филиппику Сергей заключил примирительной фразой: «Конечно, милая Мария, я тебя ругаю, но и прощаю всё по твоей наивности».

Продолжительная связь с девушкой (хоть и платоническая) уже надоедает Есенину, и он с раздражением спрашивал в письме: «Зачем ты мне задаёшь всё тот же вопрос?» Но на известные вопросы так реагируют только в одном случае: когда не хотят их слышать. Понимая это, адресат Марии поправился: «Ну конечно, конечно, – люблю безмерно тебя, моя дорогая Маня. Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны».

Надломаны сейчас, а как в будущем, желательно ближайшем? О, поэт ждёт его, надеется на лучшее: «Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу. Ах, как будет мне хорошо забыть все свои волненья у твоей груди».

И тут же сомнения. Или намёк? Не обольщайся, мол, пустыми надеждами: «А может быть, все это мне не суждено! И я должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, прощай сладкие надежды утешенья, моя суровая жизнь не должна испытать этого».

Словом, успокоил, взбодрил «любимую».

Отправив Марии столь двусмысленное по содержанию письмо, Есенин решил, что она всё поймёт правильно и больше надоедать ему не будет. Своими дипломатическими способностями поспешил поделиться с Гришей: «Письмами её я славно истопил бы печку, но чёрт намекнул меня бросить их в клозет. Бумага, весом около пуда, всё засорила, пришлось вызвать водопроводчика».

Но девушка, обеспокоенная состоянием любимого (его выговор ей, его ни «да», ни «нет» на её прямые вопросы), ответила молниеносно. Это был бальзам на душу, но пришлось оправдываться. Об уничтоженных письмах Сергей выдал, конечно, другую версию, чем Грише:

«Я подумал, что я тебе причиняю боль, а потому ты со мной не желаешь иметь ничего общего. С тяжёлой болью я перенёс свои волнения. Мне было горько и обидно ждать это от тебя. Ведь ты говорила, что никогда меня не бросишь. Ты во всём виновна, Маня. Я обиделся на тебя и сделал великую для себя рану. Я разорвал все твои письма, чтобы они более никогда не терзали мою душу».

И в этом, конечно, виновата она, Мария: «Но виновата ты. Я не защищаю себя, но всё же, ты, ты виновная». (В этом весь Есенин: никогда никакой вины за собой он не признаёт – он всегда прав, потому что – гений[4]4
  В переписке с Бальзамовой Есенин помалкивал о своей гениальности, но с Гришей Панфиловым вопрос этот уже обсуждал.


[Закрыть].)

Виновна, но тем не менее: «Надеюсь, что ты мне всё простишь, и мы снова будем жить по-прежнему, и даже лучше. Глубоко любящий тебя С. Есенин».

Конечно, Мария простила (и впредь Есенина будут прощать все женщины без исключения). Ободрённый поэт в следующем письме (от 20.06.13) уже не стенал, а заговорил о литературе. Сообщил об окончании драмы:

 
«Пророк» мой кончен, слава Богу,
Мне надоело уж писать.
Теперь я буду понемногу
Свои ошибки разбирать.
 

Как бы между прочим спрашивал Марию, не читала ли она в журнале «Русское слово» статьи Яблоновского:

«Я с ним говорил по телефону относительно себя, он просил прислать ему все мои вещи. У меня теперь много.

Теперь у меня есть ещё новый друг, некто Исай Павлов, по убеждениям сходен с нами (с Панфиловым и мною), последователь и ярый поклонник Толстого, тоже вегетарианец. Он увлекается моими твореньями, заучивает их наизусть, поправляет по своему взгляду и наконец отнёс Яблоновскому. Вот я теперь жду, что мне скажут».