Текст книги "Небывальщина"

Автор книги: Павел Якушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– А можно по другой? какъ-то заискивая, ласково смотря, спросилъ меня хозяинъ.

– И по другой можно!

Мы опять выпили.

– Да вы закусите хорошенько!..

Мы и закусили.

Когда было выпито и закушено довольно, стали влетать къ намъ въ залъ барышни – дочери… Да всѣ причесанныя, да всѣ приглаженныя, да всѣ опрятныя:– хоть сейчасъ въ столицу!.. И куда дѣвалось это прежнее неряшество?! Я думаю, что онѣ не имѣли никакого желанія передъ разносчикомъ очень чиниться, а для самихъ ихъ чистота и опрятность были дѣломъ совершенно лишнимъ; но передъ человѣкомъ ихъ круга, за каковаго онѣ, повидимому, меня приняли, имъ неловко было явиться неглиже, а потому, воротнички на нихъ были безукоризненно чисты, а платья такъ и шурстѣли отъ крахмала.

– Пойдемте въ гостинную, сказана одна барышня, послѣ обычныхъ привѣтствій.

Мы съ барышнями пошли въ гостинную, а баринъ куда то скрылся.

– Ахъ, какъ вы насъ удивили, Павелъ Ивановичъ! залепетали одна за другой барышни.

– Позвольте узнать: чѣмъ?

– Да какъ же, Павелъ Ивановичъ!..

И какъ эти барышни узнали, что меня зовутъ Павломъ Ивановичемъ?.. Можетъ быть, догадливый человѣкъ и скажетъ какъ это онѣ узнали, но для меня это осталось тайною или, какъ говорилъ блаженныя памяти Кайдановъ: покрыто мракомъ неизвѣстности.

– Удивили! Удивили!

– Чѣмъ же?

– Пришли разносчикомъ! лепетала одна сестрица.

– Разносчикомъ! визжала другая.

– Разносчикомъ! подвизгивала третья.

– На это были причины, о которыхъ я уже имѣлъ честь объявить вашему батюшкѣ.

– Какія?.. Какія?.. Какія? сыпалось на меня со всѣхъ сторонъ.

Я сказалъ.

– Что, Павелъ Ивановичъ, въ сухомятку съ барышнями разговаривать?! закричалъ баринъ, входя въ комнату, – пойдемте-ка, выпьемте по одной: скоро обѣдать!

Я глянулъ на барина, баринъ также преобразился: изъ сальнаго халата онъ вылѣзъ и нарядился въ сюртукъ, и былъ – баринъ какъ баринъ, какъ быть должно.

– Пойдемъ-ка, выпьемъ!

– Пойдемте!

Мы въ залѣ выпили, закусили и опять вернулись въ гостиную къ барышнямъ, которыя хотѣли мнѣ что-то сказать, что ясно видно было, да не рѣшались.

– А у васъ, Павелъ Ивановичъ, мои барышни бѣлила да румяна, какъ слышно, покупали? заговорилъ баринъ, садясь на диванъ и пережевывая закуску.

– Да, торговали….

– Ахъ, какой вы, папа!

И это «ахъ какой вы, папа!», изъ десяти прекрасныхъ устъ, повторялось по крайней мѣрѣ разъ тридцать, а можетъ быть и гораздо, гораздо больше…

– Ха-ха ха! ревѣлъ баринъ.

– Папа! папа! пищали барышни.

– Бѣлиться вздумали!.. Румяниться вздумали! задыхаясь отъ смѣха, кричалъ баринъ.

– Не вѣрьте, не вѣрьте папѣ, Павелъ Ивановичъ, не вѣрьте! визжали несчастныя барышни.

– Я и не вѣрю!

– Нѣтъ?.. Ха-ха-ха! Не хотѣли бѣлиться, не хотѣли румяниться; такъ вы скажите Павлу Ивановичу: за какимъ дѣломъ вамъ понадобились и бѣлила и румяна! Ха-ха-ха, за какимъ дѣломъ? На что?

– Вѣдь вы знаете, папа!

– Ничего не знаю, рѣшительно отвѣчалъ папа, чтобы подзадорить дочекъ.

– Я вамъ скажу, Павелъ Ивановичъ, для чего, заговорила, потупившись, одна барышня.

– Ха-ха-ха! А ну, говори!

– У насъ есть кормилица…

– Кормилица!.. Ха-ха-ха!

– Которую мы всѣ любимъ, лепетала барышня.

– Ври, ври! бормоталъ баринъ.

– Видите, Павелъ Ивановичъ, у насъ есть кормилица, которую мы очень, очень любимъ, заговорила другая барышня, – а теперь…

– Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.

– Теперь…

– Что теперь?

– Увидѣли у васъ бѣлила и румяна…

– Ну?

– Вотъ и хотѣли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардѣвшись, барышня. – Это совершенная правда.

Я, какъ вѣжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился; не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убѣдительно она говорила.

– Повѣрьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!

– Да тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго, отвѣчалъ я…

– Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ всѣ барышни.

– Врите! крикнулъ папа.

– Какой вы, папа, право

– Толкуй!..

– Право, папа…

– Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмѣстѣ пообѣдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ дѣвками даромъ толковать!

– Пойдемте, пойдемте! отвѣчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всѣхъ сцену. – Пойдемте!

Мы пошли обѣдать. Пообѣдали. Послѣ обѣда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обѣдать и только послѣ обѣда я могъ пуститься опять въ дорогу.

На прощаньи я предложилъ барышнямъ для ихъ «кормилицы, которую онѣ такъ любятъ», по банкѣ бѣлилъ и румянъ.

– Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.

– Ничего вы мнѣ не должны, отвѣчалъ я, передавая свой товаръ.

– Какъ?!

– Да такъ, – ничего.

– Вѣдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни. – Что они вамъ стоютъ?

– Двадцать копѣекъ.

– Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копѣекъ? конфузясь, отвѣчали барышни.

– Нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ ихъ не получать.

Барышни еще больше сконфузились.

Я простился и ушелъ.

ІІІ

Мнѣ право жаль, что я не умѣю составить картину, имѣя подъ руками все: и содержаніе, и краски; и что у меня одного только недостаетъ, какъ сгруппировать въ одну картину все, что было у меня подъ рукой. Поэтому я буду продолжать свою небывальщину такъ, какъ началъ.

Дѣло было на святой недѣлѣ во Владимірской губерніи; а въ этой губерніи, въ это время, часто бываетъ середина или, лучше сказать, начало весны: вездѣ въ поляхъ снѣгъ таетъ, прогалинки показываются, а въ вершинахъ (по-орловски) или въ оврагахъ зажоры ^[2] становятся.

Я уже говорилъ, что я въ то время съ коробкомъ торговалъ; остановишься, бывало, въ какой нибудь деревнѣ, а уже изъ этой деревни свои походы дѣлаешь.

Вотъ пошолъ я въ походъ со своей стоянки, обходилъ нѣсколько деревень и поздно вечеромъ пошолъ на главную свою квартиру, только тутъ бѣда со иной случилась: надо было свернуть изъ деревни направо, а я пошелъ все прямо; шолъ, шолъ, – все деревни нѣтъ, а въ полѣ зги божіей не видать!.. Прошолъ я верстъ 5, 6… должно быть, и около десятка верстъ набралось, я все иду впередъ… Вышелъ я на торную дорогу и обрадовался: должно быть, жилье близко… Только радость моя была не долгая: не успѣлъ я спуститься подъ горочку, ступить шагу, какъ очутился выше пояса въ зажорѣ!.. Это меня озадачило!.. Вернуться назадъ, выскочить изъ зажора: опять придется идти столько же, да еще хорошо ежели столько же, а то пожалуй и въ ту деревню, изъ которой вышелъ, не попадешь… И немного думавши, я пошолъ впередъ… Зажоръ все глубже, все глубже… прошолъ я зажоромъ саженъ пять, выбрался на твердую дорогу. День-то былъ теплый, а къ ночи заморозило. Выскочилъ я изъ зажора, на мнѣ все платье заледенѣло… Выбравшись на твердую дорогу, сталъ я подниматься на гору… Вдругъ слышу лай собакъ… Э! думаю, деревня близко! Прохожу еще нѣсколько шаговъ – кабакъ! Я къ кабаку.

– Эй, хозяинъ, отопри! крикнулъ я, постучавши кулакомъ въ окно кабака.

– Кто тамъ? спросилъ меня цѣловальникъ изъ кабака, впрочемъ, не показывая на дѣлѣ, что онъ желаетъ всякому отворить кабакъ и отпустить водки. Закономъ запрещено водкой ночью торговать: въ бѣду попадешь.

– Отопри пожалуста!

– Да ты кто такой?

– Прохожій.

– Что-жь тебѣ надо?

– Бѣда случилась.

– Какая бѣда?

– Въ зажорѣ чуть не утонулъ.

– Въ зажорѣ?

– Ну да, въ зажорѣ.

– Это подъ горой?

– Ну да, подъ горой, отвѣчалъ я, едва переводя духъ отъ холода.

– Экой ты, братецъ!..

Съ послѣднимъ словомъ цѣловальникъ, не обуваясь, вскочилъ и проворно отворилъ мнѣ двери въ кабакъ.

– Иди сюда!.. Здѣсь темно, такъ ты по голосу иди!.. Иди за мной, – говорилъ цѣловальникъ. – Сюда за мной! Я сейчасъ огонь выкрещу… вздую огонь…

Должно замѣтить, что это было около двадцати лѣтъ назадъ, а тогда фосфорныя спички еще не входили во всеобщее употребленіе.

– Иди сюда!

Мы вошли въ кабакъ.

– Сейчасъ огня достанемъ! заговорилъ ободрительно цѣловальникъ, и началъ добывать огня.

Въ минуту мой, Богомъ посланный на ту пору, хозяинъ и свѣчку зажегъ.

– Однако дѣло дрянь! сказалъ мой хозяинъ. – Право, парень, дѣло, какъ есть дрянь!..

– Да какъ видишь, отвѣчалъ я: просто весь смерзъ; боюсь, не простудиться…

– Какъ же тебя угораздило такъ?

– Дорогой ошибся.

– А ты откуда шолъ?

Я сказалъ.

– А, знаю!..

– Дай, пожалуйста, копѣекъ на пять водки! попросилъ я хозяина, который уже вертѣлся около половъ, установленныхъ шкаливаии, косушками, штофами, полуштофами…

– Какъ не дать?.. теперь водка первое дѣло!.. Выпьешь – согрѣешься: не выпьешь – согрѣнья ни отъ чего не подучишь, потому не отъ чего…

– Потому-то и хочу выпить…

– На, пей! сказалъ цѣловальникъ, откупоривъ косушку и наливая въ стаканъ водку.

Я, зная кабацкіе обычаи: надо сперва заплатить деньги за водку, а ужь послѣ пить, сталъ доставать деньги.

– Да пей, парень! послѣ заплатишь!

– Все равно: сейчасъ отдамъ.

– Пей, тебѣ говорятъ! грозно уже крикнулъ на меня цѣловальникъ.

Я выпилъ, вынулъ пять копѣекъ серебромъ, разумѣется, мѣдными деньгами, и отдалъ цѣловальнику; только водка на меня не произвела рѣшительно никакого дѣйствія: такъ я перезябъ.

– Выпей еще стаканчикъ! обратился во мнѣ цѣловальникъ, видя, что первый стаканъ не оказывалъ должнаго дѣйствія.

– Больше пить не могу!

– Денегъ, что ли, нѣтъ? таинственно, вполголоса спросилъ меня цѣловальникъ.

– Нѣтъ, не то…

– Я тебѣ, парень, отъ себя поднесу, еще таинственнѣй проговорилъ цѣловальникъ.

– Деньги у меня есть…

– Это все едино, а ты выпей еще стаканчикъ.

– Да, ей Богу, не могу!..

– Эхъ ты, озорная голова! крикнулъ на женя цѣловальникъ: говорятъ тебѣ: пей! такъ, стало быть, надо пить!.. Не стану я сдуру всякаго поить водкой!.. А тебѣ подношу: надо христіанскую душу отъ смерти спасти!.. Пойми ты…

– Ну, давай!..

Цѣловальникъ налилъ еще стаканъ, я выпилъ, и вынулъ изъ кармана еще пять копѣекъ и подалъ хозяину.

– Не надо, парень! объявилъ тотъ, не принимая отъ меня денегъ. – Право, не надо!..

– У меня же есть деньги…

– Ну, и слава Богу! держи про себя, настаивалъ цѣловальникъ:– держи, парень, про себя… Деньги всегда, парень, нужны…

– Спасибо тебѣ, хозяинъ, на добромъ словѣ, сказалъ я, а деньги ты все таки, какъ хочешь, а возьми.

– Да тебѣ жь говорятъ…

– Какъ хочешь, а, пожалуйста, возьми! и съ этими словами положилъ деньги – пять копѣекъ – на стойку.

Хозяинъ съ видимымъ неудовольствіемъ взялъ со стойки деньги и положилъ въ ящикъ.

– А ты вотъ что, хозяинъ, началъ говорить я: ежели хочешь для меня добро сдѣлать, пусти меня переночевать у тебя. Дорогъ я не знаю, я не здѣшній…

– Ну, нѣтъ, паренекъ, этого сдѣлать нельзя!..

– Отчего же?

– Заѣдетъ какой повѣренный!..

– Что жь за бѣда?

– Какъ, что за бѣда?.. Да тутъ такая бѣда – совсѣмъ пропадешь…

– Отъ чего жь пропадешь-то?

– Какъ отъ чего? У насъ строго наказано: въ кабакъ ни подъ какимъ тебѣ образомъ не пускать ночевать; а коли ты пустилъ кого ночевать къ себѣ въ кабакъ, то за это съ тебя большой штрафъ и изъ кабака вонъ… Вотъ что!.. А то для чего не пустить?!..

– Ну, стало быть, дѣлать нечего, прощай!.. спасибо за угощенье! сказалъ я, собираясь уходить.

– Да куда ты? постой!

Я остановился.

– Вотъ что я тебѣ скажу, паренекъ – заговорилъ цѣловальникъ:– тутъ сейчасъ деревня; такъ ты ступай въ деревню… до деревни какихъ нибудь саженъ двадцать будетъ.

– Да въ эту пору въ деревнѣ-то, пожалуй, ночевать и не пустятъ, отвѣчалъ я.

– Оно точно: пожалуй и не пустятъ, медленно проговорилъ цѣловальникъ.

– Вотъ видишь ты…

– Однако, мы это дѣло поправимъ.

– Какъ же?

– Иванъ! крикнулъ цѣловальникъ.

За перегородкой что-то зашумѣло.

– Иванъ, мой батракъ, прибавилъ цѣловальникъ, обращаясь ко мнѣ:– онъ тебя проводитъ; ему отопрутъ.

Вошелъ изъ-за перегородки Иванъ.

– Вотъ, братъ Иванъ, проводи паренька, хоть къ Семену во дворъ, приказывалъ Ивану хозяинъ:– видишь, какъ убрался!..

– Гдѣ ты такъ отдѣлался? спросилъ меня Иванъ, позѣвывая и почесывая себѣ спину.

Я и Ивану разсказалъ.

– Ишь ты, грѣхъ какой! отвѣтилъ Иванъ.

Въ минуту Иванъ одѣлся.

– Прощай хозяинъ! сказалъ я, когда Иванъ былъ уже совсѣмъ готовъ провожать меня. – Спасибо за ласку; вѣкъ твоего добра ко мнѣ, хозяинъ, не забуду!

– Постой, погоди! сказалъ цѣловальникъ.

– Продрогъ ужь я очень…

– То-то! выпей еще.

– Нѣтъ, не могу.

– Такъ вотъ что: возьми съ собой шкаликъ – придешь въ избу, можетъ, и захочется выпить, въ избѣ и выпьешь.

– Ну, спасибо, хозяинъ, и съ этими словами я полѣзъ въ карманъ за деньгами – заплатить за шкаликъ.

– Говорятъ тебѣ: твоихъ денегъ мнѣ не надобно, крикнулъ на меня цѣловальникъ. – Береги деньги!..

– Да у меня есть…

– Ну, и славу Богу! Ступай!..

По рекомендаціи Ивана меня пустили въ Семенову избу. Я, весь мокрый, не переодѣваясь, залѣзъ на теплую печку, заснулъ и по-утру проснулся и сухой, и совершенно здоровый.

Этотъ случай не исключительный; стой этотъ фактъ отдѣльно – онъ бы не имѣлъ никакого значенія, и я выбралъ именно этотъ со мной случай, единственно потому, что здѣсь замѣшанъ цѣловальникъ; а цѣловальникъ по мнѣнію и народному, и всѣхъ людей жившихъ на Руси или хоть часто ее проѣзжающихъ – человѣкъ отпѣтый, которому не дорога христіанская душа, который только и бьется изъ-за того, какъ бы побольше денегъ набрать, какъ бы съ міру христіанскаго послѣднюю рубаху снять, а такъ хоть всѣ пропадай…

Не буду указывать на множество подобныхъ фактовъ, а укажу только еще на одинъ, по моему мнѣнію, тоже очень замѣчательный.

Ходилъ я въ Переяславскомъ (Залѣсскомъ) уѣздѣ; подвигался отъ Троицы и въ Ростову, и потомъ опять назадъ, вправо и влѣво, а въ Переяславлѣ мнѣ все какъ то не удавалось побывать. Я былъ почти у самаго Ростова, и хоть путь мой лежалъ въ Ярославль, но все таки вернулся въ Переяславль: въ переяславской почтовой конторѣ я ждалъ получки, т. е. полученія писемъ, посылокъ, денегъ, которыя просилъ своихъ знакомыхъ посылать ко мнѣ въ Переяславль. Кончивши свои дѣла на почтѣ, я отправился въ трактиръ обѣдать. Кто странствовалъ по Россіи, не только по проселочнымъ дорогамъ, а хоть и по самому битому тракту, тотъ знаетъ, какъ трудно человѣку въ обильной Россіи быть сыту. Кто же не странствовалъ, въ качествѣ странника, по великой м обильной Россіи, тотъ рѣшительно не можетъ себѣ представить, чѣмъ насыщается православный людъ. Вѣроятно изъ моихъ читателей на половину не знаютъ, что такое – пустыя щи, поэтому я я берусь объяснить, какъ приготовляется это немудрое кушанье. Должно взять горшокъ, положить въ него сѣрой капусты (т. е. самаго дурнаго качества, не очищенной отъ верхнихъ, жесткихъ и песочныхъ листьевъ), налить воды; этотъ горшокъ съ капустой и водой поставить на огонь или на вольный духъ и кипятить до тѣхъ поръ, пока вамъ не надоѣстъ. Когда вамъ наскучитъ смотрѣть, какъ кипятъ ваши щи – эти щи готовы; вы должны вылить эти щи въ большую чашку, поставить на столъ, положить ложки и пригласить общество обѣдать; ежели вы достаточно богаты, когда всѣ усядутся за столъ, торжественно солите эти пустыя щи, ежели же вамъ достатокъ не позволяетъ такой роскоши, то вы каждому члену общества даете по маленькой щепоти соли, которую онъ можетъ кушать съ чѣмъ ему угодно; но ежели у васъ есть корова, да къ тому же случится мясоѣдъ, то на всю семью вливаютъ въ эти пустыя щи нѣсколько ложекъ снятаго молока, а иногда и цѣльнаго; въ этому прибавляютъ по куску хлѣба, который зачастую имѣетъ способность горѣть пламенемъ и который, разумѣется, раздается непремѣнно каждому. Хоть около Ростова и лучше крестьянскій столъ, но все таки я обрадовался, войдя, послѣ долгаго поста, въ европейскій трактиръ…

– Что прикажете? спросилъ меня засуетившійся половой, изъ вѣжливости сильно подергивая плечами, а отчасти и ногами, и всѣмъ тѣломъ.

– А что у васъ есть? спросилъ я, садясь за столикъ, который въ туже минуту былъ покрытъ половымъ бѣлой, но не совсѣмъ чистой салфеткой.

– Все что прикажете…

– Что у васъ готово?

– Все что прикажете.

– Какой у васъ супъ?

– Сейчасъ узнаю.

– Узнай, пожалуйста!

Половой побѣжалъ и чрезъ минуту вернулся.

– Супу сегодня не готовили никакова, объявилъ онъ мнѣ.

– Не готовили?

– Не готовили.

– Отчего же не готовили?

– А такъ – но требуется.

– Какъ же ты говорилъ, что все у васъ есть? Я спросилъ супу – какова нибудь, супу-то никакова и не оказалось у васъ.

– Супу точно не оказалось! почти съ удивленіемъ подтвердилъ мой половой.

– Нѣтъ ли котлетъ?

– Сейчасъ узнаю!..

Убѣжалъ опять половой.

– Нѣтъ, такова кушанья у насъ не готовятъ, объявилъ опять мнѣ, возвращаясь, половой.

– Что же у васъ есть?

– Все что прикажете, опять забормоталъ половой. – Все что прикажете: чай есть, водка есть…

– Чѣмъ же закусить?

– Закуска есть всякая…

– Да какая же? спросилъ я, начиная уже терять всякое терпѣніе.

– Какую прикажете… сельди есть… прикажете приготовить? Въ одну минуту…

– У васъ сельди!.. Сжарь пожалуйста селедку, сказалъ я, вспомнивъ, что Переяславль славится своими сельдями.

– Какъ сжарить? спросилъ меня, розиня ротъ отъ удивленія, половой.

– Прикажи пожалуйста сжарить въ сметанѣ.

– Да вѣдь этого нельзя! – замялся половой. – Этого нельзя… это выйдетъ не скусно…

– Въ Москвѣ я ѣдалъ переяславскихъ сельдей, выходило скусно, сказалъ я, не понимая хорошенько причины упорнаго отказа половаго мнѣ въ сельди.

– Вы кушали переяславскія, обрадовавшись, заговорилъ половой, а у насъ вѣдь не переяславскія: у насъ, изволите видѣть, сельди московскія… мы прямо изъ Москвы голландскія селедки получаемъ!

– Какъ изъ Москвы?

– Самыя, что ни на есть лучшія!.. настоящія голландскія, прямо изъ самой Москвы!

– Ты не готовь, а принеси сюда показать твои сельди, сказалъ я половому.

– Для чего не показать!

Подовой пошелъ въ буфетъ, возвратился черезъ нѣсколько секундъ, неся на тарелкѣ ржавую селедку.

– Эта селедка не здѣшняя?

– Никакъ нѣтъ!.. Самая московская!

– Да мнѣ хочется здѣшней, переяславской селедки, все таки настаивалъ я.

– Мы селедки получаемъ изъ самой Москвы, твердилъ мнѣ половой:– изъ самой Москвы…

– А мнѣ нужно свѣжей переяславской!..

– Такой мы не держимъ.

И тогда я понялъ, что въ Москвѣ надо искать Переяславля, а въ Переяславлѣ Москвы.

– Можно селянку сдѣлать, таинственно мнѣ проговорилъ половой полушопотомъ.

– Давай хоть селянку!

– Постную?

– Нѣтъ, давай скоромную!

– Извольте.

Принесъ мнѣ этотъ половой селянку, вычурно вертя руками, поставилъ сковороду на столъ. Хлѣбнулъ разъ, другой – плохо… а какъ голодъ не тетка, то я всю ее съѣлъ.

Въ переяславскомъ уѣздѣ мнѣ дѣлать было нечего, я нанялъ вольныхъ лошадей до Ростова; тогда еще дорога отъ Москвы до Ярославля не была передана въ однѣ руки – содержателя вольныхъ почтъ. По дорогамъ, гдѣ существуютъ вольныя почты, вы не имѣете права, да почти и никакой возможности ѣхать иначе, какъ не на почтовыхъ; а потому вы поневолѣ должны брать вольную почту, и передвигаться съ мѣста на мѣсто съ скоростію 12 верстъ въ 18 часовъ; тогда какъ эти 12 верстъ на вольныхъ лошадяхъ можно было проѣхать минутъ въ 40 и за гораздо меньшіе прогоны.

И такъ, я взялъ вольныхъ лошадей и отправился въ Ростовъ. Не успѣли мы отъѣхать нѣсколькихъ верстъ, какъ я почувствовалъ, что мнѣ мое лакомство въ переяславскомъ трактирѣ не проходитъ даромъ: сильныя спазмы въ желудкѣ заставили меня вспомнить, что я ѣлъ трактирную, да еще въ трактирѣ уѣзднаго города, селянку.

– Остановись на минуту! сказалъ я своему ямщику, который ѣхалъ такъ-себѣ, и не хорошо и не дурно.

– Что тебѣ? спросилъ ямщикъ.

– Да остановись!

Ямщикъ остановился. Я, охая и кряхтя, вылѣзъ изъ своей телѣги.

– Что съ тобой?

– Ничего, отвѣчалъ я.

– Какъ ничего? какъ-то не совсѣмъ привѣтливо отнесся ко мнѣ ямщикъ:– на тебѣ лица человѣческаго нѣтъ!

– Такъ, что-то понездоровилось…

– Понездоровилось?!..

– Ну, да!..

– Ахъ, дуй-те горой! съ большимъ уже озлобленіемъ крикнулъ на меня мой ямщикъ.

– За что-же ты сердишься?

– Чего не сказалъ, что болѣнъ?…

– Я былъ здоровъ.

– То-то здоровъ!.. теперь мнѣ что дѣлать прикажешь?

– Везти на станцію, а тамъ сдашь другому…

– Кто же тебя со станціи повезетъ?

– Отчего-же?

– А какъ издохнешь! Кому охота за тебя передъ судомъ въ отвѣтъ идти? кто захочетъ отвѣчать?

– За что же отвѣчать?

– Какъ не отвѣчать?.. затягаютъ по судамъ!

– Ну, пріѣдешь на станцію, я останусь на той станціи, сказалъ я, чувствуя всю справедливость доводовъ ямщика.

– На какой станціи?

– На которую пріѣдемъ.

– Да развѣ мы ѣдемъ на казенную станцію? Самъ знаешь: мы ѣдемъ не на казенную, ѣдемъ на свою, гнѣвно пояснялъ мнѣ ямщикъ. – А онъ говоритъ – на станцію!..

– Это все равно: какая бы ни была станція, на какую станцію пріѣдемъ, я тамъ и остановлюсь.

– Такъ тебя и пустятъ!..

– Отчего же?

– А издохнешь! крикнулъ на меня ямщикъ. – Мнѣ не охота за тебя отвѣчать, а другой пойдетъ подъ судъ! уже не такъ грозно, какъ насмѣшливо наставлялъ меня ямщикъ.

– Что-же дѣлать? спросилъ я ямщика.

– Что дѣлать! сказалъ ямщикъ и замолчалъ, сердито посматривая на меня.

– Вотъ что я придумалъ, сказалъ я ямщику, немного помолчавъ:– я вотъ что вздумалъ…

– Что вздумалъ?

– Тебѣ отвѣчать за меня не слѣдъ, продолжалъ я, – другому то же; такъ оставь меня здѣсь, а самъ ступай домой: я какъ нибудь перебьюсь до завтра, а завтра, ежели не полегчаетъ, какъ нибудь доплетусь назадъ до Переяславля…

– Долго думалъ, хорошо и выдумалъ!! съ пренебреженіемъ сказалъ ямщикъ.

– Почему же не дѣло?

– Дѣло!.. какъ есть дѣло!

– Да вѣдь ты получилъ за станцію прогоны; мнѣ они не нужны, я ихъ не возьму назадъ: оставлю у тебя.

– Дѣло!.. Садись!..

– Все равно, я здѣсь останусь! сказалъ я, не влѣзая въ свою телѣгу.

– Что ты толкуешь!.. Гдѣ видано, чтобы христіанскую душу, при смерти, да еще глядя на ночь, покинуть въ чистомъ полѣ?!..

При помощи ямщика я влѣзъ въ телѣгу, мой ямщикъ тронулъ лошадей и мы буквально понеслись: вѣроятно не всякому курьеру удавалось такъ быстро ѣздить!

– Эхъ, вы, миленькія!.. крикнетъ ямщикъ и махнетъ на лошадей кнутомъ, – и лошади еще быстрѣй помчатся.

– Издохнешь!.. Какъ есть, издохнешь, скажетъ онъ, глядя на меня, и опять:– Эхъ, вы миленькія!

Мы мчались, не разбирая ни рвовъ, ни овраговъ, толчки были страшные, и эта ѣзда была въ то время для меня не совсѣмъ пріятна. При каждомъ толчкѣ я чувствовалъ страшныя боли; но остановить ямщика я не хотѣлъ: ему, видно, хотѣлось меня сбыть съ рукъ – боялся суда, а оставить на дорогѣ – тоже нельзя: христіанская душа въ чистомъ полѣ ночью погибнетъ.

– Издохнешь! Какъ есть издохнешь! скажетъ онъ, оглядываясь на меня, когда уже я сильно начну стонать.

– Да мнѣ теперь лучше…

– Видно!!..

– Мнѣ же лучше знать…

– Лучше!.. А посмотри-ко на себя!..

И опять:– «эхъ вы, миленькія!» Опять мы мчались, что было силы у лошадей…

– Что я тебѣ скажу, хозяинъ! ласково заговорилъ ямщикъ, немного пріостанавливая свою тройку. – Послушай меня, пожалуйста, хозяинъ.

– Изволь говорить; буду слушать.

– Можешь ты на самое малое времячко, хозяинъ, можешь ты помолчать, да не охать?

– Я не понимаю, о чемъ ты говоришь? отвѣчалъ я ямщику я въ тоже время охнулъ.

– Здѣсь охай, хозяинъ, здѣсь ничего…

– Гдѣ же не охать?

– А такъ на селѣ… на самой той станціи-то, хозяинъ, не охать… вотъ что, хозяинъ…

– Почему же тамъ не охать?

– Не охай, пожалуйста, хозяинъ, на станціи то!.. Вѣдь всякъ, хоша и имѣетъ въ себѣ христіанскую душу, а и то сказать, всякъ суда боится, всякъ самъ себя бережетъ! Будешь охать, – кто тебя повезетъ? Повезти не повезутъ, ночевать тоже хвораго человѣка не пустятъ; что мнѣ тогда съ тобой будетъ дѣлать?!..

– Постараюсь, братецъ, не охать…

– Чѣмъ стараться, ты просто не охай!..

– Ежели смогу…

– Смоги немножко! упрашивалъ меня совсѣмъ жалобнымъ голосомъ ямщикъ:– сдамъ тебя единою минутою!

– Ну, хорошо!

– Смотри жь: не охать!.. Теперь охай сколько хочешь, а пріѣдешь на станцію ни-ни!..

– Хорошо, хорошо.

– Теперь, хозяинъ, сиди! Ямщикъ подобралъ возжи, махнулъ кнутомъ, крикнулъ: «эхъ, вы, миленькія!» – и мы, промчавшись версты двѣ во весь духъ, остановились у постоялаго двора, гдѣ мой ямщикъ хотѣлъ сдать меня другому.

Кто ѣздилъ на вольныхъ, тогъ знаетъ, какъ идетъ перепряжка лошадей: пока выпрягутъ старыхъ лошадей, пока сторгуется старый ямщикъ съ новымъ, пока запрягутъ новыхъ лошадей, проходитъ иногда болѣе часу. На этотъ же разъ не успѣли выпрячь лошадей изъ моей телѣги, какъ изъ воротъ постоялаго двора выѣхала свѣжая тройка. Мой ямщикъ торопилъ всѣхъ; только и было слышно, какъ онъ увѣрялъ дворника и ямщика:

– Да я же тебѣ говорю: хозяинъ хорошій, не обидитъ!.. Я же тебѣ говорю…

– Гдѣ вещи, хозяинъ? спросилъ меня, подъѣхавшій ко мнѣ, новый ямщикъ.

– Какія тебѣ вещи?! вступился за меня старый ямщикъ:– говорятъ тебѣ: вещей никакихъ нѣтъ – одинъ вотъ тебѣ мѣшочекъ – вотъ тебѣ и все…

– Семь рублей? спросилъ новый ямщикъ стараго, укладывая мои вещи – мѣшочекъ, я оправляя въ телегѣ, чтобы мнѣ было лучше сидѣть.

– Семь, отвѣтилъ старый ямщикъ, подсаживая меня въ телѣгу. – Семь рублей въ Ростовѣ получишь съ хозяина; хозяинъ добрый, не обидитъ!.. Я жь тебѣ говорю.

– Какъ семь рублей? спросилъ я, садясь въ телѣгу:– развѣ ты не знаешь сколько?..

– Да какъ же, хозяинъ?! заговорилъ, оторопѣвъ, старый ямщикъ: вѣдь такъ договоръ былъ…

– Я по договору тебѣ всѣ деньги отдалъ, отвѣчалъ я:– за мной теперь всего осталось только два рубля.

– Какъ два?

– Только два рубля и осталось, настаивалъ я, думая, что мой ямщикъ хочетъ меня обмануть.

– Когда жъ ты мнѣ отдавалъ деньги? спросилъ меня, озлобившись, ямщикъ; да и нельзя было не озлобиться: будь я здоровый человѣкъ, онъ бы нашелъ на меня расправу, а больнаго, да и еще при смерти больнаго, на какой ему судъ вести?

– Когда ты мнѣ деньги платилъ?

– Въ Переяславлѣ, тебѣ при выѣздѣ, а прежде когда нанималъ тебя ѣхать въ Ростовъ, отвѣчалъ я.

– Сколько же ты далъ въ Переяславлѣ?

– Всего далъ три цѣлковыхъ.

– А за тобой теперь сколько?

– Два.

– Чего два?

– Два цѣлковыхъ.

– Такъ объ чемъ же ты толкуешь? обрадовавшись, спросилъ ямщикъ. – Я то что же говорю семь рублей, – два цѣлковыхъ развѣ не все едино?.. Экой голова!..

Тогда я только понялъ, что я считалъ на серебро, по новому, а мой ямщикъ на ассигнаціи, по старому.

– Старому ямщику на водочку, скинувши шапку и склоняя голову не то впередъ, не то на бокъ, сталъ просить старый ямщикъ.

Я сталъ доставать изъ кармана деньги, какъ то неловко повернулся, колики опять начались, я сильно охнулъ.

– Не надо, хозяинъ! Не надо! заговорилъ ямщикъ, испугавшись, что своими стонами дамъ знать, что я болѣнъ, а когда узнаютъ объ этой проклятой болѣзни, – никто и не повезетъ меня, и я останусь у него на рукахъ.

– Трогай, братъ! крикнулъ онъ новому ямщику:– я хозяиномъ и такъ много доволенъ!.. Останешься, братъ, доволенъ и ты: будешь, братъ, и меня, и хозяина послѣ благодарить!.. Съ Богомъ!..

Мы тронулись и тронулись во весь духъ… Предоставляю читателю размыслить: что со мной тогда было?..

– Нельзя ли, братъ, потише, сказалъ я ямщику, когда мы отъѣхали отъ станціи уже верстъ около пяти.

– А что? спросилъ, оборачиваясь ко мнѣ, ямщикъ. – Развѣ съ телѣги ты, хозяинъ, слѣзть хочешь?

– Нѣтъ, слѣзать не слѣзу, а ты все таки пожалуйста поѣзжай брать, потише!

Съ версту мы проѣхали шагомъ, и я сталъ было хоть немного отдыхать, и почти уже сталъ забываться….

– Эхъ, вы, миленькія! гаркнулъ на тройку ямщикъ, и мы опять понеслись; я очнулся и застоналъ…

– Тише!.. пожалуйста тише!..

– Да что съ тобой?

– Животъ, братъ, болитъ….

– И больно болитъ?

– Просто мочи моей нѣту!

– Ахъ ты, голова ли, моя горькая! крикнулъ ямщикъ. – Ну, что я съ тобой, хозяинъ, буду дѣлать?..

– Вези въ Ростовъ.

– А какъ живой не доѣдешь?

– Доѣду, ничего!

И мой ямщикъ погналъ лошадей во весь духъ и, не слушая моихъ просьбъ, скакалъ всю дорогу.

– А куда, хозяинъ, везть? спросилъ меня ямщикъ, когда ни были уже близко Ростова.

– Вези на постоялый дворъ!

– Знакомыхъ развѣ у тебя нѣтъ въ Ростовѣ?

– Нѣту.

– Ахъ, ты голова моя горькая!..

Ямщикъ задумался и поѣхалъ шагомъ.

– Слушай, хозяинъ, что я тебѣ скажу, сталъ упрашивать меня ямщикъ заискивающимъ голосомъ:– Не ѣзди на постоялый дворъ.

– Гдѣ же я остановлюсь?

– Гдѣ хочешь!..

– Я и хочу на постояломъ дворѣ.

– На постояломъ не пустятъ!

– Отчего?

– Кому мило, другъ любезный, въ себѣ въ домъ мертвое тѣло принять?!..

– Я еще пока не мертвый…

– А издохнешь? съ сердцемъ закричалъ на меня ямщикъ, – издохнешь, тогда мертвое тѣло?

– Ну, тогда…

– То-то тогда!

– Что жъ мнѣ дѣлать?

Ямщикъ задумался.

– А вотъ что, хозяинъ любезный, ласково уже сказалъ ямщикъ. – Я съ тебя, хозяинъ, и денегъ твоихъ за прогоны не возьму, только ты у заставы слѣзь, да попросись у будочника въ будку отдохнуть…

– Нѣтъ, слѣзть-то я слѣзу, а деньги, которыя тебѣ за дорогу слѣдуетъ, я все таки тебѣ отдамъ.

Мы подъѣхали въ шлагбауму, неизвѣстно для чего тогда стоявшему. Я вылѣзъ изъ телѣги у разсчитался съ ямщикомъ.

– Правду сказалъ, хозяинъ, твой старый ямщикъ; буду доволенъ и твоей милостью, и этимъ мошенникомъ – твоимъ то старымъ ямщикомъ!..

– Какую же правду?

– Я было за дорогу-то эту чуть самъ не издохъ!.. Вотъ какую сказалъ онъ правду!.. Самъ чуть не издохъ!..

– Это отчего?

– Отъ страху!.. Ну, думаю, какъ до дому живаго сѣдока не довезу:– пропала тогда моя бѣдная головушка!..

– Ну, извини, пожалуйста…

– Ничего!.. Прощай, хозяинъ!.. Выздоравливай!.. Охъ вы! крикнулъ онъ на лошадей и въ минуту скрылся изъ глазъ.

Я вошелъ въ будку. Было часа четыре утра, а потому часовой еще спалъ. Стражи сего города Ростова, да и всякаго града стражи, хорошо знали, что шлагбаума украсть не было никакой возможности; почему же этимъ стражамъ въ ночное время, снявши съ себя воинскіе доспѣхи, не отдаться Морфею? Ростовскій стражъ былъ въ объятіяхъ Морфея, когда я вошелъ въ будку.

– Кавалеръ, а кавалеръ! сталъ я будить стража, слегка толкая его подъ бока:– кавалеръ!..

Кавалеръ промычалъ.

– Да проснись же, кавалеръ!..

Кавалеръ наконецъ открылъ глаза.

– Пусти, пожалуйста, меня, кавалеръ, въ будку немного отдохнуть.

– Что тебѣ надобно? спросилъ меня кавалеръ, позѣвывая и лѣниво почесывая спину.

– Животъ разболѣлся – позволь немножко у тебя, кавалеръ, хоть немножко въ твоей будкѣ полежать…

– Вотъ больницу нашелъ!..

– Пожалуйста…

– Пошолъ вонъ!.. Развѣ здѣсь больница?

– Ну, если не хочешь пустить полежать, отведи меня куда знаешь…

– Нашелъ няньку!..

– У меня билета нѣтъ, я безпаспортный, съ отчаянія рѣшился я сказать стражу:– а безбилетныхъ ты долженъ ловить…

– Ночью?! насмѣшливо спросилъ меня стражъ. – Ночью тебя прикажешь ловитъ – что-ли?

– И ночью надо ловить.

– Дождешься! Ободняетъ хорошенько, тогда тебя, ежели ужь тебѣ такъ хочется, тогда и поймаютъ.

Это рѣшеніе меня озадачило: какъ, въ самомъ дѣлѣ, дожидаться, пока хорошенько ободняетъ, и тогда меня арестуютъ, и то только ежели я самъ этого захочу? Я тогда въ этомъ ничего не понималъ, теперь ничего не понижаю, да, думаю, и читатель ничего не пойметъ; даже могу прибавить, для большаго вразумленія, что это происшествіе истинное, не вымышленное.